случайные столкновения

Ты любишь его, ты любишь его, Ты плачешь, ведь он с другой. Я бы все для тебя, но ты вся для него Не значишь, но любишь его. Нервы — её имя

      Ванде кажется, она умирает. Погибает изнутри, позволяя неразделённой любви пожаром выжигать внутренности.       Ванде кажется, от её сердца остались лишь осколки. Осколки, что больно впиваются в плоть, вспарывают ещё не зажившие раны снова и снова.       Ванде кажется, мир её рушится карточным домиком, оставляя пепелище от некогда величественного дворца.       Ванде хочется кричать срывая голос, разрушить Первый Орден до основания и наконец отпустить.       Отпустить глупую влюбленность, сладкие мечты и лучшие мгновения жизни, омраченные предательством. Да и предательством ли? Он ведь не обещал ей ничего, даже о чувствах не догадывался. А если и догадывался... нет, вряд ли, даже думать не хочется.       Ванда мечется раненным зверем по собственным покоям, злые слезы жгут глаза, нос пухнет, щеки алеют. Ванда ненавидит себя ещё больше.       Гамора, милая Гамора, где же ты теперь, почему не осталась, разбив его сердце? Ванда жмурится, кулаки стискивает и до крови губу закусывает. Сердце заполошно бьётся о грудную клетку, намереваясь наконец оставить нерадивую владелицу. Ванда бы и рада, все равно ничего путного ждать не приходится. Ванда утирает слезы, глубоко вдыхает, выпрямляется. Лишь момент слабости, лишь никому не нужная боль. Собственно, разве не её наличие стало причиной ее прихода к Сноуку давным-давно?       В дверь стучаться тихо, сомневающеся, будто и не хотят заходить вовсе. Ванда знает этот стук, наизусть успела выучить за годы странной дружбы.       — Войдите, — сипит Ванда, сглатывает, прочищает горло и откладывает подальше сайбер. В проёме показывается рыжая голова.       — Успокоилась?       Ванда фыркает.       — А ты не видишь?       — Откуда мне знать, простому смертному, — Армитаж нагло садится на недавно застеленную практически идеально кровать, пуская к криффу все тяжкие труды. Ванда хмурится, но решает смолчать. — Вы же, рыцари Рен, такие: злитесь, когда захотите, крушите, что захотите, убиваете и душите, кого захотите...       — Ты прости его, — Ванда садится рядом, виновато глядя на друга. — Он порой не ведает, что творит.       — Надеюсь, эта его связь приведет его в чувства, — ворчит Армитаж, Ванда вздрагивает, прикрывает глаза и выдыхает. Будто ножом полоснули слова, но винить нужно было только себя. В самом деле, откуда Армитажу знать, не умеет же он читать мысли. — Ты в порядке?       — Не знаю, Арми, — Ванда боится поднять взгляд, боится встретиться с беспокойством — искренним беспокойством — в голубых глазах и в итоге неподобающе рыцарю Рен разрыдаться. — Что-то я совсем раскисла.       — Чокнутая, — выдыхает Армитаж, обнимает за плечи и прижимает к себе. — И как тебе только такое в голову пришло?       — Откуда тебе, смертному, знать? — возвращает Ванда, чувствуя, как Армитаж фыркает. — Мы же такие, рыцари Рен, ещё и влюбляемся, в кого захотим.       — Я бы предложил тебе прогуляться по Корусанту но вряд ли ты оценишь.       Ванда поднимает покрасневшее лицо и всматривается в беспокойное голубое небо. Ванда знает ещё одну тайну. Тайну, из-за которой противно от самой себя становится. Но порой так хочется почувствовать эту заботу, почувствовать себя любимой хоть кем-нибудь, понять, отчего же ее можно       любить.       Ванда качается вперед и прижимается губами к обветренным напротив, осторожно, неуверенно, совсем как недавний стук в её дверь. Армитаж не отвечает с минуту, и Ванда уже собирается с позором и стыдом отстраниться, как он обхватывает ее крепче и углубляет поцелуй, кладя горячую ладонь на тонкую талию. Они целуются, нежно, неторопливо, будто имеют все время мира.       Они целуются, а Ванда отчего-то думает, что предает застарелую, болезненную любовь к тому, кто и имени её не помнит. Думает, что слабость, что больше не повторится, забудется и все будет как прежде.       На следующий день Армитаж забирает её на Корусант проветриться, окунуться с головой в дорогие наряды и светские вечеринки, чтобы после отпустить, потому что «пора тебе вдохнуть воздух свободы».       И Ванде ужасно, искренне жаль, что ее любовь никогда не распространиться на того, кто любит ее больше              жизни.