***
Год назад — Вот скажи мне, — Артур старательно наматывал на вилку километровые спагетти, которые так и норовили с этой вилки сползти, — как твой дядюшка так часто отпускает тебя гулять допоздна или оставаться на ночь у незнакомого человека? — Я говорю, что иду на свидание? — Брюс поднял взгляд на собеседника, отправляя в рот немного картошки фри. За их спинами буйством света и веселья полыхал парк аттракционов. Брюс, неделю назад обмолвился, что никогда не бывал в подобных местах. Артур после работы клоуном в эту развлекательную преисподнюю не горел желанием возвращаться, но у Уэйна было такое, хм, сложное лицо, которое, вероятно, выражало крайнюю степень заинтересованности, учитывая его недуг, что отказать ему просто не было возможным. И вот сегодня, после полудня, они окунулись в «Милю Развлечений». Комната страха была забавной, особенно, когда в полной темноте Брюс фразой «извините, у вас ухо отвалилось» заставил вервольфа завизжать от неожиданности. Американские горки, водопады и карусели, которые сопровождались стандартными фотографиями, заставляли Джокера покатываться от смеха: Артур на них жмурился от ужаса, а Брюс был спокоен. Абсолютно. Непоколебимо. Он после каждого аттракциона за руку выводил мужчину и давал ему минут пять, чтобы привести себя в норму. — Ну-ну, — бормотал подросток. — Это ведь совсем не страшно. Яркий неон, запах попкорна и сладкой ваты, музыка и смех — все это дарило чувство легкости и радостного опьянения. Это место ощущалось насквозь фальшивым, бутафорским, прилизанным, как кукольный домик, что порой ты и сам чувствовал себя вечно счастливой Барби, запертой в розовый мирок. Но ему нравилось. Брюсу тоже, по крайней мере, он сам так сказал. А Джокер так вообще был в восторге, перебегая от одного павильона к другому и выклянчивал: «Ну-у-у во-о-он того розового единорога! Иначе я за себя не ручаюсь! Не буди во мне зверя!» Смирившись со своей участью, и сливаясь в страстном объятии с клоуном, Артур безжалостно простреливал жестяных уточек, видя, как держатель аттракциона становится всё бледнее. Пушистая мерзость была снята с крюка, но она прошла мимо рук ошалевшего от такой несправедливости клоуна и оказалась в руках у младшего Уэйна. — Это тебе вместо кошки. У меня ты её до проплешин загладил, а этого хвостатого можешь гладить дома. Мальчик не улыбнулся, но зарылся лицом в мягкий плюшевый бок, чем умилил обиженного шута и тот сменил гнев на милость. А сейчас, утомившись от непрекращающегося веселья, они заняли столик у павильона с фаст-фудом, беседуя обо всем и ни о чем. — Значит, ты обманываешь своего старого дядюшку тем, что бегаешь к девушке? — в уголках глаз улыбающегося Артура появились лучики мимических морщинок. — И как он на это ведется? — Профто я угофорил Энни сфотографироваться! — Брюс, дожевав картошку, принялся копаться в сумке и, достав кошелек, показал Артуру полароидный снимок, на котором подросток обнимал симпатичную девочку с толстой косой. От него веяло лёгкой теплотой и в то же время что-то было не так. Артур слегка нахмурился, вглядываясь в изображение, на котором парень так очаровательно улыбался. Улыбался! — Ты улыбался? — Ах, это, — Уэйн махнул рукой, и шумно допил колу. — Была настоящая жуть. Пока Эн одобрила мою улыбку, пока мы выбрали ракурс, пока её подруга нас снимала... У меня лицо разболелось! Ну, знаешь, тут, — он ткнул мужчину в щеку. — И как ты не устаешь улыбаться? — Ну не знаю, — Артур пожал плечами. — Оно само. Когда я один или на работе, я не так часто улыбаюсь. — Понятно... Ой! — Брюс встрепенулся и снова принялся как крот копаться в рюкзаке. — Смотри! — он достал фотоаппарат. — Давай я тебя сфотографирую. На память. — Я не очень... Фотогеничный, — Артур поджал губы, но Джокер подскочил к нему и тряхнул за плечи. — Не позорь нас! — клоун укусил своего создателя за ухо, заставив того вздрогнуть. — Улыбайся! Вспомни, как Селина вчера проехалась по полу и встретилась лицом с полной миской молока. Мужчина усмехнулся, даже не услышав, как щелкнул затвор, а Брюс принялся интенсивно трясти проявляющийся снимок. — По мне, ты хорошо получился, — подросток разглядывал картинку. — Серьезно? У тебя дурной вкус. — Ну, не знаю. В школе много красивых парней и девчонок. К отцу тоже приходило много красивых людей. Таких, знаешь, как с обложки еженедельника. Но они мне все казались не живыми. Будто все они были на одно лицо. А ты другой. Не такой, как остальные. Ты кажешься мне приятным. — Мда, дела, — Артур потер переносицу. — А знаешь что? Давай-ка и я тебя щелкну. На память. Брюс протянул ему фотоаппарат и расправил плечи. Щелчок, и с квадратного кусочка бумаги на Артура посмотрел юноша с очень серьезными глазами.***
Он мог назвать такие дни однозначно плохими. Однозначно. Апатия, Меланхолия, Депрессия — эти милые дамы в лёгких прозрачных платьях из органзы, шифона и батиста запускали руки меж ребер, копошась в лёгких, сдавливая, хлюпая эфиром чувств, выдавливая из сердца остатки человечности. Джокер молчал, прижимая к себе застывшее в безыдейном окоченении тело, зарываясь носом в русые, волнистые волосы. А дамы водили хороводы, ступая неслышно по грязному паркету. Пыль, как вуаль, покрывала все вокруг: мебель, окна, тело, душу. Четыре дня Артур практически не поднимался с постели. Ни еды, ни нормального сна, ни желания шевелиться. Он примерял на себя разные роли: жертвы, объекта чужого эротического голода, убийцы, революционера, идеи, палача. И вот теперь он примерил на себя роль Великого Инквизитора, попирая инакомыслящих. Прими постриг. Надень рясу. Пади ниц, принимая гул аутодафе, как песнь серафимов. Аллилуйя! И горел, горел притон, горели шлюхи, наркоманы и убийцы. Пламя неистово пожирало плоть. Вечно голодное, вечно пьяное и вечно правое пламя инквизиции обезумевшего шута, который не мог найти себе места в этом мире. При звуке дикого хохота, что разносился над головами мучеников, сам Торквемада рухнул бы в серый пепел и принялся целовать штанины алого одеяния нового гласа истинного добра, который, отдавая дань истории, тонул в воплях ужаса. Это место когда-то было его домом. До терапии. До попыток жить. До придуманной истории, в которую сейчас не поверил бы и самый наивный человек. Мисс Дитц, как сказала «мама» была одной из старших «девочек», чаще следивших за порядком, нежели ублажающих клиентов. — Она стала дерганной и потому её перевели в другое заведение. Она ни с кем не делилась проблемами. Только писала в дневнике. Думать о том, что Даян когда-то работала бок о бок с этими детьми и подростками, которых родители, порой, продавали мафии за гроши, потому что не могли прокормить себя или им просто не хватало на дозу, не хотелось от слова совсем. Когда-то Пенни Флек уволили от Уэйнов и ей не на что было жить. Когда-то она тоже приняла решение скинуть с шеи не нужного ребенка, оставив тому на память сумбурное письмо с бредом про Томаса Уэйна и старую фотографию, превратившуюся в итоге в образ, галлюцинацию, в которой Артур искал спасение, обманывая самого себя искуснее, чем кто-либо. Покойся с миром, Пенни. То, что он сотворил — акт милосердия. Отпусти он их — дети сгнили бы на улице, поскольку на них всем и каждому глубоко наплевать. Нет, они не страдали. Ему хватило патронов, чтобы быстро оборвать их безрадостное существование, состоящее из сальных рук, похотливых взглядов и сигаретного дыма. Глядя на то, как алый раздирает шторы, обивку кроватей и диванов, Артуру казалось, что было бы лучше, если бы его не «спасали», а прикончили на месте. Какой в этом смысл? Полиция разогнала эту шваль единожды, а она снова вернулась в своё гнездо и расплодилась ещё сильнее. Джокер рычал, скалился, как дикое животное, гнал суицидальные мысли прочь, но в итоге лишь беспомощно мог наблюдать, как Артур Флек скатывается в рефлексию. Они лежали, слушая дыхание друг друга. Не можешь бороться с недугом, полюби его, так ведь? На сером потолке была трещина. Тонкая, извилистая, как излучина реки. В том городе, что вытесали воды Тугой змеей, летело полотно. Дороги, люди, небоскребов своды, И тусклой жизни адское кольцо. В том городе, где строй чеканит шаг, Всё выхолощено, продано, избито. И не пойму, я — умный иль дурак? Иль тело, что давно в песок зарыто? Босой и нищий, вставший на погост, Забетонированной арки тёмных судеб, Я распрямлюсь на миг во весь свой рост, Меня сей город больше не забудет. — Ты холодный. Артур моргнул и повернул голову, только сейчас понимая, что кто-то крепко держит его за руку. Кто-то тёплый и беспардонный. — Себастьян? Как ты вошел? — Я взломал замок. Прости, — подросток лег на кровать, не отпуская его руки. — Ты не отвечал на звонки. Я решил, что ты умер. — Я близок к этому. — Не похоже, — Брюс завозился, устраиваясь поудобнее. — Но я вижу, что тебе грустно, правда, я почти уверен, что ты не расскажешь мне, что произошло. — Нет, не расскажу и да, мне грустно. А теперь ещё грустнее, потому что ты вскрыл мою дверь, — Артур перевернулся на спину, плечом ощущая мягкую ткань рубашки парня. — Где ты этому научился? — Из книги. — Боги, они что, издают пособия для медвежатников? Абсурд... — Они выпускают пособие по сексу, половину поз из которых может повторить только цирковой акробат. Обычный человек в погоне за таким удовольствием рискует сломать себе шею. А вообще, не вини меня... Ты сам не поднимал трубку. К тому же, ты говорил, что живешь в неблагополучном районе и тебя могли убить. Я хотел удостовериться. — Что я жив или мертв? — Предпочтительнее было чтобы ты был жив. Но на случай того, что ты окажешься трупом, я тоже подготовился. — Подготовился? — Я взял сумку для кошки. А вообще, — Брюс повертел головой, — ещё немного и ты начнешь разлагаться заживо. Мужчина вдруг улыбнулся тепло и искренне. Он лежал на широкой не расправленной кровати покойной Даян Дитц, по правому боку сопел Джокер, пуская в потолок клубы несуществующего дыма, а слева, намертво вцепившись в его кисть, лежал мальчишка, разглагольствуя о том, что в плотно запертой с закрытыми окнами квартире, за две недели оседает порядка двенадцати тысяч пылевых частиц на один квадратный сантиметр пола и горизонтальной поверхности мебели. В этот момент все четверо, включая покормленную Брюсом Селину, были счастливы.***
— Выглядит неприветливо, — Артур закурил, чувствуя, как ветер треплет волосы. Они с Брюсом стояли на крыше одного из самых высоких зданий города — на небоскребе Уэйн-Интерпрайзис. Семьдесят этажей пародии на современное здание, но вид со смотровой площадки открывался превосходный. Брюс безумно нервничал, когда Флек предложил ему посмотреть на город — и сейчас-то мужчина понимает, почему, — но не отказался, а только нацепил безразмерную толстовку с капюшоном и кепку, хотя до этого предпочитал стиль преппи: пиджаки, жилеты, джемперы, полуверы и рубашки поло, в сочетании с классическими брюками. — Неприветливо? — подросток увлеченно поглощал сырное мороженное с шоколадом. Это странное сочетание приводило его в восторг. По крайней мере, он был чуть более заинтересован именно этим вкусом. — Особняк Уэйнов, — Артур усмехнулся и передал подростку туристический бинокль, указывая туда, где за кромкой торгового района, в лесопарковой зоне виднелась «проплешина» приусадебной территории богатейшего семейства в Готэме. — Живут далеко, домище огроменный. Я порой в квартире теряюсь, а там табун лошадей потерять можно, а их дворецкий и не заметит. — Ты был там? — Нет, — Артур поперхнулся. — Так, мельком видел. — Ага. Еще про сладушку-оладушку Томаса расскажи! — Джокер сделал сальто на краю небоскреба и уселся на перила. — Мы ведь славно поболтали. Челюсть после разговора неделю ныла. — Может, все богатые люди склонны к гигантомании? — Брюс оторвался от бинокля и захрустел рожком. — Мне вот безразлично, где и как жить. Это довольно удобно. Хотя, мне нравится твоя квартира. И твоя кошка. И ты. Фраза была довольно странной, но и весь Уэйн был странным, так что мужчина только пожал плечами и бросил последний взгляд на панораму шипастого мегаполиса. — Ну что, пойдем домой? — Ага, — парень кивнул и сосредоточенно вытер руки салфеткой. — Домой.***
Артур смотрел на пиццу. Пицца смотрела в ответ и ухмылялась. — Вылезай. — Да ладно, я просто проверял её на готовность! Моцарелла приклеилась к носу! — Джокер вынул лицо из аутентичной чикагской выпечки и потер руки. — Чур, первый кусочек мой! — Ты плод моего больного разума. — Ты ранишь меня в самое сердце! — шут попытался театрально грохнуться в обморок, но на пути беспардонно встал холодильник. — Тогда ты съешь два куска! За меня и за себя! Решено! Кстати, а чего это ты к плите встал? — Себастьян уезжает завтра в частную школу, ты забыл? — Как? Уже? Я же ещё не макнул его лицом в пирог, — Джокер уселся на колченогий табурет и чиркнул зажигалкой. — Несправедливо. — Он должен учиться, — Артур посыпал дымящуюся пиццу пармезаном. — Школа — это институт подавления! Да он и так уже умнее многих! А вдруг его обижать будут? Придется ехать в тьмутаракань и нести возмездие. — Ты перевозбужден, — Артур красноречиво посмотрел на свои скованные тремором руки. — Зато сыр насыпать удобно! — Джей! Я... Дверь тихонько скрипнула и хозяин квартиры чертыхнулся: — Хватит взламывать мой замок! Я дам тебе запасную связку ключей, если ты пообещаешь так больше не делать! — Обещаю, — донесся знакомый голос из коридора. Артур вынес еду в гостиную, краем глаза наблюдая, как подросток привычно перемещается по квартире: повесить куртку и положить рюкзак, погладить Селину и ткнуть пальцем в горячее блюдо — эта была рутина, которая знаменовала каждый приход юного Уэйна к Артуру. Были, конечно, некоторые отклонения от гипотетического списка, но они были незначительными. Юноша угнездился на своей стороне дивана, и протянул кассету с июньской премьерой «Кто подставил кролика Роджера». Подросток был уверен, что «мистеру Брауну» эта лента придется по душе, а он сам собирался насладиться невероятным сочетанием фильма и мультипликации. Как минимум, техникой исполнения. Но несмотря на то, что всё шло вроде бы как нельзя лучше, сам Брюс был напряжен, хоть и усиленно пытался это скрыть. Он даже ничего не сказал, когда Артур на пробу забрал его колу и подсунул под руку ненавистный зеленый чай. Тот отхлебнул и даже не поморщился. Солнце скрылось за горизонтом, погружая город во тьму, которая безжалостно разгонялась всполохами неона. На экране шли титры, а Брюс продолжал тянуть газировку из пустой бутылки. — И-и-итак... — Артур специально выдержал паузу, дожидаясь, пока гость на него среагирует. Тот вздрогнул и поднял глаза: — Итак? — Да, итак. Ты сегодня весь вечер провел будто в трансе. Почти не говорил. Не реагировал ни на что. Был безэмоциональным. — Я не могу быть эмоциональным по определению. — Ты меня понял. Что случилось? — Я уезжаю, — подросток поежился, не зная, куда деть руки. — И? — Мы не увидимся почти год. — И? — Я не хочу этого. Я не могу это объяснить. Вроде бы нет ничего такого волнительного, я знаю, что мы увидимся зимой, если повезет, и летом, моя голова мыслит совершенно ясно, но тело... оно как-то странно реагирует. Меня бросает то в жар, то в холод. Иногда меня трясет. — Ты мог заболеть? — Артур едва подавил желание срочно принести плед. Колючий, но тёплый. — Нет! Дело не в этом, — он немного ошарашенно смотрел на парня, который впервые за все три месяца общения повысил голос. — Мне кажется, что я влюбился. — Ну, тогда такое понятно... — В тебя. Почва ушла из-под ног и Артуру показалось, будто он падает в глубокий колодец, у которого нет конца. Сердце застучало так быстро, будто мечтало разломать клетку из ребер и взмыть в небо, подобно птице. Всё это было похоже на дурную шутку, странный фарс, панчлайн которого не известен даже придумавшему его комику. Что-то из разряда: заходят в бар один психически неуравновешенный убийца и мальчишка с алекситимией. И один другому говорит... — Похоже, я люблю тебя, — Брюс втянул голову в плечи, будто боясь, что его ударят. — Я смотрел в словаре. Любовь — чувство, свойственное человеку, глубокая привязанность и устремлённость к другому человеку или объекту, чувство глубокой симпатии. Любовь рассматривается так же, как философская категория, в виде субъектного отношения, интимного избирательного чувства, направленного на предмет любви. Любовь выступает важнейшим субъективным индикатором счастья. Я знаю, что я навязываюсь тебе. Что ты не испытываешь ко мне ничего похожего. Возможно, ты скажешь мне уйти и никогда не возвращаться... — Сколько тебе? — Артур как-то отрешенно посмотрел на свои ладони. — Сколько тебе лет? — Пятнадцать, но... — Ты не достиг возраста согласия. — Ась? — Мы не можем быть вместе, потому что ты не достиг возраста согласия, — мужчина вздохнул, боясь даже повернуть голову в сторону подростка. Он, естественно, должен был бы сказать что-то совершенно другое. Например, что это все не любовь, а просто гормоны. Что Себастьян слишком долго был один, что тянется теперь к первому человеку, кто понял и принял его. Что самому Артуру сорок пять, и он в отцы годится этому нахохлившемуся пацаненку, потерявшемуся в себе и в мире. Это все не нормально. Но разве сам Артур Флек мог бы назвать себя нормальным? Он чувствовал теплоту и щемящую нежность по отношению к мальчишке, что ворвался в его жизнь и своей постной миной, умудрился привнести в неё счастье. — У тебя есть год, чтобы подумать над своими эмоциями. Я не гоню тебя. Не осуждаю. Просто хочу, чтобы там, в своей школе, ты все хорошенько обдумал, ладно? — он мягко коснулся взъерошенных темных волос. — Хорошо? Брюс кивнул. Было видно, что он всё ещё сомневается, хотя через минуту он сам потянулся вперед и обнял мужчину, утыкаясь ему в грудь. — Я смогу прийти, если буду дома на Рождество? — Конечно, — он невесомо коснулся губами макушки. — Селина будет скучать. — Мне пора? — Да, боюсь, что дядюшка Альфред не одобрит твоего опоздания. Они отлепились друг от друга, и Уэйн принялся собирать свои вещи. Уже на пороге, когда дверь была открыта, Брюс, привстав на цыпочки, поцеловал хозяина квартиры, который ничего не успел сделать, кроме как по инерции прижать наглого засранца к себе. Ощущение теплого, гибкого тела и мягких губ исчезло так же внезапно, как и появилось. Лишь эхо быстрых шагов затихало в подъезде. Когда дверь закрылась, Артура скрутил безжалостный приступ неконтролируемого истерического смеха.***
Его смех был похож на смех гиены: визгливый, неприятный и злой. Артур смеялся, пока санитар уговаривал взбудораженного пациента принять успокоительное. Тройную дозу. Джокер безуспешно пытался стянуть пару таблеточек, поскольку сигареты не помогали. — Охренеть, — Артур упал на узкую койку, как только спазмы прекратились. Других слов для описания ситуации у него не было. — Солидарен. Нас посадят за растление малолетних. — А за убийства? — Ну да, это тоже до кучи приплетут. В голове не укладывается, младший Уэйн был влюблен в нас, — шут растянулся на полу. — Интересно, а сейчас он... — Надеюсь, что нет. — Серьезно? Ты же... хм... мы же от него без ума, как кошка от валерианы! — Мы испортим ему жизнь. — Кажись, мы её уже испортили.