в лучших традициях

— Вам помочь? Кейджи отшатывается от прилавка, неминуемо натыкаясь на преграду. Он просто проходил мимо, покупать тыкву на Хеллоуин не в его привычках. Хеллоуин не в его привычках. — Мы сами, — Бокуто медленно обретает форму, начав с руки, лежащей на плече. Кейджи прикидывает, как объяснить окружающим такое неподобающее появление, но люди равнодушно проходят мимо, будто ничего странного не происходит. Британская вежливость граничит с равнодушием так тесно, что может поспорить с японской. — В первый раз? — понятливо улыбается в усы продавец и возвращается к своему товару, любовно оглаживая гладкие бока разнокалиберных тыкв. Кейджи думает, что тот неправильно их понял, но стоит раскрыть рот для объяснений, как ладони тяжелеют. Он прищуривается, пытаясь понять, что в них положил Бокуто. Предмет мерцает жёлтым, меняя форму быстрее, чем мозг успевает её распознать. — Отличный выбор, — доносится от прилавка. Из темноты слышатся смешки. Бокуто в ответ тоже смеётся, обнимая. Шипит, чуть обиженно, когда соль попадает на тыл кисти, но руку так и не убирает. Предмет в ладонях рандомно останавливается на чуть сплюснутом с боков шаре. Тыква, понимает Кейджи, принюхавшись. Альбинос, отмечает по дороге в отель. Живая, хватается за псалтирь, когда овощ резво скатывается с тумбочки, и за распятие, когда тот ластится к ногам Бокуто. — Оставим его? — Бокуто спрашивает с надеждой. — Да вы сами здесь на птичьих правах! — Кейджи хочется кричать. И сделать шаг вперёд — к ним. Кейджи делает шаг назад — к призракам за спиной, открывает окно. Мокрое поле усеяно сотнями мерцающих тыкв. Между ними мелькают зыбкие тени, и Кейджи готов сожрать свой псалтирь по страницам, что видел дурацкую шляпу и ещё более дурацкие усы продавца тыкв. — Вы ведь не празднуете Хеллоуин? — спрашивает он строго, почувствовав тяжесть на плечах. — Не празднуем, — Бокуто улыбается, не скрывая голода в провалившихся глазницах. Такие же, только более живые, мигают свечками в парящей тыкве. Шеи касаются холодные губы. Распятие с грохотом падает под ноги, следом из ослабшей ладони стекают чётки. Кейджи замирает, вдруг отчаянно желая, чтобы клыки Бокуто вспороли яремную вену. Клыки смыкаются на запястье. Боль отрезвляет. Так что Кейджи отчетливо слышит каждое слово, выбитое распятием из смеющегося бокутовского рта: — Мы зажигаем свечки в тыкве в первую брачную ночь.