От грозы до сизого дыма

Весна в Швеции явно запаздывала, хотя что ещё можно было ожидать от первого марта, ведь природа по щелчку не работает. Хорошо бы сейчас домой да тёплого чаю. Союз слегка тряхнул головой, отгоняя ненужные и глупые сейчас мысли. У него саммит сейчас будет, а он думает о какой-то ерунде. Но чтобы он ни пытался предпринять, уставший от двух бессоных ночей и дней подряд мозг требовал чего-то менее глобального, чем мировые вопросы, которых, к слову, скопилось столько, что у Советов просто глаза на лоб лезли, потому что помимо всей этой каши ему хватало и своего добра. Европейский мир, резко погрязший в сумасшедших долгах и обесценившийся до стоимости бумажек, судорожно пытался выбраться из этого адского болота. Людям негде было работать, негде было жить, нечего было есть. И теперь коммунист действительно верил в давние слова США о своём влиянии, потому что с крахом американской биржи рухнул почти весь европейский рынок. Сам Соединённые Штаты с двадцать девятого на собрания перестал ходить, разгребая эту кучу и буквально по кускам восстанавливая сломанную систему. Общение с ним прекратилось ещё с того разговора в Риме и решения остановить это всё, пока что-то пошло не так. И СССР себя за это решение очень хвалил. В народах медленно расползались слухи о пользе коммунизма в таких ситуациях, и если такие развитые страны раньше относились к нему пренебрежительно, то теперь стали серьёзно опасаться влияния большевиков. Советский Союз это чувствовал через напряжённые позы, слишком прохладные тона и почти враждебные взгляды и упивался их страхом, понимая, что набирает силу. Но конец двадцатых преподнес сюрприз и ему лично. Сталинские кровавые репрессии косили бывшую буржуазию и прочих подозрительных личностей, как коса косит пшеницу. Сначала эта идея не казалась чем-то ужасным для Советов. Каждый правитель по локти в крови, а позиции партии и страны внутри неё самой нужно закреплять как можно скорее и сильнее. И страх — лучшее средство. Но ситуация накалялась так, что Союзу и в партии, и в народе становилось трудно дышать. Внимательные взгляды преследовали его повсюду. «Чёрт возьми, — думал судорожно он, отворачиваясь от кинувшего в его сторону колкий взор охранника. — Мы стремились к равенству и процветанию каждого, а не к готовности перегрызть глотку тому и сдать властям того, кто только кинул косой взгляд.» Но остановить эту машину не представлялось возможным, Иосиф пришёл к власти, так стремительно и искусно убрав соперников, что СССР действительно становилось очень и очень не по себе. А воздух уже почти искрился, и бессонница вошла во владения его нервной системы. У этих неприятных лет были и свои, на удивление, плюсы. Пятилетки. Ну как… Плюсы, конечно, с натяжкой, но за каждое хорошее дело надо платить. Они достаточно долго разрабатывали план, как перевести страну из ещё в некотором плане аграрной в индустриальную. Для индустриальной державы нужна мощная тяжёлая промышленность, фундаментом которой нужно заняться в первую очередь. Пятилетки — прыжок выше головы под страхом ареста или расстрела, и Союз, и Сталин это прекрасно осознавали, но риск казался оправданным, к тому же коли людям не захочется остаться без всего, они постараются. И дело пошло. И это стало первым шагом. Великая депрессия особо их и не задела, а дела потихоньку шли в гору, пока у надменных западных соседей всё рухнуло в бездну. Конечно, некоторые из советского народа требовали более медленного развития, потому что предприятия, не целиком оправившиеся после Первой Мировой и Гражданской войн, надрывались, но все недовольства жёстко пресекались. Советы с каким-то внутренним ужасом осознавал, что они стремительно приближаются к тирании, но спорить не считал нужным. Иосиф действительно поднимал огромную упавшую страну, пускай и такими зверскими путями и методами, пускай и не так стремительно, как хотелось бы, и сразу это так и не заметишь. Но это обвинениям не мешало. Чья-то грудь оказалась перед коммунистом слишком неожиданно, и, не успев затормозить, он на полном ходу столкнулся с кем-то, сдавленно ойкнув и стараясь почти сразу отпрянуть. С грохотом рухнули документы, и Союз мысленно взвыл, готовясь к словесной атаке оппонента. — Неужели нельзя смотреть пере… — раздалось недовольное рычание, внезапно сменившееся на удивлённое восклицание. — СССР? Советы вздрогнул от неожиданности, услышав знакомый тембр голоса и своё имя. Ну надо же! — США? — раскрыл глаза коммунист, тут же опускаясь и помогая собрать упавшие папки. — Вы… — Да, — хмуро перебил его Штаты. — Швеция почти насильно вытащил меня из дел, чтобы я приехал сюда. «Его можно понять, ты не ходил на саммиты с момента краха биржи,» — хмыкнул про себя Союз, разглядывая американца на наличие каких-либо изменений. Ничего нового не было. Разве что исхудал немного, да синяки под глазами появились, но это поправимо. — Ваше слово просто много стоит, — усмехнулся СССР, вставая и протягивая ему папку. — Вряд ли кто-нибудь смог бы обойтись без столь влиятельного коллеги. В США изменилось ещё кое-что. Взгляд. Вспыхнувшие холодным раздражением лазуриты ледяными стрелами вонзились в насмешливые грозовые омуты. Штаты недобро сощурился, процедив: — Я смотрю, Вы совсем освоились на месте государства. — Премного благодарен за беспокойство о моих делах, — русский вежливо пожал собеседнику руку и развернулся, намереваясь уйти. — На Вашем месте я бы лучше подготовился к встрече с давним другом, — остановил его колкий тон Соединённых Штатов. — О чём это Вы? — медленно проговорил Советы, напрягшись, пока США поравнялся с ним и зашагал рядом. — О немцах. У них опять что-то в политике, и теперь, я думаю, вы слышали, у них другая власть, — капиталист задумчиво посмотрел перед собой, моргнув, а потом медленно произнёс. — Национал-социалисты, если мне не изменяет память. — Социалисты, — тихим эхом отозвался СССР. Шанс обзавестись хорошим союзником столь близок, но что стало с Гербертом? Неужели его отодвинули от власти? Тогда что с ним стало? «Погодите, значит страну можно отстранить от управления?» — ошарашенно подумал Союз, нахмурившись, но его выдернул насмешливый голос Штатов: — Это по Вашей части, верно? — Вы всё же действительно оказались той ещё змеёй. — Делаете выводы на пустых догадках. Очень непрофессионально. — Да ну? А пустые ли? — Я к Вам хорошо относился и всячески шёл навстречу, Вы же решили оборвать всё. — Потому что Вы хитрец, и я знал, к чему всё идёт. И рад, что прекратил всё, потому что в конце двадцатых утонул бы вместе с остальными в этом лопнувшем экономическом пузыре. — Ах, да, — язвительно ответил США. — Куда лучше диктатура и адовые нормы для работы. Союз сжал челюсти, резко развернувшись и едва сдержавшись, чтобы не схватить наглеца за плечо, и ледяным тоном проговорил: — Вы свои умения уже показали, и результаты капитализма у меня прямо перед глазами. С коммунизмом же советскому народу не была страшна Великая депрессия. Выводы сделаны. Глаза Штатов холодно сверкнули, насмешливые лазуриты потемнели до ледяных сапфиров, с глубокой прорубью ободка. Он открыл рот, чтобы сказать явно что-то колкое, но внезапно с прохладным спокойствием процедил: — Любая система может дать сбой. Даже коммунизм. И он даст. СССР хмыкнул, готовясь одарить собеседника насмешкой, как его отвлёк до боли знакомый, но слегка позабышийся голос: — Александр! Советы замер. Сначала он не поверил своим ушам, не ожидав услышать знакомый голос. Лишь потом он медленно обернулся, столкнувшись с яркими голубыми глазами. Всё тот же прямой чуть вздёрнутый нос, широкая челюсть — все черты те же, чёрт возьми. Мир тесен до безумия, а судьба — глумливая шутница. — Герберт? — скорее вопросительно, чем утвердительно проговорил Союз, подходя к немцу. — Ну и ну, сколько лет, сколько зим. Не видел тебя с… — он пожал давнему другу руку, задумавшись. — С семнадцатого, — учтиво подсказал тот, тепло улыбнувшись (только губами, как ни странно). — Ты не сильно изменился. — Да и ты тоже. Что ж, полагаю, ты вступил в наши ряды, Третий Рейх. — Для тебя просто Рейх. — Какая честь, — наигранно ахнул СССР, а после хлопнул собеседника по острому плечу. — Пойдём в зал, скоро начнётся саммит. Так ты, значит, социалист? — коммунист косо глянул на немца. — Не совсем. Точнее не только, — Рейх нахмурился. — Но это уже так, замашки власти. Советам было несколько непривычно, бывший друг стал каким-то слишком… острым. Сравнение такое себе, конечно, но лучшего коммунист подобрать на данный момент не мог. Острым, похолодевшим и до странного отчуждённым. Союз задумчиво окинул Рейха взглядом, рассматривая угольно-чёрный китель, фуражку, смотрящую резким козырьком вперёд, послушно строящуюся под уверенного орла. Он рассматривал немца, и ощущения, что что-то не так, не покидало его, едва заметно обхватывая горло ледяными пальцами. Друг теперь ассоциировался не с принцем ветров, о нет. Теперь русскому представлялся по-жуткому молчаливый патологоанатом, проводящий время в компании мертвецов, которых он неспешно вскрывает и ковыряет, при том одежда его всегда опрятна и чиста, но руки… — Приветствую всех присутствующих здесь, — СССР вздрогнул, когда звучный голос Швеции выдернул его из неприятных образов, — и объявляю о начале саммита. Похоже, за размышлениями коммунист совсем не заметил, как добрался до своего места. Но это отнюдь не закончило их. Он изредка кидал на новую державу быстрые взгляды, пытаясь понять, что же так напрягало. Что-то внутри беспокойно ворочалось, острыми краями тёрлось о черепную коробку, мешая сосредоточиться хоть на чём-нибудь ещё. Зацепиться за неприятное ощущение не удавалось, и в голове ворочалась лишь одна мысль. Что-то не так. Впрочем, всё стало ясно на выступлении Третьего Рейха. Оно было решительным, строгим, высокомерным и бросало вызов. «О Версальском договоре, видимо, стоит забыть,» — лениво потянулась мысль у Союза в голове. В повисшей тревожной тишине со своего места резко поднялся Франция. — Где Веймарская Республика? — прошипел он. — Был вынужден покинуть свой пост, — спокойно отозвался немец. СССР едва сдержал нервный смех, почувствовав пристальный и выразительный взгляд США на себе. Что ж, теперь это официальная отговорка свержения братьев и сестёр. Но тут же смех отступил, отдавая разум тоске и неясному раздражению. Ясно, значит, Арне настигла такая же участь, что и Варвару. Прекрасно, чудесно, замечательно. Это уже похоже на плохую шутку. — Надеюсь, ты помнишь о Версальском договоре? — холодно поинтересовался Британская Империя, многозначительно выгнув бровь. — Непременно, — ядовито мурлыкнул Рейх. В тот же момент Советам уже стало всё равно на то, каким тоном немец сказал это. Острые по-акульи клыки показались во всей красе сквозь исказившиеся в фальшивой угловатой улыбкой тонкие губы. Заострённые, как копья, они наверняка легко разрывали плоть, и коммунисту почему-то подумалось, не каннибал ли его друг. Союз сдавленно, но тихо выдохнул в душной тишине, приготовившись к ответу британца и нарастающему напряжению. Тот сощурил глаза, холодно процедив: — Это угроза? — Что Вы, как я могу угрожать вам? — губы теперь изогнулись в снисходительной усмешке. Империя стремительно встал, с свирепым рычанием отодвинулся его стул. Сухие руки британца тяжело рухнули на стол, шкрябнув ногтями. Оливковый взгляд вспыхнул яростными янтарными прожилками. Британия сквозь зубы прошипел: — Ты что о себе возомнил, щенок? — Довольно! — со своего места поднялся Швеция, одарив всех троих тяжёлым взглядом. — Нам в полной мере хватило конфликтов. Будьте добры, соблюдайте правила саммита. Франция с тихим рыком упал в стул, скрестив тонкие руки на груди. Следом напряжённо опустился Британская Империя, недовольно поджав губы. Швеция кивнул Третьему Рейху, мол, можешь продолжать, и сам тихо сел. Однако было видно, что и ему самому тревожно и некомфортно. Союз же наблюдал за этим «спектаклем» с явным интересом. Его не покидало чувство, что в таком положении, как сейчас, немцы при Рейхе не останутся. Хорошо это или плохо, коммунисту пока не стало понятно. Он составил себе заметку в голове обязательно изучить идеологию немца и понять, можно ли рассчитывать на союзничество. Кажется, он что-то читал о подобном, но было это так давно, что из памяти, к большому сожалению, почти стёрлось и очень не вовремя забылось. Однако, к своему некоторому удивлению, СССР заметил, что Рейх, закончив выступление, сел на место и стал о чём-то тихо беседовать с Италией. Внутри что-то тревожно зазвенело. «Секунду, разве во главе итальянского правительства сейчас не стоят фашисты? — зацепилась тревожная мысль в голове. Нет, определённо связь тут была, внутренние чувства буквально кричали об этом. — Значит, Рейх — фашист?» По окончании собрания, к огромному удивлению Советского Союза, на плечо сзади аккуратно опустилась чья-то ладонь. «Как-то очень быстро подобрел американец…» — мазнула по восприятию рассеянная мысль, заставив обернуться. Однако ярко-голубые глаза и добрая усмешка говорили о Рейхе. Что ж, так даже лучше. — Ну, что, каков я был? — с интересом спросил он. — Сногсшибательным, — хохотнул СССР, закрывая портфель и ловко подхватывая его, а потом вдруг нахмурился, неспешно шагая рядом с национал-социалистом. — Слушай, а ты чего такой акулой стал, у тебя же нормально всё было? — О-о-о, жуткая история, Союз. Давай неспешно прогуляемся, и я тебе по старой дружбе поведаю настоящую тайну, — глаза Третьего Рейха заискрились смешинками. — Мне надо будет сказать «сезам откройся»? Друг громко засмеялся, пытаясь замаскировать хохот под кашель и усиленно подставляя к губам кулак. Коммунист широко улыбнулся, чувствуя, как в груди разливается тепло. Всё прошедшее время его не покидало ощущение, что он убил прошлое собственными руками, и чувство полного одиночества. Да, сейчас они наконец-то на правильном пути, но часто Советы сравнивал квартиру с необъятным дворцом. Простые стены с вычурной позолотой, тёплую тишь стен с гулкой прохладой ночных коридоров, в которых так страшно было во время сильных ветров. И как бы то ни было, тоска по прошлому неприятно холодила душу и остро скреблась в груди. Рейх стал буквально последним напоминанием о прошедших годах. (Москва, Ленинград, Киев, Минск и остальные города старались подобное откладывать в дальний ящик воспоминаний) Союз не мог понять, что нравилось ему в тех ужасных монархических временах, раз теперь так тяжело на душе. «Дело привычки, — хмуро думал он. — Это лишь грусть по беззаботной жизни, не отягощённой статусом державы». — Союз? — СССР вздрогнул от внезапного голоса, ворвавшегося в ворох воспоминаний и размышлений, которые разлетелись тревожными птицами, оставив лишь пустоту. — Всё в порядке? — Да, конечно, — кивнул русский, отмечая, что они уже покинули здание, а потом перевёл взгляд на собеседника. — Так что там с зубами? — Я уж понадеялся, что ты забыл, — наигранный тяжёлый вздох сорвался с губ немца. — Да конечно, надейся, — усмехнулся коммунист, вдыхая тёплый ветер, плывущий к ним навстречу. — Ну, хорошо. Это в году тридцать первом началось, — начал Третий Рейх, задумчиво глядя перед собой. — У меня, кажется, на висках седые волосы даже появились. — Всё настолько ужасно? — Видишь ли, я же по специализации врач. За здоровьем своим стараюсь следить. А тут на тебе, и зубы начали выпадать: один за другим. У меня чуть сердце не остановилось. Такое явление организма могло сказать о многих серьёзных проблемах, которых целый перечень. Я уж было отправился на обследование, когда однажды утром обнаружил, что дёсна были не пустые и сквозь них прорезались новые зубы. Я тогда, признаться честно, очень удивился, но решил понаблюдать. И вот, — немец провёл пальцем по невесело исказившимся губам, — что вышло. — Звучит нерадостно, — хмыкнул Союз. — Это ещё и жутко неудобно. Иной раз улыбнёшься очаровательной даме, а она уже лежит без чувств. — И как ты справляешься? — Улыбаюсь реже и без зубов. Хотя запугивать очень удобно, — европейское государство задумчиво поместил подбородок между большим и указательным пальцами, и в этот момент коммунист, к своему шоку, заметил гордо блеснувшее обручальное кольцо. — Ты что, женился? — удивлённо брякнул он, не успев подумать о тактичности и вовремя прикусить язык. — А, — через пару секунд отозвался Рейх, переведя взгляд на предмет заинтересованности. — Ты об этом, — и снова посмотрел на СССР, улыбнувшись. — Да, три месяца назад. Это просто невероятная дама. — Расскажешь? Или это всемирная тайна? — Да чего таить уж. Тем более если ты спрашиваешь. Её зовут Луиза. Мы познакомились год назад на практикуме одного врача. Поверишь ли, но стоило мне только увидеть её, меня так потянуло оказаться как можно ближе, будто моей волей и восприятием направляли меня же. Крайне странное, но невероятное чувство. — Да уж, — буркнул Советы, окидывая взглядом прохожих. — Такая невероятность, когда тобой управляют. — Нет, — горячо возразил немец, покачав головой. — Ты не так меня понял. Я не знаю, как объяснить тебе это чувство, оно слишком непонятное. Мне всё больше начинает казаться, что это что-то мистическое, связанное с государствами. — В каком смысле? — насторожился Союз, поджав губы и сведя тёмные брови к переносице. — Мы страны. У нас априори не все вещи, как у обычных людей. Мы выносливее, сильнее, способнее. Природа же, по логике, должна была позаботиться, чтобы за нашим плечом не стоял кто попало? Коммунист громко и выразительно хмыкнул, вспоминая Николая Второго, который правил страной, как маленький ребёнок. А также Петра Третьего, Анну Иоанновну и прочих правителей, наглядно показавших все минусы самодержавия. Рейх недовольно цокнул и продолжил: — Я говорю сейчас не о власти. Я говорю о спутнице жизни. — Зачем нам это? — А ты думаешь, стран в капусте находят? — ядовито ответил друг, и русский постарался скрыть тихий смешок в кулаке. — Нет, страна — это очень важно. И природа, как я думаю, выбирает надёжного партнёра. — Чудесно, я ещё и жену себе самостоятельно выбрать не могу. — Не ворчи, как старик, Союз. Это просто моё предположение. — Или слишком сильная влюбленность. — Ты принижаешь. — У нас нет доказательств к этой теории, чтобы можно было на неё опираться. Ты знаешь, я не верю всему подряд. — Когда с тобой случится подобное — ты сам побежишь ко мне с рассказом. — Хах, ну да! — насмешливо улыбнулся Союз, цепляясь взглядом за тяжёлые тучи на грозовом небе, когда жуткая мысль заставила его вздрогнуть и остановиться. — Подожди, — тихо проговорил он, несколько секунд глядя куда-то перед собой пустыми глазами, а потом посмотрев на собеседника, — разве дети и жёны не появляются перед кончиной страны? Рейх вздрогнул, остановившись. Советы наблюдал за его напряжённой острой спиной, ощущая его беспокойство. Немец медленно повернулся. — А как же США? — США изначально был колонией. Куда-то резко исчезли прохожие, и СССР стало совсем не по себе. Казалось, будто они с Третьим Рейхом остались совсем одни под угрожающим грозовым небом, готовым рухнуть, на безлюдной и неестественно пустой улице молчаливого Стокгольма с не менее жутким вопросом, густым смогом висящим в воздухе. Собеседник посмотрел куда-то вбок, явно занырнув в воспоминания, а потом облегчённо выдохнул. — Нет, — ответил он. — Нет? — удивлённо переспросил Союз. — А как же ты, я, Арне, Варвара? Наши отцы очень рано ста… — Нет, послушай, — друг стремительно подошёл к нему и негромко начал. — Во-первых, будь потише. Во-вторых, как-то мы приезжали к Османской империи с отцом на переговоры. Нам с Арне встретился его старший сын. Теперь он Турция. Так вот. Знаешь, сколько ему было полных человеческих лет? — русский с интересом подался вперёд, вопросительно глядя на Рейха. — Девяносто восемь. — Девяносто восемь?! — ошарашенно воскликнул он, но немец заткнул его ладонью, прошипев: — Да тише ты! — Как ему может быть девяносто восемь? — тише проговорил коммунист, уже не ощущая прохладу строгой перчатки. — Он выглядит лет на двадцать-двадцать пять, как мы с тобой. — Я о том же, Союз. Видишь, появление детей и жён не всегда сулит конец. Уверен, такая ситуация была не только у Османской империи. — Но Москва говорил… — Москва знает далеко не всё. — Но подожди, должны же быть какие-нибудь книги о странах? Заметки? Хоть что-нибудь, что помогло бы понять, как это работает. — У каких-нибудь стран античности что-нибудь, наверняка. Греция, Египет? Или Франция. Французы страны меняли, как перчатки. — Франция нас не слишком жалует. — США. — США? — Ты можешь попросить его. У него наверняка есть нужные связи. — С чего бы мне это делать? Он мне кто, отец, брат или товарищ? — Арне говорил, что вы неплохо общаетесь. Вы постоянно уходили вместе с саммитов. — Арне говорил, значит, — процедил Союз. — Арне стоило заботиться прежде всего о своих делах. — Союз… — Я не буду просить США вообще ни о чём. Наши с ним отношения сейчас далеко не лучшие, и мы уже давно не общаемся… — Подожди! — резко перебил его Рейх и воодушевлённо щёлкнул пальцами. — У Берлина есть! — Есть что? — настороженно спросил Советы. — У него были записи по странам. Ещё во времена Пруссии он начал изучать жизнь государств. Как же я мог забыть, хах? Мы с тобой тут голову ломаем, а оказывается!.. — Берлин знает далеко не всё, — насмешливо припечатал коммунист. Третий Рейх тяжело вздохнул. — Я-я-ясно. Ну, прости уж насчёт Москвы. Давай сделаем так, — он задумчиво постучал длинным пальцем по скуле, а потом снова встрепенулся, — я поищу какие-нибудь записи и заметки по странам у себя, а ты — у себя, и потом мы сравним. То, что будет совпадать, и является почти достоверным фактом о государстве. — Рейх, мы занимаемся какой-то брехнёй, честно сло… — Нет, не брехнёй. Мы с тобой хотим большого влияния, верно? — Союз неопределённо кивнул. — Гораздо проще добиться его, зная свои способности и слабые стороны. Это может сыграть нам на руку. Капиталисты уже давно засиделись, пора сменить их более честной и надёжной системой. Особенно, когда они так слабы. Я даю тебе слово, что не обману тебя и не буду использовать эти знания против тебя. Немец снял перчатку, протянув руку. СССР посмотрел ему в глаза. Они искрились решимостью и… честностью, на удивление. Сомнения сцепились с дружеской симпатией. «Давай, он же твой друг. Он дал тебе слово!» «Он другая страна с другой идеологией и весьма сомнительными планами на этот мир.» «Разве твои планы сильно отличаются от его? Прими его слово, вы будете идти бок о бок и поставите других на колени.» «Ежели я соглашусь, — размышлял Советы, всё также глядя в глаза напротив, а потом переведя взор на протянутую руку, — где гарантия, что он умеет и будет держать слово? Вдруг способности у стран разные. Он узнает мои слабые стороны, а я, получается, его. Палка о двух концах, но чересчур сильный риск. Его записи могут быть очень скудными. Нет, нельзя, это поставит под удар всю страну.» — Прости, Рейх, — наконец проговорил он. — Я не могу. — Ты мне не доверяешь? — Нет, я… — СССР запнулся. — Мне не нравится эта идея. Давай оставим эту тему, ладно? Ни я, ни ты не имеем права обмениваться такой важной информацией, являясь странами, даже не будучи союзниками. Это огромный риск и почти предательство. — Хорошо, твоя взяла, — тяжело выдохнул Рейх. Что-то в его глазах странно сверкнуло, и у Союза похолодело в животе. Какая-то странная почти незаметная искра, но донельзя холодная и даже опасная. Ощущение угрозы захлестнуло разум. «Мне, наверное, показалось, — рассеянно подумал коммунист. — Рейх же мой давний друг. Какая угроза будет в простом общении, если мы оба избегаем политических тем?» Но какой-то голос в глубине уверял, напускать иллюзию и цепляться за прошлое в надежде на сохранение хоть чего-нибудь нельзя. Что-то определенно было не так.