в лучших традициях

— Прекрасная погода, не правда ли? — трескучий старушечий голос раздаётся откуда-то сверху. — Чудесная свежесть, — кивает импозантный мужчина в смокинге. Кейджи переводит взгляд с его пушистых тапочек на окно: ветки розовых кустов колотятся по стеклу, залитому ливнем. Бокуто обещал чаепитие в лучшем доме Слау в лучших традициях британского гостеприимства. Не обманул. — Ещё чашечку? — дама в красном с бездушной ровной улыбкой наклоняет чайник; в потрескавшемся носике показывается тёмная пахучая капля. Кейджи кивает скорее Бокуто, вальяжно посасывающему трубку в кресле напротив, чем гостеприимной хозяйке, но той, похоже, его согласие и не требуется. Она неуклюже прижимает клацающую крышку, пока чашка не заполняется тёмной жидкостью. Кейджи наклоняет голову, вроде как в благодарность, на самом деле принюхивается. Терпкий густой аромат свежезаваренного чая бьёт в нос, тонкий оттенок бергамота щекочет напряжённое нёбо. Он оглядывается украдкой, пока делает вид, что отпивает из чашки: у старика с протезом ноги в высоком бокале взвиваются серебристые пузырьки, у джентльмена в тапках над чашкой поднимается зеленоватый пар, а под пальцами Бокуто плещется тёмно-красная жидкость. И всё это из одного чайника миссис Хилл, почтенной вдовы владельца скобяной лавки, чей адрес по уверению Куроо стоит на трёх письмах их общей пропажи. — Что же вы не пьёте? Кейджи оглядывается, теперь не таясь. Звук, больше похожий на мурлыканье, чем человеческую речь, не исчезает, как ему положено, а гудит в воздухе, возвращаясь многократно усиленным эхом. — Новенький? — ухает сзади. Кейджи отпрыгивает машинально, падая коленями на потёртый ковёр. — Новенький! Новенький! Н О В Е Н Ь К И Й! — звучит отовсюду и сразу, смешиваясь со свистом мелькающих когтей. Кейджи едва успевает уворачиваться от них, неминуемо попадая под удары рук и ног взбесившихся в одно мгновение гостей. Да и на гостей, по крайней мере тех, что приходят в приличный дом на воскресное чаепитие, мечущиеся по комнате существа похожи лишь отдалённо. Кейджи не успевает определиться с видом и половины, как его дёргают под стол. — Выпей. Глаза Бокуто, налитые кроваво-алым, не мигают; непривычно яркие губы не улыбаются. Он протягивает ту самую чашку, почему-то снова полную, хотя Кейджи отлично помнит, как во время одного из кульбитов чай, если, конечно, это чай, вылился на ноги одного из гостей. — Это чай, — Бокуто вкладывает чашку прямо в ладони, расцепив предварительно пальцы. Кейджи набирает в лёгкие воздух, как перед прыжком, и делает глоток. Потом ещё один. Долго катает языком восхитительный привкус бергамота, чувствуя, как по телу растекается лёгкость. — У вас не чай, — он прослеживает, как дёргается кадык Бокуто вслед за глотком, внезапно обнаруживая себя, сидящим на том самом диване. — Каждому своё! — каркает огромный ворон с серебряной лапой, примостившийся рядом, и Кейджи не остаётся ничего другого, как согласиться.