Дженни говорит

Тогда Дэвид Данн привык, что над ним подшучивали. Раньше он злился и отвечал, что ему дали имя прежде того дурного несупергеройского супергероя в зелёном плаще. А потом беспрестанно добавлял, что вот он-то играл настоящих супергероев, не то что эти парни в трико, которые начали заполнять киноэкраны и полки почтенных книжных магазинов, раньше не подпускавших к себе никаких весёлых картинок стоимостью в цент. Отговорки и замечания приводили к сочащимся жалостью и весельем статьям, потому Дэвид перестал реагировать на всякое упоминание индийских фильмов и чего бы то ни было с приставкой “супер”. Он мечтал проснуться однажды в мире, который забудет о нём, как о страшном сне. Или, лучше того, — в мире, который вспомнит о всех его хороших делах. Славных фильмах. Номинациях на Оскар. Том разе, когда он поймал убегающего по улице вора. Широкие жесты на съёмочной площадке во время работы с Дженни Белли. Вода в заливе сегодня была холодной. Как и в любое другое время: даже в самые жаркие дни, когда в Сити асфальт плавился вместе с мозгами местных жителей. Дэвид частенько приходил сюда, к краю наполовину затопленного “Кракена”, раскинувшего металлические щупальца в южной части Дримлэнда, выкуривал несколько сигарет и смотрел на море. Вспоминал былое величие — которое, конечно, не было никаким величием, но в чём ещё смысл прошлого, как не в том, чтобы в воспоминаниях оно было лучше, чем тогда? Думал, не зайти ли в тот маленький театр в Гринвич Вилладж, который, кажется, коллекционирует звёзд старой величины. Прикидывал, сколько ему ещё осталось на этом свете, и пытался прикинуть, сколько ему дадут на том. Дэвид Данн верил в жизнь после смерти. Не из-за сильнейшей веры, не из-за того, что в детстве он узрел в испечённом блинчике лик Господа, а потому, что в это верила Дженни. А она заражала, как чума: раз и навсегда. Дэвид столько драк начинал из-за того, что кто-то ляпал что-то безумно теософское и совершенно нелепое, вроде “в раю все равны, и в лицах нет нужды”. Объяснять полицейским, почему ему вдруг срочно понадобилось влепить определённому индвивидуму в лицо, становилось всё сложнее. Дэвид Дан и сам не до конца это понимал. Может, было бы лучше, если бы он мог обвинить в этом нутряное чувство, совсем как у своего тёзки из фильма, который дотрагивался до людей и тут же видел весь набор их прегрешений. Дотронься он до Дэвида Данна из Сити, актёра, лицемера и пустое место, что бы увидел? Тот вечер несколько лет назад, когда он отказался идти сюда со старой гвардией, потому что на дух не переваривал карнавалы и парки развлечений? Все те пьяные выходки, которые скопились в углах его души, как хлам, который никак не могут вынести, и он копится, копится и копится до тех пор, пока не становится единственным содержимым квартиры? Сегодня Дэвид сидел у чудовища, в металлическом брюхе которого плескалась вода, дольше обычного. “Трещина в стекле” без него наверняка разорится. (Узнай журналюги о названии его любимого паба, тут же бы связали с супергероями. Как же иначе.) Звуки Сити здесь казались сном: над остатками Дримлэнда царили шум волн, ветер и крики одиноких чаек. Дэвид Данн затушил сигарету о проржавевшее щупальце навсегда застывшего аттракциона, поднялся с места и поправил зелёный дождевик. Его желание должно было вот-вот исполниться. Он был не из тех, кто загадывал желание на вспыхивающие на небосклоне звёзды. В Сити разглядеть хоть часть Млечного пути было само по себе чудом. Электрическое загрязнение и высотки стирали половину неба, и здесь было легко поверить в то, что небеса — купол, до которого можно дотронуться. Закаты и рассветы Дэвид ловил по телевизору или в зеркалах, которыми была заставлена его квартира. Только она у него и осталась — просторная студия почти в самом центре, откуда добраться до любого театра было очень просто, но лишь как зрителю, а не как актёру. Дэвид Данн никогда не играл в театре, но считал, что в этом нет ничего сложного. Он никогда не чувствовал неловкости перед съёмочной группой, даже подвешенным на тросах в цветных лосинах, летящим навстречу несуществующей опасности и очень даже существующему вентилятору. Его желание было простым для исполнения. Один шаг в океанскую пустоту. Пару десятков лишних таблеток. Или что-нибудь менее глупое, чтобы газетам было не о чем писать, кроме предположений или огромного материала о том, что на самом деле Дэвид Данн не пропал, он живёт в монастыре в Тибете и познаёт себя. Идеальный конец для любого супергероя. Ведь герой должен быть один. «Дримлэнд» было подходящим названием для такого места. Все мечты однажды рассыпаются в пыль: даже такие крупные, как «Кракен», самые страшные американские горки по эту сторону Моста. В детстве Дэвид часто бывал здесь вместе с мамой: она почти не позволяла ему тратить деньги на аттракционы, они выходили погулять, чтобы подышать свежим воздухом (и запахом сладкой ваты и жареных орешков) и создать иллюзию социализации. Над парком разносилась привязчивая мелодия с дурацкими словами, родня нынешних тем из ужастиков. Дэвиду Данну предлагали сыграть в таком роль поехавшего сторожа, убивающего детей и катающих их на проржавевших аттракционах. Эта роль могла бы быть той самой искрой, которая разожгла бы костёр повторного интереса к Дэвиду Данну, но он не мог заставить себя даже дочитать. Он представлял, как ему придётся смотреть на убедительные кукольные муляжи мёртвых детей и понимал, что просто расплачется в кадре. Не то чтобы его агент — а тогда у него всё ещё был агент — знал обо всём, что когда-то произошло в жизни Данна. Иначе она ни за что не выдала бы ему этот сценарий. В самом Дримлэнде не было ничего такого, что выгодно бы выделяло его из других туристических приманок: кочующие парки и цирки никого не удивляли, какие бы чудеса света там ни были обещаны. Конечно, Дэвид до сих пор помнил, как впервые прокатился на «Дороге сказок»: кабинки там скрипели, поездка длилась всего минуты три, но зато в последнем по счёту домике, красном, у путей лежал уставший Змей. Чешуя его давно охладела — то ли от близости к человеческой цивилизации, то ли кондиционеров — да и светящиеся глаза он открывал редко, но всё равно был кусочком настоящего чуда. Дэвиду тогда было лет шесть. У детей из их квартала ещё была игра: каждый высовывался из кабинки и пытался дотянуться до высунутых из Змеиных пастей языков. Хотя бы один из трёх было видно, даже если Змей не зевал. Дэвид так и не мог толком вспомнить, приснилось ли ему, что язык его на ощупь как обычная железка, или это было на самом деле. Змей и Кракен казались в детстве исполинами, которые по ночам сражались за владения парком. Дэвид даже, кажется, нарисовал об этом комикс, который валялся теперь у кого-то на чердаке. Сложись всё иначе, он мог бы выручить за такой раритет приличные деньги. Впрочем, сложись всё иначе, он не стоял бы сейчас на берегу и не решал, как лучше пропасть. Сложись всё иначе, он пропал бы давным-давно, в тот день, когда ему перепало бесплатное приглашение в «Дримлэнд». Говорили, что они обновляли аттракционы и потому раздавали билеты всем подряд. И наоборот — говорили, что только избранные могли получить это приглашение. Словно это были золотые билеты, а в обновлённом Дримлэнде их ждал Вилли Вонка. Дома и Лабиринты Страха почему-то всегда были только в передвижных парках — это Дэвид помнил ясно. В первый такой он пошёл вместе с подругой, которая тогда не боялась ничего на свете: в результате они свернули не туда, заблудились, и к людям их вывел полупрозрачный дяденька в цилиндре, на жилетке которого серебрилась засохшая кровь. Повзрослев, Дэвида понял, что для работы в Комнатах Страха нужно преогромное терпение: повторять одно и то же представление изо дня в день было утомительно даже — или особенно — для бессмертных. Ничего особенного не было и в Дримлэнде: такой же парк, как тот, передвижной, в детстве, только чуть больший по площади. Пропуск в Дримлэнд выглядел как один из тех пластиковых ремешков от часов, которые попадались в упаковке с дешёвым драже. Только блёсток на них было побольше. У всех — розовые и голубые, и только у Дэвида почему-то жёлтый. Причём не неоново-жёлтый, от которого болели глаза, а ровный и почти приятный, как осенние листья в сентябре. — Это потому что ты единственный, кто не хотел сюда пиликать, — махнул рукой его сосед с розовым браслетом. — Местные чувствуют такие настроения. Отрицать не было смысла, и Дэвид только кисло ухмыльнулся. Прокатиться на нескольких аттракционах даже начало казаться ему неплохой идеей. Очереди на эти самые аттракционы от этого, конечно, не уменьшились. Бэт предлагала разделиться, занять места в каждой из медленно текущих вперёд цепочек и таким образом побывать всюду. План быстро перестал казаться таким уж безупречным: перевёрнутые горки сломались, когда Бэт только подошла к середине очереди, Джоан потеряла место, потому что на секунду отбежала на зов природы, и только Дэвиду улыбнулась удача. Это была всё та же «Дорога сказок», только теперь не трёхминутная, а почти на четверть часа. Медленные поезда и длинный туннель с радостным «Оставь еду всяк сюда входящий» над входом. Дэвид махнул девчонкам, но Бэт чересчур увлеклась стрельбой по тарелкам, а Джоан подбадривала её на всех трёх известных ей языках. Тогда Дэвид пожал плечами, снял прохладную цепь с кабинки и плюхнулся на пластиковое, нагретое полуденным солнцем и чужим теплом сиденье. Не успел он закинуть крючок цепи обратно, как напротив него опустилась чуть сгорбленная фигура в малиновой шали. Дэвид впервые видел такую древнюю фею. Никем иным женщина быть не могла: с дряблой кожей, которая морщилась даже на заострённых ушах, с удивительно яркими зелёными глазами и нарядом, по которому волнами пробегали разные цвета. Дэвиду всегда было интересно, происходит ли это из-за смены настроения или направления ветра, или, допустим, погоды, но спросить было не у кого. В городах выходцы из народца появлялись редко и почти никогда не оседали среди каменных джунглей — особенно если те были индустриальными центрами. И неважно, какой именно завод продвигал городскую экономику — металлургический или по производству снов — народец всё равно обходил их стороной. Дэвид заметил, что кабинка начала движение, только когда зелёные глаза феи блеснули, а её морщинистый рот растянулся в улыбке. — Он действительно меняется от настроения, — сообщила она чуть заговорческим тоном. Дэвид пробормотал в ответ нечто нечленораздельное, силясь отвести взгляд от ряда острых зубов, усеивающих её рот. Такими челюстями можно было перекусывать стальные тросы. Ну или по крайней мере чьи-то пальцы. — С друзьями приехал? — продолжила фея, кивнув на жёлтый пластиковый браслет. У неё самой на запястье был завязан простецкий чёрный шнурок — такими в школе Дэвида шнуровали форменные ботинки. Дэвид кивнул. Язык его слушаться отказывался. — Как славно, — она зашуршала пакетами — у ног её стояла обычна клетчатая сумка, и как только сразу не заметил? — Ко Двору не ходили? Дэвид помотал головой, заворожённо наблюдая за тем, как морщинистые руки ловко развязывают узелок за узелком, а после протягивают пакетик прямо парню под нос. — Угощайся. От конфет пахло чем-то вроде рутбира — его Дэвид не особо жаловал, но с феями надо бы вести себя поосторожнее. Отовсюду гремело, что проклятия так не работают (да и вообще не работают, и всё это глупые суеверия), но где-то глубоко в Дэвиде жило это чувство, которое не давало ему выбежать навстречу движущемуся поезду или перечить новому географу на уроке. Самосохранение, но куда более древнее. Почти первобытное. — Спасибо, — горсть конфет была липкой, взять одну было невозможно. Он быстренько завернул ярко-алые карамельки в платок и сунул в карман. Фея улыбнулась своим оружием массового поражения, откинулась на спинку пластикового сиденья и снова зашуршала пакетами. За соседской вежливостью Дэвид и не заметил, что они давно въехали в туннель, и вокруг разворачивали свои кольца змеи — моложе и представительнее того, из детства, но тоже каких-то тусклые и потасканные. Словно бы искусственные. Фея протянула руку в сторону ближайшего — красного с золотом — и провела пальцами тому под подбородком. В ответ раздалось металлическое утробное рычание. Дэвид вспомнил, как пытался дёрнуть Змея за язык. Всё-таки смог, или оно ему приснислось? Нельзя быть уверенным на все сто процентов. Чересчур зелёные глаза снова посмотрели в сторону Дэвида — и словно бы увидели его насквозь. Вплоть до поездки на шестилетие по «Дороге сказок», где измученный Змей спал, пуская клубы дыма, на который жаловались взрослые и были в совершеннейшем восторге дети. Дэвид вдруг ясно представил, как кабинка останавливается, фея улыбается ещё шире и приказывает местным драконам заковать его в свои железные объятия. Останется здесь навсегда как часть инсталляции. Ещё одна городская легенда — только на этот раз точно правдивая. — А что там, в этом Дворе? — выпалил вдруг Дэвид и не чуть не зажал себе рот рукой. Такое вообще стоит спрашивать? Тем более у древней старухи из Народца? — А как ты думаешь? Кабинка повернула в сторону ручья, где плескались крохотные змейки-якумамы. В пасти взрослой особи могла поместиться корова. Но мало какая якумама доживала до того, чтобы стать взрослой. О Дворах ходило много слухов. Их сравнивали с диснейлэндовскими парадами, потом, поразмыслив, с протестами у зданий столичной администрации. На самом деле они вряд ли походили на что-то, кроме обычного светского приёма. Но Дворов было много, и столько же было правил. Как иначе? — Говорят, там исполняют желания, — краем глаза Дэвид увидел, как пейзаж дороги снова меняется — на пустыню и огненные всполохи мелкого марида, которому срочно понадобились деньги. — И ты в это веришь? — фея вытащила откуда-то мармеладную змею размером с две своих ладони и с наслаждением откусила ей голову. Интересно, откуда, если сумку и все пакеты она уже успела убрать? — Было бы неплохо, — слова Дэвида слились с шумом в его ушах — то ли песок, то ли марид завывал среди барханов. И что бы ты загадал? — на месте змеи в руке у феи уже появилась большая мармеладная лягушка. Она начала с лапок. — Мир во всём мире, конечно, — фыркнул Дэвид, а потом тут же продолжил, чтобы ненароком не упустить призрачный шанс на чудо. — Ну, или... сказочной жизни. Фея рассмеялась. Острые зубы от того выглядеть менее страшно не стали. Дэвид поёжился. — Скажете сейчас, что нет никакой сказочной жизни, и те, кто думают иначе — форменные идиоты? — Вот ещё, — фея так удивилась, что смех её тут же оборвался. — Просто тут, в Волшебной стране, до сказочной жизни всего один шаг. Скажи, что бы ты за неё отдал? — Что-то действительно важное? Фея так быстро вскочила на ноги, что Дэвид выпал бы из кабинки, если бы не цепочка. Прямо в подсвеченную снизу воду, в которой отрешённо плавал тощий-претощий келпи. Если бы не шевелился, был бы похож на одну из тех поддельных мумий, выставленных в музеях. Под ногами у Дэвида загудело, на зубах что-то хрустнуло, он по инерции сглотнул. Руки опять были липкие, словно он их и не вытирал несколько минут назад о штаны. — Это хороший ответ, Дэвид Данн, — в голосе феи звенело веселье, словно ей удалось провернуть невероятную проделку и выйти сухой из воды. Келпи вынырнул из воды и фыркнул, распугав стайку змеек, прильнувших к нему поближе. Зеленоглазая фея повернулась в сторону водяной лошадки. — Вспоминай о нём почаще. Старушка опустилась на пластиковое кресло, вытащила из клетчатой сумки кулёк синих конфет, закинула парочку в рот и с удовольствием захрустела. Кабинка дёрнулась и продолжила свой путь к свету. Когда Дэвид сошёл на берег и оглянулся, в кабинке уже никого не было. Они начали пропадать весной. Было в этом что-то неправильное: всё вокруг расцветало и сбрасывало оковы холода, а чужие жизни замирали и терялись в праздничном пробуждении природы. Они пропадали весной, но этого никто не замечал. Ни их родители, ни их братья и сёстры, ни учителя в школе. Ни даже полицейские, ходившие по Дримлэнду патрулями. Но Дэвид всё замечал. Он заметил, как Элена Ливетти однажды села в «Кракена» со сладкой ватой в руках, хотя это было запрещено, и не вышла из него. Как Мэри из параллельного класса сбежала с уроков, чтобы посмотреть на нового фокусника на побережье, и не вернулась. И Дэвиду снилась зеленоглазая фея со сверкающими крыльями и острыми зубами, которая кидала липкие конфеты ему под ноги и говорила, что сказочная жизнь скоро наступит для всех. Осталось только чуть-чуть подождать. Он пытался поговорить об этом с матерью. Потом — с полицией. На него косились родители пропавших детей — потому что у них не пропадали дети, нет, сэр. Как можно этого не заметить, даже когда их у тебя целых пятеро? И Дэвид решил, что тоже пропал той весной. Ушёл вслед за зеленоглазой феей, облизывая липкие пальцы, танцевать на вечном балу во Дворе — кто знает, Благом или Неблагом? Вернулся из Дримлэнда уже вовсе не Дэвид Данн, а кто-то другой, кто-то успешно занявший его место. Может, именно поэтому он стал актёром: надевать чужие маски ему было привычно. Когда ему исполнилось тринадцать, он разодрал в кровь спину, потому что пытался доказать самому себе: под кожей и мышцами скрываются корни и труха, он — ненастоящий мальчик, а просто удачная замена. Его пичкали таблетками и запирали на замок. Его пару раз били электрошоком — Дэвид очень боялся загореться, ведь дерево плохо сочетается с молниями, это все знают. А потом Дримлэнд закрыли. И Дэвид вздохнул с облегчением. Бэт и Джоан протащили его за забор парка сразу после закрытия, и они смотрели на заходящее солнце и обжирались оставленным на донышке автомата масляным попкорном. Они остались друзьями даже после того, как он возвестил, что настоящий Дэвид теперь танцует с феями, а он сам — лишь копия. — Подменышу, знаешь ли, тоже нужны друзья, — выдавила Бэт, когда Дэвид рассказывал им всё это в первый раз, ещё до того, как уезжал на электрические процедуры. — К тому же, — добавила Джоан. — Кто ещё может похвастаться, что он дружит с настоящей феей? Дэвид покраснел. И сказал, что от этого мало толку, ведь он ничего не помнил о Волшебных Дворах. А Бэт спросила: — Интересно, как это они научили тебя краснеть? И сейчас, много лет спустя, Дэвид Данн стоял на том же самом месте, где пытался убедить себя, что заслуживает друзей, и мир, и свою жизнь... и понимал, что ничего этого так и не заслужил. Проклятый сценарий вернул ему лица тех, кого он так долго пытался забыть, а окружающие словно и не хотели вспоминать. Он слишком часто имел дело с пропажами. У него так часто пропадало желание жить, что его почти заменил «Бадвайзер». Но сейчас Дэвид не был пьян — впервые за довольно долгое время. «Кракен» заскрипел под порывами ветра. Дэвид прикинул, как будет лучше упасть так, чтобы его нашли только через много лет, когда плоть сползёт с его костей, и все увидят, что он действительно подменыш. Или не увидят, потому что из деревянных костей прорастёт дерево — прямо сквозь металлического кракена. И природа снова победит. По всему выходило, что третье щупальце годится для этого больше всего. Скат был отвесный: когда-то давнным-давно Дэвид прокатился на нём и так неудачно стукнулся зубами о поручни, что разбил зубы в кровь. Что ж, это будет почти поэтично. Ветер донёс до него голоса. Кто-то звал его. «Сара?» — подумал Дэвид. Потому что кто ещё может звать его перед самой смертью? — Дэвид, мать твою, ты чего там застыл, а? Сара никогда не позволяла себе выражаться. Может, Дженни? — Дэвид Данн, чертяка! Дэвид обернулся и увидел двух спешащих в его сторону людей — в тёмном и светлом. Как ангел и демон. Ещё более поэтично. И ругался, конечно же, демон. А потом Дэвид Данн узнал этот голос. И тяжело вздохнул. *** Дэвид Данн не был подменышем. Для начала — Итан Окделл был знаком с несколькими. Близнецы Льюис жили в Вест-сайде и любому готовы были рассказать о чудесах, скрывавшихся за Дверьми, из которых они вышли однажды весенним утром 85-го, двенадцатилетние и прекрасные, и заменили собой настоящих близнецов Льюис. Те были не против: они правят одним из герцогств Волшебной Страны, наверняка, и по сей день. А подменышам нравился Сити. Им вообще нравилось всё сияющее и блестящее, пропахшее бензином и искрящееся электричеством. Новых впечатлений хватит надолго, а потом они отправятся разговаривать с детьми и предлагать им пройти сквозь Дверку по следу из конфет, чтобы заработать себе билет обратно. Но кому нужны они, осквернённые железом поленья? Живые дети всегда интереснее. Живые дети могут танцевать всю ночь напролёт, пить мёд, пока не лопнут, и называть придворных смешными именами, потому что ещё не обучены этикету. Феи любят непослушных. Дэвид Данн не был подменышем, но лучше бы он им стал. Может, тогда бы его не преследовали призраки пропавших детей, о которых никто не помнит. — Я бы сказал, что это как с тобой, — выдохнул нахохлившийся Мортимер. — Но мне почему-то кажется, что призраков в этом городе не стоит отправлять всех под одну гребёнку. — А тебе предлагала конфеты зеленоглазая фея? — оживился Дэвид, догнавшийся алкоголем и раздобревший, словно всего час назад не планировал скатиться по горке в последний раз в своей жизни. Наверное, алкоголь был его тормозами. Такое случается. Данн словно прочитал мысли Итана — что было впечатляюще, потому что тёмные очки он так и не снял, даже после того, как они вернулись в «Трещину в стекле», — отсалютовал ему кружкой и сказал: — Играл я тоже постоянно пьяным. Это, знаешь ли, только помогает. Дело опыта. Окделл кивнул. Очередная история скрипела на зубах, как пепел. Хотелось промыть рот и сплюнуть, словно он был в стоматологическом кабинете, и ему только что просверлили пару профилактических дырок. Интересно, как к зубным врачам ходят вампиры? И ходят ли? — Так зачем вам понадобилась Дженни? — Дэвид почти лежал на столешнице и наблюдал за опускающейся в пивном бокале пеной. Ему явно хотелось дёрнуть чего-нибудь покрепче. — Пытаемся выяснить, почему призрак Саши Черновой решил вернуться в квартиру №29 по Ист-Сайду. Мортимер скривился и схватил со стола кружку. — Знаете, никаких разговоров про призраков не было. Вот ни словечка. Поговорите тут пока, аааяй? Я своё дело сделал. Он сполз со стула, бормоча под нос что-то про банши и фамильные неприятности, и направился к барной стойке. Дэвид хмыкнул. — Я недостаточно пьян для подобных разговоров, молодой человек. Или недостаточно мёртв. — Думаете, если бы вы тоже были призраком, то всё стало бы понятнее? — Ничего и никогда не станет понятней, мистер Окделл, — Данн направил на него указательный палец. — Ни сейчас, ни потом. Ни тут, ни в любом из Дворов. Но. Он допил кружку в один присест и вытер рот рукавом своей штормовки. — Но я никогда не слышал про призрака персонажа. Только с Дженни могла случиться такая херня. Только с ней одной. За стойкой барменша вполголоса ругалась с Мортимером. За окнами проносились машины. Сити просыпался. Сити никогда не засыпал. Сити был огромным котлом, в котором варились проблемы, и большинство из них почему-то прибивало к ногам Итана Окделла. Он приехал сюда не за этим. Ведь так? — Так вы знаете, как её найти? Дэвид Данн шлёпнул губами и захихикал. Мерзко, словно пробовался на роль злодея в каком-нибудь шпионском боевике. — А вы разве не в курсе? Все, кого я знаю, рано или поздно пропадают. Все до единого. Чтобы ничто не удерживало меня в этом грёбаном мире. Итан вздохнул. С пропажами он имел дело каждый день. И иногда не был уверен, продолжает ли существовать сам. Он приехал в Сити за ответами. За решением. Он хотел снова хоть что-то почувствовать, но чувствовал только бесконечную усталость. И больше ничего. Он мог бы поговорить с Дэвидом Данном. Может, убедить его в том, что он самый настоящий человек, из плоти и крови, и заслуживает это место. Но он выдохнул блеклое «Спасибо» и оставил на столе деньги за выпивку. Улица встретила его странной серой моросью, которая не могла определиться, во что превратиться потом — в солнце или дождь. Он посмотрел на время. 8:25. Вот это они засиделись... Почти три часа! Что-то было в этой цифре почти значимое. Что-то, что он упускал... Дверь позади него хлопнула и выпустила в серую морось пьяного Мортимера Тэттера. — Похоже, мы притащили сюда на закорках сраный туман из самого Дримлэнда, — выдавил он, потягиваясь и разминая шею. — Кто ж его так назвал... Куда теперь? — Я вернусь домой. Может, свяжусь с кем-нибудь ещё. Может, высплюсь. Может, проснусь, и обнаружу наконец, что чувствую холод, а кожа моя начала обретать цвет. Может, наконец-то выберусь отсюда. — Отличная у тебя тактика, детектив. А меня ты ради нюха вызвонил? — Просто не с кем было напиться, — Итан приподнял плечи и попытался вспомнить, каково это — ёжиться от холода. — Ха-ха, — Мортимер потянулся к носочкам, а потом выгнул спину. — Поздно, кореш. У меня для тебя новости. Итан сдвинул брови. — Хорошая и плохая? — Как водится. Правда, хрен его знает, какая из них хорошая, а какая плохая. — Давай уже. Итан покачал головой. Он вспомнил, почему так редко обращался к Мортимеру. Тот умудрялся бесить не только всех вокруг, но и, кажется, самого себя. — В общем, я Данна знаю уже лет... — Мортимер опустил взгляд на свои пальцы. — Несколько. И ни про каких детей он мне раньше не говорил. — Не думаю, что таким будут делиться с первым встречным. А с ним бы поделились. Итана рассказывали всё. И он слушал. — Конечно, нет. Но я знаю, что говорят про Дримлэнд. Не вчера родился. И не здесь, но я люблю знать всё об округе. На всякий случай. Терпеть не могу призраков, знаешь ли. — Потому что шотландец? — Потому что у меня от них мурашки. Итан прикинул вероятность того, что у Мортимера была фамильная банши. Такая, говорят, есть у любого шотландца — даже у того, который укатил в Ирландию и попытался прижиться там. Родная земля никого не забывает. И всегда ждёт. Итан Окделл знал это слишком хорошо. — Так вот. Детей искали. Ещё как. Потому парк и закрыли, давно уже. Но не в этом дело. Окделл прикусил губу, не почувствовал боли, и решил, что больше никогда не позвонит Мортимеру. Никогда. — И?.. — Ты читал книжку про фею с зелёными глазами? Итан развернулся к Мортимеру лицом. — Что? — Книжку. Дурацкую такую, так и называется. — Даю угадаю... она про фею, которая конфетами заманивает детей в свою страну и никто их никогда больше не видит? — В точку! Вроде, и название такое детское, а на деле жуть жутью. Я и прочёл её только из-за бессонницы, я в новолуние просто ужасно сплю. Говорят, и фильм хотели снимать, но пока не... Итан Окделл не дослушал: он вернулся в «Трещину в стекле», надеясь увидеть как Дэвид Данн продолжает упиваться чувством собственной нематериальности. Но Дэвида не было за столиком. — Он выходил? Барменша подняла на него взгляд. — Ты что, слепой? Я ему только принесла ещё «Ба... да», — она растерянно посмотрела на Итана. — Он секунду назад был там. Я клянусь! Большие часы с рекламой какого-то чешского пива показывали 8:30. И Итан вспомнил. В то же время исчезла Саша Чернова, призрак кинофильма, который длился три часа и три минуты. — Он что, ушёл? — Мортимер заглянул в «Трещину» следом, повиснув на руке двери, как какой-нибудь хулиган из фильма Джона Хьюза. — Нет, — ответил ему Итан. — Ты прав. — Я прав? В чём? Итан вышел обратно в серую морось, оставив недоумевающую барменшу наедине с пустым местом и горсткой чаевых. Мортимер выскользнул следом, словно верный грим, чёрный пёс из легенд, предрекающий скорую смерть. Забавно: грим, боящийся банши, хотя они ведь занимаются примерно одним и тем же. — У главного героя этой самой книжки не было имени? — Я... не помню. Кажется, там вообще ни у кого не было имён. Только у детей. — И главный герой в конце узнаёт, что и его тоже тогда украли, а он на самом деле — подменыш? — Да. Да, всё так, — Мортимер помолчал секунду. — О, чёрт! Чёрт, это был не Данн? Итан не ответил. Он думал о том, у каких ещё вещей могут быть призраки. Вряд ли только у книжек или кинофильмов. — А какая вторая новость? — спросил вдруг Итан, подняв воротник своего светлого плаща. — А? — Вторая новость. Плохая. Или хорошая, — Окделл и сам не мог понять, к какой могла относиться эта. — Ах, да. От этого Данна совсем не пахло человеком. Сначала думал, этот Дримлэнд, а потом туман сбил прицел, ну или выпивка, кто ж её знает... А оказалось... Куда мы? — Мы? Окделл зашагал по улице, стараясь не думать о том, что всё вокруг него тоже может быть призраком. Призраком города. Почему нет? Может, он так и не доехал сюда. Может, было крушение поезда, как в той детской книжке про говорящих зверей. Может, его друзья теперь совсем как Сьюзен, и автор обходится с ними совсем нечестно: им пришлось опознавать труп, а потом жить с этим. Итан почувствовал облегчение и чуть не споткнулся. Он взвесил это чувство и попытался понять, откуда оно взялось. Наверное, от усталости. Интересно, в то мгновение, когда Александра узнала, что мертва, она тоже испытала его? И оно же отразилось на лице Дженни Белли в тех искусственных жёлто-синих сумерках, которые мастерски сотворил оператор, — потому ей и не дали тот несчастный Оскар? Мортимер, кажется, что-то говорил. И давно. Окделл переключил на него внимание. — ...реально могу кое-что разнюхать. В буквальном смысле. Найдётся ведь у вас какая-нибудь вещица этой вашей Дженни? Последнее место жительства? Может, любимая городская лавочка? Или можем вернуться на берег, поискать Дэвида... или не Дэвида... да что угодно! — Сомневаюсь, что это хоть как-то поможет. — Конечно, это, мать его, не поможет. Я ж не поисковая собака. Да и след не чёртова героиновая дорожка, давно уже все выветрились. Но у меня много полезных знакомых. — У меня тоже,— процедил Итан. — Так тем лучше! Объединим усилия! Как тогда, с этим сраным мечом Дюрандаля. Кстати, Дикая Охота — тоже... Итан остановил его универсальным движением руки, которое на всех языках означало «Заткнись». Ему звонили.