***
Как-то так получалось, что в своих прыжках по временным веткам они никогда не попадали в Россию. Что-то не пускало их на историческую родину Алекса. Но не в этот раз. Этот раз вышел совсем не стандартным. Во-первых, они перескочили аж через три столетия, что было очень удивительно, во-вторых, их принесло в Россию. Попали они сюда в очень непростое для страны время, можно сказать, в смутное. Хотя… По большому счёту, смутное время в матушке Расее было перманентным процессом. Одна смута плавно перетекала в другую. Так что Россию можно было по праву считать вечно молодой и обновляющейся. Но отличия у разных отрезков этого процесса всё же существовали. Иногда страну и общество лихорадило от высоких температур, иногда — наступала ремиссия. Затем Россия встряхивалась и ничтожно малый отрезок времени жила относительно спокойно и без признаков смуты, но лишь для того, чтобы перейти к следующей стадии своего специфического прогресса. Да, умом Россию не понять… Парней занесло сюда в период острой активности. Страна меняла кожу как никогда болезненно, с кровью и пожарами, теряя целые куски территорий и тут же прирастая новыми. Где-то ещё шла гражданская война, а тут, в Москве, было голодно, холодно и очень весело. Хотя НЭП уже поднимал голову. Столица была переполнена талантами, бандитами и чекистами. Причём ни те, ни другие, ни третьи друг другу особо не мешали, да и отличить их друг от друга было весьма затруднительно. Это было время молодых, отчаянных и дерзких. В ресторанах гремела музыка, парни и девушки пили, танцевали, занимались любовью и… убивали друг друга. И всё это — весело и задорно скалясь, иногда — производя все эти действия почти одновременно. Серому тут очень не нравилось. Слишком неадекватно вели себя люди, слишком часто стреляли на улицах, слишком было темно и опасно. Он бы не остался тут и на один день, но кристалл вёл себя странно. Скорей всего, слишком дальний прыжок во времени сбил в нём какие-то настройки. Кристалл мерцал сиреневыми искрами, мелко подрагивал и то нагревался почти до сорока градусов, то остывал до минусовой температуры, а на прикосновения и вовсе не реагировал. Так что, несмотря на всё недовольство Серого, задержаться в послереволюционной Москве им пришлось. А вот реакция Алекса была совершенно противоположной. Он словно заразился этим весёлым безумием. Задорно блестел глазами, смеялся бурно и безудержно и рвался из дома на улицы и площади. Но больше всего ему нравились литературные кафе и всяческие квартирники (как Алекс называл их по прежней московской привычке), где собирались молодые и не очень таланты. Количество этих самых талантов, по мнению Серого, было уж слишком чрезмерным. И вообще, стихоплётство, на его взгляд, уже граничило с эпидемией. Алекс тоже пытался что-то рифмовать, но ему скорее нравилась сама особая атмосфера, круто замешанный коктейль этих вечеров. Стихи, раскрепощённость и ощущение вседозволенности, когда нет запретных тем, когда порок настолько наивен, что кажется даже добродетелью. Хотя, может, Крол просто соскучился по России? Устал от крикливых ярких восточных базаров и мрачной готики средневековой Европы? И поэтому ему были в радость и пьяные слёзы молодого поэта от сохи, и вычурные наряды странных девиц, чем-то напоминающих неформалок из двадцать первого века, да и прочие абсурдные ростки новой культуры, которые очень часто напоминали чертополох, бурно разрастающийся в саду, стоило оставить тот без ухода хотя бы на одну весну? Серый смотрел на шального Кролика и ворчал: — Это всё из-за отсутствия трудностей. Отправить бы тебя на боевое задание, да так, чтобы себе самому пропитание добывать, не до «стакана воды» было бы. Да, Россия была революционной, но «господам Котофф», вернее, гражданам Котовым жилось очень даже неплохо. Неизменный Karim&Jeevs был надёжнее Форт Нокса и бесперебойно обеспечивал своих единственных клиентов мылом и сливочным маслом. И даже Шварцкопфом, который только-только начал появляться в магазинах Европы, для гривы Алекса. Впрочем, через пару недель и Алекс стал уставать от разнообразных, но таких похожих «литературных» вечеров, заканчивающихся обычно массовой попойкой, переходящей в оргию или драку, в зависимости от настроения участников. Участвовать в сексуальном разгуле без какого-либо намёка не то что на презервативы, но и на элементарные мыло и воду у Алекса не возникало даже искры желания. Всё же острые ощущения острыми ощущениями, но триппер, а тем более сифилис — совсем не то, что хотелось бы получить на память о «красной Москве». В любви главное — игра, азарт, флюиды и чувства, пусть мимолётные и воздушные, но чувства. Сам бессмысленный и беспощадный секс не привлекал Алекса со времён позднего пубертата, гораздо интереснее и чувственнее «краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами». А физиология — это хорошо, но это всего лишь физиология. Поэтому с вечеринок он уходил «по-английски», как только «праздник жизни» переходил из стадии «поговорим за жизнь» в стадию «кто кого заборет — тот того и порет». К удовольствию Серого и Алекса, кристалл стал приходить в норму, то есть в своё обычное состояние. Они ожидали, что со дня на день можно будет совершить очередной прыжок, как оба надеялись — последний. Ведь отделяло их от желанного начала двадцать первого века каких-то сто лет. Но пока Алекс почти ежедневно наведывался в «Стойло Пегаса», чтобы выпить марочного коньяку, послушать новые стихи и свежие сплетни. Вот и вчера они с Серым сидели за своим привычным столиком и слушали очередного молодого гения, когда из клубов табачного дыма вынырнул какой-то тип в мятом пиджаке, огляделся по сторонам и рысцой двинулся прямиком к ним. Наклонился к самому уху Серого и что-то быстро ему зашептал. Серый невозмутимо оглядел посыльного и молча кивнул. Потом перегнулся через столик к Алексу. — Мне срочно надо уйти. Какие-то проблемы в конторе с нашими счетами. Поехали, я тебя сначала домой доставлю. Но тут на эстраду влезла худенькая темноволосая девушка в косоворотке и мужских брюках. В тонких нервных пальцах тлела и курилась сладковатым дымом папироса, в чёрных от расширенных зрачков глазах плясала шалая пустота, а хрипловатый, словно прихваченный морозом, голос негромко читал вирши собственного сочинения. Алексу нравилась эта поэтесса, почему-то затерявшаяся в истории литературы. Её очень странные стихи ему ни разу не попадались ни в одном сборнике. А ведь он считал, что неплохо знает поэзию Серебряного века. — Серый, ну что тут со мной случится? — Алекс скорчил умильную физиономию. — Съездишь быстро по делам и за мной вернёшься. А я Марысю послушаю. Когда ещё придётся? Скоро же в путь, а она новые стихи принесла. Наверняка забавные. Марыся уже завела, слегка раскачиваясь: — Пахнет плесенью соленой, Кто-то движется зеленый, Зайцем ухо переулок Искривляет удивленный. Серый поколебался пару секунд, оглядел полутёмный зал ресторанчика — публика была привычная, сегодня даже особо скандальные личности отсутствовали, да и новых лиц не было. Общая атмосфера довольно мирная, если так вообще можно было сказать про «Стойло Пегаса». Он замер в нерешительности, но тут его дёрнул за полу пиджака тип с крысиной мордой, и Серый решился: — Сиди тут. Ни во что не встревай и никуда не уходи. Я быстро. Он кивнул крысомордому и решительно зашагал к выходу. Алекс повернулся к эстраде, отхлебнул глоток коньяка и улыбнулся. Марыся сегодня была в ударе. Зелень плесени на плечи, плесень зелени навстречу бровью по брусчатке звезды выбивают, изувечив. Удаляется зеленый, кровью капая соленой, на панели синий трупик оставляет изумленный.* Незаметно пролетело около часа. К столику Алекса подходили и отходили люди, кто присаживался на несколько минут, кто — оставался на дольше. Рыжеволосый щёголь с иностранным акцентом был здесь на хорошем счету. Щедрый, компанейский, неконфликтный. Отличная компания для вечера в литературном кафе. Тем более сегодня, без своего вечно хмурого брата, давящего на корню все отличные идеи и начинания. Алекс смеялся, пил, обнимал девчонок, пожимал чьи-то руки, когда в кафе зашли новые посетители. Он обернулся на неожиданно громко хлопнувшую дверь, надеясь, что это вернулся Серый — от шумной и пьяной компании своих приятелей и малознакомых людей Алекс уже начал подуставать, — и раздосадованно сморщился. В «Стойло» вошла дама и около десятка молодых мужчин. То, что мужчины — всего лишь эскорт, послушные телохранители, не вызывало никаких сомнений. Дама позволяла миру смотреть на себя, а мужчины следили, чтобы никто не смел слишком откровенно пялиться. Эти люди резко отличались от обычной публики «Пегаса». Они спокойно шли по проходу между столиками, и с каждым их шагом сумбурный гул ресторана смолкал. Пока в зале не стало абсолютно тихо. В оглушающей тишине неправдоподобно громко упала вилка. Кто-то двинул стулом и тут же замер на месте. Алексу очень к месту вспомнились строчки самого знаменитого футуриста революционной России: «Розовые лица. Револьвер желт. Моя милиция меня бережет». Это была не совсем милиция, это было столичное ЧК. Но лица у них были действительно — розовые, холёные, во всяком случае у того, кто шёл первым. И глаза… Даже когда Серый включал киборга и переходил в боевой режим, то и тогда у него не было таких холодных беспощадных глаз. Да что там Серый, даже садист Арни казался Алексу человечнее этих «товарищей». В голове промелькнуло: «Ему человека зарезать, что рюмку водки на морозе опрокинуть. Только куражу прибавится». Сейчас глаза чекиста насмешливо блестели, а тонкие злые губы кривил презрительный оскал. Он остановился посреди зала, окинул посетителей цепким взглядом, чуть задержав его на Алексе, и громко сказал: — Ну что же вы, граждане поэты, замолчали? Продолжайте, не стесняйтесь! Кто-то придушенно кашлянул, кто-то шумно выдохнул, а к группе товарищей чекистов метнулся официант и что-то приветственно залопотал, приглашающе махая руками в сторону лучших столиков, из-за которых уже поспешно вставали молодые люди в одинаковых блузах с галстуками-бантами. Столики тут же сдвинули, накрыли свежими скатертями, а расторопные официанты уже расставляли чистые приборы. Алекс отвёл глаза от колоритной группы и болезненно скривился. Следовало срочно ретироваться. Слишком хорошо он знал новоприбывших. А они — его. Познакомились они случайно, на очередном поэтическом квартирнике, где собрался весь цвет литературного бомонда. Алекс и Серый чуть припозднились и вошли в прокуренную квартиру, когда она была уже битком набита людьми. Поэты и поэтессы сидели даже на подоконниках и истёртом грязном ковре. И тут Алексу бросилась в глаза странная пара. Высокий молодой мужчина и стройная дама в длинном платье жемчужного оттенка, перехваченном на талии атласным кушаком алого цвета. Дама сидела спиной к входной двери. И Алекс заметил сначала стройную спину и длинную белую шею с парой тёмных локонов, выбившихся из причёски. Он сделал стойку: дама была похожа на блоковскую незнакомку, которая, «дыша духами и туманами», садилась у окна. Мужчина наклонился к самому ушку дамы, подобному розовой раковине, и что-то негромко говорил. Но самым удивительным было то, что эта пара находилась словно в незримом круге. Вокруг них было пусто, и даже если кто-то случайно переступал невидимую границу, то тут же испуганно отходил подальше. — Кто это? — спросил Алекс знакомого поэта. Тот нервно передёрнул плечами: — Красная Клеопатра. И в ответ на недоумённый взгляд Алекса пояснил: — В ЧК служит. Психопатическая личность. И тут Красная Клеопатра медленно повернула голову и в упор уставилась на Алекса чёрными гипнотическими очами. Алекса приморозило к полу, как кролика перед удавом. И с ног до головы прошило первобытным ужасом. Последующие встречи Алекс уже переносил чуть спокойнее, но при взгляде на эту женщину у него холодело в желудке и потели ладони, будто не на человека смотрел, а на что-то неприятное или даже жуткое. Так, наверное, чувствовали себя те, кто в последние секунды жизни видел перед собой Медузу Горгону. И эта самая дама пожелала такого непохожего на других парня себе в фавориты. А Алекса воротило от неё до физического отвращения и рвотных спазмов в желудке. Хотя, по чести сказать, его воротило от всей этой компании. Не хотел он верить, что живые люди могут вытворять мерзости, о которых рассказывали в «Стойле Пегаса», да и не только тут. Алекс читал об этом времени, но одно дело читать, а другое — видеть ледяные глаза чекистов. Слушать рассказы очевидцев. Да, были тут и такие. Один из поэтов, очень популярных поэтов, взахлёб и с восторгом рассказывал о массовых расстрелах, на которые его брали друзья в кожаных куртках. Алекс вспомнил, как парень с милым добродушным лицом говорил: — Вот, Алексей, куда ты девчонку можешь пригласить, кроме своей кровати? В ресторан? На прогулку в парк? А я — на расстрел! И ты знаешь? Со мной пойдут охотнее! Алекс передёрнул плечами. Да уж. Воистину: «O tempora! O mores!» И тут он почувствовал на себе тяжёлый неприятный взгляд. Под его тяжестью затекала шея, наливался свинцом затылок и сутулилась спина. Алексу не надо было оборачиваться, чтобы узнать, кто на него так смотрит. Да и не хотелось, по правде говоря. Хотелось позорно бежать из «Стойла», бежать не оглядываясь. Дама-комиссар не простила ему отказа. Более того, Алекс стал для неё заклятым врагом. И вот он сидит тут один и не может уйти. Как уйдёшь, если надо ждать Серого? Мобильной связи тут ещё не изобрели, чтобы кинуть эсэмэску кому надо: «Буду ждать на квартире». Нет, следовало смирно сидеть, пока не явится Серый. Была надежда, что дела надолго его не задержат. К Алексу кто-то подошёл сзади и остановился. Алекс лишь сильнее втянул голову в плечи, словно стараясь стать маленьким и незаметным. Не получилось. — Привет, гражданин Котов, — бархатный баритон говорившего Алекс узнал бы из тысячи. Он обречённо вздохнул и повернул голову: — Здравствуйте, товарищ Дубов! Высокий плечистый чекист, тот самый, который был тогда с Красной Клеопатрой на литературном квартирнике, зло скривил губы и громко отчеканил: — Тамбовский волк тебе товарищ, гнида ты белогвардейская! С влажным хлопком на столик перед Алексом упала стопка листовок. — У тебя на квартире нашли, сучий ты агент Антанты. В «Стойле Пегаса» второй раз за вечер повисла тяжёлая гнетущая тишина. Сердце Алекса пропустило несколько ударов и упало куда-то в район желудка. Стало страшно и мерзко одновременно. Мерзко от непреодолимого желания вскочить и бежать, петляя как заяц, забиться в самый тёмный угол и тихонько скулить от липкого страха, захлестнувшего его с головой. Потому что то, что случится дальше, Алекс прекрасно представлял. Ждёт его камера смертников в Бутырке. Или его сразу замочат, прямо тут. Не утруждая себя даже видимостью законности. Алекс медленно поднялся, развернулся всем корпусом к Дубову, расправил плечи и со всей силы вмазал тому в морду. Это было глупо и самоубийственно, но только так он мог сохранить остатки самоуважения. Ещё мгновение висела тишина, в которой было слышно, как клацнули зубы Дубова, а потом она взорвалась и рассыпалась тысячей звуков. Казалось, все посетители «Стойла» одновременно вскочили со своих мест, задвигали стульями и загалдели. К Алексу подскочили друзья Дубова, но скрутить им его сразу не удалось. Алекс наотмашь бил кулаком по чьим-то лицам — к сожалению, тесно заставленное столиками кафе не позволяло развернуться в полную силу. Зарядить бы кому-нибудь с ноги, но мешали мебель и щегольские брюки в полоску, грозящие лопнуть по шву в самом неподходящем месте и в самое неподходящее время. Численный перевес был на стороне врагов, и вскоре Алекса повалили на грязный заплёванный пол и принялись методично избивать ногами. Вот тут уже было не до сопротивления и гордости. Алекс сжался в позу эмбриона, прикрывая коленями живот и пах, а локтями — лицо. Перед лицом мелькали то щегольские хромовые сапоги со стоптанным на левую сторону каблуком, то «бульдоги» с тупым носом, то «джимми» и даже нэповские «оксфорды». Было даже странно, что, несмотря на вспышки боли, Алекс так чётко и хорошо запомнил обувь тех, кто бил его со смаком и удовольствием. — Хватит! Убьёте ещё! — глубокий грудной голос был выразителен, но спокоен. Алекса рывком подняли, напоследок провезя лицом по выщербленному паркету, поставили на ноги и, заломив руки за спину, поволокли к выходу.***
И вот теперь Алекс сидел в холодной, насквозь продуваемой сквозняками камере и зализывал раны. Буквально зализывал. Посасывал сбитые костяшки, проходился языком по разбитым губам и отчаянно мёрз. Самоё паршивое, что Серый не знал толком, где его искать. Конечно, он будет искать. Хотя Алекс серьёзно подозревал, что отсутствие Серого в кафе именно в тот момент, когда там появилась отвергнутая Алексом женщина, было очень неслучайным. Алекс только очень наделся, что с Серым всё в порядке. Если да, то он найдёт его. Обязательно найдёт и вытащит. Алекс тяжело вздохнул и перевёл взгляд на золотистый луч солнца, который наконец-то прорвался через паутину и толстый слой грязи на стекле. На пару секунд стало легче на душе и даже вроде как теплее. Но порадоваться Алекс не успел. Громко лязгнула отворяемая дверь, и в камеру вошли те самые чекисты, которые вытащили его из «Стойла Пегаса». Впереди шёл Дубов, впрочем, по фамилии Алекс знал только его. Остальные как-то обычно не отсвечивали и предпочитали помалкивать в присутствии своего вожака. Алекс медленно поднялся, стараясь не морщиться от боли во всём теле, которое, как ему казалось, стало одним большим синяком. Глаза Дубова радостно сверкали, он с интересом рассматривал Алекса, как натуралист забавную козявку, случайно выползшую на тропинку. Рассматривал и размышлял, что с ней, этой козявкой, делать. То ли каблуком придавить, то ли в баночку с эфиром посадить… или пусть ползёт, хрен с ней. Судя по всему, на третий вариант рассчитывать не приходилось. Алекс с трудом подавил ещё один тяжёлый вздох, готовый вырваться из его груди. — Ну, гражданин Котов, хорошо подумал? — Дубов всё с тем же интересом и вниманием разглядывал Алекса, снизу доверху, от кончиков ботинок до растрепанной рыжей шевелюры. Алекс попытался улыбнуться, но всё же зашипел от боли — присохшая корочка на губах треснула и во рту опять появился привкус железа. — О чем, товарищ Дубов? — Конечно же, о своем антисоветском поведении, — Дубов качнулся с пятки на носок, и его новые сапоги вкусно скрипнули. Алексу хотелось истерично рассмеяться. Всё-таки обиженная дама решила действовать решительно, благо возможности у неё были. Вдруг в окно что-то стукнуло, да так, что стекло треснуло, хотя и удержалось. Чекисты схватились за кобуры маузеров, а Алекс с надеждой подался вперёд. Дубов чуть свёл ровные тёмные брови и кивком послал одного из своих людей к окну. Тот легко запрыгнул на дощатые нары, немного подтянулся на ржавой решётке, выглянул наружу и засмеялся: — Птица! Дура синица, и сама чуть не сдохла, вон, сидит, башкой крутит! Дубов усмехнулся и снова повернулся к Алексу: — Ну? Алекс сглотнул пересохшим ртом, представил обнажённую революционную Мессалину, которая вдруг в его воображении покрылась змеиной чешуёй и ловко мелькнула раздвоенным язычком между алых губ, содрогнулся от ужаса и отвращения и отчаянно мотнул головой. Дубов расхохотался: — Ну ты даёшь! Умри — не дари поцелуя без любви? Тебя ведь сейчас расстреляют, дурашка. Алекс удручённо вздохнул. Он был бы и рад, но… Тут никакая виагра не поможет, тут не только физиология, которую можно было бы как-нибудь ещё и преодолеть. Есть же здесь какие-нибудь афродизиаки? Karim&Jeevs точно смогли бы что-нибудь достать. Но тут ещё и психология. Боялся Алекс даму-комиссара, сам не знал почему. Ну и брезговал. Конечно, можно было согласиться, потянуть время… Но вдруг они прямо сейчас заставят? Даже на предварительную подготовку времени не дадут? — Да чего его уговаривать! Не хочет, так к стенке, — раздражённо буркнул один из людей Дубова. Алекс даже толком не рассмотрел, кто именно. Дубов ещё раз задумчиво оглядел Алекса и кивнул: — Прав Петька. Расстреляем, и вся недолга! Пффф! Дубов изобразил пальцами пистолет и радостно рассмеялся собственной шутке, и все дружно подхватили, гогоча на разные лады. Даже Алекс чуть дёрнул разбитым ртом, пытаясь невесело усмехнуться. — Мне бы умыться и воды попить, — Алекс старался говорить спокойно, хотя все внутренности дрожали мелкой противной дрожью, — последнее желание, так сказать. — А чё бы нет? — Дубов благожелательно улыбнулся. — Воды дадим. Водки — нет, чего продукт зря переводить? А воды — сколько хочешь!***
Яркое, не по-осеннему тёплое солнце играло в золотых волосах молодого человека, шедшего по тюремному двору. Ветер надувал лёгкую батистовую рубаху на спине, облепляя тонкой белой тканью фактурные мышцы на груди, баловался рыжими локонами и кружил в танце багровые листья осины, приткнувшейся в самом углу утоптанного до бетонной твёрдости двора. Алекса подвели к кирпичной стене. Он слабо улыбнулся и качнул головой, когда Дубов попытался завязать ему глаза чёрной плотной тканью. Тот пожал плечами и сделал шаг назад. Алекс оглядел дворик. Солнце сверкало на древних, помнящих ещё Ивана Грозного кирпичах, пахло Москвой, такой, какой помнил её Алекс. Стало грустно и почему-то захотелось какао, как делала мама в детстве. С молочной шапкой и очень-очень сладкого. — То-овсь! — Дубов махнул рукой, и чекисты подняли оружие. Насколько разбирался Алекс, это были маузеры. Он прикрыл глаза и подставил лицо ветру и солнцу, пытаясь впитать его в себя как можно больше, чтобы хватило там, за чертой. — Пли! Дружно грянул залп, выбивая красную пыль и мелкие осколки из кирпичной стены, но рыжего парня там уже не было. Нет, он не лежал на земле, хотя Дубов отдал приказ стрелять поверх головы упрямого мажора. Его просто не было. Он словно растворился в прозрачном до хрустального звона воздухе. Дубов метнулся вправо, влево — Котова нигде не было. Он оторопело оглянулся на своих людей. Те были белыми до синевы и сгрудились, как бараны, в одну плотную кучу. Только Петька стоял отдельно, мелко крестился и шептал: — Отче наш, иже еси на небеси…***
Алекс вздохнул. Серый уже три дня с ним не разговаривал. Хотя прыгнули они в этот раз вполне удачно, пусть и немного назад по временной ветке. Париж, 1889 год. Наверняка Серый считал, что это Алекс виноват. Если бы у них было больше времени на подготовку прыжка и восстановление сил кристалла… Но Алекс же не специально, просто так получилось! В номер вошёл мрачный Серый, подошёл к Алексу, сидящему за столом, и молча поставил перед ним большую фарфоровую чашку, исходящую тёплым ароматным парком. — Что это? — Алекс потянул носом. — Какао, как ты и хотел, — буркнул Серый и вдруг фыркнул, хлопнув себя по колену. — Видел бы ты свою физиономию, когда они тебя расстреливать собирались… Прямо Джордано Бруно перед казнью! Алекс обиженно посопел носом и прошипел себе под нос: — А кто-то мог бы и поторопиться! Но затем напряжение последних дней вдруг резко отпустило, и Алекс радостно заржал, представив реакцию Дубова и его чекистов.