От грозы до сизого дыма

— Проходи, СССР, — сказал Штаты, открывая дверь и пропуская коммуниста. Союз быстро окинул взглядом всё вокруг на наличие каких-либо ловушек или сообщника в темноте помещения. Ничего такого не оказалось, а американец включил свет. Квартира США была подстать всем классическим квартирам богачей: огромная, с большими окнами, смотрящими на ночной город, и находилась на последнем этаже какого-то небоскрёба. Советы поражённо разглядывал большую гостиную — хотя здесь было бы как раз уместнее холл — и современную, на удивление, не такую уж и вычурную мебель. О том, сколько денег было вбухано в это всё, он предпочёл не думать. — Нравится? — с самодовольной улыбкой спросил собеседник, доставая из миски со льдом бутылку вина, а из шкафчика — два бокала. — Буржуазно, — с лёгким презрением констатировал коммунист, наблюдая за размеренными движениями США. — Ты следил за мной? — тот остановился, взглянув на него. — Зачем мне? — Не знаю, США, это ты же любишь меня вылавливать где-нибудь, — американец на этих словах нахмурился. — Или сегодня произошли случайные совпадения? Ты заглядываешь в тот же бар, что и я, в одно и то же время, а раз уж так случилось, то удачно зовёшь поговорить, и теперь у тебя удачно припасено вино, — Советский Союз кивнул на миску со льдом. — Я всегда хожу по пятницам в бар, — несколько раздражённо начал Соединённые Штаты. — Этот является моим любимцем. Неужели ты не заметил, как замечательно и не бедно он выглядит? Не просто так: я временами хорошо спонсирую это место. А это, — он приподнял бутылку, похлопав по ней мизинцем, — всегда оставляет домработница, на случай, если мне захочется вечером посидеть в компании чудесного вида и вина. Ну что, я ответил на твои вопросы? Советы долго смотрел на него, хмурясь и оценивая степень правдивости рассказа. Звучало разумно, но подозрение всё ещё не отпускало. Союзу здесь не нравилось, тревога билась в груди в такт быстрому сердцебиению, норовя сбить уже дыхание. — Я не буду с тобой пить, — ответил он. — Посмотрим, — хмыкнул Штаты, усаживаясь в кресло, и указал на кресло напротив. — Присаживайся. Доля секунды на анализ, СССР неспешно опустился, ощущая мягкость и чистоту мебели. Теперь между ним и американцем был только небольшой полупрозрачный столик, на котором на подставке стояло вино и два фужера. США взял в руки свой с уже налитым вином — и когда успел только — и улыбнулся уголком губ. — Боишься, что отравлю? — Нет, просто не буду пить с тобой. Союзу было неуютно, от отвратительного привкуса во рту от их встречи сводило живот. Да и в целом, после виски пить вино — так себе идея, он не понаслышке знает, какими неприятными последствиями оборачивается снижение градуса. Чем думал Штаты в этот момент — загадка. Он же тоже брал в заведении что-то крепкое. — Как хочешь, — легко ответил американец, делая небольшой глоток и ставя бокал на подставку. — Мне кажется, нам стоит разобраться между собой. Во всяком случае, это поможет здраво мыслить в следующих наших стычках, которые, я уверен, на одной Корейской войне не закончатся. — Разве здесь есть, с чем разбираться? Социалистическая и капиталистическая сверхдержавы не уживутся на одной планете. — Почему ты так уверен в этом? — Потому что у меня есть отличный опыт с Третьим Рейхом, — устало вздохнул СССР. — Мы были соперниками на политической арене. Итог ты сам знаешь: война между мной и Рейхом и полное уничтожение фашизма. То же самое случится и с нами. — Тобой говорит Сталин, — США покачал головой. — Да что ты? — У Сталина была такая позиция: убрать с дороги любой ценой. — Ты не знаешь Сталина, и не вам, продажным американцам, что-либо говорить. Это было правильной позицией для того времени, да и сейчас она вполне неплоха. — А что думаешь ты? — внезапно спросил Штаты, внимательно глядя на него. Приготовившийся к контратаке в их споре Союз опешил. Будто по щелчку от столь неожиданного вопроса все мысли разом исчезли. — Я не хочу воевать с тобой, — продолжал собеседник тем временем, видимо, заметив его замешательство. — Мне не нравится просыпаться каждый день с мыслью «а что, если сегодня кто-то из нас сорвётся». Мне не нравится тратить добрую часть бюджета на вооружение. Мне не нравится быть твоим врагом. — Очень рад за тебя, — угрюмо ответил Советы, чувствуя, как внутри начинает дребезжать какая-то натянутая струна. — Я не хочу говорить о позиции Сталина — это то, что касается наших с ним взаимоотношений, а не моих с тобой. Те сказанные в порыве досады слова вождю тогда напомнили о себе неприятной болью в груди. Советы не знал, как относиться к Сталину теперь, с одной стороны, он был далеко не хорошим человеком, но с другой… СССР ему многим обязан: и как страна, и как её воплощение. — Просто ответь: ты считаешь её верной? Смятение вспыхнуло внутри коммуниста, вынуждая тяжело выдохнуть и поджать губы. Пугающая пустота в мыслях, кажется, не думала даже исчезать, и у Союза складывалось впечатление, что слова он придумывает буквально на ходу. — Допустим, да, — процедил он. — Тогда почему ты пришёл сюда? Почему? В голове СССР что-то громко звякнуло, а затем оглушительно затикало. Осознание внезапно обрушилось на него лавиной. Вот оно! Штаты буквально вынуждает делать то, что ему нужно, а затем изворачивает это так, будто ты сам совершил, сам решил, сам так думал. И ты не замечаешь, пока не попадаешься на эту удочку снова и снова. Десятилетие за десятилетием, пока Союз ловился на эту удочку, гадая, отчего, пока думал, что дело в нём самом, в его детстве. «Ублюдок…» — зашипел про себя коммунист, глядя на пока ещё безмятежного собеседника, не подозревавшего, что его вопрос спустил курок. Ненависть, колючая и разрывающая, вспыхнула в грудной клетке, огненным потоком прошлась вверх, разбухнув острым комом в горле. — Может, чтобы узнать ответы на некоторые вопросы, — ровно проговорил он, сдерживая рычание и готовясь быстро подняться. Американец, видимо, почувствовал крутое изменение его настроя, поставив взятый было фужер обратно на столик и напрягшись. Однако неладное заметил поздно — Советский Союз в одно мгновение оказался перед западной сверхдержавой и, схватив его за грудки и приблизившись к лицу, прорычал: — Или может, чтобы набить тебе рожу. Как думаешь, США? — Я пока не могу понять причину твоего гнева, — осторожно проговорил США, кладя руки поверх его сжатых и пробуя немного ослабить сжатые кулаки. Безуспешно. — Ты манипулятор, — уже спокойнее заговорил Союз, продолжая всё также крепко держать собеседника. — Ты всё время всё изворачиваешь так, будто за тобой следуют самостоятельно, а сам травишь разум, заставляешь плясать под свою дудку, — глаза Штатов вспыхнули на этих словах, он дёрнулся, снова тщетно пытаясь вырваться. — Это самый верный способ добиться своего, нежели водить дружбу с врагами, Союз, — ядовито прошипел американец, сжимая его плечи. Советы даже не успел понять, что из этого стало последней для него каплей: неформальное дерзкое обращение или колкая фраза, намекающая на ошибку с Рейхом, чтобы чаша терпения не то что переполнилась — взорвалась. Находясь в более уравновешенном состоянии, он бы не допустил даже своего приближения к американцу, но хороший стакан крепкого алкоголя, сорванные американцем планы на вечер и скопившиеся сомнения стёрли тормоза в пыль. И утром СССР обязательно пожалеет. — Тогда зачем же ты ко мне цепляешься?! — едва ли не взревел он, впечатав Соединённые Штаты в стену. Тот вцепился в него, и Советы услышал его сорванный выдох от резкого удара спиной о твёрдую поверхность. — Из года в год, — голос его сорвался на тихое рычание. — Ты пробуешь на мне свои грязные приёмы, требуешь от меня чего-то, вплетаешь в свои игры! — гаркнул коммунист на последнем слове, ещё раз прикладывая собеседника о стену. — Откуда столько этой гнили в тебе? — Я не умею по-другому, поверишь ли, — жёстко усмехнулся американец, возвращая контроль во взгляде себе. Больше он не сопротивлялся, продолжая сжимать руки Советов на своём пиджаке. — Я не буду рассказывать тебе трагичную историю жизни, но знаешь, у меня не было заботливых столиц за плечом или послушных прислуг. Я добивался своего сам, как мог, и никто не учил меня морали. — И зачем я тогда сдался тебе? — Из твоих уст это звучит так, будто я маньяк-вымогатель, — медленно проговорил США. — Отвечай, — СССР опять грубо встряхнул его. — Я не знаю, — увидев взгляд Советского Союза, американец с нажимом повторил. — Правда, не знаю. — За все тридцать лет так и не узнал? — насмешка через вопрос просочилась ядом, но Советы искренне пытался держать себя в руках. — Я не люблю… — Штаты поморщился, когда соперник сильнее вжал его в стену, мешая глубоко дышать, — копаться в себе, предаваться этим запутанным размышлениям, чтобы просто увязнуть в этом. Где гарантия, что результат себя оправдывает? — Правда. Неприятная, но всё равно стоит усилий. — Меня к тебе тянет. Вот моя правда. И мне этого пока даже чересчур хватает. Союз, полностью осознав сказанные США слова, похолодел, не в силах разжать онемевшие пальцы. То, как спокойно тот это выдал, сбивало с толку ещё больше. И если бы коммунист был более собранным, то обязательно бы заметил, что у Соединённых Штатов слишком быстро билось сердце и что за усмешкой во взгляде виднелось не искрящееся азартом любопытство, а тягучее пристальное внимание за каждым его движением. Но СССР на инстинктивном уровне уже почувствовал неладное: в атмосфере, в поведении, в тоне и громкости голоса. От взгляда западной сверхдержавы в груди растекалась раскалённая тяжесть, воздух стремительно густел, и Советам просто становилось нечем дышать. Там, где пальцы американца соприкасались с его рукой, кожу кололо и плавило. Советский Союз резко отшатнулся, выпуская из хватки многострадальный американский пиджак. Вместо сердцебиения, ему казалось, под горлом стала палить артиллерийская очередь. — У тебя всё время всё шиворот-навыворот, — выплюнул он презрительно, отходя и намереваясь уйти. — Так научи правильно, — внезапно твёрдо сказал Штаты, отлипая от стены. СССР, тем временем стремительно направляющийся к прихожей за пальто, лишь зло фыркнул. — Иди к чёрту, США! — Америка. — Да хоть Папа Римский! — рявкнул Союз, накинув пальто и громко захлопнув за собой дверь, оставляя американца с доброй усмешкой слушать его удаляющиеся шаги. Смущение Советов очень хорошо ощущалось даже с его уходом.

***

Дети встретили его дружным рыданием. Буквально. Стоило Советам зайти в квартиру и поставить портфель на пол, как в коридор выбежали Варя с Режей, видимо, каждый раз караулящие его. Увидев отца, они с распахнутыми от удивления и радости глазами вразнобой крикнули «папа!», подбежали к нему, крепко обнимая и прижимаясь, и почти одновременно пустились в слёзы и сопли. СССР прижал детей к себе, длинно выдыхая и чувствуя, как отмирает и ноет сердце. Попутно он целовал их в растрёпанные макушки и шептал что-то успокаивающее. Послышались лёгкие, быстрые шаги, и из-за угла вышел Ленинград. За пару месяцев город не изменился, оставаясь всё таким же худощавым (физически оправиться от блокады ему оказалось куда сложнее) и с колким внимательным взглядом, который при виде Союза потеплел. — С возвращением, — улыбнулся он, пока государство гладил по спинам уже успокоившихся, но всё ещё всхлипывающих ребят. — Здравствуй, Петя, — вернул ему улыбку Советы, и ласково обратился уже к двум своим. — Ну и чего вы разревелись, м? — Мы очень скучали, — жалобно просипела Варя, сжимая его пальто в маленьких кулачках. — Тебя так долго не было. — Так вот он я, здесь, — по-доброму усмехнулся коммунист, но увидев, как с тихим «да» дочка была готова расплакаться опять, быстро заговорил. — О, нет-нет-нет. Всё, на сегодня слёз хватит. Умойтесь и, знаете что, купите сладости какие-нибудь. Будем сегодня на радостях чаёвничать. — А ты никуда не уйдёшь? — спросил опасливо Серёжа, в светлой бирюзе его глаз заискрился страх. — Нет, не уйду. В ближайшие недели я никуда от вас не уйду, обещаю, — серьёзно проговорил сверхдержава и, дав детям несколько рублей, улыбнулся. — Доверяюсь вашему вкусу. Варя с Режей с самым ответственным видом кивнули и, быстро одевшись, скрылись за дверью. Советы проводил их взглядом и, сняв верхнюю одежду и помыв руки, прошёл в дом. Всё та же родная московская квартира, но не такая пустая, как стала после смерти Светланы. Надо отдать Пете должное. — Сплавил детей? — насмешливо спросил Ленинград, выходя к нему из кухни. — Временно отвлёк, — ответил устало СССР, обнимая город. — Они бы тут ещё несколько часов в слезах ходили, а так проветрятся. Вечером пообщаюсь с ними, как следует. Гриша спит? — Да, он у себя, — кивнул собеседник, направившись по коридору в дальнюю комнату, и заговорил уже тише. — Никогда так больше не делай, слышишь меня? — Что именно? — Это всё. Не позволяй отстранить себя от дел настолько, не бросай всё на самотёк и не исчезай никуда. Москва работает, как проклятый, а мне пришлось переехать сюда, в столицу. Отсюда не очень удобно управлять своими внутренними делами, — град на Неве тяжело вздохнул, открывая дверь в детскую и продолжил уже шёпотом. — А Режа, Варя. Они были совершенно никакими в эти дни. — Петя, я волей-неволей подчиняюсь приказам своего правителя, сопротивляться не могу — природа не позволяет, — страна подошёл к койке, заглядывая в неё. В кроватке тихо посапывал маленький Гриша, раскинув конечности и периодически чмокая губами. В груди стремительно потеплело, и нежность растеклась по сердцу. Коммунист, улыбнувшись его безмятежности, погладил сына по мягкой щеке и легко прижался губами ко лбу, ощущая, как зжавшийся тугой ком внутри наконец слабнет и распутвается на мягкие нити. Когда же они с Ленинградом вышли в коридор, направляясь на кухню, он с усталым раздражением продолжил: — И сколько, чёрт возьми, раз я должен повторять, что я не имею права вмешиваться во внутрипартийную борьбу? — Ладно, допустим. А что ты устроил несколько дней назад? Готовься к выговору завтра. Ты напугал Москву и партию своим заявлением. Что на тебя нашло? — в холодном серебре, словно тучи, сгустилось неодобрение. СССР промолчал, наблюдая за тем, как город ставит чайник и достаёт из шкафов всё необходимое для чаепития. — Союз, — с нажимом повторил Ленинград. В его голосе послышались давние нотки воспитательной требовательности, и Советы едва удержал сознание от падения в воспоминания. — Ничего, — небрежно бросил он. Град на Неве громко поставил очередную чашку на стол и круто развернулся. Даже несмотря на их существенную разницу в росте, сверхдержаве стало не по себе. Ленинград всегда злился страшно: он не кричал, как Москва, не использовал рычание Российской Империи или самого СССР, но голос его леденел до невозможности, заставляя буквально ощущать, насколько провинившийся близок от масштабной расправы. — Ничего, говоришь? — вкрадчиво проговорил он. — Ты ходил сам не свой, после смерти вождя, с готовностью бросился на саммит в США, а потом оттуда уже поздним вечером позвонил Москве и ошарашил его заявлением, что ты во вражеской стране до утра будешь не на связи. И на тебя ничего не нашло? — Это не ваше с Москвой дело, — процедил Советский Союз, нависая над Ленинградом и пригвождая его тяжёлым взглядом к месту. — Я не обязан отчитываться перед вами, ясно? Не нужно меня воспитывать, Петя, я больше не наивный мальчик, я мировая социалистическая сверхдержава. — Это самое страшное, Союз, — вдруг тихо начал город, печально глядя на него. — Когда ты совершаешь ошибку, её совершает не наивный мальчик, а мировая социалистическая сверхдержава. Советы отвернулся, убирая лишнее с кухонного стола. В груди снова неприятно сдавило, и государство наконец позволил себе пуститься в размышления о том, что произошло у них с США. Но тот вечер лишь крутился на повторе в голове, каждый раз сокращаясь и концентрируясь на словах американца. «Меня к тебе тянет…» «Меня к тебе тянет…» «Меня к тебе тянет…» Тяжёлый выдох вырвался из груди. Союз опёрся на стол, наклонив голову и закрыв глаза. Лёгкие свело в мучительном спазме, пока в солнечном сплетении опять сворачивалась болезненная раскалённая спираль. Советы сжал кулаки, поджав губы и сгорбившись. Несколько секунд потребовалось ему, чтобы прийти в себя и сморгнуть тёмные круги перед взором. Коммунист устало потёр переносицу, осознавая, что теперь, наверное, ему с США действительно есть, что обсудить.