От грозы до сизого дыма

— Ты чудесно играешь на скрипке, я говорил это? — тихо проговорил Третий Рейх, стоило смычку как-то бессильно опуститься вниз. Союз поджал губы, кладя скрипку на стоящую рядом тумбу. Сам он сел в кресло, поставив локти на подлокотники и глядя на Берлин сквозь большое окно. Пальцы с непривычки немного ныли, но музыку играли хорошо даже после такого долгого перерыва. — Говорил, — хмуро бросил он. — Почему ты бросил её? — Потому что она напоминает мне о Варваре. А мне это не нужно. СССР прошёлся взором по тяжёлому небу с грузными плотными тучами. На душе было паршиво, и он не мог понять отчего же. Была ли то усталость от постоянных репрессий, усилившихся ещё больше с приходом Берии, возрастающее напряжение в мире или неприятный осадок от утраты и горя друга. Что подтолкнуло его на игру для Рейха, было неясно и самому коммунисту. Простая просьба, которая была бы тщетна для других, заставила взять в руки ставшей нелюбимой скрипку и сыграть ту первую мелодию, что так нравилась всем четырём. Музыка без фортепиано звучала как-то гулко и отчаянно, но Союз играл, уплывая разумом в какую-то пустоту. — Они умирают, Рейх. От этого никуда не деться. — Я знаю, — выдохнул немец, прикрывая глаза. — Но мне от этого не легче. Это так больно, будто у меня вырвали кусок сердца, — он сжал кулаки и воскликнул сквозь зубы, подавшись вперёд и глядя на Советов с болью. — Скажи, зачем? Зачем я позволил сесть ей на тот проклятый поезд? — Если бы Лиуза не погибла в той катастрофе, смерть бы поджидала её в другом месте. Ты бы не смог быть постоянно рядом с ней. — Тебе легко говорить об этом! — прошипел Третий Рейх. — Легко? Быть может ты забыл, что я отце- и сестроубийца? — Нет, — друг внезапно выдохнул и устало откинулся в кресло. — Прости, Союз, — забормотал он. — Я просто… Это так больно, так больно… — Поэтому я здесь, — улыбнулся Советы. — Спасибо тебе. — Послушай, я понимаю, что потеря для тебя тяжёлая. Но чем быстрее ты оправишься, тем будет лучше. Сейчас очень тревожное время, да и тебе, как стране, нельзя расслабляться. К тому же ты нужен своим детям. Маркус и Тедерик ещё совсем крохи, им необходимы твоё внимание и любовь. — Ты прав, — немец вдруг улыбнулся. — У меня большие планы, а утрата не должна мне быть помехой, — он встрепенулся. — Лучше расскажи мне, как у тебя дела. — Да что там говорить, — Союз растерянно замолчал, а потом медленно проговорил. — Тишь да гладь. — Неужели не нашёл никого? — Да мне это и не надо. У меня совсем нет времени на подобные вещи. Да и опыт твой показал, что в этой системе не всё так хорошо. — Нет, — протянул собеседник с едва слышимым удовольствием. — Сама жизнь с ней была настоящим блаженством. Лишь после её смерти мне хотелось пустить себе пулю в лоб. — Это бы тебе не помогло, — резонно отметил коммунист, подавляя хмыканье. — Да ну? — Тебе, как минимум, пришлось бы отрубить себе голову. Да и то, если я не ошибаюсь, её можно было бы пришить, и вуаля. — Как сложно быть страной, — Рейх задумчиво посмотрел перед собой. — Настолько сложно, что даже умереть нельзя, не отрекшись от статуса. — Можно. — И как же? — Ты думаешь, я позволю тебе совершить самоубийство? — Ах, Союз, — невесело засмеялся немец. — Я уж точно этим заниматься не буду. Мне этого делать сейчас нельзя. — Тогда зачем тебе? — Просто так. Что-то в ярких голубых глазах его странно сверкнуло, но коммунист посчитал, что это лишь пустые подозрения. Обычное любопытство ведь можно утолить таким простым образом? Тем паче если это лучший друг. Он ведь точно не станет… «Я его пытаюсь оправдать, — вдруг пронзила СССР догадка. Сердце нервно задёргалось в груди. — Я пытаюсь оправдать его всё время. Строю иллюзию, что всё как раньше, что ничего не изменилось!» Но изменилось многое, Союз и сам это понимал. Просто что-то щемило в груди от мысли, что Рейх ударит. Друг был последним напоминанием, последней ниточкой, что связывала СССР с Александром, как бы не стремился он забыть поскорее о прошлом. Какая-то непонятная тоска сжимала горло. Чуть позже Союз осознает, что это страх одиночества. Он боялся остаться один. Он боялся, что Рейх его предаст, что переметнётся на сторону Запада. Боялся и осознавал, что что-то тревожное и тёмное между ними двумя разрасталось. Рейху нельзя доверять. Никому из них нельзя доверять. — Папа! — раздался внезапно детский звонкий голос в ставшей тревожной тишине. Советский Союз повернул голову в сторону двери, заприметив два хрупких мальчишеских силуэта. Маркус и Тедерик были очаровательными близнецами, и, несмотря на свою нелюбовь к детям, коммунист очень сильно привязался к этим двоим. И даже различал их! — СССР! Мальчики подбежали к ним, в одно мгновение оказавшись на коленях взрослых. Советы с разливающимся теплом в груди обнял Маркуса, сидящего у него. — Папа, почему ты не сказал нам, что СССР приехал? — обиженно протянул Тедерик, обнимая отца за шею. — Так вы же спали, — ласково улыбнулся тот, потрепав сына по светлой макушке. — Я не хотел будить вас. — А если бы он уехал до того, как мы проснулись? — Но я же не уехал, — подал голос СССР. — Как ваши дела? — Мы читаем и пишем без ошибок, — гордо отозвался Маркус, очерчивая тонким пальчиком погоны на советской форме. — А ещё выучили таблицу умножения. — Какие молодцы, — коммунист не удержался и слегка ущипнул мальчика за вздёрнутый носик, вызывая у него хихиканье. — Папа по праву может гордиться вами. — Он был слишком грустным эти недели, — помрачнел тот. Рейх вздрогнул. Взгляд его панически метнулся от окна к детям, истошно вспыхнув, и затух. СССР шумно выдохнул, раздумывая, как бы сгладить эту неприятную ситуацию, но старший немец его опередил. — Прошу простить меня за такую вопиющую невежливость, мистер Зиверс, — усталая, но добрая усмешка заломила его губы. — Обещаю, что впредь такого не повторится, можете быть уверены! — Ладно-ладно, — шутливо недовольствовал Маркус, пока Тедерик хихикал в кулачок. — Так уж и быть на первый раз я Вас прощаю. Коммунист счастливо улыбнулся, замечая, как снова разгораются глаза друга. Наконец-то он не будет изводить себя горем и чувством вины. — Кстати, СССР! — выдернул его из мыслей голос Тедерика. — Ты обещал нам сказать что-нибудь на русском, если мы выучим таблицу умножения, помнишь? — Да! Вот именно! — поддержал брата Маркус, нетерпеливо заёрзав. — Скажи что-нибудь. Ну, пожалуйста! — Ладно-ладно, — Союз несколько секунд перебирал идеи в голове, а потом с лучистой улыбкой проговорил. — Вы самые милые дети на свете. — Это стихотворение? — с удивлением спросил мальчик, хватая русского за ладонь. — Нет, — засмеялся тот. — Просто окончания слов похожи. — А что значит эта фраза? — Тедерик, забавно задрав брови, слегка наклонился вперёд. — А вот не скажу! — показал язык Советы. — Но так нечестно, эй! — завозмущался мальчик, надувая губы. Держава уже приготовил добрую усмешку, чтобы слегка подразнить близнецов, когда резкое воспоминание внезапно прошибло его насквозь. — Что это означает? — Если я скажу, так будет неинтересно, — улыбнулся США. — А так это нечестно, — нахмурился Советы. Улыбка слетела с лица, забрав с собой весёлый огонёк в глазах. СССР нахмурился, поджимая губы и застывая на минуту. Дышать стало сложнее, что-то в груди болезненно заныло. «Какого чёрта я вообще вспомнил об этом американце?» — раздражённо подумал он, стараясь вынырнуть из странных воспоминаний. — Союз, — осторожно позвал его Третий Рейх. — Всё в порядке? — Да, — неуверенно проговорил Советский Союз, а после наконец-то сбросил с себя наваждение окончательно. — Да, всё хорошо. У меня поезд скоро, мне надо идти. — А может ты останешься, а? — грустно протянул Маркус, тщетно цепляясь за него. — Прости, солнце, не могу, — коммунист легко потрепал его по щеке, поставил на пол и поднялся. — Я, пожалуй, провожу тебя до вокзала, — внезапно сказал друг, вставая следом. — Да ладно, тебе необяза… — Нет-нет, мне нужно проветриться, да и в целом спокойнее за тебя будет. — С каких пор ты беспокоишься за меня? — покосился на собеседника Союз. — С таких, что ты с моими детьми нянчишься, — парировал тот, наматывая вокруг шеи шарф, и крикнул. — Маркус, Тедерик, скоро вернусь, будьте осторожны и ничего не натворите, пока меня не будет. Из недр квартиры послышалось дружное «да, папа!», и тут же замолкло под закрывшейся дверью. Улица встретила ноябрьской прохладой и пасмурным видом. СССР старался смотреть куда угодно, избегая алых флагов с белоснежным кругом и угольно-черным крестом в нём. Почему-то от их вида становилось не по себе. Да и вообще состояние Советов было в последнее время не самым лучшим. Где-то на периферии чувств ощущалась постоянная тревога. Он боролся сам с собой, не осознавая этого. «Адольф говорил, что коммунизм — враг фашизма и нацизма. Рейх последует за ним, во что бы то ни было, он не может противиться воле фюрера. Мне нельзя привязываться к нему. Это плохо закончится. Немецкое правительство что-то утаивает, ведёт двойную игру против нас,» — подумал русский, краем глаза наблюдая за идущим рядом другом. Тот вдруг повернул голову к нему, и Советы быстро вернул взгляд на дорогу перед собой. — Что с тобой произошло сегодня? — спросил немец. — В плане? — Твоё настроение. Ты резко помрачнел. — Просто неприятные воспоминания, ничего страшного, — Советский Союз крепче вцепился в портфель. — Это связано с США? Вопрос вышиб из коммуниста дух. Он остановился, глядя перед собой широко раскрытыми глазами, а потом резко повернулся к Третьему Рейху: — Откуда ты..? — Предположил. И оказался прав. У вас были стычки с ним? — Нет, не совсем, — вздохнул СССР и снова двинулся вперёд, показывая, что продолжать разговор не намерен. Ему не хотелось отталкивать единственного и, можно сказать, лучшего друга, но внутри что-то постоянно судорожно сжималось от непонятной тревоги. И, к ужасу своему, Союз понимал, что интуиция его почти никогда не подводила. От этого становилось страшнее. Он отрицал очевидное. А впереди тем временем показался серый вокзал. — Ты мне не доверяешь? — такой, казалось бы, простой вопрос заставил Советов остановиться. — Не заставляй меня отвечать на этот вопрос, Рейх, — хрипло проговорил он, сталкиваясь с яркими глазами напротив. — Ты сам всё прекрасно знаешь. — Мы же друзья и союзники. — Я знаю. А ещё Адольф Гитлер не воспринимает коммунистов за равных себе. — Союз… — тяжело выдохнул немец, сделав шаг к нему. — Давай оставим эту тему, — устало проговорил СССР и бросил взгляд на небо. — Скоро будет гроза. Мне надо спешить. Он сделал шаг навстречу тоже и порывисто, но сильно обнял друга, почувствовав, как руки того прижимают к себе так же сильно. — Да, скоро, — раздался над ухом тихий шёпот. Союз нахмурился, отходя на пару шагов. Слова прощания застряли горьким комом в горле, поэтому оставалось лишь кивнуть, избегая чужого взора, и, даже слишком резко развернувшись, идти дальше. Внутри при каждом шаге что-то обрывалось, буквально умоляя обернуться, снова обнять друга, объясниться с ним, решить все вопросы и наконец спокойно вздохнуть. Советы понимал, что это невозможно. Что они давно стоят по разную сторону баррикад, как бы не пытались это скрыть. Нападёт. Рано или поздно Рейх нападёт. Уже сидя в поезде и глядя на тянущиеся мимо хмурые и тусклые пейзажи, СССР прокручивал ощущения и мысли в голове, бессмысленно пытаясь понять что-то. Внезапно что-то внутри него рухнуло вниз, оставив лишь невыносимый и тревожный холод. Скоро будет гроза. Да, скоро. Рейх говорил не о небе.