Поверженный

Вся жизнь свелась к агонии боли и мукам унижения. Зачем король снял проклятие? Теперь Леголас даже в мыслях не мог назвать его отцом. Он был для него продолжением мук, новым палачом, голоса которого он боялся, и поэтому совершенно безразлично принцу было, что конкретно он говорит. Ему было страшно лежать под его рукой, ожидая новой порции зелья и унижения. Само то, что с ним делали, было ему мерзко, и чужая рука в промежности вызывала ужас. Вдруг он снова начнёт издеваться над ним, дергать, больно впиваться в его плоть ногтями или расцарапывать кожу, как любил тот, другой, в момент страсти? Все внутри сжималось, даже если бы он и приказал себе расслабиться. Лежать было неудобно. Жёсткое колено короля упиралось в воспалённую промежность и то ли от этого, то ли от зелий очень хотелось помочиться. Он осторожно поёрзал, сжимаясь и ожидая грубых окриков, но услышал только тихий голос: — Листик, тебе нельзя шевелиться. Разойдутся швы, да и ноги будут болеть. Принц поморщился и мысленно ощупал своё тело: запястье и пальцы правой руки горели огнём. Хотелось пить, есть и в туалет одновременно. Вопреки всему он сделал слабую попытку пошевелить ногами и заскулил от боли. Слёзы сами навернулись на глаза, а уж когда он дёрнул плечами и кожа на спине вспыхнула пламенем огненной боли, он понял, что бороться больше не сможет. Кончились его силы и моральные, и физические, и он сдался. Король будто бы угадал его желание. Рубашка поползла вверх, обнажая худые, но всё ещё мускулистые ноги. Длинная, узкая, но такая сильная ладонь легла на пах, выдавливая болезненный стон. Он напрасно ждал постыдных комментариев, король говорил тихо, размеренно: — Элрос обманул меня. Ты был прав тогда: я глупый и жестокий король. И хуже всего, что я даже не могу тебе по-настоящему помочь, — он тяжело вздохнул, — но я постараюсь. Я чую, какая нужда гложет тебя и, позволь, помогу. Между ног, перевязанных и привязанных к двум длинным жердям, прямо в промежность упёрлось широкое глиняное горло посудины. — Давай. Будет больно — и ты кричи. Леголас не услышал и половины сказанного, а, возможно, счёл это издевательством, но всё же попробовал выполнить требуемое, пока не заставили мочиться под себя. Он напрягся, с трудом выдавил несколько капель и завыл, — настолько это было больно и унизительно. И страшно. При отце он не мог, да и при ком угодно, это было позорно, Элрос всегда осмеивал его, если он от слабости мочился под себя. В низу живота, внутри, тоже все жгло огнём, точно ему предстояло помочиться не жидкостью, а огнём, который все обжигал. — Тише, тише, родной, — король погладил его по мокрым волосам. — Лекарь предупредил меня о таком. Он оставил отвар, будешь пить, и всё будет вымываться, только первое время будет больно. Я могу помочь. Позволишь? Трандуил произнес это как можно убедительнее и отчетливее, заглядывая сыну в глаза. И Леголас узнал знакомые черты — но не как отца, а как короля. Он не настолько помутился разумом, чтобы забыть всех и вся, и понял: перед ним владыка. Ведь детство его закончилось давно, и последние сотни лет Трандуил приучал сына к мысли, что он для него — не добрый и всепрощающий отец, а владыка, суровый, но справедливый, как и для остальных его подданных. Теперь его король поплатился за то, как сухо и церемонно общался с ним. — Да, Ар-Трандуил, — ответил принц еле слышно. Там не было ничего сыновнего, просто покорность подданного. Но если бы Леголас посмотрел на отца, то увидел бы, как он побледнел, будто бы получил пощёчину. Это означало, что сын не помнил его как отца — только как владыку, холодного и равнодушного, и боялся его гнева. Есть ли что-то ужаснее для родителя, чем понимать, что твой ребенок не помнит тебя и не воспринимает как отца? Но принц жался в комок, насколько позволяла боль. Трандуил сам готов был разрыдаться — но он понимал, что сейчас должен быть сильным. И надеялся, что Леголас не увидит слезы, которая проползла по его щеке. Жаль, что ему приходилось сейчас растравлять раны сына и снова касаться его промежности и входа, походившего на кровавую рану, но им обоим предстояло перенести и это — если он хотел, чтобы сын оправился как можно быстрее. И доверять целителю он его не мог — Трандуил сейчас вообще никому не доверил бы своего сына, так он сделался мнителен после одного неверно данного поручения. «Уж лучше я сам сделаюсь для сына насильником, но веру во всех остальных он не потеряет», — сказал он себе. Ему пришлось пойти на этот рискованный шаг. — Не думай, что я хочу тобой овладеть, сын мой. Леголас, послушно соглашаясь, прикрыл глаза. «Как скажете». Это равнодушное позволение делать с собой что угодно резануло Трандуила больнее, чем самое грубое оскорбление в свой адрес. Он опасался, что сын привыкнет к этому послушанию и станет отдаваться легко любому, не ему одному, потеряв память и разум окончательно, — но и тогда он готов был прикрыть его позор. Трандуил более никогда не позволил бы другим пользоваться слабостью своего сына, нет, если так, то он станет держать принца в своих покоях, взаперти… Леголас в это время слышал чужой обеспокоенный голос отдалённо, как сквозь толщу воды, и не признавал отца, а если и узнал, то совсем смутно. Тот ведь должен был быть зол на него, так что принц боялся каждого визита венценосного эльфа. Его прикосновения предвещали несчастье и новую порцию боли, поэтому инстинктивно хотелось напрячься. Он бы снова умолял не мучить его, если бы имел силы раскрыть рот. Он помнил, что тот, кто к нему обращается — его отец, но само это выражение уже ничего не значило. Руки подхватили его и устроили на коленях. Странно. Элрос обычно не признавал подобных нежностей — его целью было сделать больно, и только стон или крик удовлетворяли его вполне. А теперь Леголас лишь почувствовал, как в его растравленную кишку проник длинный сильный палец, осторожно погладил простату. Следом присоединился ещё один и растяжение стало настолько болезненным, что казалось, его резали ножом изнутри. А затем мир взорвался кровавыми осколками. Пальцы нажали разом, проминая и железу и мочевой пузырь. Стало больно везде и Леголас кричал, пока не потерял сознание. Трандуилу хотелось ударить себя за то, что он снова позволил себе сделать ему так больно. Лишь слегка утешало, что это для сыновнего блага, но пройдя сквозь такую боль, кто сохранил бы рассудок? Эльфы не привыкли пытать и мучить себе подобных, и Трандуил чувствовал себя не лучше орка — изуродованным своей жестокостью. Он склонился над принцем, вглядываясь в покрытое испариной бледное лицо. Набухшие сине-зеленоватые вены сглаживались, и лицо наследника все сильней походило на маску. Безмолвную маску скорби. Иногда он вскрикивал или неразборчиво просил о чем-то, но слов было не разобрать, как ни старайся. И эти мольбы сильно терзали слух Трандуила. Король склонился, целуя его в лоб и вымаливая мысленно себе прощение у него. Потом он всё убрал, вымыл руки и присел рядом с принцем. Он всё шептал и возносил мольбы валар, чтобы сын держался, а Леголас плакал в бреду и не мог остановиться. В покои постучали, а после на пороге возник Лаклаон. — Простите мою дерзость, но это для принца, — и он протянул странные чехлы из толстой кожи. — Это чтобы он ноги не мог согнуть, так коленям будет легче. Они быстрей заживут, и шрамы затянутся как нужно. Трандуил с его помощью натянул их на принца, думая, как тот перенесет новую волну боли и не будет ли пытаться содрать их; привязывать его не хотелось, а сидеть и удерживать за руки было бы жестоко. Он ведь понял, что сын его теперь боится, и это было больно, а еще больнее было трезво представить себе их перспективы: не желая жить, Леголас будет исцеляться бесконечно долго; путешествие же до гаваней не вынесет, да и не хотел он с ним расставаться. Не так страшно было поведать о своем провале, как не увидеть его больше никогда. Хорошо, пусть он оставит сына при себе: тот, оправившись от недуга, в лучшем случае возненавидит его или сам станет холоден и неприступен, и, может, сам уйдет от него... В худшем — принц не оправится, и череда дней подле него станет бесконечной, и его умоляющие крики, и попытки услужить отцу ртом, как он привык делать с Элросом, и кривые улыбки придворных, и бессонные ночи... Самое тяжёлое началось, когда Леголаса попытались накормить. Принц смотрел на чашу с бульоном и пытался унять подступающую дурноту. Еда теперь ассоциировалась с извращённой близостью. Он смотрел на отца расширившимися от ужаса глазами, но всё равно молчал. Ему было очевидно: если принесли еды — вкусной, теплой, приятно пахнущей, — значит, близость будет особенно долгой и болезненной. А боль только успела утихнуть. Жаль. ОН заставил себя поднять взгляд на лицо того эльфа, что принес ее: он сидел напротив, высокий, в венце... Да, он просил называть его "Отец". Да-да, точно, он был его отец. И отчего-то принц был перед ним очень виноват... От этого становилось еще страшней. Лучше бы с ним сразу сотворили насилие, а уж потом позволили поесть, ткнув носом в эту еду, как слепого щенка... А так его стошнит непременно — да и уже тошнило. Он уже и забыл, как выглядит нормальный хлеб и суп, и потому и красивые чистые тарелки, и аккуратно нарезанные листики в похлебке — все казалось фальшивым, неестественным, ненастоящим. — Зачем это... Леголас попытался отпихнуть от себя поднос — вышло слабо. Суп даже не расплескался. — Листик, услышь меня. Я не обижу, — Трандуил попытался вложить ложку в слабые пальцы, но сын и не пытался ее схватить. Руки у него не работали. Тогда он сам почерпнул ложкой супа и поднес ко рту: Леголас смотрел мимо, закрыв рот, на прямую просьбу поесть — в ужасе отшатнулся. — Нет, нет, пожалуйста... Не хочу. Не трогайте меня! ОН был на грани истерики. И как ни пробовал накормить его Трандуил, но всё было напрасно. Упрямства младшему эльфу было не занимать, но и Трандуил был упрямым. Даже наткнувшись на ледяную стену и отчуждение в глазах сына, он не оставлял попыток. А лекарь, видевший эту сцену, направился в подвал, где содержался Элрос, и вернулся через час в глубокой задумчивости. — Ваше величество, идёмте со мной, это важно, — он глазами указал на Леголаса и король оставив ненадолго сына, отправился за лекарем. — Что случилось? — Элрос давал ему еду только в обмен на близость. Эта змея смеясь рассказывала мне, как его рвало съеденным. Боюсь, принц не скоро сможет нормально есть. Повисла тишина, а потом король робко предположил. — А до Валинора он доживёт? — Нет, увы. — Тогда я уговорю его есть. Трандуил сам вздрагивал от омерзения, услышав это, и сына уже не винил. Но и заставлять силой поесть не мог. Принц не слышал этого разговора, он просто лежал и мучился от голода. Теперь он уверился, что такую страшную кару выбрал для него отец, поэтому, когда владыка вернулся к сыну, то застал его совершенно бледным. И понимая, что надо что-то делать, выбрал честность. Вздохнул и заговорил: — Я был зол на тебя. Не скрою, я знал о том, что ты не можешь ходить и приказал приставить к тебе слугу. Элрос приказ не выполнил. О его больной страсти мне не было известно, хоть ты и пытался мне рассказать. Я всё так же люблю тебя, мой сын, и готов делом доказать тебе свою заботу. Попробуем? Леголас дрожал и не отвечал, тогда король аккуратно привалил его к своему плечу, а лекарь попытался напоить его бульоном. Принц съел ровно шесть ложек, прежде чем на него накатил рвотный позыв, но всё же он с ним совладал. — Плохо, папа, — прошептал он, отказываясь от новой порции. — Тошнит? — с заботой вгляделся в его исхудавшее лицо Трандуил. Леголас устало кивнул. — Есть надо, — сказал лекарь. — Попробуй пересилить себя. Пусть ненадолго, пусть придется сдерживать тошноту и слабость. Иначе — недолго протянешь и огорчишь отца. Звучало это грубо. — Почему бы не дать ему здравура? — возмутился Трандуил. — Потому что ему не нужна бодрость, — раздался от дверей суровый голос, — сон, вот сейчас его лекарство. В покоях стоял Гэндальф Серый. Глаза истари недобро сверкали. — Я думаю, стоит нам поговорить, Трандуил Ороферион. Серый маг слушал не перебивая, глаза его полыхали синим огнём, но он не выражал сочувствия или поддержки, только когда Трандуил закончил, он гневно заметил: — Я всегда говорил, что гнев и ярость плохой советчик. И ты так дешёво купился? Неужели решил, что Леголас предал тебя? Вспыхнувший Трандуил смирил дерзкие речи, а Гэндальф, не щадя его чувств добавил: — Твой сын очень похож на тебя. — Гэндальф, что мне делать? Помоги ему, исцели. — Сожалею, но нет. Сколько он так лежит? Три дня. Он сам не хочет исцеления. Поверит тебе, значит, исцелится, ну, а нет… — Я не допущу этого. Напрасно, сидя в подземелье, Элрос думал, что у принца не хватит духа убить его. Дверь с грохотом открылась, и взбешённый король схватив его за волосы, повлёк за собой. Тот едва поспевал за своим владыкой. Его втолкнули во внутренние покои. Леголас вздрогнул на кровати, а Ар-Трандуил ткнул стража лицом в искалеченные ноги сына прорычал: — Проси его о милости, мразь. В горле Элроса пересохло, но перепуганный Леголас зашептал, загораживаясь руками: — Прогоните его, владыка. Прогоните. Он не верил, что король выполнит его просьбу. Он сначала решил, что его хотят отдать мучителю, поэтому был немало удивлён, когда услышал приказ: — Отвезите его в Чёрный Лес и пусть убирается восвояси. Он предатель и ему нет места здесь. И проклянет его Эру. Принц сначала и не понял, что изменилось. Ещё вчера он весь сгорал от боли, жёсткие жерди, удерживающие его многострадальные ноги в разогнутом состоянии, сильно впивались в тощую плоть. Касания лекарей и короля причиняли невыносимую боль, а сейчас он лежал и чувствовал некоторое успокоение, пусть и ценой того, что телохранитель Ар-Трандуила насильно опоил его маком. Он проснулся, а не очнулся, в сухой рубашке, которую уже успели поменять. Колени ощущали что-то твёрдое, не позволяющее шевелиться, но боли не было. Запястье больше не пульсировало. Правда, боль в заднем проходе всё ещё была сильна, да и член пульсировал отголосками боли, но все равно принц впервые попытался сесть. Как ни странно, но ему это удалось первого раза: он осмотрелся в покоях и вздрогнул от затаённой боли, увидев спящего в кресле Трандуила. "Отец!.." — вспомнил он, как тот сутки назад держал его на руках, укачивал, как дитя, и уговаривал что-то съесть. К нему пришло давно забытое чувство спокойствия. Страх и ожидание нависшей кары понемногу стиралось, оставляя за собой пустоту и усталость. В итоге он снова откинулся на подушки и сидя задремал, вздрагивая, когда поленья в очаге щёлкали и стреляли как спелые стручки гороха. Дверь в покои тихонько отворилась и принц распахнул глаза. Он с удивлением замер. Перед кроватью возникла незнакомая ему эллет. Она осторожно поставила поднос и потупилась, увидя, как принц её рассматривает. Похоже, дева не рассчитывала, что он окажется в сознании, но и не сделать работу не могла. Да и не торопилась, а медленно прибирала и расставляла новый поднос, пока Леголас не отводил взгляда. Она и сама бы его с удовольствием рассмотрела, чем и занялась, посматривая боковым зрением, чтобы не смущать тяжело больного, как ей сказали, наследника. Пусть он был очень худой, но чёрных кругов под глазами уже не было. Волосы были заплетены, — это король постарался, пока сын спал, — и всё еще он был красив той редкой, мужественной красотой, которая говорила о его внутренних качествах — стойкости, честности, решимости. В нём было мало от отца, а мать Леголаса она не видела никогда, зато видела портрет Орофера в книге. И Леголас был похож на него. Наконец очередной ее боковой взгляд был пойман Леголасом. Она склонила в поклоне голову: — Простите, я не хотела будить… — Я не спал. Что там? Запах просто великолепен. Он врал, есть ему не хотелось, но с эллет он всегда был учтив. — Лиственник, лепёшки и тушёное мясо. Она протянула ему поднос поближе и помогла начать есть. Слабой рукой он отломил небольшой кусочек лепёшки, макнул его в соус и положил в рот. Медленно пожевал, проглотил и понял, что всё же он голоден. Сильно голоден. Осторожно, ложкой, выудил кусочек тушёного мяса, и не спеша, смакуя, начал жевать. Насытился он довольно быстро, не съев даже половины, а затем, покосившись на спящего короля, тихо спросил. — Как зовут тебя? Раньше он и правда ее не видел. — Ундониэль, мой принц, — она легонько поклонилась, но смотрела на Леголаса с искренним интересом и любопытством. В ее глазах не было и тени почтительности или равнодушия. — Я сестра Линдира, советника Элронда из Ривенделла. Мы так рады, что вы вернулись! — простодушно призналась она. — Но я и не… «Исчезал», — хотел продолжить он, но смутился. Знает ли эллет о его позорных ранах? Это не то, в чем он хотел бы признаться ей. — А как же ты тут оказалась? — Приехала с ним, подружилась с местными девами и осталась. Я травница, а у вас в лесу мне раздолье. Ривенделл хорош, но там нет такого богатства. Скоро они весело смеялись; тихо подошедший к двери Айканар хотел было сказать, что принцу пока негоже так напрягаться, но, заметив, что он болтает с эллет, он отошел, думая, что та развеет его печали. Так и вышло. Был у этой сцены ещё один свидетель. Владыка Трандуил проснулся почти сразу. Он прислушивался в кресле и не мог поверить своим ушам. Эллет так сразу смогла открыть сердце его сына. Он чувствовал, что Леголас спокоен, слышал, что он ест и смеётся. Они не шутили, принц рассмеялся от облегчения, а Ундониэль рассказывала, как когда-то давно пошла за травами и набрала их в качестве специй, но они оказались со слабительным эффектом. Леголас же рассказал, как пытался вырастить тельперион и чуть не погиб, потому что был ещё мал и передал ему слишком много своих жизненных сил. А король терпеливо ждал, не желая нарушать момент. А потом, когда дева ушла, он задумался. Сейчас Леголас был не в самом лучшем виде, и хоть произвёл хорошее впечатление на эллет, нужно было его усилить, поэтому, дождавшись очередного пробуждения принца, он тихо предложил: — Давай организуем тебе купальню? Но принц, такой спокойный рядом с Ундониэль, дёрнулся, и попытался отодвинуться, но всё же набрался мужества и тихо заговорил. — Ар-Трандуил, я понимаю, что полукровка не нужен синда, так что прошу разрешения перенести меня в лес. Я теперь сам постараюсь исцелиться и уйти.