Поверженный

      Ему нравилось «посещать» пленника, так он называл свои визиты. Нравилось до боли в паху, до дрожи в пальцах, до ненависти и умопомрачения. Эру не был справедлив, его род был древнее, чем род Орофера, так почему же Трандуил правил Лихолесьем? Почему он спустил дерзкую выходку гномам? Эльфам была нужна твёрдая рука. Но сам Элрос был труслив и боялся кинуть вызов королю, понимая, что в схватке проиграет, но вот ломать по кускам его кровь он любил. Наверное из-за того, что будучи покалеченным, Леголас не утратил света Эру и оставался воином. Храбрым воином. Поэтому Элроса радовали крики принца, кода он сжимал ему переломленные колени. Тот орал, срывая голос, но никто не мог услышать. Когда он брал его силой, принц смотрел ему в глаза и пытался бороться. Уцелевшей рукой, испещренной ранами от проклятья, он пытался его оттолкнуть. Тогда мучитель хватал его запястье и сжимал, любуясь слезами боли. Он так хотел сломать Леголаса, ему казалось, что это сломает и Трандуила, хотя эффект его действий был неожиданным. Он-то рассчитывал что изменника убьют, а король, чтобы забыть тоску и боль, отправится в Несмертные земли, но получилось совсем не так.       Но более всего Элрос любил, насилуя принца, «разбивать» ему простату. Он овладевал им грубо, сразу на всю длину, игнорируя и боль, и даже собственное неудовольствие. Ему нравилось погружаться в него, горячего от лихорадки, и трахать быстро и глубоко. Иногда он даже не забывал приласкать достоинство самого принца при этом — и Леголас в ужасе сжимался. Ни о каком возбуждении с его стороны речь не шла, и он боялся, что Элрос попросту изуродует его. — Какой он у тебя маленький, — и он сжимал член и яички в ладони, часто до боли. — Ты совсем никогда не возбуждался? Если так, зачем ты отцу? Наследников у тебя не будет. — Замолчи! — прошептал хрипло Леголас.       Элрос хотел зажать ему рот ладонью, но тот прикусил её, и стражник, выругавшись, хлестнул его по губам. — Я тебе отрежу язык и выбью зубы, чтобы ты не смел кусаться и только послушно молчал! Слышишь?       Но он бы этого не сделал, потому что сопротивление заводило его.       Он тискал его до синяков, потом, наигравшись, отпускал, наблюдая, как принц сжимается в самом углу в позе эмбриона, неосознанно гладя себя — ему было холодно, а соитие дарило тепло, пусть и пополам со страданием. Первое время ему после грубого секса было мучительно больно — потом, когда мышцы растянулись и попытки грубо войти не причиняли ему боли, Леголас пару раз испытывал удовольствие, которое сам ненавидел. Элрос расхохотался, когда заметил как-то раз его восставший член. — Посмотри, что это? Ты поддался низменной страсти? Ты меня хочешь? Значит, ты все равно ничего не стоишь, раз испытываешь тягу к собственному полу... Ар-Трандуилу следовало об этом догадаться, раз ты столько времени проводил со стражниками и воинами, а не во дворце с прелестными эллет. Тебе ведь нравится то, что я делаю, а, девочка моя?       И он гладил его, делая комплименты, но они были омерзительны. Элрос нёс только боль и унижение, а принц всё не ломался, хоть совсем ослабел. Он не желал делать минет за воду, пришлось ждать, пока он ослабнет от жажды, но трахать в сухой рот было неудобно, да и принц норовил укусить, но Элрос получал наслаждение. Он представлял не Леголаса, а умоляющего Трандуила. Рассказывал принцу гадости о нём и отце и наслаждался мукой в его глазах.       Он говорил, что его отец — бездарный и жестокий правитель, что при нем народ лесных эльфов вынужден скрываться в лесах на самом севере, как загнанные крысы, что они прячутся в норах и скоро превратятся в монстров или червей. Трандуил покинет их тут, уйдя в гавани, а оттуда — к берегам Амана, ведь он — синда, а Леголас — никто, полукровка. Он рассказывал, что Трандуил сам убил жену ради того, чтобы царствовать в одиночестве и заглушить совесть, к которой взывала его жена — потому он и пьет столько. Это были жестокие и отравляющие речи, и пусть принц не верил им ничуть, они всё-таки делали свое дело и понемногу въедались в его память. В вовспоминаниях отец был добр — но они отдалились, и, если между ними и правда была та привязанность, то отчего он лежит сейчас здесь, всеми покинутый? Так думал Леголас. поскольку боль иногда была сильнее него. Она омрачала разум, и ему хотелось перегрызть себе вены на руках или перерезать горло, но кто бы ему позволил? Проклятье походило на долгую смерть, а не быстрое избавление от невзгод.       Неизвестно, сколько это тянулось бы еще и сколько принцу пришлось бы перенести: неделя тянулась как месяц, и он обреченно думал, что лучше бы умер в орочьем плену или сам бросился в Мордор ко врагу — так его гибель не была бы бессмысленной, как теперь. Тем не менее, Трандуил не забыл о принце. Эта мысль терзала его фэар своими когтями, потерять сына — тяжелая утрата, и что-нибудь постоянно напоминало королю о нём. То в войске поминали вдруг его имя, несмотря на запрет, то король сам, бродя в одиночестве по покоям, натыкался на его брошенный старый колчан, что попался на глаза. В такой-то миг и пришло к нему озарение. Когда он гладил пальцами резной узор на этой вещице, сидя в брошенных покоях принца, а потом повесил его обратно, колчан соскользнул вниз — и из него выпало несколько стрел и узкий клинок. Тот самый? Но Трандуил твердо помнил, что уничтожил его. Тогда он нагнулся и пригляделся к нему: узор был похож, но не тот же самый. Конечно, принц мог завладеть сразу двумя — но Трандуил в свое время изучил проклятый клинок и понял, что вещь сделана темным магом, скорее всего, на заказ, и зачарована особым образом. Она носила следы черной магии, которой эльфы не владели. Могло ли быть, что принцу подкинули её?       Так он стоял и крутил его в пальцах, думая уничтожить тоже, но сомнение уже пустило ростки. — Айканар! — позвал Трандуил своего советника и военачальника. — Известно ли тебе происхождение этой вещи? Посмотри.       Высокий эльф подошел, поклонившись, и с опасением посмотрел на узкое лезвие и черную рукоять. — Следов чар нет, — отозвался он. — Но он походит на... — Да, да, мой друг. Тот же самый, каким хотели убить меня. Жаль, я его уничтожил, — Трандуил вздохнул. — Если бы знать, где и кто раздобыл их и как только эти проклятые клинки попали к моему сыну! — Но это не вещь твоего сына, о король, — поклонился Айканар. — Да и не орочья, как ты говоришь. Слишком тонкая выделка. Не могли они быть трофеями — орки таких не носят. Последний раз я видел такие, когда их приносили купцы из Кхарада. Помнишь, ты велел прогнать их? — Но как они попали к принцу?       Оба эльфа переглянулись.       Доверие к советникам и доверие к солдатам — это разные вещи. Вот и сейчас, удивленный этим странным открытием о своём сыне, Трандуил, отложив все дела, поспешил к нему. В голове прокручивалось прошлое, варианты неприятного разговора и возможности примириться. В конце концов, долгий срок, наверное, научил Леголаса терпению и привнёс понимание того, что иногда спорить не нужно. Он вообще отправился один. Ему не нужны были ключи, любая дверь дворца отворилась бы перед ним и так, но трое стражей всё же пошли за своим владыкой. Как оказалось — не зря. Трандуил с трудом отыскал проклятое место — так оно затянулось репейником, терном и колючими кустами, в которых гнездились пауки. Единственная узкая тропа не зарастала, поскольку по ней часто являлся к принцу его мучитель. И Трандуилу пришлось согнуться втрое, чтобы войти в открывшийся под корнями сухого дерева черный лаз. В норе, углубившейся в землю, висела жуткая вонь мочи, немытого тела и чего-то мерзкого. Казалось, сама скорбь застыла здесь. Сам собой возникал вопрос: не задохнулся ли пленник?       Трандуил подошёл к кровати и поморщился. Ворох испачканного кровью, гноем и другими телесными выделениями тряпья. Пахло рвотой, и воздух был тошнотворным. Сердце у короля защемило: он еще не увидел сына, но уже предчувствовал катастрофу. И даже не обратил внимания, как его телохранитель Лаклаон отправил остальных за носилками. Так и взирал с ужасом на то, где он оказался, казалось, целую вечность. На самом деле прошли несколько минут. Сзади короля послышался хриплый голос. — Так, Айканар, постели свой плащ на носилки. Халл, помоги мне переложить принца и...       Эти суровые распоряжения заставили его очнуться. Король Трандуил поморщился от дикого зловония, наполнявшего комнату, и подошёл к кровати. Хотя кроватью это сооружение можно было назвать с натяжкой. Балдахина не было, а сама постель представляла собой ворох промокших и вонючих тряпок, среди которых угадывалось искалеченное, едва дышащее тело. Дрожа от собственных воспоминаний и предугадывая то, как искалечен был принц, владыка откинул покрывало и замер. Сына в увиденном им измученном костлявом существе он не узнал. По сердцу будто резали тупым ножом. Как могло такое случиться, он же хотел строгости и уединения, а не смерти... Его сын словно гнил заживо, и уж лучше бы он был мёртв — поскольку одно осознание того, что несчастный дышит, означало, что он страдает в этот миг. Дыхание — и то давалось ему с трудом. Остатки сгнившей рубашки прикрывали измождённое тело, на котором виднелись раны со следами спёкшейся крови и гноя. Правая рука даже не срослась, проклятье не позволило, хотя прошло достаточно. Кожа над переломами была распухшей и почерневшей от крови, ногти посинели, а кисть висела мёртвым пауком с изуродованными лапами-пальцами. Он вскинулся, будто боясь, что его снова будут мучить, но рука не подчинилась и упала, как плеть.       Трандуил побледнел. Он с трудом нашел в себе силы не отводить взгляд от сына. Левая половина груди при дыхании отставала от правой, рёбра сильно пострадали. Колени в ярости были раздроблены и принц при всём желании не смог бы встать. Тогда, три года назад принц умолял поверить ему, но всё указывало на его вину. Сейчас принц молчал, хотя и видел склонившегося над ним отца, ощущал его свет, и даже понял, что проклятье снято, значит отец либо простил его, либо знает правду. Он будто ослеп и даже не узнавал его. Взгляд казался бессмысленным, оцепеневшим. Неизменным в принце осталось только одно — его упрямство. Король ничего не говорил, а принц не спрашивал, но закричал от невыносимой боли, когда король осторожно положил руку на его колено, пытаясь немного утишить боль. Ладонь короля засветилась голубоватым светом, но Леголас не понял, что ему помогают. Он вскрикнул и начал метаться по мокрым простыням, задыхаясь, пачкая их кровью и растравляя раны. Ему казалось, что отец пришел убить его или усилить действие проклятия, чтобы обречь его на еще более страшные муки. Теперь он его боялся, поскольку ничего, кроме гнева, от Трандуила не ждал. И даже самое ласковое прикосновение его походило на удар.       Охрана короля тут же поспешила на помощь, а владыка впал в прострацию. Он помнил как едва не убил и проклял сына, а теперь видел последствия своего гнева, но всё было как в тумане. Будто бы издалека: сердце гулко стучало в груди, разум кричал, что надо помочь, а кончики пальцев почему-то дрожали. Так он и стоял целую вечность, пока кто-то почтительно не отодвинул его в сторону. Стражи были поражены увиденным не меньше своего владыки и ни на секунду не допускали, что Трандуил мог быть настолько жесток, чтобы оставить сына в таком положении. Лаклаон, один из вернейших людей лесного владыки, увидев, что король сейчас не в силах принять всю ситуацию, кинулся на помощь, и сам приказал нести принца к целителям.       Айканар и Халл двинулись следом. Старший страж наклонился над принцем, бегло осмотрел его, успев ужаснуться распухшим коленям. Было ясно, что даже малейшее движение ногами причиняло лютую боль, отметил язвы на внутренней поверхности бедёр и пятна крови и семени на простынях — их стало видно, когда они вышли со своей несчастной ношей наружу. Принца несли бережно, а король, склонившись над простынями, увидел засохшие потеки семени и понял, что его сын, оставшись наедине, вряд ли занимался самоудовлетворением — и не смог бы из-за вывихнутых запястий. Кто-то овладевал им, и оттого он так испуганно шарахнулся от отца и его стражи. Картина складывалась жуткая. Ярость полыхнула в глазах, но быстро была погашена. Кто мог это быть, кроме того, кого он посылал приносить ему еду и питье? Но нужно было пощадить гордость принца и не объявлять о его недугах и насилии, которое над ним совершили. Разумнее было бы что-нибудь и не заметить. Айканар посмотрел на владыку и тихо заговорил: — Ваше величество, его нельзя брать на руки. Слишком велики повреждения, ему будет очень больно. Мы позаботились о носилках. С вашего позволения мы его переложим. — Нет, нет, — в голос короля вернулась былая твёрдость. Он увидел как плечи принца попытались приподнять. — Не так. Лаклаон, держи ему голову и плечи, я подхвачу его под поясницу и бёдра. Остальные придерживают ноги.       И хоть все были очень бережны и их движения, наверное, не разбудили бы и спящую эльфийскую деву, принц всё равно вскрикнул и попытался вырваться, но это были вялые трепыхания. Всё же, что бы ни делал с ним Элрос, сын короля не превращался в безропотную жертву.       Вскоре Леголас уже лежал на твёрдых носилках и силился понять, что происходит, хотя сейчас он надеялся просто умереть. Эльфы разбивали вход в покои-камеру кирками, чтобы было удобнее нести принца и пока они долбили камень стены, король, который ещё несколько дней назад не интересовался судьбой «предателя», теперь поминутно пытался помочь. Леголас дышал хрипло, с натугой, и лесной владыка осторожно приподнял его в полусидячее положение. — Листик, тебе скоро помогут, только продержись на этом ветру ещё немного. Принц вздрогнул и отвернулся от отца.       С ужасом король заметил, что Леголас даже не потерял сознание. Он осознавал, что случилось, и отбивался с отчаянием загнанного зверя не от своих кошмаров, а от тех, кого он знал и когда-то считал семьёй. В глазах не было злости или укора. Просто мука. Переломы от посоха, раны от проклятья, грязь, всё слиплось в ком мерзости. — Ар-Трандуил, мы позаботились, чтобы во дворе нам никто не попался, но всё же, позвольте укрыть его. — Я сам, — серебристый плащ мягко опустился на принца, скрывая его от любопытных взоров, на тот случай, если кто-то попадётся им по дороге. Леголас вздрогнул. К привычной вони мочи, запахом которой пропитались волосы, одежда, да и он сам, как ему казалось, присоединился запах костра и леса. — Несите его сначала во внутренний двор, на воздух, — скомандовал один из стражей, а затем обернувшись на короля спросил. — Я же правильно понял ваш приказ, владыка?       Трандуил кивнул, рассеянно погладил сына по волосам, не обращая внимания, что они все мокрые; и несмотря на то, что понял, что это не вода и не пот. А принц в этот момент хотел увидеть своего коня. Если Эру смилостивился и снял проклятие, то он просто уедет в лес и умрёт под звёздным небом.       К чести воинов, надо сказать, никто из них не брезговал принцем. Сейчас они приходили в ярость, видя что стало с эльфом по вине предательства. Все трое вызвались помочь, но Трандуил, понимая, что эти не расскажут ничего, а другим знать не надо, приказал привести лекаря в королевские покои и удалиться.       Свет во дворе ослеплял, казалось, что здесь слишком много воздуха и Леголас закашлялся, хватаясь за рёбра. Трандуил дал знак остановиться, присел рядом с носилками и прижал ладонь к боку сына, чтобы не позволить рёбрам «гулять». Эльф кашлял долго и всё силился что-то сказать, и в итоге с трудом удалось разобрать слова: — Мой конь. — Немедленно приведите сюда Арода, — властно приказал король, надеясь, что увидев своего любимца принц успокоится.       Белоснежный жеребец тоненько заржал, ощущая всю боль хозяина, а потом, повинуясь мысленному приказу, подбежал к носилкам и лёг. Принц напрягся, вскрикнул, и цепляясь руками, превозмогая дикую боль, заполз на спину коня, пачкая её кровью и гноем. — В лес, — тихо прошептал он, и конь поднялся и тут же взял в галоп. Леголас не удержался и упал на землю.       Как ни странно, вся история с конём развернулась стремительно быстро. Отец не успел его остановить и сейчас снова перекладывал сына на носилки. Никто не видел боли Зелёного Листа, а Леголас клял себя за то, что не смог уйти с честью. Воспринимать себя таким грязным он не мог, и уж конечно же понимал, что королю такой слуга не нужен. В то, что отец верит ему, он сам не верил.