Материк Индралин. Где-то на Верхушке Мира
Зогдо окончательно выбился из сил, да к тому же черпнул воды рукавицей, и та промокла. Маленький охотник стянул ее с руки и бросил на перекладину рагтыга — широкой лодки-скорлупки, сделанной из дерева и шкур. Долгое летнее солнце уже давно было завернуто в туман и глядело на море слепо — точно сама незрячая Ягра заинтересовалась Зогдо: вот сейчас она встанет из моря, схватит его своей костяной рукой и утащит к рыбам. Мальчик сцепил зубы, попытался победить подкатывающий страх. Перехватил и крепко сжал весло. Рагтыг мерно качался на низкой волне посреди тумана. Шаман указал, когда охотникам следует пойти на промысел экета. Старшие впервые доверили Зогдо собственное весло и рагтыг — он ликовал. Минуло тринадцать солнц с того момента, когда мать и духи дали Зогдо жизнь, и теперь, наконец, он мог бы считаться взрослым. Наверняка бы мог. Если бы его экет не оказался таким большим и быстрым. Если бы Зогдо знал, где его дом. Зогдо аккуратно положил весло. Посмотрел на тушу однорогого толстошкурого зверя, чуткого и сильного, которого убил сам. Теперь зверь плыл, привязанный к рагтыгу, следом, креня его на правый бок, но ликования по этому поводу Зогдо давно не испытывал. На миг маленькому охотнику показалось, что зверь и есть чудовищная Ягра, но… нет: мертвый зверь — это просто мертвый зверь. Усталость одолевала. За удачную охоту Зогдо, похоже, придется отдать морю свою жизнь — туман все не сходил и не давал разглядеть сушу: она мерещилась то здесь, то там, и Зогдо греб то в одну сторону, то в другую, точно духи просто играли с ним и прятали берег. На большой охоте, казалось, они были милостивы — Зогдо один попал гарпуном большому экету в спину, но… огромный зверь недостаточно был побит стрелами, недостаточно пролил крови, недостаточно устал, чтобы подохнуть сразу. Тот экет и утащил Зогдо невесть куда, — в запале маленький охотник не заметил, что старшие не поспевают, остаются позади, и что за спиной туман появляется так быстро, словно духи специально нашептывают. Когда экет наконец выдохся и надолго вынырнул на поверхность, Зогдо тихо подобрался поближе и ударил его по голове колотушкой. Тот перестал дышать. Мальчишка кричал с ликованием — его! его экет! — и только тогда понял, что вокруг — никого. Огляделся, — только туман и море. Прислушался, — только плеск. Зогдо привязал добычу, взялся за весло и принялся звать своих, свистеть и щелкать языком в надежде, что вот-вот кто-нибудь отзовется. Но время шло, мутное солнце стояло над туманом, но ни людей, ни берега он так и не отыскал. Тогда появились страх и слезы. Зогдо испугался до рези в животе, что его отдали морю — он слышал легенды, что когда духи говорят шаману, что морю нужна жизнь, тот выбирает самого непослушного мальчика и охотники не помогают ему, если тот начнет тонуть. А Зогдо мог припомнить многое, за что бы его следовало отдать морю… И шаман смотрел на него как-то по-особенному, когда все уходили на берег… Во рту было нестерпимо сухо, — Зогдо давно не мочился, не плакал и не потел, но пить море было нельзя, так говорили предки. Напьешься и совсем захиреешь: соль хорошо бережет мертвых, но плохо заботится о живых. Позади плеснуло, и маленький охотник обернулся: его экет всплыл на волне боком и посмотрел на него невидящим, как у Ягры, глазом. Блестящим, мутноватым, таким большим, и… его тут же захотелось съесть. Раньше Зогдо не ел глаз, они всегда доставались шаману — священная еда. Но сейчас… Вокруг не было снега, который можно было бы рассасывать, или воды, которая закончилась почти сразу. Зогдо схватил костяной нож, развернул тушу поудобнее. В глазе морского зверя оказался студень, холодный, водянистый, как разваренный хрящ, — он казался самым чудесным, что Зогдо пробовал за свою жизнь. У глаза был сладковатый привкус надежды и кровяной привкус жизни — Зогдо долго-долго катал этот студень на языке. Проглотив, он рассудил, что оставит второй глаз на потом — разок он уже пожадничал. Сначала нужно поспать, чтобы набраться сил, а после, может, и туман спадет, и на постоянно светлом небе получится разглядеть путеводную звезду… Зогдо сел поудобнее, завернулся в шкуру и уставился вдаль. Ветра не было. Белесая пелена над морем едва заметно колыхалась, рябила вслед за водой. Зогдо наблюдал, как туман то приподнимается, рассеиваясь понизу, то сгущается вновь, словно от далекого дыхания большого чудовища. В какой-то момент маленькому охотнику привиделось, что в тумане ходит человек, прямо по воде, но это почему-то не напугало. Сейчас маленький охотник не думал ни про Ягру, ни про духов, а просто с интересом смотрел. Вот этот человек прошел налево, потом направо, потом обошел рагтыг по кругу. Интересно, может, он что-то ищет? Последил за незнакомцем еще. Ну конечно! Его ищут! Это же он, Зогдо, пропал! — А я тут! — крикнул он в туман. Человек обернулся и неспешно пошел на голос. Зогдо для надежности выкрикнул еще раз: — Тут я! И когда ходящий по воде приблизился, Зогдо смог наконец его рассмотреть. Странный был этот незнакомец: бледный как снег, и по лицу не разобрать — то ли мужчина, то ли женщина. Но рослый — раза в два выше него, никогда Зогдо таких высоких не видел, поэтому тут же решил, что пусть этот человек будет мужчиной, хоть и бороды у него нет. Вот у Зогдо тоже бороды нет, а он же мужчина — целого экета добыл. Только домой осталось добраться. Незнакомец наклонился через край рагтыга, взял правую руку мальчишки, ту, которая без перчатки, прочертил что-то ногтем на ладони у большого пальца и выпрямился. Поразглядывал. Зогдо вдруг понял, что белый незнакомец собирается уходить. — Подожди! А ты знаешь, где берег? Мне надо домой! На белом лице не появилось эмоций, человек только склонил голову набок и проговорил: — Весь мир — твой дом. Но тебе следует пойти с солнечными птицами. Я вернусь. Позже. И распорядись меткой правильно. — Белолицый человек кивнул на ладонь, которой только что касался, а после все-таки повернулся и медленно побрел в туман. — Какими птицами? Что ты имеешь ввиду? Но чудной дух, да, наверное, все-таки дух, ничего не ответил, и как Зогдо не кричал ему вослед, он только неспешно уходил прочь, растворяясь в белой дымке над волнами. Что-то стукнуло по краю рагтыга, потом еще раз, и еще, и Зогдо проснулся. В глаза ударило солнце. Тумана больше не было. Маленький охотник встрепенулся и, не успев что-либо понять, сел ровнее, чтобы разглядеть, что это так молотит по борту. — О, смотри-ка! Живой! Зогдо увидел человека. Даже двоих, нет, троих! И все они были не похожи ни на него, ни на приснившегося духа. Совсем другие. У одного волосы были цвета огня! И одеты все странно — в очень красивые куртки с мехом, — Зогдо не видел такого пятнистого блестящего меха ни у одного зверя. Эти трое стояли в деревянном большом рагтыге все вместе. Огненный держал весло — им-то и колотил по борту. А за людьми, в отдалении, держался на волнах еще один рагтыг. И какой! Маленький охотник раскрыл рот от удивления — огромный! Как гора! — Чё, будем вязать бесенка? Думаете, дикий? — обратился огненный к своим спутникам. Внимание Зогдо мигом вернулось к чужакам: кто это здесь дикий? — Я не дикий! — крикнул Зогдо и вдруг понял, что язык его совершает какие-то непривычные движения — выговаривает что-то такое, как будто собираешься шипеть или свистеть, но не свистишь и не шипишь… Странно. Он до этого так никогда не делал. — Ого! — огненный бросил весла, и они не свалились в воду. Привстал, рассматривая, — да он по-нашенски! Эй, малой, а кто это морского рогача убил? Зогдо посидел молча. Подумал — морской рогач? Кто это? Проследил за внимательным взглядом огненного и понял, что тот спрашивает об экете. Посмотрел исподлобья, проговорил: — Ну, я. — Да ладно… Неужели? В одиночку? Конечно, не в одиночку. Все стреляли, много стрел потратили, но почему-то Зогдо почувствовал, что не надо сейчас говорить о других. О доме. Вообще. Повел плечами: — Воткнул гарпун, стрелял из лука, много. Когда зверь устал, добил колотушкой. — На всякий случай Зогдо достал тяжелый просмоленный молот и продемонстрировал. — О!.. — задумчиво протянул огненный. — А что… Первый чужак, плотный с виду, как снежный ком, и такой же круглый, прервал беседу об охоте: — Так что? Лейтенант велел тебя привести. Пойдешь на корабль по-хорошему? Или вязать надо? Зогдо вновь посмотрел на огромный рагтыг: высокие борта, из которых растут длинные стволы. А на стволах удивительно ровные ветви. А на ветвях — ткань, белая-белая. Как облака. Как дух из тумана. Не бывает таких белых тканей. А потом Зогдо увидел развивающийся кусок полотна темно-зеленого цвета. А на нем две птицы оттенка осеннего солнца. Солнечные птицы, — понял маленький охотник. Еще раз повторил про себя фразу, сказанную духом из сна: «Следуй за солнечными птицами». Уверенно посмотрел на «снежный ком» и кивнул: — Не надо вязать. Сам пойду.Катрийская Империя. Южная провинция. Серебряная Обитель.
Лето выдалось жарким. Окна в кабинете приора Игида были распахнуты настежь, и, несмотря на раннее пасмурное утро, в них горел свет — клирик работал еще со вчерашнего дня. Игид Нирейский посвятил свою жизнь культу. Будучи третьим сыном опального лорда, особых перспектив в мирской политике он не имел, но вот клир давал возможность проявить себя любому страждущему. Более того, когда Проповедники взглянули на юношу, то сразу признали потенциал: он носил в себе сильный Источник — удивительную способность верить, присущую человеческому сознанию. Учтя природный талант и состояние его отца, клир принял его в распростертые объятия. Игид получил отменное образование, а после и сан. Теперь же Игид юношей не был. Сорок три года он прожил на земле Лучезарного, но считал свой возраст небольшим для сановника: экзарху Таэру пошел восьмидесятый, и его мудрейшество до сих пор пребывал в здравом уме и неплохой физической форме. А значит, у Игида в запасе имелось еще как минимум три, а может, и четыре десятилетия, чего, по его мнению, было достаточно, чтобы насладиться всеми прелестями жизни. Надо было только еще немного поработать. Необходимо закрепиться в должности приора, руководителя Серебряной Обители, которую он принял всего несколько недель назад. По первости он разбирался в текущих делах. Потом подбирал хороших помощников, перераспределял обязанности, и теперь планировал только вовремя вносить коррективы и сглаживать спорные моменты, коих, он надеялся, будет не слишком много. Но его предшественник ушел на круг перерождения аж месяц тому назад, в начале лета, благослови Арэ его душу, и за время безвластия накопилось слишком много бумаг. Сегодня, помимо визирования отчетов, следовало писать в канцелярию экзарха Таэра: возникли сложности, которые Игид не представлял, как решить. Он уже битый час расхаживал по кабинету, размышляя над формулировками. На конторке лежал черновик письма: «О дате двадцать пятого числа месяца травня Ваш недостойный послушник Игид Нирейский спешит с прискорбием сообщить о некоторых затруднениях, возникших при освящении партий пустынного хрусталя. Заверяю, что были соблюдены все регламенты и процедуры, но, несмотря на все старания и усердия, сырье оказалось безнадежно загублено. Ущерб составил двести тысяч найров. Также спешу уведомить, что ныне производство восстановлено и световые кристаллы, изъятые на проверку, работают, как им и полагается. Повергая эти соображения на благоусмотрение Вашего Мудрейшества, почтительнейше испрашиваю Вашего указания относительно дальнейших действий». Игид, подойдя к конторке и пробежав глазами лист, зачеркнул слово «ущерб» и написал в пролете между строками: «издержки недоразумения». Обтер лоб рукавом рясы, пошитой из серого коленкора, глубоко вздохнул. Приор нервничал. От досады порой сводило скулы: двести тысяч найров! А главное, совершенно непонятно, что могло пойти не так! Ритуал освящения кристаллов всегда работал! Он проводил его не единожды! И самое досадное, что могло случиться — из-за какой-нибудь оплошности Милость не снисходила, но после повторения священнодейства те же самые кристаллы работали, как полагается. А тут тридцать пудов граненого отборнейшего пустынного хрусталя потемнело и рассыпалось в прах. Какие уж тут светильники? Может, Лучезарный разгневан? На него? На Игида? Иначе почему это произошло именно с ним? На третьей неделе его работы? Теперь многие сочтут это плохим знаком. Не дай Лучезарный все подумают, что он проклят, как тот северный княжич — на ритуале его Посвящения все тоже пошло слишком уж по-странному. Игид присутствовал в храме в ту ночь, четырнадцать лет назад, и хорошо помнил, как Милость снизошла, но вместо того, чтобы благословить Рикхарда Ормирского, уничтожила его, прямо как сегодня кристаллы. А вдруг его, Игида, тоже сочтут отступником? Тогда все, что ему останется — это дальний скит и бесконечное покаяние. Но… Двести тысяч найров! Если скрыть, если не посылать отчет в канцелярию, то откуда достать такие деньги? Двести тысяч — это слишком много… К рассвету Игид решил, что если в ближайшее время он не найдет выхода из сложившейся ситуации, ему придется отправить письмо. А пока пускай черновик полежит в ящике.Север. Приграничные земли.
В носу резануло острым ароматом, и Нари пришла в себя. Глаза не хотели открываться, и среди темноты под веками она еще видела неясный образ мальчишки с веслом, раздраженного клирика, мечущегося по кабинету, а когда вместо них показалась трескающаяся земля, княжна испугалась — такими четкими показались разломы, — и усилием воли заставила себя разомкнуть ресницы. Увидела яркое солнце. Нари медленно села, находясь еще во власти чувств, оставленных смутными видениями. Голова закружилась. Княжну мягко поддержали за плечи и потянули назад: Эри, перепачканная в земле, уложила ее к себе на колени: — Тише, тише, все хорошо. Не вскакивайте так резко. Пережитый страх еще давил на грудь, неясные картины туманили рассудок, непонимание и ужас скапливались слезами под веками. Но княжна уже смотрела то на подругу, то на рассветное небо. Это постепенно, вдох за выдохом, приносило облегчение. — Ваша светлость, — Нари почувствовала ласковое прикосновение ко лбу. — Не бойтесь, все закончилось. Мы живы. Вы упали в беспамятство от нервного перенапряжения. Доктор дал понюхать соль. Все хорошо… — Как вы себя чувствуете? Что-нибудь болит? — в поле зрения появился корабельный врач. Вся одежда на нем была помята и испачкана, а рукав куртки порван. — Когда я делаю так — больно? Ваша служанка сказала, что вы жаловались накануне… Нариер ощутила, как аккуратно нажимают на живот, и поморщилась от тянущей боли: — Немного… — Немного… Ну что же… Нам нельзя здесь задерживаться… если это и вправду кишечная миндалина… Итого, наше предприятие стоило нам одной сломанной руки, одной вывихнутой ключицы и одного обморока с подозрением на острый живот. Но в целом, как это ни удивительно, все живы. Что-нибудь еще вас беспокоит? Нари сглотнула. Смутившись от упоминания обморока, она решила не жаловаться на тошноту и отрицательно покачала головой. Благодарно коснулась лежавшей на лбу ладони Эри. Вновь медленно села. — Что с кораблем? — взгляд княжны заметался по небу. Мэтр Ули указал пальцем за ее спину: — Ушел больше, чем за версту, но с него, кажется, выбираются люди. Надо бы их подобрать… Нариер оглянулась: «Луфхольд» все еще тащил «якорь» — огромный металлический груз, который оставлял за собой глубокую траншею. Кое-где лежали вывернутые с корнем деревья и кустарники. А если приглядеться, было видно, что по тросу с корабля спускается человек, — цепляется за него руками и ногами, как жук за соломинку, и постепенно двигается вниз. Следом, кажется, был еще один. Княжна прикрыла рот ладонью: висящая в небе человеческая фигурка, казалось, вот-вот сорвется на землю. Дыхание Нариер вновь сделалось прерывистым, а сердце начало биться сильнее и чаще. — Мэтр, они… — начала Нари, обернувшись к доктору, и осеклась. Княжна только теперь увидела развалившуюся кабину на фоне поля, поросшего луговой кашицей. Погнутая с одного угла металлическая рама врезалась в землю. На двух ее стенках, впрочем, сохранились доски, остальное, очевидно, пришлось выламывать. Кто-то из красногрудых гвардейцев уже пытался развести из обломков костер. — Ваша светлость, оставляю вас на попечение служанки. Я ненадолго. Мне нужно обработать ссадины и вправить вывих. Если позволите… — доктор, поклонившись, резкой походкой отправился к костру. — Да-да… Конечно. Мне сейчас не требуется помощь… — Нариер вновь принялась следить за удаляющимся кораблем. С каждой минутой делалось все труднее и труднее различить спускающихся по тросу людей. Нари почти не слышала, как старший из пехотинцев отдает какие-то приказы подчиненным, как переговариваются попутчики, и до боли сжимала пальцы, когда казалось, что кто-то сорвался с троса, — а может, это ее воображение? Сколько человек уже выбралось? А был ли среди спускающихся капитан Рьятуш? «Луфхольд», отутюжив своей тенью поле, пересек границу леса, и Нари показалось, что канат оборвался. Нариер проглотила стоящий в горле комок. Потерла тыльной стороной ладони щеку, пару раз шмыгнула носом. Распрямив плечи, она почувствовала боль в боку, но осанку удержала. Окинула взглядом образовавшийся на месте крушения кабины лагерь: костер, дорожные сумки и суетящегося около одного из гвардейцев доктора. По другую сторону поля «Луфхольд» утонул в тени гор.