Во имя Трех

Зогдо переодели в странную одежду — по его мнению, не слишком практичную и удобную. Теперь на нем была рубаха и штаны из ткани, которая легко впитывала в себя и воду, и жир и грязь. Единственное, что удалось отстоять — короткие мягкие сапоги, сшитые из кожи с мехом, и пояс. Остальные вещи, даже кухлянку, забрали те двое. «Ученые» — так называл их Огненный. Они были по-особому странными людьми, которым было интересно все на свете, и ничего конкретного одновременно. Ученые навязчиво приставали с разговорами, а когда Зогдо, наконец, ответил на пару простых вопросов, те радовались как маленькие дети. Ничего особенного он им, в сущности, не сказал. Только то, что знает каждый ребенок: что земля заканчивается горной грядой, за которой Ысыай пасет свое звездное стадо, солнце над головой — его всевидящее око, а море — это воды, которые излились из чрева Ягры, когда та родила землю… И так далее. Больше бесед с учеными Зогдо утомляло то, что на корабле он никак не мог найти места, чтобы остаться наедине с собой. Тут всегда и везде были люди. Впрочем, он понимал, что ему, как шаману, выделили одно из лучших мест для сна: рядом с Огненным, в углу, отделенном тряпичным пологом. Единожды Зогдо заглянул на нижнюю палубу и ужаснулся: корабельные спали вповалку, словно грызуны в норе, и ладно, если бы холод… Но там было душно, смрадно и шумно от храпа! Поэтому против соседства с Огненным Зогдо ничего не имел. Сейчас, глядя в бескрайнюю морскую даль, он сильнее всего тосковал по своей свободной земле — там можно было идти день за днем и не встретить ни одной живой души. А здесь даже на палубе, ты не мог остаться в одиночку: если одни спали, то другие работали, а после наоборот. — Поберегись! — прокричал кто-то, и Зогдо оглянулся: неподалеку от места, где он стоял, на высокой скорости пронеслась деревянная катушка, привязанная к толстой веревке. Круглолицый моряк, утирая предплечьем нос, помахал растопыренными пальцами в извиняющемся жесте. Зогдо раздраженно выдохнул: опять эти шумные люди. И пошел поближе к корме. Встал, облокотившись на борт и продолжил созерцание серых вод, стараясь не замечать разрастающейся суеты за спиной. Его сильно беспокоило, что дух не приходил. Ни во сне, ни наяву. Не помогал ни глаз рогача, ни нашептывание выдуманного им призыва. Может, что-то было сделано не так? Может, он, Зогдо, ошибся и неверно понял напутствие? По правде, изредка в его голове даже появлялась мысль, что, возможно, Огенный прав, и что никакой он не шаман. В такие моменты Зогдо лишь хмурился сильнее обычного. Вот и сейчас, его ладони сжались в кулаки, а брови сдвинулись к переносице. — Плохо! — послышалось будто бы издалека, но Зогдо не обернулся. — Плохо! Плохо! — повторилось вновь, но уже ближе и громче. — Плохо! Зогдо все-таи огляделся, но, к своему удивлению никого поблизости не отыскал. Только тот самый матрос, что-то пожевывая, наматывал веревку через локоть и ни на что, кроме своего занятия, внимания не обращал. — Плохо! Плохо! — повторилось вновь, и Зогдо посмотрел вверх. На краю надстройки сидел белогрудый глупыш и, рассматривая его, в своей резкой птичьей манере водил головой. И вот, глупыш раскрыл клюв, а Зогдо услышал: — Плохо! А еда есть? Зогдо вытаращился на птицу. — Еда! Плохо! Ветер идет! Буря! А еда есть? — Опаньки! Буревесник! — Юный шаман вздрогнул, услышав журчащий выговор местных моряков. Рядом возник тот самый, с веревкой. Он, походя остановился, чтобы поглядеть на глупыша: — Что, принес нам на крыльях шторм? — круглолицый матрос усмехнулся и перевалил на плечо скрученную бухту. — Давай договоримся: не в мою вахту, лады? — и заговорщически подмигнул. — Подожди! — Зогдо попытался остановить уходящего к шканцам круглолицего с веревкой на плече. — Ты его тоже понимаешь? — Ветер идет! Буря! Еда. Плохо! Зогдо покосился на глупыша и перевел взгляд на матроса. Тот растеряно поглядел в ответ: — Что ты имеешь ввиду? — Ну… Ты сказал что птица принесла нам бурю… — Зогдо указал на нахохлившегося глупыша, выщипывавшего что-то под правым крылом. — А-а-а, буревестник? — заулыбался моряк. — Так это все знают: если в море летает он один, значит грядет буря. Эти птицы — потерявшиеся души утопленников. Они подсказывают, когда надо поберечься. Так что… Пойду-ка, боцмана предупрежу, а то вдруг и правда… загромыхает. — То есть, ты не слышал, что птица сказала? Круглолицый матрос недоуменно поморщился и, подкинув смотанную веревку, перехватил поудобней: — Слушай, пацан, не морочь мне голову своими этими штуками, ладно? Птицы не могут говорить… — и, развернувшись, пошел вдоль борта. Глупыш все еще сидел на краю надстройки и, судя по всему, переводя дух после длительного перелета, чистил перья. Ничего более в голову не пришло, чем попробовать спросить у птицы: — Ты много летел? — Зогдо вновь почувствовал, что в горле непривычно першит и напрягается. Птица с любопытством уставилась на человека. Помолчала, но после… — Далеко улетел. Еда. Устал. Буря идет. Рыба есть? Зогдо показалось, что он ушами слышит один единственный звук, но в голове он имел множество смыслов, словно птица говорила на несколько голосов одновременно. Виски взмокли от напряжения. Стараясь ничего не упустить и правильно ответить, юный шаман опять напряг горло: — У меня нет рыбы. У людей внутри есть рыба. Буря сильная? С какой стороны идет? — Из центра. Плохо. Ветер. Перо слиплось. Плохо. Ветер идет… — единой птичьей фразой сообщил глупыш и вновь залез клювом под крыло. — Что значит «из центра»? Помочь с пером? — спросил Зогдо, подстроившись под манеру собеседника одномоментно вести разговор на несколько тем. — Не трогай. Неуклюжие ноги. Не умеешь. Из светлого центра мира. У мира два центра. Рыба есть? «Как это два центра?», — удивился Зогдо, но ничего глупышу не сказал. Задумался о том, что, возможно, в некоторых вопросах птицы осведомлены получше людей, так как им от туда, сверху, лучше видно. Вновь напряг горло и издал пару звуков: — Подожди здесь. Узнаю про рыбу. Чини перо. И только собрался идти узнавать у Огненного, осталась ли рыба и будут ли кидать сети, как понял, что неподалеку собралась небольшая компания моряков. Они пялились на Зогдо во все глаза, и крутили пальцем в ладони. Как уже понял юный шаман, этот жест обозначал «недоумение». Один из матросов, со шляпой набекрень, дернул вверх подбородком, уточняя: — Это ты сейчас с буревестником разговаривал? Зогдо почему-то напрягся и сложил руки на груди. Сделал невозмутимое лицо, какое было у их старого Дигы во время ритуалов: — Да. Я же шаман. — О… — протянул тот. Все помолчали. Теперь Зогдо не чувствовал угрозы. Наоборот, лица, стоящих напротив, переменились, сделались какими-то виноватыми. Тот, с перекошенной шляпой, подумав, проговорил: — Ты попроси буревестника передать Юсту, что мы, это, сожалеем. И что помним. И что обязательно сыну его гармошку передадим. И деньги. Попросишь? — матрос почесал шею, и как-то смущенно поглядел на юного шамана. Негромко добавил: — Мы забыли, но сделаем… Остальные невнятно закивали, старательно не глядя на птицу, а после, потоптавшись на месте, будто нехотя начали расходиться. В противовес расстроенным морякам, Зогдо почувствовал, как утраченная уверенность в себе вернулась. Улыбнулся и кивнул сам себе: раздобыть глупышу рыбы и расспросить про центры мира. Почувствовал в этот момент собственное сходство с учеными, вздохнул, и на бесшумных подошвах заскользил по направлению к лестнице. Игиду Нирейскому чудилось, что он пребывает в цветущих яблочных садах. Каждый его шаг был легок настолько, что казалось, приложи он хоть немного усилия, и будет порхать как бабочка-медовица. Хотелось и петь, и танцевать, и нежиться в солнечных лучах вечного весеннего дня в садах на пути… перерождения? Игид очнулся. Теперь его окружала темнота. Кожей ощущая этот вселенский мрак, он поднялся на ноги, растерянно постоял и пошел вперед, вытягивая руки. Приор ничего не видел, но при этом ни на что не наталкивался. Нет. Нет-нет-нет. Он умер? Он, что, умер? Игид очнулся вновь. — Эй, прекращай уже мотаться туда-сюда… — проговорил суровый голос недовольным тоном. Обладателя этого голоса видно не было. Все пространство будто бы застыло в спектре белого. Приор, уподобляясь окружающей неподвижности, замер — даже мысли в голове остановились в нерешительности. — Так лучше, — прогромыхал голос. В подобии небытия начал проявляться силуэт человека — белое на белом, с нечетким светящимся контуром. На самого приора в этот момент нахлынуло такое волнение, что ноги подкосились. Он упал на колени, заломил руки и принялся бормотать «Откровение Лучезарного». Когда фигура окончательно приобрела завершенные черты, то перед Игидом предстал гигант, раза в два выше приора, нагой, но без положенных человеческому существу половых признаков. Тонкие красивые черты лица — писанные точно с церковных фресок, — были подернуты недовольством. — О! Лучезарный! — взмолил приор. — Даруй мне милость твою, чтобы побороть страх в душе моей и… — Прекрати, Игид, — утомленно попросил явившийся, подошел поближе, присел рядом на корточки. Громыхнул: — Жить-то хочешь? Приор сжался в комок. В висках стучало, лоб, кажется, покрылся потом, и от нервного перенапряжения все, что получилось — это тихо пропищать: — Хочу, о Лучезарный! — Да никакой я не Лучезарный! — загрохотал пришедший. — Ты что, не видишь? Того, кого вы тут зовете Арэ, человеческие глаза красят в красный. Ну, есть тут красный где-нибудь? Игид на всякий случай огляделся и, не приметив ни малейшего намека на цвет, отрицательно мотнул головой. — Вот и я не вижу. И я не он. — А кто? — пискнул приор, постепенно раскрепощаясь. Белый гигант недовольно махнул рукой: — Раньше тут вы звали меня Сарзиром, но давно это было. Мало кто помнит. Настолько, что разрешаю тебе выбрать самому мне новое имя. "Сарзир-Сарзир-Сарзир…" В голове приора настойчиво крутилась мысль — она словно тыкалась в извилины, как в запертые двери, пытаясь найти выход из черепной коробки. — Ты… — прошептал приор, но после гневно выставил палец и закричал: — Ты!!! Один из трех! Искуситель! Порок человеческий! Совращающий юные души! Да я сейчас! Да я!.. — Что, ты? Папочку позовешь? — усмехнулся собеседник. — О, Лучезарный, — вновь принялся бормотать приор. — Даруй мне милость твою, чтобы побороть… — Да угомонись ты уже. Нет его. Все. Приемная закрыта. Игид оторопел, вглядываясь в симметричные идеальные черты лица своего собеседника: — Что значит «Лучезарного нет»? — А то и значит. Считай, что собрал чемодан и уехал. И оставил нам тут бардак. Приору сделалось дурно. В голове зазвенело и начала подниматься тошнота. — Нет… Нет… Это все обман, ты искушаешь меня! — Ой, да ладно… — сморщилось идеальное лицо. — Вот серьезно? Ты действительно считаешь, что мне делать больше нечего, кроме как искушать полуживых церковников? У нас тут мироздание скоро — как это говорил Рик? — накроется медным тазом. Вот. Две вещи озадачили Игида: то, с какой утомленной миной говорил с ним древний бог, и то, что он упомянул какое-то явно человеческое имя. Переспросил: — Рик? Белый великан пожал плечами: — Не знаю, помнишь ли ты, но бывал у вас такой — Рикхард Ормирский… — Помню! Помню! Я был в тот день на церемонии, когда он… — Игид замялся, подбирая слова, — когда Арэ его развеял… Тот, кого в запретных Фолинатах эпохи Пестрых Теней называли Сарзиром, громоподобно хохотнул: — Типа того. Не суть важно. Ты мне скажи, Игид, жить-то хочешь? Руки приора сцепились в замок, он почувствовал, как занемели ноги. А потому пересел на попу. Подрыгал пяткой. Неоднозначно качнув головой, протянул: — Ну… предположим, хочу… — всем нутром его подзуживало спросить «а что мне за это будет», но исключительно из уважения к древнему божеству, он сдержался — становилось понятно, что этому белолицему истукану от него что-то нужно. — А долго? — безэмоционально поинтересовался собеседник. Приор подрыгал ногами и вновь неоднозначно качнул головой: — Ну… Честно говоря, я рассчитывал еще лет на сорок-пятьдесят… Древний бог вздохнул и уселся рядом с приором. Теперь Игиду показалось, что они оба сидят, разговаривают о жизни и смотрят в туманную морскую даль. — У нас есть год. Приор от неожиданности подавился слюной: — Что? — А вот и то. Если ничего не сделать, то у нашего мира остается лишь один оборот вокруг солнца. Времени в обрез. Ты хорошо подходишь на роль моего вестника, но если ты против… Так уж и быть. Отправляйся на тропу перерождения… Правда боюсь, есть риск, что перерождаться будет уже не в кого… Короче, — белый великан махнул своей гигантской ладонью, — есть два варианта. Первый — я подлечу твое тело до жизнеспособного состояния, а после даю тебе метку с даром. Ты же помогаешь нам собрать верующих, чтобы они напитали нас силой. Второй — мы оставляем все как есть и ты умираешь. Варианты понятны? — Эй! — возмутился приор! — Слушай, — тот, кого когда-тозвали Сазиром, явно начал раздражаться. — Пока мой аватар тут с тобой беседует, основная часть меня пытается сделать так, чтобы небо не упало на землю. Нам всем вместе нужно сохранить равновесие. И честно говоря, мои силы на исходе. Итак, ты в деле? — Ну... если ты ставишь вопрос таким образом, то я согласен. Только можешь сделать меня баснословно богатым?.. — Сделаешь себя сам… — огромная рука со сложенными пальцами приблизилась к лицу. — Вернусь позже. И в лоб прилетел щелбан, от которого в глазах у приора померкло, заложило уши и он улетел в беспамятство. Ночь обещала быть долгой. С одной стороны, Винсорт радовался предстоящему приему, — ассамблеи, которые давал генерал-губернатор всегда отличались торжественностью и блеском, едва уступая императорским, но с другой… Сегодня ему предстояло открывать вечер. И Винсорт нервничал. Примерно так же он нервничал, когда его впервые официально вывели в свет в качестве будущего приемника короны. Не просто как милого ребенка — любимца страны и гордость родителей, а как наследника империи. Он хорошо помнил, насколько иначе на него стали смотреть окружающие: больше не было ни умиления, ни одобрения в глазах старших, только сокрытая меж ресниц придирчивая оценка и расчет. И сегодня будет так же: первые минуты каждый взгляд будет жечь, кусать за плечи, тянуть за волосы, но он справится. — Арсон, будьте любезны, напомните мне сегодняшний регламент? — Винсорт жестом отца смахнул несуществующую пылинку с белоснежного парадного кителя и уставился в окно экипажа. Четверка быстрых серебристых скакунов несла по дорогам столицы юное монаршее величество и его первого советника к одному из богатейших домов столицы. — Конечно. Все стандартно: открытие. Первый танец. В полночь перерыв. К слову сказать, ее величество обещалась прибыть ближе к полуночи. Далее вновь танцы и фуршет, а в половину третьего дадут салют. После — на усмотрение каждого присутствующего. — Благодарю, — Винсорт кивнул и постарался унять нервное напряжение: правая стопа так и норовила затопать на месте. Титулярный советник понимающе улыбнулся: — Позвольте я вам расскажу… Как только мы прибудем, вы парадно пройдете с хозяйкой дома до зала, тем самым открывая вечер. Но первый танец запланирован с леди Лирел, она ваша ровесница и смотреться в паре вы будете куда уместнее. Графиня Хорт была рада моему предложению — последние месяцы она мучается коленями, так что сделайте милость, соизмерьте прыть, когда пойдете с ней под руку. Тарша Хорт хоть и не так стара, но прошлой зимой перенесла тяжелую лихорадку и до конца не оправилась. С ее младшей дочерью, Лирел, вы знакомы еще по по детским играм. Помните ее? Винсорт помнил и кивнул. Арсон продолжил: — Протанцуете с юной леди три десятка фигур, а дальше — по настроению. Хорты будут рады, если вы останетесь танцевать, но я вам советую все-таки найти силы, чтобы заглянуть в кулуары — посмотрите на нас, стариков, которые точно не захотят отплясывать лихую таверскую ланку. Там порой бывает крайне любопытно, но если пропустите — не страшно, образ галантного кавалера тоже пойдет на пользу… но я бы не советовал злоупотреблять. Все потому что светлейший князь, боль моих седин, на приглашение Хортов ответил отказом. Однако на ассамблее будет присутствовать лорд Та’Доран, утвержденный на пост командира гвардии ее светлости. Он старый друг ее отца и сын главнокомандующего ормирской армией, так что определенно имеет вес. И какое бы веселое празднество не предстояло, ничто не должно бросить тень на вашу репутацию — особенно в свете последних событий. Рекомендую вам открыть ассамблею, а после первого танца оставить зал, сославшись на тревогу о ее светлости. Оставшийся вечер следовало бы провести за беседами. Винсорт не выказал ни жестом, ни звуком, что раздосадован, но старый лорд прищурился и вздохнул: — Ну ладно, возможно еще один или два танца, но желательно с какими-нибудь замужними дамами. Предлагаю присмотреться к леди Ойрон, бедняжка крайне хороша собой, но с таким неповоротливым супругом, как наш казначей, особо не навеселишься… Заметив приближающиеся огни Срединного моста, Винсорт улыбнулся, не размыкая губ, поднял до этого этого момента понурую голову, приосанился. Правый эполет, поймав свет фонарного кристалла, блеснул золотом. И его величество с идеальной благожелательностью посмотрел на своего советника. Тот симметрично улыбнулся в ответ: — Мы почти прибыли. Все будет хорошо. Вы все знаете и все умеете. Помните, если что, я рядом.