Affidare

– Ты поможешь, – на всякий случай повторяет Питер. Он продолжает смотреть в сторону, на окружающий задний двор забор. Новый, совершенно незнакомый дом, думает он, но для меня это нечто большее. – Да, – доносится сверху голос Квентина. Его руки начинают движение, и на секунду Питер чувствует страх, что тот его отпустит, однако он просто перемещает одну из них к основанию шеи, крепче прижимая его голову к себе. Питер позволяет ему, отворачивается от забора, утыкаясь носом в чужую грудь, словно бы Квентин – та единственная стена, которая удерживает его от падения, и ему надо стоять к ней как можно ближе. Питер переносит на него больше веса, пытаясь взять под контроль свои эмоции, делая настолько глубокие вдохи, насколько это возможно в его ограниченном положении. Он мог бы с лёгкостью вырваться из хватки Квентина, если бы того хотел. Прямо сейчас. Они оба это знают, но он не даёт никакого повода думать, что собирается отдаляться. Наконец, Питер снова начинает говорить: – Почему? – Что? – слышит он сверху, и Питер осознаёт, что его было практически неслышно. Он отклоняется назад, проверяя предел объятий Квентина. Чужие руки легко поддаются, его не пытаются удержать, он волен двигаться, как ему угодно. Питер делает шаг назад, снова получая возможность дышать свободно. Он рассеянно замечает влажные следы слёз на майке Квентина. Чёрт. – Почему? Почему ты сейчас решил мне помогать? Снова этот взгляд, думает Питер, когда Квентин цокает языком и смотрит прямо на него. Сквозь него. Словно бы он вглядывается не просто в его глаза, а прямо в мозг; словно бы у него всё-таки были суперспособности, суть которых заключалась в том, чтобы видеть каждый разлом на разрушенном пейзаже его неврологии. – Я уже говорил тебе раньше, – отвечает Квентин. – Ты мне нравишься. – Настолько, что ты пытался меня убить, – Питер в отчаянии, но он ничего не забыл. Тяжело забыть звук выстрела прямо у самой головы, который не разорвал его череп только благодаря его собственной быстрой реакции. Но он не разрывает зрительного контакта. У Квентина самые выразительные глаза, которые он только видел, даже когда тот был его другом, и он… он не может отвести взгляд. Он отчаянно ищет что-нибудь в этом взгляде, но не находит ничего: его настоящие мысли скрыты за непробиваемой стеной, и у Питера в мыслях проносится отстранённое Мне бы так уметь. – Ты стоял у меня на пути, – говорит Квентин. Ты встал на моём пути, отдаётся в голове эхо сна, который он бы с радостью забыл, но не может. – А теперь нет. Какая мне польза от того, чтобы вредить тебе? – Я мог бы напасть на тебя, – отмечает Питер. Он мог бы отомстить прямо сейчас, врезать Бэку по лицу, замотать в паутину, достать телефон и вызвать Роуди… У него нет номера Роуди. Вызвонить Хэппи. Он мог бы. Это было бы так легко. – Ты не станешь, – с улыбкой произносит Квентин. Это печальная улыбка, и Питер может услышать в его голосе поражение. В этом нет никакого смысла. – Ты не такой человек. – Не стану, – кивает Питер. – Рядом с тобой мне нечего бояться, – говорит Квентин, – так что ты тоже можешь чувствовать себя в безопасности рядом со мной. Не то чтобы кто-то из нас сейчас мог показываться на улице, верно? Мне нужно поддерживать образ. И судя по тому, где я тебя нашёл, могу предположить, что не в твоих интересах будет общаться с другими людьми. Питер просто продолжает неловко стоять на месте. Ему нечего ответить, и он разрывается между обидой и принятием. Тишина затягивается, и когда он начинает анализировать ситуацию, то чувствует себя грязным. Это противно. Он устал. И его желудок… Квентин склоняет набок голову, словно бы тоже это услышал. – Ты голоден? – спрашивает он. Питер стоит неподвижно, какая-то последняя крупица самосохранения предупреждает его: он всё ещё может попытаться тебя убить. Он может врать. Отравить тебя будет очень легко. Он наверняка к такому готов... Нет, прерывает Питер этот поток мыслей. Он не знал, что я приду. В этом нет никакого смысла. У тебя паранойя. Как и говорил Сэм, если я не могу найти объяснение, скорее всего, я это придумал. Он молчит достаточно долго, так что Квентин пробует снова: – Там твоя сумка? – спрашивает он, кивая куда-то за спину Питера. Питер оборачивается через плечо, чтобы найти её взглядом. – Забирай, и пойдём внутрь. По крайней мере дай я налью тебе воды или ещё чего-нибудь. Расскажешь мне, как добрался сюда после премьеры моего маленького домашнего видео. Вспышка ярости ослепляет Питера в ответ на такое пренебрежение в сторону его положения, и это явно отражается на его лице, но он отворачивается, чтобы забрать свои вещи, после чего следует за Квентином в дом. Он наверняка сможет что-нибудь сломать, если будет нужно. Выбраться, если на это будут причины. Их не будет. Вода из-под крана. Питер двумя руками держит стакан перед собой. Он заставил Бэка выпить целый стакан перед тем, как взял себе. Квентин улыбнулся на это и с лёгкостью осушил его, после чего взял второй и наполнил его для Питера. Он сделал маленький глоток, не почувствовал ничего странного и сел за кухонный стол – отсюда всё ещё открывался вид на стеклянные двери, через которые они вошли. Квентин присоединяется к нему, отодвигая стул сбоку от него и держа в руке собственный стакан. Он одаривает его недоверчивым взглядом перед тем, как сесть. – Ты точно не голоден? Питер качает головой. – Конечно, голоден, – говорит Бэк, и на его лице снова появляется эта улыбка. – Но не хочешь рисковать. Умно. Но ты будешь соображать и функционировать лучше не на пустой желудок, так что, может, не слишком умно. Дай мне знать, когда передумаешь. – Хорошо, – тихо отзывается Питер, глядя на Бэка. – Итак, – начинает Квентин, – как ты тут оказался? – Приехал на автобусе, – отвечает Питер. Какой бы ответ ни ожидал услышать Квентин, это явно не он. Он смеряет его скептическим взглядом, который тот легко игнорирует. – Автобус. Из… откуда, из Нью-Йорка? – Из Вашингтона. И, технически, два автобуса. – И тебя просто пропустили? – Нет, – качает головой Питер. – Мне пришлось пробраться на оба тайком. Но как только я оказывался внутри, мне никто и слова не говорил. Я… я всё распланировал, выбрал наиболее оптимальный маршрут, места пересадки, и затем просто сидел, не высовываясь, и вот я здесь. Как ты меня нашёл? – Я мониторю территорию вокруг. Стандартные меры безопасности. Что ты делал в Вашингтоне? Почему приехал сюда? Питер делает ещё глоток. Он всё ещё не может читать Бэка. Это раздражает, особенно когда его собственная – любезно предоставленная его мозгом – версия была для него открытой книгой, но ничто не говорит ему о грядущей опасности, так что он продолжает разговор. Зуб за зуб, верно? Он делится информацией, и Квентин ему помогает? – После того, как ты раскрыл мою личность… – злости нет, отмечает он. Его голос звучит безэмоционально. Чисто, едва ли не клинически стерильно. Это случилось, и сейчас уже ничего не поделаешь. – Друг моего друга позвонил нужному человеку. Этот человек меня подобрал. Я прятался у него дома. Я здесь, потому что… мне показалось, что так правильно. – А там, где ты прятался, было неправильно? – пробует Бэк. Это просто вопрос. Это действительно просто вопрос. Питер на секунду отводит взгляд. Пальцы нервно барабанят по столешнице. Вина за то, что он сбежал от Роуди, особенно после всего, чем он с ним поделился – не только крышей над головой, но и эмоциями, своим прошлым, своим лучшим другом – а он пропал уже на несколько дней, не оставив за собой даже записки, не даёт ему покоя… Это ужасно. И в некотором смысле Бэк прав: место было неправильным. Он был слишком лишён покоя, слишком сильно предоставлен самому себе. Но также не было. Ему стоило остаться. Он не мог и просить о чём-либо лучшем, но всё равно ушёл. Действие вместо бездействия. – Всё нормально, – говорит Квентин, врываясь в поток мыслей Питера. Он бросает на него резкий взгляд и видит сочувствие в чужих глазах. Оно тут же вырывает его из его размышлений, начисто стирая их из головы, потому что Питер не ожидал подобного, и может, это значит, что он всё сделал правильно. – Тебе наверняка было нелегко. Это заставляет Питера снова задуматься. В голове туман; Квентин прав, ему и правда стоит поесть, он не может полноценно соображать и не знает, с какой стороны подступиться к ситуации, но ему всё равно хватает здравомыслия, чтобы найти в ней логическую несостыковку. – Как ты можешь так хорошо ко мне относиться после того, как разрушил мою жизнь? Мы говорили о личном. Ты знал меня. Ты знал, что ты делаешь. Почему сейчас ты… ты просто ведёшь себя, как… – Как раньше? – спрашивает Квентин, и его голос звучит почти тоскливо. Это одновременно как озадачивает его, так и успокаивает; чем-то похоже на то, что он испытывал во время своего путешествия сюда, когда он приближался всё ближе к конечной цели. Он бездумно кивает. Квентин отставляет свой стакан в сторону, наклоняется через стол, ближе к Питеру. Он смотрит на него. Действительно смотрит на него. Всё, что может Питер, это смотреть в ответ. – Всё это было настоящим, – говорит Квентин. – Конечно, не считая планирования битв со злодеями, но вот то, что было между нами. Всё то, с чем я пытался тебе помочь, было настоящим. Я тоже когда-то был ребёнком. Я помню, каково это. Почему бы не предложить помощь там, где я могу. За неимением ничего другого – за неимением никакого подходящего ответа – Питер делает ещё один глоток воды. Ему действительно, действительно нужно попросить поесть. – Но потом ты… – и он не хочет заканчивать предложение. Однако Квентин, кажется, понимает, о чём он хочет сказать. – Я не пытался как-либо навредить тебе, пока ты не узнал о моих планах. У меня были меры на случай непредвиденных обстоятельств. И я их использовал. В самозащите нет ничего личного. Но личное было, думает Питер. В этом проблема. Всё было настолько личным, что полностью сломало меня… Вместо этого Питер кивает. Ему не хватило достоинства рассказать Роуди или Сэму о своих планах исправить своё состояние, так что у Квентина уже есть перед ним преимущество. У Питера нет морального превосходства над ним. Он не может спорить. Квентин снова смотрит на него. – Точно уверен, что не хочешь поесть? И ладно. Может, время проглотить ещё немного гордости. Его голова начинает болеть слишком сильно. – Что у тебя есть? – спрашивает Питер, удивляясь тому, как приподнимаются уголки его губ. Словно бы есть что-то забавное в том, что он наконец уступает. Взрослому, который знает лучше него. Да. Это в каком-то смысле забавно. – Могу я задать вопрос? – Ты только что его задал, – отвечает Квентин. Питер смотрит на него, как на мистера Харрингтона, когда тот ужасно шутит в классе, и в ответ на этот взгляд губы Квентина растягиваются в усмешке. – Прости. Не смог удержаться. Спрашивай. Питер откидывает голову на спинку дивана, предпочитая смотреть в потолок. Теперь они дальше от стеклянных дверей, ближе к сердцу этого скромного двухэтажного дома. Он больше, чем квартира Роуди. Он в относительной изоляции. Питер может шуметь, и никто извне этого не заметит. Здесь также больше места для его активностей. Питер занимает целый диван; Квентин устроился на втором, стоящим перпендикулярно дивану Питера. Его бутылка пива стоит на подставке на стеклянном кофейном столике между ними. Рядом с Питером же до сих пор стакан воды, который он теперь в основном игнорирует. Не прямо совсем наевшийся, но достаточно сытый, он не испытывает желания заливать водой свой первый за несколько дней приём пищи. – Было ли во мне что-нибудь, что тебя привлекло? Я имею в виду, помимо очков, – и, серьёзно, они – это последнее о чём Питер хочет думать, – именно во мне. Например, когда ты сказал, что я тебе нравлюсь, когда говорил, что сам был когда-то ребёнком… Он переводит взгляд на Квентина, пытаясь узнать что-нибудь по его лицу, когда он слушает вопрос. Всё ещё ничего, но, по крайней мере, он выглядит так, словно обдумывает ответ. Питер серьёзный собеседник, а не дитя, за которым надо приглядывать или которого надо развлекать. А ты когда-нибудь был таким? Порой да, наверное. – Я уже говорил тебе при нашей первой встрече – наверное, одна из первых вещей, которые я тебе сказал – что быть умнее других не порок. Не думаю, что Ник Фьюри или вообще кто-либо из присутствовавших хоть немного понимали, о чём ты говорил, когда подняли тему параллельных вселенных. Теперь ты знаешь, что это было ложью, но ты проникся идеей, и я совсем не ожидал подобного. Однозначно не от школьника. Произвело на меня впечатление, – отвечает Квентин с полуулыбкой. Питер краснеет. Нет, честное словно, он чувствует, как краска начинает приливать к щёкам. Что происходит. Кажется, Квентин замечает, судя по тому, как его губы окончательно растягиваются в усмешке в его сторону, и Питер снова откидывает голову назад. – Мне продолжать? – Нет! – почти выкрикивает Питер. Он садится прямее, снова поднимает голову, всё ещё чувствуя, какие горячие его щёки, и он ненавидит это. – Нет, в смысле… нет. Я не, я не знаю. Усмешка Квентина становится шире. – И ты всё такой же нерасторопный. Питер с такой силой утыкается лицом в ладони, что, кажется, устраивает себе небольшое сотрясение. – О боже. Если отбросить в сторону неловкость, ему действительно лучше. Потому что раз уж именно он должен был стать мишенью – даже если это было из-за его связи с мистером Старком – то, по крайней мере, это было не совсем впустую. По крайней мере, оно было как-то связано с ним. – Думаю, теперь моя очередь задать тебе вопрос, – говорит Квентин. Питер смотрит на него, сперва сквозь пальцы, потом окончательно опускает руки, замечая, каким серьёзным выглядит Бэк. И он понимает, что он… наверное, боится, снова. Он обычный человек обычный человек обычный человек, отчаянно пытается напомнить себе Питер. Так ли это? – Ладно, – говорит Питер. Его голос звучит куда слабее, чем ему бы того хотелось. Ощущение такое, словно из него выжали все краски. Воздух давит на него теперь, тяжёлый, как густой туман. Он почти ожидает увидеть вокруг себя клубы зелёного и голубого дыма, настолько навязчивого, что он буквально хочет, чтобы ты видел его искусственность. Его настроение резко падает, и он не до конца уверен, что с этим делать. В таких ситуациях обычно на помощь приходят маска и шутки, но теперь у него нет возможности воспользоваться ни тем, ни другим, и он чувствует себя без них совсем обезоруженным. – Что с тобой произошло? И Питер не знает, с чего начать. – Ты имеешь в виду, после того, как ты толкнул меня под поезд? – От воспоминания по спине проходит волна глухой фантомной боли. Краем сознания он думает о том, остались ли там шрамы. Новые шрамы в коллекцию. Он всё ещё ребёнок, это не должно происходить… – Я тебя не толкал. Ты сам встал на рельсы. Я тебя ни разу и пальцем не коснулся. – Кроме как когда пытался меня застрелить. Теперь он действительно осознаёт опасность своего положения. Это тяжелое воспоминание: не то, что его разум дал сбой, а то, почему так случилось. Сама причина. Это не произошло просто так. Его кошмары начались не без причины. Ею был другой человек – и как бы Питеру ни хотелось, чтобы та первая ложь оказалась правдой, ему нельзя забывать, что сейчас он находится рядом с этим самым человеком. – От одного небольшого покушения такого бы не произошло, – говорит Бэк. – Ты пришёл сюда сам, по своей воле, зная, что я сделал. Чтобы помочь тебе, мне нужно быть в курсе того, что случилось, чтобы ты достиг такого состояния. Потому что как бы ты мне ни нравился, и как бы я ни был рад тебя видеть и при этом не сражаться с тобой – это не нормально, и ты это знаешь. Питер чувствует, как его прошибает озноб, несмотря на то, что в доме тепло, на улице лето, а они в Калифорнии. Что-то подсказывает ему, что эти слова несут в себе нечто гораздо большее. И, что более важно, у него спрашивают всё то, что он не мог сказать Сэму. Как его характеризует то, что он может рассказать абсолютно всё человеку, который пытался ему навредить, а не тому, кто пытался ему помочь, Питер не знает. Но Бэк тоже пытается ему помочь. Так что, может, поэтому всё в порядке. – Когда я скрывался в Вашингтоне. Когда… когда позвонили нужным людям, и меня забрали. После, после видео я избегал всего. Я увидел его и бросился бежать, и избегал всего. Я не знаю, как сейчас развивается вся ситуация. Я не хочу знать. – произносит Питер. – Но меня отвезли в безопасное место, и мне начали сниться сны. Или, может, они всегда были, просто я начал их запоминать только после того, как ты раскрыл мою личность. Может, это послужило началом. Не знаю, как это работает… Просто помню, что они были плохими, пугающими, и в них был ты. Ты убивал моих друзей. Пытался убить меня. И я не мог снова их видеть. Так что я… я перестал спать. Питер поджимает губы. – Но я всё ещё не мог избавиться от тебя. Я подумал… Я не спал, и у меня начались галлюцинации. В них… Я думал, что моя подруга была мертва, думал, что ты преследуешь меня, я попытался… я… Он уже говорил об этом раньше. Не обо всём. Возможно. Но Сэм знал, что он пытался сделать с Роуди. Рассказывал ли Питер об этом вслух? Он не может вспомнить. – Я подумал, что ты был одним из людей, которые мне помогали. Типа, для меня там, где стоял тот человек, был ты. Я попытался застрелить тебя – его – я нашёл пистолет и попытался выстрелить в него, в голову, прямо в голову, и хотя он был не заряжен, сам факт, что я это пытался сделать... В общем. Я начал снова спать, но это не решило проблему со снами, и я не мог понять, спал ли я, или всё было по-настоящему, или... Питер не может подобрать нужные слова, так что просто позволяет предложению повиснуть в воздухе. – А потом ты вернулся. В снах. В моей жизни. Сперва не постоянно. Но потом ты всегда был со мной. Я мог читать. Или готовить. Или общаться с психологом, буквально с психологом, а ты просто был. Там. И к тому времени я знал, что это не реально, но ты всё равно всегда был рядом, и ты сказал, что я хотел, чтобы ты был со мной, и может я действительно… Когда Питер поднимает взгляд – а когда он его опустил? Его сжатые в кулаки руки едва видны из-под рукавов толстовки, осознаёт он, а ноги поджаты под себя, как во время первой встречи с Сэмом – он почти ожидает увидеть своего Квентина, наконец смотрящего с одобрением, Ты сделал это, идиот, ты наконец сказал кому-то. Но вместо этого он видит настоящего Квентина, того Квентина, которого он не может читать, пока он сам делится с ним абсолютно всем. Чужой взгляд безучастный, изучающий. Сэм точно сказал бы ему что-нибудь утешительное, но от Бэка он этого не получает. – Я добрался до Лос-Анджелеса, может, сутки назад, – тихо произносит Питер, глядя на свои сцепленные между собой руки. – Не уверен. В какой-то момент стало тяжело определять время. Но я… я решил, что мне нужно прийти сюда. У меня появилась наводка. Или это было чутьё. Не знаю. Но у меня было это чувство, и с тех пор, как я оказался здесь, я… не думаю, что у меня хоть раз были галлюцинации. Я подумал, я подумал, что если найду тебя, настоящего тебя, тот второй исчезнет. Он был константой и напоминанием о том, что я не в порядке, и что никогда не буду... Ему приходится оборвать себя, пока он не впал в истерику. Это не то место. Не тот человек. – Я не рассказывал об этом своему психологу, – внезапно добавляет Питер, глядя Квентину в глаза, прямо и ровно, удивляя этим даже самого себя. Что-то внутри него обрывается. Словно бы из всего, что он сказал – может, именно это стоило оставить при себе. – Ты единственный, кому я рассказал обо всём об этом, – повторяет он. – Ты единственный, кто знает, что ты со мной сделал. Об этом я тоже никому не говорил. Не в деталях. Мы с тобой единственные во всём мире… И наконец Питер замолкает, не из-за чувства самосохранения, но просто потому, что у него заканчиваются слова. Но, по крайней мере, на этот раз слёз нет. Квентин позволяет словам Питера повиснуть между ними, обдумывает их. Затем, а когда становится ясно, что Питер закончил, тихо спрашивает: – Ты посещал психолога? Питер кивает. – Помогло? Это… Это немного странно, думает Питер. – И да, и нет? Я думаю, ну, мне кажется, в некотором плане. Я был совсем… Я был совсем не в себе до этого, не мог понять, что реально, а что нет, а теперь могу. Я уверен. Но помимо этого… – он пожимает плечами. Тишина растягивается между ними. Бэк хмурится сильнее, и Питер не может не думать о том, что сделал что-то не так, как-то его расстроил. Может, он тоже ходил к психологу, предполагает он. Может, для него это было неприятным опытом. Может, поэтому… – Как долго? – внезапно спрашивает Квентин, прерывая его поток мыслей. Питер поднимает на него взгляд, выпрямляется, опускает ноги. Он смотрит на Квентина, чувствуя усталость, чувствуя мешки под своими глазами, и в тоже время чувствуя себя напряженным до предела. – О чём ты? – Как долго ты общался с психологом? – О, – отзывается Питер. – Типа… неделю. Три сеанса, все в течении дней семи. Я должен был перейти на еженедельные встречи с сегодняшнего дня, но вместо этого пришёл сюда. – Твой психолог об этом знает? Ты говорил кому-нибудь, куда отправляешься? – Нет, – отвечает Питер, чётко, решительно. – Ты единственный, кто обо мне сейчас хоть что-нибудь знает. И это… это мысль. Он действительно отстранился ото всех, кого только мог, в пользу… чего? Бэк выглядит почти задумчиво после его слов, и Питер решает, ну, будет честно уровнять счёт верно? – Кто-нибудь знает, что ты здесь? Бэк издаёт мягкий не-совсем-смешок в ответ. – Да. Я стремлюсь избегать работы в одиночку. Сейчас я стараюсь не показываться на людях – Мистерио мёртв, в конце концов – но у меня есть люди. Это на самом деле дом моего коллеги. Взгляд Питера становится твёрже, ведь эта информация подразумевают, что потенциальная угроза всё ещё существует. Его всё ещё могут найти. Это рождает слишком много новых мыслей в голове. Бэк читает его выражение лица достаточно легко, однако, и пожимает плечами. – Не беспокойся об этом. Никто не приходит без предупреждения. И никто тебя не тронет. Мы можем быть только вдвоём столько, сколько тебе хочется. Мистерио мёртв, потому что Человек-Паук убил его, думает Питер и внезапно отчётливо чувствует вес веб-шутеров на запястьях. Они у него есть. Их не было ни в одном из снов. А теперь они есть. Он всё ещё может контролировать ситуацию. – Я хочу, чтобы мы были вдвоём, – говорит Питер с едва заметной долей агрессии в голосе. Настойчивость. Ему надо быть настойчивым, понимает он. – Потому что всё из-за тебя. Абсолютно каждое происшествие моего лета на твоей совести. Ты мне должен. Только ты, и никто больше. Ты разрушил мою жизнь, и ты мне должен. Он ожидает сопротивления. Не физического – Бэк слишком умён для этого, они оба знают, что Питер без труда победит – но криков или ещё чего. И Питер хочет пройти через это как можно скорее. Сразу перейти к части, где всё хорошо. Но Бэк лишь расслабленно откидывается назад. – Думаю, ты прав. Питер ошеломлённо моргает. Его руки расслабляются. Он даже не заметил, как они напряглись. – Правда? Бэк фыркает, его губы изгибаются в лёгкой полуулыбке. – Ага.Причин для нашей с тобой вражды больше нет, а ты всё так же страдаешь. И я не могу продолжать говорить тебе, какой ты славный парень, и затем никак тебе не помогать. Если я единственный, кого можно винить за это, и если только со мной ты можешь почувствовать себя комфортно, то куда ещё тебе идти? Я сказал, что помогу тебе, и я сдержу слово. Лишь я. Лишь мы вдвоём. Как тебе больше нравится. Признание и принятие его требований, тот факт, что Питер может получить желаемое – это ощущается как удар плетью. Он не знал, чего ждать от своего похода. Это одновременно как успокаивает, так и пугает. Но с ходом времени – вечер плавно превратился в полночь, здесь так тихо, и на небе видны звёзды, это настолько не похоже на Нью-Йорк, или Вашингтон, или Прагу, или любое другое место – он столкнулся с диалогом, готовностью его выслушать, пониманием и гостеприимством. Как будто он снова с Роуди, только на этот раз всё куда более личное. И более угрожающее, несмотря на слова Квентина. Ты был угрозой для Роуди, напоминает он себе. Считай, это честно, что теперь под угрозой находишься ты сам. Но это не так – по крайней мере, угрозы не будет. Он об этом позаботится. Он возьмёт ситуацию в свои руки и удержит её в таком состоянии. – Итак, что ты собираешься делать дальше? – спрашивает Квентин, возвращая Питера в реальность. Ему надо подумать. – Не знаю, – наконец произносит он. – Я не знаю, как всё должно работать… Я просто доверился инстинктам. Теперь, когда я здесь, инстинкты кончились. И какая-то его часть тихо молит: Ты же взрослый ты знаешь что делать пожалуйста сделай это. – Хорошо, – говорит Квентин, поднимаясь. – Уже поздно, ты наверняка устал, и, если честно, от тебя попахивает. Наверху есть свободная спальня. Я подготовлю её для тебя, а ты пока прими душ, затем хорошенько выспись, и мы поговорим уже утром. Что скажешь? Питер хмурится в ответ на упрёк в сторону его гигиены, но спорить не может; после того, как он провёл несколько дней в автобусах и вздремнул на камнях под солнцем Калифорнии, душ будет очень кстати. И тот факт, что он может провести параллели между словами Сэма – о том, чтобы делать всё постепенно, тратя столько времени, сколько потребуется, и делать это правильно – и что кто-то другой берёт ответственность на себя, хочет быть с ним, успокаивает его. – Звучит отлично. Питер падает на кровать, и его глаза мгновенно закрываются. Когда-нибудь он снова поднимется и залезет под одеяло как нормальный человек. Положит голову на подушку. Уляжется так, чтобы окончательно отойти ко сну. Но сейчас возможность просто лежать на чём-то чистом и мягком творит свои чудеса. Он был в чистоте до того, как покинул Роуди. Он уничтожил эту чистоту, пробежав через подземные тоннели. Это было захватывающе тогда, но сейчас… сейчас ему тоже хорошо. На нём до сих пор веб-шутеры. Он снял их в душе, но постоянно выглядывал из-за шторки, чтобы убедиться, что они никуда не пропали: маленькая паранойя, за которую, решает Питер, стоит держаться, если ему нужно держаться хоть за что-нибудь. Он не представляет, что сможет их снова снять. Его сумка лежит около края кровати, на противоположной от двери стороне. В ней есть пара вещей, с которыми нужно что-то делать, – костюм, телефон – но ни одна из них ему сейчас не нужна. Костюм всё ещё может его убить. Телефон, когда он его снова включит – если он его включит – только загорится кучей сообщений о предательстве, о том, как он сделал больно всем, у кого есть его номер. Он знает, как сильно облажался. Знает. Питер перекатывается на спину, отрывая лицо от подушки и глядя в потолок. Подниматься лень, так что он просто выстреливает паутиной в сторону выключателя света, погружая комнату в темноту. Это было глупо, ему не стоит растрачивать и без того ограниченный запас паутины, и он не знает, чем обернётся вся ситуация и что для него подготовил даже следующий день. Но вокруг темно, и в настоящий момент никакой опасности нет, и, разрываясь между чувством вины и облегчением, он хотя бы физически чувствует себя комфортно. Неизвестность пугает – но этот неограниченный потенциал также даёт много надежды, и он пытается использовать её, чтобы успокоить себя, чтобы лучше закрепить в голове мысль о том, что он сделал правильный выбор и что всё закончится хорошо для всех. Не только для него. Для всех. Потому что его недальновидность превратила его в обузу. Его травмированный разум превратил его в обузу. Раскрытие личности сделало его обузой. И должен быть способ это исправить. Должен быть, иначе… что ему вообще тогда делать? Питер бросает взгляд на сумку, словно бы может увидеть свой телефон сквозь плотную ткань. Затем он переворачивается нормально, забирается под одеяло, кладёт голову на подушку и смотрит на закрытую дверь. Наверное, ему как минимум нужно начать составлять план. У Бэка были меры на случай непредвиденных обстоятельств. Он подтвердил это несколько раз. И даже если действия Питера находятся совсем на другом уровне – его цели не идут против закона – он всё ещё может постараться развернуть всё в действительно хорошее русло. Потому что есть что-то иное, Питер просто знает это. Каждый раз, когда он рассказывал свою печальную историю о никогда не существовавшей погибшей семье, он основывался на чём-то, известном только ему одному. Каждый раз, когда он приобнимал Питера или говорил с ним как коллега, как друг, как наставник, было что-то ещё. Даже эта ночь – было страшно, да, но также было спокойно. Он ни разу не почувствовал, что что-то было не так. Он ни на секунду не был в опасности. Прежде, чем вернуться к серьёзным вещам, они смогли обменяться парой шуток, он услышал несколько беззлобных колкостей в свой адрес, и, конечно, где-то в глубине пряталось напряжение, этого нельзя отрицать, но какая-то первоначальная доброта, которая была у Бэка, никуда не пропала. А напряжение со временем исчезнет. Питер не умрёт. Если в чём-то он и уверен, то в этом. У него есть все физические преимущества: он сильнее Бэка, если дойдёт до драки, он может сбежать от него, у него есть сила и гибкость, и попади он в тюрьму, или даже в Рафт, или ещё куда, он сможет выжить, и пока он жив, он сможет придумать что-нибудь ещё, какой-нибудь другой способ двигаться вперёд. И поэтому для него открыты любые возможности. Наверняка, когда всё закончится, Питер сможет включить телефон и не испытывать вины за то, что бросил всех в его жизни ради человека, который пытался его убить. Потому что Квентин не станет больше этого делать. Он сам это сказал. В его словах была логика. Смерть Питера ему ничего не даст. Питер может найти объяснение, значит, всё по-настоящему. Квентин поможет Питеру вернуть всё на круги своя. И Питер собирается помочь Квентину тоже, знает тот об этом или нет. Всё закончится хорошо. Для всех. Он спокойно засыпает с этой мыслью в голове.