— Немцы подтянули войска к границам. Пушки направлены в нашу сторону, по данным разведки, они почти закончили мобилизацию. Мы не успеем, товарищ СССР. Нам надо срочно менять позиции с нападения на оборону.
— Этого вы тоже не успеете, — вздохнул Союз, устало потерев переносицу и перекладывая телефонную трубку на другое плечо. — Продолжайте стягивать войска к границе, ускорьте мобилизацию, укрепитесь как можете, сделайте всё, что в ваших силах, чтобы задержать их на первом ударе.
— Есть.
Послышались тревожные короткие гудки, и Советы повесил трубку, тяжело выдыхая и откладывая документы. Он так и думал. Он был прав. Рейх напал бы в любом случае, несмотря ни на пакт о ненападении, ни на раздел Польши, ни на предложение присоединения к Оси и к войне против Британской Империи. Советский Союз в это лезть, признаться, не хотел. Ему было по горло достаточно напрочь испорченных отношений с Финляндией, подавленных прибалтов и поляков, а также угрозы со стороны японцев. Он прекрасно знал, что последние месяцы немецкое правительство водило их за нос. И Сталин это осознавал тоже. Они просто опоздали.
С Рейхом всё оборвалось также несколько месяцев назад, и коммунист не мог сказать точно, по чьей именно инициативе. Однако в груди всё это время гулко и нервно металось отвратительное и непонятное чувство.
«Это было очевидно с самого начала, Союз, — утвердил сам себе СССР, роняя лицо в ладони и вцепляясь в русые кудри. — Всё это были лишь простые формальности. Простые ненужные иллюзии. Простая игра. Мы не должны быть друзьями, мы давно уже не те, что были раньше. Мы государства, мы подчиняемся только воле правителя, близки только со своим народом. Ни с кем больше.»
Союз вскинул голову, закрывая глаза и глубоко вдыхая. Душно, нужно открыть окно. Державу слегка колотило, руки бесконтрольно тряслись, из-за чего пришлось сжать кулаки. Жуткая и непередаваемо горькая тревога разъедала его изнутри, душила, впиваясь острыми когтями в горло, и застилала глаза тёмной пеленой. В голове внезапно стало неестественно пусто, осталась лишь одна мысль.
Надо открыть окно.
И была исполнена.
СССР, облокотившись локтями на подоконник, полной грудью вдохнул пряный вечерний воздух. Уютные бархатные шумы столицы приятно ласкали слух и окунали разум во что-то мягкое. Коммунисту почему-то впервые за столь долгое время хотелось заплакать. Он помотал головой, отгораживаясь от этого странного состояния и борясь с путаницей мыслей.
— Не спишь? — раздался внезапно голос за спиной.
Лёгкие от испуга свело судорогой, Союз лишь успел судорожно выпрямиться и круто развернулся. Знакомые тёмные глаза и густые усы сказали сами за себя. Страна облегчённо выдохнул и прорычал:
— Иосиф, чёрт бы тебя побрал, я чуть не умер! — тот легко засмеялся, доставая свою излюбленную трубку и подходя к окну. — Убери свою пыхтелку.
— Что за капризы? — лениво возмутился Сталин, впрочем всё же убирая предмет Советского недовольства.
— Перестанешь портить себе лёгкие — буду нежнее.
— Нежнее ты со своей дамой в постели будешь, а со мной — вежливее.
— Как скажите, сударь, — шутливо отозвался Союз. — Тебе бы вежливость самому не помешала, к слову.
— Например?
— С Яшей, — после повисшего тяжёлого молчания государство, признаться честно, пожалел, что вообще затронул эту тему.
— Занимайся делами государства, Союз, — холодно осудил его Иосиф. — Ты ничего не знаешь об отцовстве, тогда зачем раздаёшь советы?
— Ты прав отчасти, — тихо выдохнул СССР, — но не нужно быть поваром, чтобы оценить блюдо. Твоим детям нужны твоё внимание и поддержка.
— С чего бы тебе так углубляться в эту тему? — хмыкнул Сталин, приподнимая густую бровь в снисходительном удивлении, но после выразительного взгляда улыбнулся и протянул. — А-а-а… Вот оно что. Сам папкиным вниманием обделён был, теперь пытаешься всех детей на свете спасти?
— Иосиф… — сквозь зубы выдохнул Советы.
— Послушай, что я скажу, — тёмные омуты внезапно сверкнули, гипнотически потемнели и как-то разом успокоили заволновавшуюся гневом душу. — У правителя не должно быть семьи. Это слабое место, точка давления и шантажа. Если я буду близок к детям, мной через них попытаются манипулировать. Тебе стоит взять это себе на заметку, потому что жизнь страны очень схожа с жизнями вождей, императоров и прочих. Только к этому прибавь и то, что твои же отпрыски потом с тобой разделаются, стоит им только почувствовать твою кровь и слабость. Вот и попробуй с такими условиями побыть нормальным отцом, я на это погляжу, — Иосиф всё же достал трубку, переводя взор на Красную площадь. — А за Яшу мне стыдно. Я не хочу, чтобы мой сын был таким.
Союз ничего не ответил. Он устало прислонился к оконной раме, прикрыв глаза — веки вдруг стали свинцовыми и держать их открытыми дальше не получалось. И в целом состояние то ещё было: мысли связались, растеклись и ползли ленивой чередой, всякий раз выскальзывая, стоило только попытаться за какую-нибудь ухватиться, по телу то и дело пробегали табуны мурашек, сопровождаясь сонной дрожью.
— И всё-таки убери трубку, — вдруг проговорил он.
— Да что ж такое-то! У тебя медик в друзьях появился или что? Сам ведь курил раньше, я помню. Володя даже учил тебя, — напоминание о Ленине неприятно царапнуло душу.
— А теперь не курю. А ты старый, — от такой наглости мужчина даже пару раз моргнул, заставив незаметно наблюдающего за ним собеседника легко усмехнуться.
— Ещё раз скажешь, что я старый, и вылетишь из этого окна не хуже ранней пташки.
Страна тихо засмеялся, показывая этим, что ничего плохого он не подразумевал, и разговор этот вышел по простоте да доброте душевной, и не сразу до него дошёл смысл следующего вопроса.
— Сколько ты не спал?
— М-м-м… — ответил он чуть погодя. — Чня детыре, — осёкся, собираясь с мыслями. — Четыре, в смысле… Дня… Кхм!
— Иди сейчас, отдохни, - сказал Иосиф.
— Я не могу, — возразил СССР, усиленно потирая пальцами глаза. — Немцы со дня на день, если не с часу на час, начнут атаку. Да и с чего вдруг такая забота от тебя? — он повернул голову к вождю, сощурившись.
— Потому что на момент войны мне нужно полностью готовое государство, которое будет хладно и здраво мыслить, а не путать буквы в словах и почти дремать на оконной раме. Иди спи, ты всё равно тут в двух шагах живёшь. Мы с Москвой в любом случае сейчас будем здесь, — и стоило Советам открыть рот, дабы воспротивиться, припечатал. — Это приказ.
Государство неприятно ощутил, как чужая воля захватывает разум, и сжал челюсти, шумно выдыхая. Он ненавидел, когда им управляли, как марионеткой, а Сталин делал это достаточно часто, пользуясь своей властью над ним.
— Как скажешь, — устало процедил он, отлипая от несчастного окна и направляясь к двери.
— Это для твоего же блага, Союз, — уловил он тихий ответ, но промолчал и вышел.
Улица встретила его прохладой, лёгкий едва заметный ветер уныло скользил по домам и дорогам, мягко оглаживая щёки. До дома коммунист действительно добрался быстро и уже стягивал с себя одежду, кидая взор на настенные часы. Половина одиннадцатого. Кровать окунула страну в мягкие объятия, заставив его застонать от блаженства и в полном удовольствии закрыть глаза.
Чернота подкралась сзади неслышно и укрыла разум незаметно.
Очнулся он, осторожно ступая по коридорам Зимнего дворца. Почему-то вопросов рода «что я здесь делаю?» в голове не возникло. Союз просто ощущал, что что-то не так. Он повернулся назад, натыкаясь на большое окно. За ним было смутно и темно, что-то судорожно дрожало и трещало, кажется ветки, и истошно завывала буря. Коммунист развернулся обратно, устремляя взгляд в коридор и делая первый нерешительный шаг, гулким эхом отлетевшим от стен и смешавшимся с тихими стонами самого строения. Света не было: свечи затухли уже давно, и мрак постепенно выползал из-за углов, протягивая вперёд свои теневые щупальца, но всё ещё не решаясь высунуться полностью.
Осторожно идя вперёд, Советы хмурым взглядом очерчивал мертвенно-бледные мраморные бюсты, расположенные по бокам, навеки застывшие в этой пустой мрачной тишине. И через некоторое время ему начало казаться, что их стеклянные холодные глаза пристально наблюдают за ним. Уже на середине коридора он обернулся и вздрогнул — головы статуй, до этого смотревшие прямо напротив себя, сейчас были повёрнуты в его сторону, глядя мёртвыми глазами прямо в душу, будто пытаясь выкорчевать из неё всё самое важное, а затем разорвать в клочья, наблюдая за тем, как будет стекать алая кровь несчастного. Советский Союз пошёл вперёд быстрее, пока сердце сбилось с привычного ритма.
Он не понимал, зачем и куда направляется. Знал только, что нужно продолжать идти. Коридоры казались смутно знакомыми, однако вскоре стало понятно, что ничего общего с реальностью не имели, иначе бы СССР уже давно понял, где находился и покинул неприятное место. А ещё не было дверей в покои, залов, лестниц. Лишь бесконечные длинные пустые коридоры с молчаливыми стенами и бюстами (коммунист не узнал ни один из них). И гробовая тяжёлая тишина.
Другой Зимний дворец. Куда опаснее и тревожнее.
Бесконечно плутая в этом лабиринте, страна уже потерял счёт времени, когда внезапно все чувства начали бить тревогу. Ощущение, что его кто-то преследует не покидало ни на секунду и всё больше и больше расползалось липким страхом по телу. Повернуться было слишком боязно, но Союз всё же заставил себя сделать это, круто крутанувшись на пятках.
Никого.
Вдох. Выдох.
Что ж, ладно.
С каждым шагом тревога всё сильнее и сильнее разъедала разум, и совсем скоро из чувств не осталось ничего, кроме бесконтрольного страха. У страны не пропадало ощущение загнанности в угол. Кто-то был сзади, шёл, выжидал, дышал в спину угрожающе и хрипло. Коммунист резко обернулся вновь, сжав кулаки и готовясь к атаке, и метнул полный ненависти взгляд назад. И снова пустой коридор с глядящими на него статуями.
Что за чертовщина?
Отдалённая и до боли знакомая мелодия тонким шёпотом внезапно проплыла мимо ушей, оставив за собой неопределенность. Советский Союз остановился и завертел головой, силясь понять, откуда доносится музыка. Словно гипнотизируя и лишая воли, она манила и зазывала к себе. СССР неуверенно двинулся к ней навстречу, постепенно ускоряясь и начиная дышать от волнения чаще. Чем ближе он был, тем лучше слышал, что с мелодией что-то не так. Но она всё ещё оставалась родной и близкой душе, трогала нежные струны давних воспоминаний. Он играл её так много… Эта скрипка звучит так знакомо. Что это за музыка?
Что же…
И очередной длинный коридор заканчивался в конце слегка приоткрытыми огромными дверьми, сквозь которые и сочилось звучание. Союз выдохнул, едва ли не заплакав от непонятного облегчения.
…это…
Он побежал вперёд, не обращая внимания на то, что мелодия с каждым шагом становится всё уродливее. Будто её играли навзрыд, грубо обрывая струны, заставляя несчастную скрипку истошно выть от переносимых мучений.
…за…
Коммунист крепко схватился за витиеватую позолоченную ручку, пронзившую своим замогильным холодом руку, и счастливо улыбнулся. Там, в том зале, был кто-то родной, тёплый душе. Советы распахнул дверь, врываясь в тёмное (только лунный свет с огромного окна освещал его) помещение и замер.
…музыка?
Сердце истерично загремело в висках и рухнуло вниз. Русский замер, с ужасом глядя на открывшуюся картину.
— Рейх? — почему-то вырвался жалобный выдох у него.
Существо, стоявшее посередине, было мало похоже на привычного немца: высокое ростом и невероятно тощее. Неестественно длинные и ломаные конечности выглядели тонкой бледной кожей до треска натянутой на острые кости, хрустящие при каждом движении. Оно повернулось, и Союз остолбенел.
У этой человекоподобной твари не было головы — лишь кровавый обрубок шеи, но коммунист почувствовал, что оно улыбнулось. Угрожающе мягко и опасливо ласково. Скрипка фальшиво вскрикнула в последней судороге и мертвело замолкла.
Они стояли так несколько секунд, и государство не мог вздохнуть от панического ужаса, сковавшего его тело. Руки затряслись, перед взором всё поплыло.
Существо сделало шаг к нему.
В этот момент здание содрогнулось, послышался разрывающий грохот, напоминающий громогласный раскат грома. Всё ослепительно сверкнуло и померкло. Звук битого стекла СССР услышал ясно.
А за ним душераздирающий оглушительный визг. Нечеловеческий и срывающийся на высокие ноты. Голову разрывало от него на части, русский задыхался, всё тело ломило адской болью.
Он громко закричал, мечась в кровати и судорожно цепляясь то за простынь, то за одеяло. Союз рывком поднялся, распахнув глаза — перед взором всё ещё стояла та жуткая безголовая тварь в тёмном зале. Коммунист резко вдохнул, выскакивая из кровати, спотыкаясь о собственные ноги и больно падая на твёрдый пол. Несколько секунд ему потребовалось, чтобы принять реальность, царапая ногтями доски и отползая к стене.
Пелена слёз перед глазами мешала разглядеть окружающее нормально, но Советы теперь чётко осознавал, что он один в собственной уютной московской квартире. Держава, крупно задрожав, закусил губу, тихо выдыхая и обхватывая себя руками, тут же срываясь на смех, переросший в сдавленные насмешливые хрипы. В груди невыносимо жгло, хотелось разорвать её, чтобы избавиться мерзкого ощущения. Будто что-то чужое и разъедающее засело там. Вскоре к этому подоспели и другие ощущения — тревога разъярёнными волнами набрасывалась на причал разума, и чужое присутствие.
Многочисленное.
Вражеское.
Советы бросил растерянный взгляд на настенные часы. Без четверти четыре.
***
«Граждане и гражданки Советского Союза!
Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:
Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории…»
