От грозы до сизого дыма

Тёплый южный ветер колыхал вечерний апрельский воздух Москвы, и Союз прикрыл глаза, глубоко вздохнув. Сзади послышались лёгкие шаги, и сверхдержава повернулся. Серое пальто дочери слегка трепыхалось, туго заплетённая коса подрагивала за её острыми плечами с каждым шагом. Варя приветливо улыбнулась ему, СССР не мог не улыбнуться в ответ. — Я задержалась немного, — сказала она вместо приветствия, достигнув его. — Разбирала отчёты ГДР. У Советов кольнуло неприятно в груди, но он тут же отогнал от себя зародившееся было чувство вины. СССР не обязан был нянчиться с ним, будь Маркус хоть трижды когда-то близким ему мальчиком. Впрочем, повторять это себе уже почти не приходилось — десять лет усердной работы дали о себе знать, и теперь Союз чётко отделял эмоции от разума, а желания от обязанностей, не забывая, что он в первую и самую главную очередь государство. — Давай прогуляемся, — внезапно сказал он. Варя согласно кивнула: — Хорошая мысль. Сегодня приятный вечер. СССР скосил на неё глаза незаметно, проходясь взглядом по острому носу, тонким губам и волевому подбородку. С возрастом Варя стала больше похожа на него, но сходство… сходство с Варварой было всё ещё слишком большим, и это не давало ему покоя. Точно также, как и то, что у него трое отпрысков, а в республиках… Что ж, Варвара была не единственной его кровной родственницей, и чем больше проходило времени с революций, тем крепче и забавнее становилась теория, что Российская Империя просто не успел их пристроить, как остальных своих детей. Хотя с другой стороны, они с Варварой были единственными его детьми, рождёнными от родной души. Может, по этой причине империя держал их рядом? Чёрт его знает. Хоть не было никаких доказательств, что до их матери у Российской Империи была родная душа, вопрос появления его братьев и сестёр до сих пор оставался загадкой для СССР. Ленинград как-то говорил, что они были рождены от других стран. И в общем и целом, Советы, честное слово, очень не хотел думать и предполагать, что может случиться после его смерти при таком количестве возможных новых государств. — Тебя что-то тревожит? — вырвал его из мыслей голос дочери. Союз покачал головой, нахмурившись и тяжело выдохнув. Варе уж точно не следовало знать. Но Варя обладала его упрямством и, остановив его за рукав, внимательно посмотрела в глаза. — Что случилось? — спросила она. — Политические мысли, — отмахнулся сверхдержава. — Не бери в голову. — У нас какие-то проблемы? — Нет никаких проблем, кроме надвигающегося застоя. — Так ты думал о кризисе? — Закрыли тему, — отрезал строго Советы. — Никаких разговоров о политике больше. Дочь отступила, виновато отводя взгляд, и Советы почувствовал, как защипало в груди виной. Он не любил злиться на детей, даже когда они действительно косячили. Далее они шли в неуютной тишине, и на душе с каждым шагом становилось всё гаже и гаже. — Мой отец, то бишь твой дед, терпеть не мог весну, — внезапно вспомнил сверхдержава. Видит Маркс, ему никогда не нравилось вспоминать свои «догосударственные» годы, а уж тем более говорить об этом, но что-то дёрнуло его за язык. Варя удивлённо посмотрела на него. — Из-за слякоти? — В том числе — Петербург всё же был городом на болоте. Российская Империя говорил, что  весной, когда снег тает, на свет выходит всякий мусор, отходы и прочая грязь. Он видел в этом хорошую метафору. — А ты? — осторожно спросила дочь. — Я вижу в этом очевидную закономерность, — тон СССР стал жёстче. — На подобных системах строится очень многое в мире, в том числе и множество других стран. Варя промолчала, о чём-то крепко задумавшись и словно засомневавшись, стоило ли ей высказывать вслух свою мысль. Наконец она решилась: — Наша система идёт к этому, тебе так не кажется? Советский Союз поморщился. — Я не собираюсь допускать этого. Их снова окутало молчание, но на этот раз не тяжёлое, они оба обдумывали сказанное, когда теперь первой заговорила Варя. — Расскажи о них, — попросила она. — О ком? — О твоих родителях, о сестре, о Романовых. — О Романовых? — удивился Советы, повернув голову к собеседнице. — Да. — Бездарные цари с бумажными коронами, вот и весь рассказ. — Я серьёзно. Ты никогда не рассказывал, а мне хочется узнать. СССР, стиснув зубы, взглянул на расплывающееся тёплыми красками небо. Что-то тревожно дёрнулось внутри, будто засомневавшись в мотивах и мыслях дочери. Страна тут же оттолкнул от себя эти мысли. Он становился ничем не лучше Сталина, если не доверял собственным детям. «Что ж, а если учитывать, что твои же дети должны будут убить тебя?» — прошелестел в мыслях внутренний голос, но Советы задавил его. Варя хотела послушать о его прошлом с человеческой точки зрения, тогда почему бы… не рассказать немного. — Я знал мать только по картинам и рассказам Варвары, но Российская Империя очень любил её. Орлова Анна Дмитриевна, так её звали. В воспоминаниях всплыли портреты. Его мать была маленькой и хрупкой, но очаровательно красивой. С тёмными густыми волосами, с острым, чуть вздёрнутым носом, большими серо-зелёными глазами и солнечной улыбкой. Варвара говорила, что она была чудесной женщиной. — Она умерла от потери крови, когда рожала меня, — продолжил он и невесело усмехнулся. — Наверное, в тот момент только сестра не дала Российской Империи утопить меня. Но, что ж, с этого действительно началось его неприятие ко мне. — Ты не был виноват в её смерти, — хмуро пробормотала Варя. — В те времена, знаешь ли, в обыденной жизни больше опирались на эмоции и религию, чем на разум и науку. Но как бы то ни было… — Советы вздохнул. — Российская Империя не воспитывал нас, за него это делали сиделки, Петербург и местами Москва. А вообще у нас с сестрой были только мы двое. — Российская Империя был жёстким? — Он был хладнокровным и не жёстким, а жестоким даже. В какой-то степени это помогало ему в политике, не буду скрывать, но всё же он был сволочью. И, — Союз хохотнул, — и он трахал Францию у себя в кабинете. Дочь обомлела, остановившись даже и ошарашенно взглянув на него. — Ты шутишь, — недоверчиво утвердила она. — Ни капли, — улыбнулся государство. — После этого я никогда не ходил ночью по Зимнему, когда к нам приезжали гости. Внезапное воспоминание о ночи с США прострелило ему голову, и Советский Союз даже замер, покачнувшись и крепко сцепив зубы. Хорош, чёрт, ох, хорош! Насмехался над Российской Империей, а сам-то лёг в постель к своему главному врагу. Досадная злость поднялась к горлу и остро сжала его, Советы втянул воздух сквозь зубы. Ему не стоило вообще упоминать и вспоминать тот факт. Ему определённо, чёрт подери, не стоило этого делать. — Пап? — сквозь шум в ушах он услышал, как Варя зовёт его. — Всё в порядке? — Да, я просто… — пробормотал он, растерянно прижимая ладонь к затылку. — Просто… — он замолчал, сглотнув кислость во рту. — Вспомнилось кое-что. Дочка явно хотела что-то спросить, но, поймав его взгляд, передумала и отвернулась, поджав губы. Советам понадобилось некоторое время, чтобы справиться с сорвавшимися мыслями. Он прогнал через себя воспоминание, чтобы больше не возвращаться к этому, и ещё раз напомнил себе, что что бы там ни ёкало в сердце, США ему враг в первую очередь. — А РСФСР? — всё-таки заговорила Варя спустя несколько минут молчания. — М? — СССР непонимающе нахмурился. — Не я, а тот, который был до тебя. Что с ним стало? — Это был я, — ответил сверхдержава. — Формально, — он ненадолго замолчал, перебирая воспоминания, как фотокарточки, в своей голове. — В своё время мне удалось усадить Российскую Республику за стол переговоров, чтобы она подписала отказ от статуса государства. Однако это было ловушкой, чтобы убить меня, и нас с большевиками ждала засада. Мы успели спастись, и я выстрелил… — горький колючий ком разбух у Советского Союза в горле, но он сглотнул его и продолжил. — Я выстрелил ей в голову, и это ослабило её позиции. Но это мешало мне быть полноценной страной, и я носил лишь формальный статус государства РСФСР. Потом несколько лет во время гражданской войны белые прятали её, и мы долго не могли найти их. Когда же другие республики согласились объединиться, мы поняли, что нужно срочно действовать. В конечном итоге нам удалось поймать нужных людей, и Российская Республика отреклась от статуса страны. «И я снова выстрелил ей в голову,» — закончил Советы у себя в мыслях. Его на секунду накрыло волной воспоминаний, и роковой выстрел прозвучал в ушах, но страна тряхнул головой, возвращаясь в реальность. — Мне тоже нужно будет убить тебя? Союз похолодел от странного ужаса, но не показал виду. — Если успеешь, — хмыкнул он через силу, не глядя на дочь. — На эту возможность претендуют ещё четырнадцать республик.

***

— Ты дал большевикам добро на приезд, — глаза Российской Республики горят холодным огнём. — Временное правительство не справляется со своими обязанностями, — Александр не сводит с неё взгляда, сестра похожа на готовую к атаке хищницу. — Петросовету, как главной опоре нынешнего правительства, нужно твёрдое управление. — Ты не глава Петросовета! — шипит республика, сжимая в кулак ладонь, лежащую на столе. — Это не имеет значения, — хмыкает бывший Романов. — В наши дни нет ни одного нормального главы. Южные и восточные земли провозглашают самоуправление, фронт разваливается на части, а в стране разруха и голод, — он цедит это сквозь зубы, а потом напрямую обращается к Российской Республике. — О, и ты же была на экстренном саммите, не так ли? Давай, скажи мне, что Британия и Франция не собираются вмешиваться в наши дела, чтобы заставить нас и дальше вести эту кровопролитную бессмысленную войну. — Я не позволю им, — голос сестры твёрдый, как сталь, злость искрами трещит в нём. — Я оторву им руки по плечи, если они хоть пальцем тронут нас. — То-то немцы отплясывают на нашей территории… Александр качает головой и подходит к большому окну, за которым виднеется хмурое серое небо неспокойного Петрограда. Он опускает взгляд ниже. По улицам текут реки крови, люди буквально рвут друг друга на куски, мешаясь в ревущей хаотичной толпе. Брат режет брата, отец закалывает сына, этот ад от улицы до улицы, и огромное кроваво-красное знамя развевается над людьми. Он отшатывается, поворачиваясь к сестре. Но вместо неё все пятнадцать республик стоят перед ним. Союз рывком сел на кровати, пытаясь отдышаться. На часах была половина третьего, сквозь мутное стекло окна лился яркий свет бледной застывшей луны. Государство пару раз глубоко вздохнул, успокаивая быстро стучавшее сердце, и, откинув одеяло, поднялся с кровати и направился на кухню. Ужасно хотелось пить. СССР так до конца и не определил, было ли это воспоминанием или предупреждением. Ясным ему казалось только одно — что-то пошло не так в системе. Что-то тревожное и колючее ворочалось у сверхдержавы в животе, острыми иглами впиваясь во внутренности, когда он вспоминал о разговоре с дочкой. «Зря ей рассказал…» — с досадой подумал он, сжимая до белых костяшек кружку с водой так, что та грозилась просто-напросто лопнуть в его руках. Взгляд Союза внезапно упал на уже вскрытый конверт, лежащий на столе в десятке сантиметров от него. Коммунист нахмурился, силясь прочитать в темноте кухни, разбавляемой только светом луны, написанное на письме. Буквы сложились слова, и сердце Советов заикнулось. На кой чёрт он вообще принёс это письмо домой? СССР осторожно взял конверт в руки, будто тот мог в любую секунду взорваться. Письмо было из Штатов от США. Оно лежало у него несколько месяцев на рабочем столе и имело какую-то жуткую потребность постоянно попадаться под руки. Коммунист сжал челюсти, вынимая содержимое из конверта и в который раз за этот месяц пробегаясь по нему глазами. Тут было всего одно предложение, но оно почему-то чем-то цеплялось за разум. «Дай странам выйти из социалистического блока, СССР, или я помогу им в этом.» Оно пришло через два дня после подавления восстания в Чехословакии¹, и сверхдержава вполне ожидаемо не удостоил соперника ответом. Возможно из-за того, что письмо отличалось по своему характеру от обычного ледяного делового тона писем от США. А возможно… чтобы позлить его. Америка искал провокации, и Советский Союз ему давать такой возможности не собирался. Однако некая обида, уязвлённая гордость, досада, исходящие от письма, нехорошо сжимали сердце в тиски. Сколько раз Союзу приходилось уверять себя, что он поступил правильно, что на первом месте у него долг, а не привязанность к США? Но глупое неподчиняющееся чувство внутри, тёплым молоком разливающееся при виде американца, сейчас невыносимо жгло грудь калёным железом. СССР тяжело выдохнул сквозь зубы, откладывая письмо и запуская пятёрню в волосы. Сколько ещё ему понадобится твердить себе, что он поступает правильно? А правильно ли он поступал вообще?