***
Шао Фэн откинулся на спинку стула, со звоном ставя на стол маленькую чашечку, из которой от резкого приземления выскочили капельки прозрачного напитка, падая на деревянный стол и собираясь в небольшую издевательски вытянутую лужицу. Первый министр поморщился, алкоголь, который был призван успокаивать нервы, только больше бесил, а обычно приятный, дурманящий запах щекотал ноздри, вызывая рвотный рефлекс. Мужчина замахнулся, чтобы скинуть со стола и небольшую бутыль, и чашку, но остановил руку, перемещая ее на колено. Не стоит быть таким расточительным, алкоголь же не виноват, что он такая сволочь. Пелена окончательно спала с глаз еще давно, наверное, где-то полчаса назад, когда он только вернулся к себе, и Шао Фэн вполне ясно осознал то, что не мог увидеть тогда, в покоях Хао Юн. Он перегнул, сильно перегнул палку, сорвался и наделал глупостей. Мужчина потер глаза, тщетно пытаясь прогнать картину, не желавшую уходить из сознания: испуганное, покрасневшее от слез лицо дочери, в глазах которой намертво застыли отчаяние и ужас. Не так она должна на него смотреть, точно не так. — Если нравится, так и скажите, чего же лукавить? Не придется ждать возвращения Тан Киши, я прикажу прийти к вам кому-то другому. Желаете ту же программу или что-то еще? И чем он думал, спрашивается, когда говорил такое? Ничем, вопрос в принципе не корректен, потому что мужчина не думал: он говорил то, что приходило в затуманенную яростью голову. И каков же итог? Благодаря его стараниям у Хао Юн появился веский повод шугаться его, как прокаженного. А казалось бы, их отношения могли стать лучше, то, как девушка уснула в его объятиях после нападения, прекрасно давало понять, что страха и ненависти она к нему тогда не испытывала. Зато теперь точно испытывает. Кажется, те объятия были первыми и последними. Рука резко потянулась к бутылке, игнорируя недовольно стоящую чашку, и первый министр, запрокинув голову назад, сделал несколько крупных глотков, начисто забывая про этикет и возможность отравиться. Давно он такого себе не позволял. Байдзю попало в горло, обжигая его подобно жидкому железу, от обилия ощущений на глаза навернулись слезы, Шао Фэн закашлялся, отбрасывая на пол ставшую ненужной емкость, и утер лицо, не обращая внимания на обиженный звон обожжённой глины. Все же разбил. Мужчина поморщился, как от головной боли. Ему определенно следовало извиниться или хоть как-то загладить свою вину, но министр категорически был против этого. Он никогда и ни за что не извинялся, да и в такой ситуации, как считал Шао Фэн, приносить извинения было нельзя. Пусть это будет Хао Юн ценным уроком на будущее, может, головой станет думать, вспоминая каждый раз, к чему привела её глупость. Дверь тихо скрипнула, некто, шаркая, зашел в комнату, но Шао Фэн даже не поднял головы. Он знал, кто его пришёл навестить и совершенно не хотел видеть гостя. — Если вы пришли говорить, какая же я сволочь, и как плохо с ней поступил, то можете разворачиваться и возвращаться к себе: не желаю слушать ваши нотации. Четко произнес он, наконец поднимая голову и останавливая свой взгляд на пришедшем к нему господине Чу. Старик совсем не по-доброму хмыкнул, наклонив голову вбок, и ответил в том же тоне, совсем для него, казалось бы, непривычном: — А я не желаю вам их читать, Шао Фэн. Просто пришел известить о том, в каком состоянии сейчас ваша дочь, посчитал, что вам будет интересно. В скрипучем голосе явно чувствовалось недовольство, которое старый лекарь даже не пытался скрыть. Шао Фэн хмыкнул, сложил руки и с сарказмом ответил, делая вид, что происходящее его не волнует. — Но мне неинтересно. И, прошу, не называйте Ее Величество моей дочерью, хоть это и так, это ничего не значит сейчас. — Правда? Тихо, немного осуждающе, но скорее грустно протянул господин Чу, а затем, покачав головой и цокнув, сказал: — А я, пожалуй, все равно скажу, можете уши закрыть, если слушать не хотите. — Господин Чу, я не желаю… Начал было Шао Фэн, не горевший идеей еще раз останавливаться на том, до чего довел дочь, но не успел продолжить: лекарь методично отчитался, будто читая выписку из справочной книги: — Ее Величество получило новое потрясение и на данный момент пребывает в абсолютной уверенности, что вы чуть ли не мировое зло и ее всем сердцем ненавидите. Первый министр хмыкнул, складывая руки на груди, и, видимо, хотел вставить что-то едкое и язвительное, но ему вновь не дали шанса. Сегодня он проигрывал по всем фронтам. — Также наша королева вашими стараниями получила просто отвратительные синяки, которые сходить будут неизвестно сколько, и стала еще на ступеньку ближе к очередному нервному срыву. Что ж, если это ваши методы воспитания, то я поражен. Простите, поклониться не могу: спина болит в последние дни. Закончил колкостью господин Чу. Шао Фэн поднял брови, постучал пальцами по крышке стола, а затем поднялся, глядя на собеседника сверху вниз. — Поклонов я не требую, так что не утруждайтесь. Съязвил он, на что получил издевательски благодарный наклон головы. — Однако, господин, прошу не осуждать мои методы, хоть они вам и непонятны. Я знаю, что делаю. — Действительно? Знаете? Знаете, что настраиваете дочь против себя, и продолжаете это делать? — Знаю, что даю ей ценные уроки на будущее и показываю истинную суть вещей. Впредь она дважды подумает, и не станет поступать столь опрометчиво, зная, чем все обернется. Он говорил так уверенно и небрежно, будто действительно верил в это, хоть это было совершенно не так. Шао Фэн лишь хотел верить в то, что говорит, в то, что этот отвратительный разговор возымеет хоть какой-то положительный эффект, что он не зря довел свою королеву до того, что та схватилась за нож. Господин Чу внимательно посмотрел на него несколько секунд, а затем покачал головой: — Нет, она просто в следующий раз сделает все, чтобы вы не узнали. Хао Юн из этой ситуации вынесет лишь то, что вы ненавидите ее и готовы растерзать за любую оплошность, ничего больше, что логично, ведь она еще дитя и многого не понимает. — Ей шестнадцать, и скоро ее свадьба. Поправил его Шао Фэн, крайне недовольный, ведь слова старца звучали здраво. — И что? Думаете, от этого она станет взрослее? Нет, после свадьбы она останется тем же ребенком, все детство тайно желавшим иметь отца, каким была. А вы останетесь отцом, который всегда хотел быть рядом с дочерью. Ничего не изменится. Первый министр дернулся, как от удара, и поднял подбородок, сжимая зубы настолько сильно, что на лице заиграли желваки. Господин Чу ударил по больному, надавил на одну из немногих его болевых точек. — Грязно же вы играете. Выплюнул он сквозь зубы, возвышаясь над, казалось бы, безобидным лекарем-старичком. Тот усмехнулся, и кожа тут же покрылась новыми морщинами, их будто с каждым днем становилось все больше. — Нет, лишь напоминаю, чего вы себя лишаете. Дядюшка Чу погладил куцую бородку. — Вы знаете: я не хочу враждовать, это не для меня. Я лишь хочу счастья для Хао Юн, хочу, чтобы меня не вызывали три раза на дню к ней. И вы, я знаю, хотите того же. Шао Фэн молчал, позволяя продолжать. — Сейчас самое время брать все под свой контроль и налаживать с ней отношения, но вы только и делаете, что портите их. И я не понимаю, чем вы думаете в такие моменты, Шао Фэн. Если вы еще хотите иметь дочь (а вы хотите, даже не пытайтесь в этом обмануть себя или меня, это прескверное решение), то ваше время для этого истекает, поторопитесь. — Как-нибудь разберусь. Произнес Шао Фэн холодно, он не особо любил, когда ему так бесцеремонно давали советы, хоть господин Чу был той персоной, к которой следовало прислушаться. — Я очень на это надеюсь.***
В покоях царило умиротворение, тихая простая песня разливалась подобно меду по комнате, не проникая за ревностно хранящую тайны императрицы дверь. Легкий дымок струился из курильницы, поднимаясь под потолок, вихрясь и изгибаясь. Танашири вышивала, нить легко ложилась на ткань, оставляя за собой витиеватый след. На ее красивом правильном лице светилась улыбка. Девушка, можно сказать, была счастлива, мысль о том, что ее брата сегодня оправдают и прекратят искать, грела ей душу, а потому императрица тихо пела, впервые за долгое время позволяя себе такое поведение. Казалось, ничто не может испортить столь чудесное настроение. — Ваше Величество, Ваше Величество! Раздались из-за двери крики молодой и шустрой дамы Ён, и через несколько мгновений та сама влетела в комнату и, сгорбившись, оперлась о тумбочку, стараясь отдышаться. Танашири моргнула, не понимая, что такого произошло, что служанка так бежала, а затем медленно отложила вышивание, кладя мигом вспотевшие ладони на платье. — Что такое? Напряженно спросила она, предчувствуя что-то дурное и мысленно молясь, чтобы дама Ён принесла простую сплетню. — Брата не оправдали на собрании? — Оправдали, Ваше Величество! В другом дело, я, как только узнала, сразу вам побежала сказать. Вы просто не поверите своим ушам, когда услышите! Возбужденно затараторила девушка, наконец отдышавшись, а Танашири вздохнула спокойно: видимо, все же просто сплетня. — И что там? Спросила она, протягивая руки, чтобы забрать подставку и продолжить рукоделие. — Королева Хао Дао замуж выходит! За племянника наместника Баяна! Выпалила служанка, прижимая руки ко рту. Танашири замерла, решив, что ослышалась, ладонь, так и не дотянувшись до деревянной подставки, остановилась, девушка с ужасом обернулась на собеседницу, чувствуя, как сердце ускоряет темп. Ее будто окатило ушатом ледяной воды. «Это невозможно, отец сказал, что Хао Юн не решится ответить согласием, если предложение поступит…. Неужели он ошибся? О Будда, что же с Талахаем будет?!» — Ваше Величество, почему вы застыли? Напряженно спросила дама Ён. — Я желаю видеть Талахая. Прошептала Танашири, будто находясь в трансе, а затем, спустя секунду, ее голос подскочил до истеричного крика: — Я желаю видеть брата, найди и приведи его ко мне, не дай покинуть дворец! «Сложно представить, в какой ярости сейчас отец, нельзя допустить, чтобы брат ушел с ним». Дама Ён засуетилась, она судорожно заметалась по комнате, склонилась в поклоне и исчезла за дверями, оставляя свою императрицу совершенно одну. — Слуги! Сюда, ко мне немедленно! Закричала девушка, заламывая руки и начиная ходить по комнате. Она даже не заметила, как в комнату проскользнули три безымянные служанки, преданные ей. — Вы должны найти всю информацию о генерале Тал Тале. Где бывает, какие есть грехи. Четко произнесла Танашири, разворачиваясь лицом к испуганным девушкам. — Я хочу знать, бывает ли он в публичных домах и питейных заведениях. Я хочу знать все. И главное, никто не должен знать, что это мой приказ: ищите с осторожностью. Императрица зло усмехнулась, стараясь подавить дрожь и ужас от того, что сейчас происходит. Она должна во что бы то ни стало убедить Хао Юн, что ее жених плохой человек, должна расстроить свадьбу. Так нужно, это нужно их семье, и она это сделает, неважно, насколько будет мерзко от самой себя. Девушка сглотнула, чувствуя подкатившую к горлу тошноту, перед глазами возник хмурый образ Хао Юн, и императрица судорожно замотала головой, отгоняя видение. Королева, конечно, хорошая, очень, но так нужно. Да и вдруг найдется то, что ей глаза на жениха откроет, тогда Танашири лишь спасет подругу от ужасного брака. Подругу. В груди почувствовалось отвратительное жжение, в памяти всплыло обращение, которым она наградила Хао Юн, когда просила у той за Тан Киши: «сестрица». Разве может она называть ее так после всего, что сделала?***
Кровать примялась под весом мужского тела, простыни натянулись, смещая спящую девушку чуть в сторону, а потом все вновь замерло. Глаза привыкали к темноте, мягкая тишина ласкала уши, а ровное сопение успокаивало. Шао Фэн искренне не понимал, зачем пришел ночью в покои дочери, но все же смирно сидел на краю постели, очерчивая неясные в темноте линии расслабленного лица глазами. Хао Юн, слава Будде, спала, и мужчина очень надеялся, что она до конца визита будет оставаться спящей, все же объясняться и оправдываться ему не хотелось. Девушка что-то пробормотала во сне и перевернулась на бок, лицом к министру, вызывая у того сдержанную улыбку: все же дочь выглядела мило, когда спала. Рука против воли потянулась к бледному лицу, но замерла на половине пути, мужчина не решился коснуться мягкой кожи то ли побоявшись разбудить, то ли по какой-то другой причине. Шао Фэн чуть печально улыбнулся своим действиям, а затем очень осторожно прикоснулся к волосам, разбросанным по подушке. «Такие мягкие». Отметил он, мысленно проводя сравнение с волосами Хао Нинг и понимая, что не находит сходств: у покойной королевы волосы были жесткие, тяжелые, как у кобылицы, а у Хао Юн мягкие и чуть более густые. Еще одна деталь, которая делает их непохожими. Пальцы ласково перебирали темные пряди, а Шао Фэн, сам того не понимая, впервые за последние дни искренне улыбался. Он будто забыл обо всем, что произошло, злость давно покинула сухое сердце, и сейчас министр чувствовал лишь то, что он там, где должен быть. Сейчас он делает то, что должен. «Я никогда не буду перед тобой извиняться, но это не значит, что мне не жаль». Шао Фэн сам не понял: было ли это быстро проскочившей мыслью или вырвавшимся против воли шепотом — мужчина лишь покачал головой, не отрывая взгляда от крепко спящей дочери. Дожили, он себя в словах не контролирует рядом с ней, совсем уж хватку потерял. — Шао Фэн, могу ли я поинтересоваться, что вы здесь делаете? Первый министр еле заметно вздрогнул, тут же оборачиваясь и вытаскивая руку из волос дочери. Не ожидавший, что его застанут, мужчина не сразу смог принять свое обычное выражение лица, а потому пару мгновений смотрел на стоящего у закрытых дверей Тал Тала с изумлением, прежде чем, придя в себя, шепотом парировать своим обычным, язвительным тоном, чувствуя поворачивающегося в груди зверя недовольства: — Могу задать вам тот же вопрос. Как я знаю, до свадьбы вам с Ее Величеством следует спать раздельно. Тал Тал чуть усмехнулся, изгибая тонкие губы, а затем сделал несколько шагов вперед, подходя к кровати. Следует отметить, что не только Шао Фэн выглядел недовольным: генерал тоже явно был не рад встретить первого министра поздней ночью в покоях своей невесты, он смотрел на мужчину холодно и с легким подозрительным прищуром, будто изучая. — Я пришел проверить, как чувствует себя моя невеста. Медленно ответил он шепотом, не желая разбудить спящую девушку. — Проверили? Все, можете идти. Довольно зло ответил Шао Фэн, резко поднимаясь с кровати, от чего Хао Юн недовольно заворочалась, но не проснулась. Мужчины на несколько секунд замерли, оба понимали, что не стоит будить королеву, а затем, когда она затихла, продолжили, понизив голос так, что, казалось, разойдись они еще на пару шагов, не услышали бы друг друга. — Вы беспокоитесь, что я, воспользовавшись помолвкой, обесчещу Хао Юн до свадьбы? Шао Фэн поджал губы. Да, такие подозрения у него были, ведь все же Хао Юн в генерала была влюблена, и он уже заставал их, в порыве страсти набросившихся друг на друга. Сейчас, если они вновь захотят тех жарких поцелуев, их не остановит ничто, все же брак в любом случае придется консумировать, какая разница: раньше или позже? Первый министр поморщился: подобная излишняя торопливость его и в обычной ситуации бы начала раздражать, а сейчас так вообще бесила. — А вы в корень зрите, генерал. Однако еще больше меня беспокоит, что вы можете приходить в эти покои, когда вам вздумается, будто вы тут хозяин. — Вы тоже. Спокойно ответил Тал Тал, подходя совсем близко к Хао Юн и на некоторое время задерживая на ней теплый взгляд, заставляя Шао Фэна от такого невинного жеста практически задохнуться от возмущения. — Я первый министр. Прошипел он, на что получил меланхоличный ответ: — А я её будущий муж. — Ключевое слово — будущий! Зло выплюнул Шао Фэн, со всех сил сдерживая себя, чтобы говорить шепотом. Если честно, этот разговор выглядел довольно комично. — Ключевое слово — муж. Через месяц наша свадьба. — Вот через месяц хоть успитесь, обпосещайтесь и обпроверяйтесь! А сейчас извольте соблюдать традиции. — Вы вспоминаете о традициях лишь тогда, когда хотите этого. Шао Фэн, кем вы меня считаете? Вы действительно думаете, что я причиню вашей дочери вред? От вежливого вопроса, заданного самым обыденным тоном, Шао Фэн замер, решив, что ослышался. Сердце пропустило удар, он открыл было рот, но тут же закрыл, поняв, что оправдываться будет как минимум глупо: Тал Тал не был идиотом, странно вообще, что он не догадался еще давно, все же Шао Фэн не мог не признать, что у них с генералом был примерно один уровень (это, конечно, расстраивало, что его догоняет какой-то мальчишка, но все же немного успокаивало в том плане, что первый министр выдавал дочь не за дурака) или хотя бы похожие стили мышления. Странно, но ярости, как это было с Эль-Тэмуром, мужчина не испытывал, скорее разочарование. — И давно вы поняли? Холодно спросил он, поджимая губы и складывая руки на груди. Тал Тал пожал плечами. — На корабле у меня появились подозрения, а в ночь нападения все стало кристально ясно. К тому же я не мог не заметить, что у вас глаза Хао Юн. Он сказал это даже без удовольствия от победы и того, что оказался прав. Просто как факт: сухо и четко. Шао Фэн хмыкнул. — Дали же небеса зятя глазастого. Вот в кого вы такой подозрительный? Баян же нормальный. — Я не стану ей говорить, Шао Фэн, вы же понимаете? — Понимаю ли я, что вы в здравом уме? Ну, у меня моментами возникают сомнения, все же вы женитесь на моей королеве, но все же в основное время я спокоен. Тал Тал фыркнул. — Благодарю. — Не стоит. Это ничего не меняет: вам не следует ночевать здесь до свадьбы, за вами и так слишком пристально следят. Строго отметил Шао Фэн, на что получил понимающий кивок. Бросив теплый взгляд на спящую невесту, Тал Тал ответил, протянув руку и ласково тронув ее волосы: — Я знаю, господин, и действительно пришел ее лишь проверить. Посижу немного и пойду к себе. Первый министр недовольно поджал губы, а потом махнул рукой. — Ой, ладно, сидите уж.***
— Когда будет готова ванна для Ее Величества? — Ее уже наполняют, все будет готово меньше, чем через четверть часа. — Хорошо, а как поживает рыба, которую я сказала запечь на обед Ее Величеству? Вы не забыли передать, что в этот раз следует класть меньше имбиря? — Да, все будет готово к обеду, на кухне уже все давно работают. — А ткани? Они готовы? Вы же не забыли, что сегодня нужно принести их королеве, чтобы она оценила качество? — Да, конечно, мы помним ваш приказ. — Чудесно, тогда вы можете идти, пока отдохните, я позову, если что-то произойдет, или от Ее Величества поступят какие-либо указания. — Слушаемся. Гун Лин напоследок улыбнулась девушкам, и те, склонившись в вежливых поклонах, поспешили скрыться из коридора, пока им не нашли какое-то новое занятие. Они работали почти с самого утра, были на ногах задолго до пробуждения королевы, которая по вполне понятным причинам весь день была хмурой и подавленной, а потому всем очень хотелось хоть немного отдохнуть или поесть, потому что до обеда оставался какой-то час, а у них с утра и рисинки во рту не было. Девушка прислонилась спиной к стене, лохматя волосы и пряча лицо в ладонях. Она плохо спала в последние дни, мысли, от которых днем прекрасно отвлекали заботы, приходили ночью, не давая сомкнуть глаз, а потому Гун Лин засыпала лишь под утро, через несколько часов вскакивая и вновь как заведенная начиная хлопотать о королевском благополучии. Нет, она не жаловалась, было бы глупо жаловаться, ведь тяжелой работой она не занималась: не мыла полы до мозолей от тряпки и болей в коленях, не подметала часами напролет и не стирала белье в воде, после которой руки покрывались трещинками и саднили (если говорить честно, прибывшие с Хао Дао служанки из этого списка только стирали сами, остальное обеспечивала прислуга дворца, на которую часто нельзя было взглянуть без жалости). Гун Лин выполняла совсем иную работу: она должна была всегда быть подле королевы, являться по первому ее приказу, помнить все указания и следить за из исполнением; девушка была чем-то вроде управляющей, ей нужно было следить за тем, когда и что подается на стол, какую одежду приносят утром, какие масла втирают в волосы при купании, каким гребнем расчесывают, это считалось престижным и оплачивалось выше, чем работа других, но все же почти полностью лишало свободного времени. Гун Лин вздохнула, ее покои были совсем недалеко, она намеревалась пойти туда и немного отдохнуть, одновременно хотелось лечь спать и поплакать от напряжения и нахлынувших чувств, девушка пока не решила, что именно сделает, но уже жалела, что не может воплотить в жизнь оба желания одновременно. Служанка вздохнула, понимая, что плакать ей все же хочется чуть больше. Одной из причин тому был тот факт, что она так и не поговорила с господином Баяном, а то, как он прошлый раз от нее сбежал, наталкивало на самые плохие мысли. Генерал определенно подумал, что она сумасшедшая или откровенно грязная, другого объяснения тому, как он от неё шарахался, не было. Ну конечно, она набросилась на него, как дикая со своей любовью пристала! Гун Лин поджала губы, чувствуя, как слезы начинают жечь глаза. «Прекрати! Еще не дойдя до комнаты, заплакать не хватало. Ты же не знаешь точно, что он подумал, да и объяснить ты ничего не смогла, может, все не так плохо, и он лишь понял тебя неправильно, подумал, что приключения ищешь. Хотя, куда уж неправильно понять такое». Девушка замотала головой, помахала ладонями на глаза, осушая слезы, а затем, подняв подбородок, который тут же опустился, как можно более бодро пошла по коридору, не планируя кого-то встретить, ведь до покоев было рукой подать. Но планам сбыться было не суждено: из-за поворота неспешно вывернул Баян, погруженный в свои мысли мужчина не сразу заметил тут же замершую служанку, а когда заметил, остановился как вкопанный, выкатив глаза на поклонившуюся Гун Лин. Что уж и говорить, этой встрече наместник рад не был, первой, очень недостойной его мыслью, было сделать вид, что он что-то забыл и уйти, вспомнив, что бегство — лучшая стратагема (за эту мысль Баян, конечно, себя тут же отчитал, напомнив, что он вообще-то генерал и мужчина, но сути это не меняло), а второй мыслью стал отборнейший мат, который ни в коем случае нельзя было произносить вслух, тем более при девушке. Ну не готов был Баян к этой встрече, не готов, он, взрослый человек и воин, повидавший немало ужасов, просто не мог представить, что говорить юной, годящейся ему в дочери служанке, явно в него влюбленной или же просто возжелавшей как мужчину. Будь на его месте Тал Тал или тот же Шао Фэн — люди, которые в искусстве слова смыслили куда больше, они бы нашли слова, и ситуация бы не казалась им столь проблематичной, но Баян… ему было сложно. Гун Лин была красивой — да, привлекательной — конечно, но она была слишком юной, наместник просто не мог представить, что вот так просто закрутит интрижку или роман со столь невинной девочкой. — Господин наместник, вы не могли бы уделить мне немного вашего времени? Тихо произнесла Гун Лин, не поднимая взгляда от пола, на что первым порывом было отказать, сославшись на дела, Баян открыл было рот, но девушка, будто почувствовав его мысли, вскинула голову, заглядывая в темные глаза с настоящей мольбой. — Пожалуйста, господин, я не займу вас надолго. Жалостливо произнесла девушка, умоляюще смотря на него и сжимая зубы будто от нестерпимой боли. Баян медленно кивнул, ему почему-то показалось уж слишком жестоким отказывать, ведь у него же нет никаких дел сейчас. — Благодарю. Прошептала Гун Лин, склоняя голову, а затем кивнула в сторону уже видневшейся двери. — Мы можем поговорить у меня в комнате? Вот она, никуда не нужно идти. Баян помедлил, с некоторым подозрением посмотрел на дверь, а затем вновь кивнул, сохраняя молчание, и пошел в сторону покоев, слыша, как девушка легкими шажками следует за ним. Её ужасно пугало происходящее, а точнее тот факт, что наместник не проронил ни слова, и говорила только она, казалось, мужчина хочет её придушить или, еще хуже, строго отчитать. На самом деле ни того, ни другого Баян делать не хотел, а молчал лишь потому, что нервно думал, что именно будет говорить Гун Лин, ему хотелось мягко объяснить, что то, чего она желает, невозможно, а не пугать неплохую в общем-то девочку, единственной провинностью которой была наивная влюбленность в него. Открыв дверь, Баян пропустил шустро юркнувшую в комнату пребывающую в некой абстракции служанку, а затем зашел сам. На несколько секунд повисло молчание, во время которого наместник, желая скрыть неловкость, оглядывал покои, больше по своей площади напоминающие каморку. Мебели было мало, условия были почти спартанские: на небольшом письменном столике стоял небольшой, но аккуратненький чайник с одной единственной чашкой, явно новой, но откровенно дешевой, в углу стояла постель, а около стен, рядом с небольшим окном, в которое проникало не так уж и много света, ютился деревянный шкаф. Здесь было удивительно чисто, нигде не было и пылинки, а на кровати, рядом с основной, жесткой даже на вид подушкой, лежала еще одна: маленькая и обшитая каким-то весенним узором, видимо, хозяйка пыталась как-то украсить свою комнату, вот и купила, улучив время и выйдя в город. — Господин, простите меня, в прошлый раз я позволила себе непозволительную дерзость. Начала было Гун Лин неуверенно, замолчала, а затем, мотнув головой, продолжила более твердо, считая, что сейчас не время проявлять слабость: — Я сделала это не из желания опозорить вас или оскорбить, никогда не хотела такого. Я лишь хотела сказать, что люблю вас, господин, по-настоящему люблю. — Девочка, успокойся, не продолжай. Перебил служанку Баян, неловко погладив бородку, а затем, откашлявшись, добавил, пытаясь вразумить собеседницу. — То, что ты называешь любовью, — лишь наваждение, ты еще юна и не понимаешь, но это просто первые чувства, они пройдут. — Не пройдут! Твердо, уверенно воскликнула девушка, резко поднимая подбородок, а затем, смутившись от такого всплеска, объяснила, застенчиво опустив глаза: — Я знаю, это не просто наивная первая влюбленность, это любовь, настоящая любовь, я люблю вас всем сердцем и уже давно. Баян глубоко вздохнул, прикрыл глаза, проклял себя за то, что не уделял много времени разговорам с племянницей и не пытался ее понять. А затем медленно, еще раз заговорил: — Девочка. После обращения он замолчал и исправился: — Гун Лин. Пойми, я не обвиняю тебя в детской наивности или в глупости, мы все были детьми. Я тоже когда-то был ребенком, а твоем возрасте нормально не понимать себя и своих чувств. Он говорил, так тщательно подбирая слова, что в конце, замолчав, на мгновение даже почувствовал гордость за самого себя, за то, что смог так аккуратно все объяснить. — Мне восемнадцать. В этом возрасте у многих девушек уже как минимум один ребенок, они матери и жены. Вы действительно думаете, что я еще дитя и ничего не понимаю? — Да, ты не понимаешь! Наверное, слишком резко ответил Баян, отчего Гун Лин дернулась, но взгляда не опустила. Поняв, что перегнул, мужчина прокашлялся и добавил уже мягче: — Ты не понимаешь, ведь даже если это любовь и не пройдет через пару недель, как простуда, мне сорок один, а тебе восемнадцать. Ты мне в дочери годишься. От такого Гун Лин нахмурилась. — Я знаю, но чувств моих это не меняет. Тихо произнесла она, а затем, вдруг поняла что-то и, жалобно взглянув в глаза мужчине, спросила: — Я понимаю, что не ровня вам, но мое положение действительно делает меня такой низкой и мерзкой в ваших глазах? От заданного в лоб вопроса Баян надулся, ему было крайне неприятно, что он произвел впечатление человека, смотрящего только на титулы и чины. Помедлив, мужчина огорченно ответил: — Ты меня вообще слышишь? Я о твоем возрасте говорю, когда это я заикался о том, что ты служанка? Да и, если уж на то пошло, ты в любой момент можешь попросить Хао Юн и она, добрая душа, тебя отпустит со службы еще и денег хороших даст, чтоб устроиться могла. Гун Лин закусила губу. Баян ошибся, она ни за что бы такого не сделала, она не могла предать ту, кто вытащил её с самого дна и пригрел, а именно предательством девушка считала добровольный уход. — То есть вас только мой возраст волнует? Или что-то еще? Она говорила так печально, и смотрела так нежно и преданно, что Баяну больших усилий стоило не начать тонуть в карих глазах. Он все же не мог не признать, что стоящая перед ним девушка была очень красива и красива именно той красотой, которую наместник любил особенно сильно: чувственной и настоящей. Выразительное лицо с большими глазами, острый аккуратный нос, бледная бархатная кожа, нижняя губа заметно больше верхней, отменная фигура, которую только подчеркивала нежно-розовая одежда — если бы он был лет на двадцать моложе, то определенно бы приударил за ней, но сейчас… сейчас разве можно было портить девочке жизнь своими почти старческими ухаживаниями? — Еще то, что это испортит тебе жизнь, если я поддамся на твои уговоры, то ты горько пожалеешь в будущем. Ведь… Наместник прочистил горло, признаваться в подобном вслух не очень хотелось, он и в мыслях-то не очень любил это делать, но, чтобы убедить Гун Лин, нужно было пересилить себя: — Ведь я старик, девочка, я не могу дать тебе… — Да какой же вы старик?! Воскликнула девушка чуть ли не с ужасом, заставляя сердце генерала сделать кульбит, а самооценку неслабо подняться. Если бы ситуация была иной, можно было бы и Шао Фэну похвастаться, чтобы тот за него порадовался, жаль, что сейчас этого сделать было нельзя. — Вы еще очень сильный и очень-очень красивый. Вы можете еще горы свернуть, господин. И вы совсем не старый, только зрелый и опытный, так что не говорите о себе так! Генерал непроизвольно довольно улыбнулся, но затем вновь вернул спокойное и собранное выражение лица, хоть глаза еще светились гордостью и весельем. — Мне это, конечно, льстит, но все же ты не понимаешь. Я не в брачном возрасте, уже давно вышел, да и даже если бы я был в нем, не женился бы на тебе по вполне понятным причинам. — И что? Я и без брака на все согласна! От такого искреннего восклицания Баян подавился воздухом, он, конечно, понимал, что во время влюбленности люди способны на глупости, но не до такой же степени. — Как это без брака? Совсем что ли? Без брака нельзя! Тебе уж тем более! — Почему? Я люблю вас, да и пристыдить меня некому: старших родственников у меня нет, а Ее Величество, не думаю, что будет против, если узнает о моих чувствах. — Но это испортит твою репутацию, вот захочешь выйти замуж, а не сможешь! — Зачем мне выходить замуж за кого-то, если я люблю вас?! Это такого вопроса Баян замер. А ведь действительно, зачем? — Да и к тому же, я служанка, кто такую в жены возьмет? Наместник посмотрел на неё долго, не желая повторяться и говорить, что она служанка только пока сама этого хочет, мужчина судорожно пытался придумать еще причины и аргументы, но, к своему стыду, таковых не находил. Да и к тому же, что плохого, если они станут чуть ближе? От поцелуев ее честь не рухнет и от совместного времяпровождения тоже, он же не собирается с ней спать в конце концов! От мысли о близости Баян почувствовал себя настоящим козлом, потому что это вообще бы перешло всякие рамки, он ведь тогда действительно ей жизнь испоганит, обесчестит буквально. Нет, она, конечно, сейчас говорит, что не передумает и уверена в своих чувствах, а что будет потом? Потом точно эта уверенность не испарится, и она не пожелает выйти за какого-нибудь достойного человека? Не сможет же, всем же невинные жены нужны. Так что генерал очень надеялся, что Гун Лин под всем тем, на что согласна, подразумевала лишь беседы и редкие поцелуи, так определенно было бы лучше для них обоих. Видя, что мужчина задумался, Гун Лин решила не терять время зря и, поддавшись порыву, взяла его руку, прижимая к груди. — Господин. Прошептала она с придыханием, заставляя глаза Баяна округлиться и стать размером с блюдца. — Прошу, пожалуйста, сжальтесь надо мной и позвольте любить вас. Дайте мне шанс быть с вами, красить ваш досуг и радовать хоть немного. Я не стану обузой, не буду досаждать или мешать. Баян сглотнул, ему не нравился ни тон, ни положение, в которое он был поставлен, потому что в такой момент было неприятно отказывать. Хотя он и не хотел отказывать. — Хорошо. Но, если ты захочешь уйти, ты сможешь сделать это в любой момент, договорились? Гун Лин радостно закивала, становясь похожей на болванчика с ярмарки, и улыбнулась, поглаживая довольно жесткую ладонь генерала тонкими пальчиками. Видя её улыбку, искреннюю, чуть детскую, Баян мысленно вздохнул, у него не осталось сомнений, что стоящая перед ним девушка не знает ничего дальше поцелуев. Наместник ошибся: Гун Лин все прекрасно знала.