***
СССР видел, как падал самолёт, весь в чёрном дыму, рычаще завывая и стремительно рассекая воздух. Он рухнул с оглушительным грохотом — слишком громким для самолёта. Землю под ногами качнуло и будто встряхнуло изнутри, и сверхдержава едва удержался на ногах, согнув колени, но в следующую же секунду его сбило мощной ударной волной. Вцепившись ногтями в рыхлую почву и отряхиваясь от пыли, земли и прочего мусора, он поднял голову, фокусируясь мутным взглядом на ослепительно ярком пятне и игнорируя звон в ушах. Доли секунды хватило коммунисту, чтобы осознать происходящее и оцепенеть от ужаса. Вокруг валялись изуродованные тела, поваленные деревья, руки Советов скрылись под горячей кровью, разлившейся по всей земле. Он перевёл взгляд на взрыв. Огромный ядерный гриб буквально разрывал пространство на части. Внезапная боль в теле почти вывернула СССР наизнанку, кожа осыпалась, трескалась, обуглившись и лопаясь. Кости трещали, протыкая внутренности, выталкивая кровь вместо воздуха из лёгких. И Советы закричал. — Пап! Папа! — внезапная хватка на плече выдернула коммуниста из сна. Он в полувскрике вдохнул ртом холодный воздух, продолжая чувствовать фантомную боль во всём теле и слышать собственный булькающий вой. Чужая рука на плече включила красную лампу готовности к бою, и Союз, быстро вскочив, заломил ночному гостю руку едва ли не до хруста, но испуганный визг заставил его отшатнуться. Варя, трясясь и держась за повреждённую кисть, сидела на коленях и раскачивалась взад-вперёд, судорожно всхлипывая. Полное принятие реальности и ужас пронзили страну ледяными иглами, и он поспешно поднял плачущую дочь с пола и прижал к себе, целуя в макушку и шепча извинения. — Прости, — пробормотал он тихо, прикрыв глаза и ощущая, как расслабляются каменно-напряжённые мышцы. — Я не специально, извини. — Вс… — дочка снова всхлипнула, а потом сделала дрожащий глубокий вдох, дабы успокоиться. — Всё хорошо, я помажу мазью. СССР кивнул, осторожно усаживая Варю рядом с собой на кровать и мягко поглаживая по спине. Судя по ощущениям и темени за окном, время было около четырёх утра. «Неужели кошмар ей приснился?» — подумал про себя коммунист, в удивлении нахмурившись. Конечно, кошмар мог присниться, но дети уже давно не прибегали к нему посреди ночи, слёзно умоляя пустить к себе в надёжные объятия. Тем более, что Варе уже было пятнадцать, она сама успокаивала Гришку. Тревога сжалась где-то под рёбрами. Кому-то из детей плохо? Но только Советы открыл рот, чтобы задать вопрос вслух, как дочка его опередила. — Я разбудила тебя, потому ты кричал во сне, — вдруг сказала она, внимательно посмотрев на него. — Громко и страшно. Ты никогда не кричал так по ночам. Советский Союз похолодел, вздрагивая. Этот сон был таким же жутко-отвратительным и пугающим, как и те… с Рейхом и той ледяной стеной. Реалистичным, хорошо ощущаемым и панически страшным, пусть в нём был совершенно другой сюжет. Мысль та же. — Это предупреждение, — сорвалось с губ неосознанно. — Кому? — Мне, — а потом он вздрогнул ещё раз. — Или то, что уже случилось. Моментально сорвавшись с места, сверхдержава подлетел к телефону и стал быстро набирать номер. Спиной он чувствовал удивлённый взгляд Вари, которая, впрочем, ничего не говорила и никуда не уходила, видимо, ожидая от него объяснений потом. — Да? — раздался сонный хриплый голос на том конце трубки. — Родион? — СССР? — спустя несколько мучительных секунд последовал ответ. — Прости, что разбудил. Проверь отчёты срочно, позвони в штаб, чтобы они связались с Кубой. Узнай, не сбивали ли американский самолёт, и перезвони мне уже на рабочий. — Четыре утра… — поражённо выдохнул Малиновский. — Срочно! — почти рявкнул Советы. — Хорошо, сейчас сделаю. Как только послышались короткие гудки, государство, включив свет, стал стремительно перемещаться по комнате, собирая портфель, переодеваясь и понимая, что теперь ему придётся караулить сообщения и звонки в Кремле. — Ты куда? — спросила Варя удивлённо наблюдая за его действиями. — В Кремль. — Сейчас? — Да. — Из-за простого кошмара? Советы остановился, внимательно поглядев на дочку. Чем старше Варя становилась, тем больше была похожа на Варвару: те же огромные глубокие светло-голубые глаза, губы, нос, густые тёмные волосы и худая острая фигура. Характером она тоже недалеко ушла от своей тёти — флегматичность, отстранённость и холодное спокойствие явно достались ей не от резкого отца или мягкой нежной матери. Однако пару черт Союзовского характера Варе всё же достались — жёсткость, острота и упрямство. Не так ярко выражены, как у него самого, но всё же заметны. Резко очнувшись от ненужных размышлений, СССР вспомнил заданный ему вопрос и серьёзно ответил: — Некоторые сны для стран носят предупреждающий характер перед очень важными, в большинстве случаев тяжёлыми, событиями. И продолжив собираться, переместился в коридор. Варя тихой тенью прошла за ним и перед самым выходом спросила едва слышно: — Что будет, если собьют самолёт? — Ничего хорошего, — сверхдержава, притянув её за затылок, неловко поцеловал в лоб и устремился вниз по лестнице. Уже в Кремле к нему поступил звонок от маршала, что никаких самолётов сбито не было, несмотря на то, что они кружат очень близко с островом. СССР отдал чёткие указания: не трогать и не провоцировать американцев какими-либо иными действиями и велел донести приказ до Кубы. Всё оставшееся время до нормального утра Союз копался в архивах, заполнял уже скопившиеся приказы и документы, изучал повторно строение своих ракет, вычислял возможные ходы событий. И как таковых их, в общем и целом, было всего пять: ракеты останутся на Кубе и две сверхдержавы будут жить с пальцем у кнопок, Третья Мировая, давление всего НАТО на СССР и советское «отступление», компромисс в лице вывода советских ракет из Кубы и американских из Турции или удавшееся давление на американцев, которое приведёт к тому, что Турция перестанет быть «ядерным хранилищем». За исключением последнего все варианты были одинаково вероятны. Пятый был самым желательным, но надежды на такой исход почти не было. Подхрамывал четвёртый вариант с компромиссом, а сама картина складывалась очень нехорошая: советское руководство не оставалось в выигрыше при любом из трёх первых раскладе. И нужно было обдумать, как грамотно выйти из столь неприятного положения. — Что думаешь об этом? — поинтересовался он, когда Москва, закончив читать план, тяжело вздохнул. На часах было семь утра. — Что вы с Хрущёвым тщеславные идиоты. — А ещё? — Твой сон показал нам, что вариант с ядерной войной пока самый высокий по процентам вероятности, но если удастся его избежать, скорее всего нас прижмут, и нам, поджав хвост, нужно будет вывести ракеты. Так что готовься к удару по авторитету и думай, как будешь восстанавливать репутацию Хрущёва в глазах партии. — Они поймут, что это необходимые меры. — Они ищут способ от Хрущёва избавиться. Партии он не нравится, да и тебе тоже, судя по всему. — Я от него устаю. И он склонен к поступкам на эмоциях — самое отвратительное качество для лидера страны. В остальном, — Советы устало вздохнул, потерев переносицу, — он пытается сделать… — Сделать что, Союз? — Лучше? Я не знаю, и знать бы не хотел, будь моя воля. — Что с тобой творится в последнее время? Тебя будто что-то изнутри пожирает. — А ты стал злой, как собака, Москва, и я не лезу к тебе с расспросами. — США. — Ленинград. Они сказали это один за другим, и Союз мог бы поклясться, что рыкнул своё, на автомате «ударив» в ответ, за долю секунды вспомнив, какими неприятными и холодными были отношения Ленинграда и Москвы. Но тут до разума дошла реплика столицы. Внутри всё резко оборвалось и осколки долетели до самого горла. Москва болезненно и одинаково удивлённо вздрогнул одновременно с ним, отшатнувшись слегка. Изумруд чужих глаз заискрился паническими светлыми всполохами, и СССР не понял даже, что ударило его под дых — то, как он сам своей реакцией открыл Москве все карты, или реакция Москвы на упоминание Ленинграда. — Союз. — Москва. В пору было смеяться. Хохотать до слёз и рваных вдохов, чтобы не захлебнуться собственными ощущениями. Ситуация требовала срочного решения, пока столице не приспичило поболтать по душам и вывернуть ему душу наизнанку. — Узнай-ка у маршалов, что они думают насчёт Кубы и передай им эти листы, а ещё проверь, не пришёл ли Хрущёв, — ровным голосом приказал Советы, кивая на план в руках столицы. — Как скажешь. Город выдохнул это облегчённо и, кивнув, скрылся за дверью. Испугался. Этот опыт должен надолго отбить желание Москвы лезть в душу, когда не просят. СССР сделает вид, что забыл об этом инциденте — отношения городов не его дело. Но, к удивлению, вместо отвращения и ненависти, как предписывает ему обязанность строгой страны, сверхдержава ничего не чувствовал по отношению к подобному. Ни презрения, ни любви — есть и есть. Это было крайне странно. «Воплощения заинтересованы во всех полах?» — пронзила разум яркая мысль. Советский Союз грязно выругался, запуская пальцы в отросшие жёсткие волосы, снова начавшие виться, и шумно выдохнув. Этот вопрос должен заботить его меньше всего. Во всяком случае точно не сейчас, когда мир в шаге от ядерного апокалипсиса. И всё же… Советы не знал, что чувствовал к США. И если с отрицательными эмоциями было всё понятно, то вот другие. Раскалённый вакуум в животе, грозящий перетечь в плавленный обжигающий чугун, грохочущее пушкой сердце где-то в горле и застрявшее под рёбрами дыхание. Коммунист бы не назвал это любовью, потому что любовь — это то, что было между ним и Светланой, а здесь… Здесь чёрт знает что: ненависть с выворачивающим желанием ощущать, видеть, слышать рядом, раздражение с судорогой в трахее, стоит лишь пересечься их взглядам, тяга с горьким презрением. И лучше бы тут была всего лишь похоть, это бы существенно упростило задачу. Ведь СССР не знал, что с этим делать. Мозг закоротило нешуточно тогда, дав возможность американцу, даже приглашая, подобраться к нему как можно ближе. Ближе, чем он, Союз, может контролировать. Ошибкой это не ощущалось, но и не было уверенности в том, что это однозначно правильный поступок. СССР сделал это за спиной у партии, без ведома Хрущёва, поддавшись чувствам к врагу и главному сопернику. СССР формально предатель, и его предательство гораздо хуже, чем предательства даже государственных шпионов. Сталин однозначно вертелся в гробу, пока в Мавзолее беззвучно плакал Ленин. СССР — амбициозный эгоист и жестокий лицемер. СССР — неправильное государство, ненадёжное, бракованное, с гнилой трещиной. СССР водил близкую дружбу с монстром-врагом и потерял голову от нынешнего противника. СССР тошно и противно от самого себя. Это жалко и мерзко. Обвинения и предъявы Российской Империи теперь выглядели нелепо и глупо. Конечно, теперь Советы целиком и полностью в его шкуре. Только Российская Империя не предавал своё правительство, ведь… Острое ледяное сомнение вонзилось куда-то между лопатками. Или отец имел с кем-нибудь близкие связи тоже? Британская Империя? Османская Империя? Германская Империя? Австро-Венгрия? …США? СССР пошёл за кофе, чтобы не выстрелить себе в висок от непонятных и жутких ощущений. Он не раз позже пересекался с Хрущёвым и долго спорил с ним насчёт сложившейся ситуации, однако за первую половину дня ничего не произошло. Через пару часов усилилась активность американской авиации, хотя пока они не нарушали воздушное пространство Кубы, но Советы отдал чёткий приказ — не трогать. В полдень в Кремль поступил доклад с острова. Несколько часов назад над Кубой был сбит U-2. СССР содрогнулся. Хрущёв в ужасе взглянул на него, и сверхдержава, выхватив телефон у Малиновского, зарычал: — Какого чёрта? — С-самолёт пролетал прямо над осторовом, товарищ Василенко, — слегка заикнувшись от неожиданности, доложил Антонец. — Был дан чёткий приказ не сбивать! — гаркнул Советы. — Куда смотрел Плиев? — Плиева не было, — почти просипел капитан. — Мы не могли дозвониться до него почти час, пока самолёт готовился фотографировать установки, как мы поняли. У Союза потянуло холодом в животе, и какая-то каменная безысходность обрушилась на него, погребая под собой огненное бешенство и ярость и оставляя за собой лишь катастрофический упадок сил. Такой, что государство, чувствуя, как слабеют ноги, опустился на стул и тяжело выдохнул, суммируя остатки сил на разговор. — От кого поступил приказ? — бесцветным голосом спросил он. — Споры велись между Гречко и Воронковым. Гречко хотел подождать приказа Плиева, но времени не было. Окончательное решение было за Воронковым. — Где был Плиев и знает ли, что произошло? — Скорее всего он был у Кастро. Мы доложили ему о случившемся, как только смогли. Он сказал сохранять спокойствие, готовить доклад к вам и перепроверить готовность установок. — Передай Плиеву, что я его кишки на одну из ракет намотаю, если ещё раз он будет не на связи. Ни один самолёт больше не трогать. Для вас действует запрет на зенитки. Ждите наших указаний для дальнейших действий. — Так точно. Союз повесил трубку и повернулся к маршалу и вождю. — Что ж, — сказал он, — шоу начинается. Нам остаётся только наблюдать за реакцией Штатов. — Американцы не такие упрямые и амбициозные бараны, как могли быть, Союз, — Хрущёв покачал головой, бросив задумчивый взгляд в окно. — Если нас испугал возможный исход ядерной войны, то он испугает и их. Они не самоубийцы и не дураки: они тоже знают, что в этой войне не будет победителя. — Американцы никогда не вели войну на своей территории, — возразил СССР. — Разве что война за независимость и гражданская, но это было два века назад. — Думаешь, опыт с Японской Империей ничему их не научил? — с сомнением спросил Малиновский. — Думаю, что на тот момент, может, и научил. А после Хиросимы и Нагасаки им всё равно. Они чувствуют себя хозяинами положения, которым всё позволено. Штаты вышли на передовую, но они не знают какого это — полноценно воевать с кем-нибудь. Та же стычка в Берлине могла бы остудить их пыл. Но, — Советы в раздумьях крутанул ручку в между пальцев и посмотрел на собеседников, — мы с американцами находимся в одинаковых условиях, поэтому есть шанс прийти к самому удачному сейчас варианту: мы убираем ракеты с Кубы, а они — из Турции. — Компромисс, — хмыкнул Никита. — Самый удачный для нас вариант. Остальные рискованно либо для нашей репутации, либо для всего мира в целом. Но захочет ли Кеннеди идти навстречу… — Кеннеди не такая свинья, как Трумэн, — с неожиданной решительностью перебил сверхдержаву вождь. — А ещё у него не такой уж и большой выбор, — Союз на этих словах лишь хмыкнул. — Значит, решено. Осталось уведомить партию. Уверен, они это не оценят. — Им стоит сказать «спасибо», что они всё ещё дышат воздухом, а не радиоактивным пеплом, — рыкнул СССР и, поднявшись, направился в свой кабинет. Весь день у него судорожно сжималась струна внутри, и он в глубине души надеялся, что США не пойдёт на войну. Нервными были все в Кремле и ночью почти не спали, Союз лишь пару раз забывался на полчаса прямо на стуле у рабочего стола. На следующий день пришло сообщение от Вашингтона, а чуть позже позвонил Добрынин, докладывая о разговоре с Робертом Кеннеди. И, к удаче, ситуация пошла по самому удобному для советской стороны пути, так думала партия поначалу. — Добрынин передал, что США требует встречи с тобой, — хмуро проговорил Малиновский, зажимая трубку ладонью и оборачиваясь к государству. — Личной. У Советов потяжелело под рёбрами, пока затвердевшее сердце тупой глыбой билось в горло. И к ещё большему удивлению коммунист понял, что вполне даже рад такому предложению. Чёрт бы побрал, чёрт бы их всех побрал; партию, кубинцев, американцев, проклятые ракеты… — Что ж, — слегка пожав плечами, беспристрастно ответил он, подавив невовремя вылезшие эмоции, — хорошо, я поеду. — Эй-эй-эй! — вмешался Хрущёв, беря голос на пару децибел выше. — Мы и так достаточно уступили им, и особенно после этой ситуации с Кубой я не собираюсь отпускать свою страну прямо к врагу. — Успокойся, — поморщился сверхдержава и продолжил. — Сейчас наиболее безопасное время для визитов в США, потому американцы напуганы не меньше нашего и точно не хотят каких-либо передряг, это во-первых. А во-вторых, это неофициальное условие, следовательно мало кто о нём узнает, да и разве тебе не интересно? — Это может быть ловушка. — Я прошёл через гражданскую и отечественную войну, будучи в самых эпицентрах, и меня, как воплощение, почти невозможно убить. — И что? Думаешь, американских офицеров или генералов это остановит? Они явно не в восторге от решения Кеннеди. Если они схватят тебя в плен и потребуют чего-нибудь? — Сделаете то, что будет правильным для нас — не поведётесь на это. У меня вполне самостоятельная и очень умная дочь — если что-то пойдёт не так, меня можно вычеркнуть, — Союз предпочёл не задумываться, почему именно и только про дочь он вспомнил, хотя в действительности любил всех троих детей и дорожил ими одинаково. — Ты… — вождь распахнул глаза, возмущённо вдохнув. В тёмных зрачках его вспыхнул ужас, а за ним подоспел и гнев. — Ты шутишь надо мной?! Вычеркнуть тебя?! Да как ты..? — Это на крайний случай, — СССР положил руку собеседнику на плечо. — Я сумею постоять за себя. Всё будет хорошо. Обещаю. — Мне рассказывали, как тебя едва ли не силком тащили раньше в Вашингтон, а теперь ты готов туда броситься по первому зову США! — А мне рассказывали, что раньше ты едва ли не в ноги Сталину кланялся, — огрызнулся Советы. Хрущёв двинул в правильном направлении, СССР начинал суетиться, метаться в собственном сознании, чем выдавал себя с головой. Если партия узнает… Советский Союз даже не хотел представлять, какая будет реакция и каковы дальнейшие действия, если его маленькая тайна выйдет наружу. — Сейчас нам важны любые переговоры, — уже спокойнее продолжил он. — Если мы хотим вынести пользу для нас. А США хочет от меня простых переговоров, я уверен. «А ты хочешь его увидеть, — зашелестел внутренний голос. — Признайся, ещё как хочешь. И не только увидеть.» СССР едва ли не в бешенстве тряхнул головой, проглотив рычание. Этот гадкий внутренний голос неприятно скрёб изнутри, раздражал своим подлым вибрированием и шипящим шёпотом. Это говорило честное подсознание. И Советы снова его не слушал — гордость и самолюбие заботливо закрыли ему уши. Тактика плохая, он это знал, но правда так паршиво била его наотмашь, что слушать её, а уж тем более потакать ей не хотелось. Тактика ненадёжная и недолговечная, но пока рабочая. СССР чувствовал себя дураком и трусом. — Если им нужен ответ сегодня, то добавь к нему, что я готов встретиться тридцатого числа. Не надо вешать на меня прослушку и маячки, в этом нет необходимости. Хрущёв неодобрительно сощурился, но спустя несколько секунд раздумий кивнул и проговорил: — Собирайся, я передам, чтобы подготовили самолёт. И только вздумай влезть в передрягу! — Я ж не ты, — хмыкнул сверхдержава и скрылся за дверью.***
Лететь в США после всего произошедшего было не по себе, но Советы дал себе слово держаться в любой ситуации. В конце концов, он же часто приезжал к Рейху буквально перед Второй Мировой. «Рейх, — поморщившись от неприятного укола под рёбрами, подумал государство. — Будто в прошлой жизни было…» Нет, сейчас точно не время и не место воспоминаниям. Надо было решать, как быть с Америкой. Вполне вероятно, что капиталист мог пригласить его лишь для обсуждения проблемы, возникшей между ними на политической арене. Тогда было бы проще: деловой тон, тема разговора — только политические планы. Союз тяжело выдохнул, когда тугой узел связался в животе и забился тупой болью в такт сердцебиению. Ни черта не проще. Им надо было поговорить, теперь он понимал это ясно, теперь это стало необходимостью. Союз должен поговорить с Америкой, даже если для этого придётся того заковать цепями или запереть в… где там они говорить будут. С губ сорвался тихий смешок — планировать такие смелые вещи во вражеской стране было глупо, но это именно то, чего от него не ожидал бы Штаты. Советы продолжал строить возможные варианты встречи в голове, думая, как поступить. Допустим, ему удалось перевести разговор в нужное русло, но что дальше? Что он скажет США? «Давай забудем вообще о том, что уже произошло»? «У меня из-за тебя башка кругом»? О, или ещё лучше: «Нам надо решить, хотим мы убить друг друга или потрахаться»? Советский Союз поймал себя на том, что начинает мысленно язвить и плеваться ядом. Нет, это всё пустое. Во-первых, глупо, а во-вторых, неправдиво: Советы никогда не думал об Америке в сексуальном плане, не мог конкретно сказать, что чувствовал к нему, и, как бы ни заставлял себя так думать, не хотел обрывать связи с ним. Ситуация получалась дурацкой, нелепой и безвыходной. СССР понял, что надо было послать американца ещё в начале, а не вестись на его обаяние, и что он сам загнал себя в ловушку. Собственная суета раздражала чертовски. Пару раз глубоко вздохнув и стерев все мысли, а заодно и появившееся странное волнение, коммунист начал заново, но уже с себя, и с горечью осознал, что теперь правда ему необходима. Итак, о чём он хотел поговорить с Америкой? Об их взаимоотношениях, о том, как выбраться из сложившейся ситуации, и что им делать дальше. Какой выход он ищет? Советы запнулся, нахмурившись. Он не знал. «Враньё!» — отдёрнул он себя. Он знал. Конечно, знал, иначе бы не стал прятать и запирать это так глубоко. Итак. Ещё раз. Какой выход? СССР почти досадливо зарычал, буквально борясь с самим собой за правду. И снова два вздоха. Выхода основных два: полностью оборвать все личные связи с США или… Горло пересохло быстро и колюче, и коммунист передёрнул плечами от ледяных мурашек на загривке. «Или» додумывать не хотелось. «Или» было фактическим предательством собственного государства и потаканием своим желаниям. «Или» Советам, к ужасу, нравилось больше, чем первый вариант. Самым правильным решением оказалось поспать, пока самолёт не долетит до пункта назначения. По договорённости, США встретит его в аэропорту, и от этого становилось не по себе. Уже в Вашингтоне, в полночь, забрав багаж и выйдя из здания, СССР сразу заметил его. Столкнулся взглядом неожиданно, если более точно. Тело задеревенело моментально, смотреть на Штатов больше не хотелось, однако коммунист с раздражением сбросил с себя всю эту волнительную спесь и уже более-менее спокойным подошёл к западной сверхдержаве и протянул ему руку. — Давно не виделись. — Надеюсь, долетел без проблем? — Америка пожал ему руку, и у Союза внутренности словно покрылись мурашками. — Без. США тем временем открыл багажник и пригласительно указал рукой. — Отказался от помощников? — хмыкнул Советский Союз, положив чемоданчик и оставив при себе лишь небольшой портфель с ценными вещами. — С ними может быть и слежка, и прослушка. — Значит, у нас неформальный характер встречи, — коммунист внимательно посмотрел на собеседника. Тот замялся и слегка нахмурился. — Скажем так, вторая половина — да, — американец закрыл багажник и кивнул в сторону передней части машины. — Устраивайся. — Куда мы едем? — Ко мне. — Мне нужно зарегистрироваться в гостинице, — СССР замер, так и держа в руках натянутый ремень безопасности. — У меня есть гостевые комнаты. — Я не буду спать у тебя. — Ага, — США завёл машину и, повернув к нему голову, слегка улыбнулся. — Ну да. Улыбка у него была удивительно тёплой и… очень красивой. Куда лучше, чем та слащавая усмешка, привычно искривляющая его губы. Синие глаза впервые за долгие годы предстали спокойными глубокими морями, а не острыми и вычурными лазуритами, и Советы неосознанно отвёл взгляд, чувствуя судорогу в груди. Железные тиски на лёгких в один миг раскрылись, и он смог сделать немного рваный глубокий вдох, позволив уголкам губ чуть поползти вверх. — Что-то ты очень умиротворённый для тех событий, которые сейчас происходят, — хмыкнул он, окидывая взглядом ночной город. — Тебе было бы привычнее, если бы я вёл себя по-скотски? — собеседник смотрел на дорогу, но правая бровь его насмешливо выгнулась. — Было бы. Но то, что я вижу сейчас, мне нравится. США со смешком покачал головой. Дальше они ехали уже в тишине, но Советам было почему-то очень спокойно и как-то… уютно. Это точно не те чувства, которые нужно испытывать сейчас, наверное, особенно с Америкой, но почему-то колючего напряжения в автомобиле не ощущалось, и коммунисту уже пришлось следить, чтобы просто не заснуть. Квартира Америки не изменилась с последнего посещения восточной сверхдержавы правда его взору предстали только коридор и холл в тот раз. Внутри засвербило странное волнение, отзывающееся покалыванием в пальцах, но коммунист снова мысленно отряхнул от себя противную суету и последовал за хозяином дома, оставив чемоданчик в коридоре. Они достаточно долго обсуждали политическую часть, обменивались бумагами и прочее, прочее, прочее. У Советов гудела голова, и сталкивались рабочие вопросы с личными в хаотичных мыслях. Это странное и какое-то обманчивое спокойствие, в котором проходило их обсуждение, учитывая последние события, его напрягало. Кажется, в политической стороне они сошлись на решении пользоваться прямой линией Кремль-Белый дом в случае каких-либо сложностей почаще, сошлись на мнении, что конец света никому не нужен, и победителей точно не будет, и что-то ещё было, определённо, и даже не одно, но он подумает об этом завтра. Всё происходящее сейчас напоминало какой-то цирк. — Что ж, ладно, — облегчённо вздохнул США и поднял папки, похлопывая по ним безымянным пальцем. — Считай, что это наше алиби, а заодно отчёт перед правительствами. Это необходимо. — Обычно об алиби заботятся перед преступлением, — хмыкнул СССР, убирая документы в портфель и расслабленно откидываясь на большой диван. — Будет ли преступление, зависит от нас. — Ну-у, да, — устало вздохнул коммунист, отлипая от мебели и наклоняясь корпусом вперёд, упёршись локтями в колени и сцепив руки перед собой. — В общем, давай так: мы сегодня со всем разбираемся окончательно, потому что эти обхаживания вокруг да около на протяжении вот уже почти сорока лет мне костью в горле, и тебе, думаю, тоже. Лёгкое удивление мелькнуло во взгляде американца: — Я думал, ты решишь всё оборвать. Союз запнулся на вдохе, отводя на автомате глаза и сжимая челюсти до неприятной боли в зубах. О, да, ему следовало бы оборвать, а не давать им двоим… шанс. Уж точно не им двоим, потому что ничем хорошим это не закончится. Неожиданная злость поднялась изнутри и обожгла горло. СССР сквозь зубы выплюнул: — Ну ты же, блять, настырный. Эти слова собеседник явно воспринял в угрозу, голос его при вопросе стал мягче: — О чём ты? — О том, что тебе стоило трижды подумать прежде, чем лезть ко мне. — Союз… — выдохнул США, но осёкся и виновато опустил глаза. Советы вздрогнул, как-то разом вынырнув из колючей злобы, и что-то внутри у него туго сжалось — голос Америки был полон сожаления и какой-то болезненной обречённости. — Я был не прав, — с трудом продолжил капиталист, нервно сжав руки на своих бёдрах. — Я был опьянён быстро растущим влиянием в мире, считал… что мне всё дозволено, — на этих словах Советы хотел съязвить, что мало, что поменялось, но решил промолчать. — Ты понравился мне, ладно? Наверное, я начал приглядываться к тебе ещё тогда, когда ты был лишь наследником. Когда ты принял титул страны, в мире происходило столько вещей, что я… В общем, сработало что-то сродни защитной реакции, ведь мне никогда не нравилось быть зависимым от чего-либо, а симпатия и так далее — это форма зависимости. Штаты замолчал на некоторое время, собираясь с мыслями, и СССР не мог понять, почему тот так обнажился перед ним, перед врагом, соперником, главной угрозой, особенно после того, что произошло. Понять не мог, но язвить, отшучиваться и отталкивать больше не хотелось, даже было невмоготу, и он серьёзно и внимательно слушал эту своеобразную исповедь, неосознанно пропуская через себя всю её суть и открываясь тоже. — Я врал себе. Пусть неосознанно, но врал. Выдумал что-то про Российскую Империю и Российскую Республику, ресурсы… Наверное, это тоже было верным отчасти, ведь я надеялся, что твой отец остался жив. Он был мне хорошим другом, — Штаты внезапно посмотрел на него, и коммунист почти физически ощутил, как с ритма сбилось сердце, ёкнув и неравномерно сорвавшись. — Помнишь наш разговор в Москве? В сорок втором, кажется… — Да, помню. Восточная сверхдержава поморщился, вспомнив отвратительные и леденящие ощущения после того, как американец разворошил и вывернул ему душу к чертям собачьим. — После него я понял, что что-то не так. Тогда, когда я сказал тебе это всё, я окончательно понял, что это слишком глубоко, слишком лично, чтобы для меня это было простым интересом. «Слишком поздно,» — хлестнуло по мыслям осознание, досада острыми иглами впилась в тело. Если бы только США отступил, не нырнул в этот омут дальше… Сколько бы всего сейчас было проще. — Почему ты не закончил это? — с горечью спросил СССР. — Мы бы не ломали сейчас головы. — Это повлияло на тебя тогда, я прав? — Даже если и так, ты потонул в этом болоте, и утянул меня за собой. Ты и твои амбиции. — Я знаю. Я виноват. Правда. Но именно поэтому я пригласил тебя. Я хочу разобраться и спасти ситуацию, и я приму любое твоё решение, если это не моя кончина. — Ты… — тугой ком сжался в горле, и голос сорвался на жёсткое шипение. — Ты сваливаешь на меня всё это, чтобы я разгребал последствия твоих действий. — Послушай, я понимаю. Но я достаточно сделал ошибок, чтобы совершить сейчас ещё одну. Я не хочу этого, и я уверен, ты выберешь более правильный путь. Что-то внутри СССР щёлкнуло, закоротило, выпустив усталость, напряжение и страх в поток ярости. — Я не знаю правильного пути, Америка! — прорычал он. — Даже не так. Я знаю, о, я знаю правильный путь! Правильный путь — это послать тебя и уехать в Москву с очень интересной информацией о твоих… — слово «чувствах» осколком встало поперёк гортани, — твоём… отношении ко мне. Это правильный путь. Но вот загвоздка! — не заметив, как приблизился к собеседнику больше положенного, Союз угрожающе мягко проговорил. — Этому пути мне следовать совсем не хочется. Более того, мне куда больше нравится вариант, если мы… — он снова запнулся, когда смущение в очередной раз вставило своё остриё в него, и с досадой прошептал. — Я не знаю, как к тебе относиться. Я не могу понять, что к тебе чувствовать. Я не знаю, как поступить, потому что долг требует от меня одного, но сам я хочу другого. Это предательство, это государственная измена властям, народу, себе. Я устал от этих противоречий, слышишь? Я просто-напросто уже хочу убить тебя, чтобы покончить с этим. Потому что то… то, что я испытываю к тебе, это выше моего контроля. СССР перевёл дух, перестав чувствовать тело и похолодевшие пальцы рук, которые он сжал в кулаки до побеления. Внутренняя невидимая дрожь сотрясала его, сушила губы и горло, скручивала органы в пульсирующий клубок. Страх, гнев и собственные метания душили его, разрывая на части вместе с непонятным острым теплом в груди и нуждой, желанием. Советы никогда не так был искренен с кем-нибудь в своей жизни, и не понимал, почему сейчас это именно США. Глаза Штатов тем временем будто расплавились, потемнели и разлились двумя омутами. — Давай сделаем один небольшой тест, — осторожно проговорил капиталист, удерживая его взгляд. — И по реакции сразу поймём, что делать: отрицательной или положительной. СССР медленно кивнул, нахмурившись. — Ладно. Хорошо. Америка глубоко вдохнул, видимо, для уверенности, взгляд его сорвался чуть ниже советских глаз, а сам штатник наклонился к Союзу ближе. Коммунист понял, о каком тесте тот говорил, ещё до того, как почувствовал чужое дыхание на своём лице. Губы у США были мягкими и очень осторожными. Поцелуем поначалу это было сложно назвать — западная сверхдержава просто прижался губами, но этого вполне хватило, чтобы Союз лишился собственных мыслей, всех чувств, кроме осязания и, самое главное, сопротивления и отторжения. Даже не лишился — их просто не было. Ощущения были дикими, да, и казались неправильными и странными, но не вызывали отвращения или презрения. Колкая пустота раздулась в диафрагме, не давая дышать, и какой-то странный спазм прошиб позвоночник. Сердце отстукивало марши на все лады, врезаясь в рёбра и истошно сжимаясь. Слово «нет» ярко-красными буквами слепило веки изнутри, и Союз не мог понять, какой смысл оно несло: не поддаваться или не останавливать. «Врежь ему! — молил он себя. — Оттолкни и уезжай обратно в Кремль!» Останови это! Паника ужом затянулась вокруг трахеи, лёгкие болезненно заныли, пока в горле дёрнулась нервная судорога. СССР с отчаянием рыкнул… …и приоткрыл рот, цепляя нижнюю губу Штатов. Тот удивлённо и рвано вздохнул, но в следующее мгновение уверенно и даже как-то жадно ответил ему. Советы понял, что всё, убегать друг от друга дальше бессмысленно. Они в ловушке. Оба.