в лучших традициях

— У тебя там, — Бокуто показывает пальцем на плечо. Кейджи, не глядя, смахивает бумажный журавлик. Как будто мало ему одного прилипалы, так теперь и сложенная в оригами бумажонка преследует его, выбираясь из самых бездонных урн и завязанных намертво мусорных мешков. Гудини местного разлива. — Со своим вход в Дамнед-холл запрещён, — дворецкий тем временем пафосно захлопывает перед ними дверь. — Хей! — Бокуто пинает дверь со всей дури, но та, в отличие от ноги, даже не трещит. — Акааши не еда! Голос Бокуто тонет в гомоне вспугнутых с окрестных дубов ворон. Вдали слышится охотничий рожок и собачий лай. В воздухе чувствуется тонкий, едва уловимый запах крови. Свежей крови. Глаза затихшего Бокуто мерцают значительно выше, чем следовало бы. Но в подобных местах ничто не следует, как должно. В подобных местах бессильно даже время. И на миг взгляд выхватывает в сгустившихся сумерках приметный рыжий локон, сердце угадывает смешливый контур губ, ухо — журчащий голосок. Но стоит входной двери распахнуться и поднятый высоко над головами фонарь безжалостно обнажает реальность, в которой её снова нет. — Приношу свои глубочайшие извинения за столь нелестный приём! — мужчина, склонившийся на пороге, не похож на слугу. Фонарь вспыхивает ещё ярче, ослепляя, но Кейджи успевает заметить, что рука, которая его держит, никому не принадлежит. Все руки, которые держат фонари и огромные чёрные зонты, подносят подносы с наполненными бокалами и крохотными закусками и пирожными никому не принадлежат. Кейджи ещё прикидывает плюсы и минусы бестелесных слуг, как в каминный зал, полный гостей в охотничьих костюмах, врывается стая длинноногих борзых. За ними входят загонщики, увешенные оружием, достойным музейных витрин. Когда один из раритетов предлагают Кейджи, он берёт, проигнорировав все свои пацифистские устои. Раздутые ноздри жадно принюхивающихся гостей напрягают. Шею сковывает голодными взглядами. Спина мокнет. Кейджи больше не прогоняет распластавшегося вдоль яремной вены журавлика. Хотя что толку от смятой бумажонки, если даже ствол, направленный между глаз, не спасает от вороватых щипков и тычков. Он выдыхает, только оказавшись на краю поля. Открытое пространство позволяет отделиться от толпы охотников. Он всё ещё чувствует их острые взгляды и жажду крови, но чем ближе опушка леса, тем слабее невидимый гнёт. Манящий запах добычи гонит вперёд. Кейджи останавливается, разглядев в смазанных рогатых силуэтах очертания человеческих тел. — Вы охотитесь на людей? — он оглядывается на Бокуто, идущего по пятам. — Это олени, — тот равнодушно пожимает плечами. Он безоружен. Одновременно опасен больше, чем вся ощеренная свора собак и нелюдей. — Это люди, — Кейджи не может закрыть глаза, хотя очень хочется. — Раз на них рога, значит, олени, — упрямится появившийся из ближайшей тени хозяин Дамнед-холла. — Соглашайся на оленей, — Бокуто неуловимым движением запахивает в свой плащ. Кейджи невольно вжимается в него, не в силах справиться с дрожью. — И вообще мы давно не едим вас до смерти, — продолжает хозяин, выверенным жестом укладывая двустволку на плечо склонившегося слуги. — Как давно случилось ваше давно? — Кейджи не верит ему. Как впрочем и своим ощущениям, убеждающим, что так хорошо, как в объятиях Бокуто, ему никогда не было. И не будет. — Аж с тысяча восемьсот девяноста пятого! — ответ гаснет в выстреле. Одна из фигур с ветвистыми рогами кренится, исчезая в высокой траве. На звук разрываемой клыками плоти Кейджи закрывает глаза.