Дженни говорит

Тогда Она проснулась рано утром, прошла мимо всех зеркал к тихой глади пруда во дворе и улыбнулась. Её отражение в ответ оскалило зубы. Сегодня Лин должна была выйти замуж. Дважды. За мертвеца и за живого. За воду и за сушу. За море и за небо. Лин сама была одновременно живой и мёртвой, небесной и земной. Это было правильно. Это было ожидаемо. Предки Лин приплыли в эту страну на корабле, принёсшем с собой смерть и разбитые надежды. В этом не было ничего особенного: половина кораблей, держащих путь на восток, были нагружены только этим и ничем больше. Сложнее всего Лин было пересекать. Что угодно — пороги, перекрёстки. И традиции. Традиции были последней границей, и совсем не такой романтичной, как в «Звёздном пути» или в историях про Дикий Запад, выбеленных и приукрашенных спагетти-вестернах и ТВ-шоу. На восьмой день рождения мать Лин подарила ей ковбойскую шляпу и пластиковую звезду шерифа. Лин до сих пор хранила их в коробке в шкафу и старалась не вспоминать, как её мир обрушился в один миг, когда ей исполнилось тринадцать. Лин повезло: ей не нужно было сдавать дополнительные тесты, чтобы стать вампиром. Ей не нужно было доказывать собственную вменяемость, убеждать комиссию в том, что она не собирается нести хаос и разрушение. Она была потомственным экземпляром и вошла в вампирское общество с неуклюжестью тринадцатилетнего подростка и детским ужасом. Сложно было не думать о себе, как о монстре, когда все фильмы и старинные книжки трубили именно об этом. Лин пила кровь только по церемониальным праздникам, когда отказаться от рюмки означало обидеть приехавшего с севера дедушку. Для комфортного существования ей хватало пары часов в неделю, проведённых в каком-нибудь шумном торговом центре: она упивалась человеческими эмоциями, обрывками мыслей и прочими жизненными соками, которые с успехом заменяли кровь. Которая ей ещё и на вкус не нравилась. Что только не считали люди в этом веке своей жизнью: пропущенные сообщения и звонки, чужие сплетни за спиной и, конечно, упущенное время. Им почему-то всегда казалось, что они его упускают: даже стоя по поясе в озере из времени, они размахивали руками и старались догнать течение, которого не было. Лин их жалела. Для неё время походило на густую патоку, с которой не нужно было бороться, ведь она всегда была на твоей стороне. Бабушка, низенькая, сморщенная, с удивительно белыми волосами, замечала, что в кругах тех, кто отказывался от тёплой выпивки и носил значки трезвости, встретить уважаемого, настоящего кровопийцу было невозможно. — В моё время тебя бы заперли в клетку и держали бы там до тех пор, пока не обезумеешь от голода. А там и до Дикой Охоты недалеко. Бабуля отзывалась о «чужеземных» всадниках с недовольством, но Лин они даже нравились. Они носились, отражаясь в зеркальных стенах небоскрёбов, копыта их зверей высекали искры из светофоров, и те беспорядочно мигали, пытаясь вспомнить, какой цвет показывали секунду назад. Лин провожала взглядом их развевающиеся плащи и тёмные спины каждый день, возвращаясь из школы. За шиворот её куртки попадал дождь. В мокром асфальте мигал жёлтый цвет, и толпа людей, не поднимая голов, устремилась с одной стороны улицы на другую. Когда Лин было десять, мать застукала её за поеданием печенья в рождественскую ночь. «Малыш, это ведь для Санты!» — укоряла она. В отличие от всей остальной семьи, она относилась к местным традициям куда более благосклонно. Именно от неё Лин переняла любовь к вестернам и представителям закона. Тогда она попыталась объяснить, что добродушный толстяк в красно-белом наряде пару минут назад исчез в дымоходе, а перед этим выпил стакан молока, поблагодарил за внимательность и разрешил доесть сладости за него. Правда пыталась. Но её не слышали. А через пару лет её мама побеседовала с Сантой с глазу на глаз, и тот признался, что печенья ему надоели. С тех пор в доме Лин на Рождество всегда готовили что-нибудь новенькое. Леденцы на палочке. Роллы с острым соусом. Те котлеты, которые так нахваливал дядя. Лин узнала в Санте отца только много позже, когда он учил её карабкаться по стенам, и разочаровалась в чудесах. Сейчас ими никого не удивить — только знай, куда смотреть. Но Лин хотела жить в мире, где в газетах писали бы о корпоративной этике фабрик Северного Полюса, старшая Зубная Фея вела бы ток-шоу на одном из центральных каналов, а всадники Дикой Охоты давали бы интервью на глазах каких-нибудь присмиревших туристов. «Счастье в том, чтобы сегодня быть самым обычным, а на следующей неделе спасти мир». Линн слышала это так часто, что границы самого понимания обычности для неё размылись. Да и не верила она в то, что этот мир — да хотя бы этот город — можно было спасти. Он пытался жить на два лагеря, усидеть на двух стульях, а это всегда заканчивалось катастрофой. Обычные люди в упор смотрели на чудеса и не видели их, или забывали их. Лин могла бы радоваться: никто не побежит с вилами и факелами за её семьёй и не прогонит обратно за океан. Да и не то чтобы они были так уж опасны: у старых вампиров затупились клыки, да и прыгают они уже не так проворно, как прежде, а новые — новые объядиняются в профсоюзы и гильдии и дают клятвы трезвости. О профсоюзах особенно любила поворчать бабушка Лин: она вспоминала, как в другой стране, давным-давно, объявили забастовку големы, и как это привело к голоду и смерти для всех. Лин видела одного из них — из големов, а не из смертей — на автобусном вокзале. На лбу у него было написано чьё-то имя. Мария? Миранда? Что-то подобное. Лин машинально провела ладонью по собственному лбу и попыталась представить, каково это: жить ради одного человека. Мама говорила, что однажды Лин встретит «того самого человека» и всё поймёт. И Лин встретила. Не то чтобы человека. Не то чтобы «того самого». Она накрасила лицо так, как было положено молодой оленихе её рода: их вампирская линия была совсем крошечной и потому неудивительно, что в качестве воплощения им достался не самый ужасный на свете зверь. Да, у водяных олешек были клыки, но это не делало их страшными. Они гораздо больше походили на символ нового движения, трезвого и рассудительного. Бабуля любила говорить, что «вот в её время....» Но в прежние времена происходило и немало всякого мракобесия. Нужно всегда было знать, на что смотришь. Она повесила на запястья тяжёлые браслеты и облачилась в белое. Её первая свадьба была «живой». А жених — выбранным родственниками. Объединение кланов — как что-то из телевизора, серия про мафиози из полицейского сериала. Лин вернулась во двор и вздохнула. Она была рада, что утро ей положено было провести в одиночестве. Хоть что-то хорошее в этих старых законах. Лин подумала о своей «мёртвой» свадьбе и скрестила руки на груди. Браслеты беспомощно клацнули, и звук этот растворился в вышине. И она вдруг отчётливо поняла, что не нужно было опускать голову и соглашаться на всё, что предлагали ей, как покорная олешка. У неё ведь были клыки! Пусть и никогда не вкушавшие плоть, но острые и отнюдь не бесполезные! Дикая Охота пронеслась над ней в вышине в тот день, когда она должна была выйти замуж. Они смеялись, толпа всадников — на конях, на огромных тёмных собаках, на белых оленях. Они несли с собой смерть и успокоение — «никаких нарушений, офицер, всё в рамках закона». И Лин поняла тогда, стоя под мигающим фонарём недалеко от Гринвич Вилладж, что должна последовать за ними. И следовать хоть до самого края света, чтобы посмотреть в бездну, распростёршуюся под ногами исполинских космических слонов, которых под определённым углом можно было рассмотреть в телескопы, и послушать эхо своего смеха, исчезающее меж звёзд. Лин провожала их взглядом: вереницу тёмных и цветных курток, рогов, кожи, металлических заклёпок — Дикая Охота следила за новыми трендами. А после Лин перемахнула с разбегу забор и сорвалась на бег. Она потеряла их на пересечении Восемнадцатой и Бродвея, остановилась, перевела дыхание. Когда она в последний раз так бегала? Наверное, в ту злополучную среду, когда опаздывала на собеседование. Над её головой замигал фонарь. Огромный белый олень — или лось, Лин никогда не разбиралась в этом и сейчас готова была провалиться под землю — приземлился перед самым её носом. Фрау Холле, госпожа Метелица, оттянула поводья и улыбнулась, показывая острые зубы. В её волосах блестела заколка с каким-то мультяшным персонажем. Лин никак не могла вспомнить его имя. Селезень в матроске. Вертелось на языке... Как же… — Как зовут тебя? — спросила Холле. Лин подумала, что готова умереть здесь и сейчас. Потом вспомнила, чем занимается Дикая Охота, когда не веселится до упаду и не беседует с туристами, и решила, что ещё мало пожила на свете. Очень мало. С чего она вообще взяла, что это хорошая идея — бежать вслед за преждевременной смертью и размахивать руками? Ведь всегда есть шанс, что она тебя заметит. Тогда что? — Эй! — Холле клацнула зубами. По шее Лин побежали мурашки. Она им обрадовалась. По мёртвым мурашки не бегали. И по големам тоже. — Я — Лин, — выдавила из себя Лин, краем глаза увидела, как вокруг неё приземляются остальные всадники и добавила. — Из рода Водяного Оленя. Ну просто красота. — Эй, Финн, тут твоя рифма! — смеётся Холле. — А мы ведь не любим рифмы, да? Финн — в отражающем неоновые огни панцире, с немного хмельной головой — упал с коня. Звук был такой, словно груду костей свалили в мусорный бак. Лин покачала головой, наблюдая за тем, как вся королевская рать поднимает Финна Маккула из лужи. Рать его, фении, походила на крошечных эльфов Санты, если бы те не подтачивали зубы и не следили за своим внешним видом. Говорят, Финн Маккул так могуч, что оторвал как-то кусок от центрального острова и запулил им куда-то в сторону северного берега, да промахнулся. С тех пор одиноко стоит в заливе скала: на ней любят оставлять свои шкуры селки. Она далеко от берега, и украсть их оттуда довольно сложно. Но сейчас Маккул смог только пробормотать что-то о том, что «тёзки — это лишние слёзки», и упасть лицом в шикарную гриву своего коня. Лин никогда не задумывалась о том, что Дикой Охоте нужны водительские права. До этого вот самого момента. К тому же среди кучки животных стоял самый настоящий мотоцикл. С коляской. Чем не скакун? Лин вдруг представила, как крутит педали своего старого велосипеда там, в вышине, среди всадников Дикой Охоты, и те уверяют её, что экологически безопасный транспорт только порадует стражей порядка. Или ещё лучше — превращается в водяную олешку с длиннющими клыками и пытается поспеть за ними коротенькими прыжками. И попыталась сдержать смех. У неё не вышло. — Припадошная! — возвестила Фрау Холле и подхватила её смех, сделала его более значимым и преподнесла остальным не как досадное недоразумение, а как драгоценность. — Припадошная невеста! Мужчина на мотоцикле фыркнул. А Лин удивилась — она и забыла, что стоит в их кругу вся в белом, с белым лицом и красными губами, и тяжёлыми медными браслетами на запястьях. Как экспонат из музея, ориентальный отдел, украденные из далёкой страны драгоценности, неправильно определённая культурная принадлежность — полный набор. — А ну всем стоять! — гаркнула одноглазая женщина из задних рядов. Через плечо её была перекинута толстая седая коса. Раньше она вела Дикую Охоту вперёд. Раньше каждый из них вёл её вперёд, а потом времена изменились. Дороги вели ныне не только вперёд, но и назад, а иногда и в совершенно неведомые дали. Её называли Одди, и Лин никак не могла вспомнить, почему. Может, её полное имя — Одд, как у того мальчика из книг, который видел мёртвых? Может, родители назвали её Одетт. Может, она попросту странная. Дикая Охота замерла. Даже у всадников просыпается иногда полузабытое уважение к старшим. А потом Одди произнесла: — Думала, Аравн обронил свой смех, но даже моё всевидящее око его не видит. И Холле подхватила: — Он его в Гудзоне утопил. У Аравна в седельной сумке — гранаты. Наверное, начитался легенд о той дыре в Массачусетсе, которую все упорно зовут Тартаром. И ведь никак не докажешь обратное: те, кто туда уходят, больше не возвращаются. Говорят, был какой-то певец, который вернулся, но разве отыщешь его и его гитару, когда на свете столько дешёвых баров со вечерами открытого микрофона, а после подземного царства только и хочется, что топиться в алкоголе и бренчать о потерянной любви. Финн Маккул говорит, это был его сын. Потопал за девицей в ад — истинный сын своего отца. И вернулся живым — истинный сын своей матери. На вкус гранаты Аравна — как вино. Лин съела один, потом второй — уже когда ветер засвистел в ушах. Потом третий, когда Холле закричала на весь бар — и когда они очутились в баре? — Ты ведь знаешь, что нельзя есть чужие гранаты! Тем более невесте! Лин это знала. Ей снилось однажды, что она встретила Персефону на одном из сеансов терапии, и та говорила, что глупо обвинять во всём безобидные гранаты. Все вдруг стали на них нападать: даже учёные, выяснившие, что чудеса проявились в реальности после одного крупного урожая гранатов. Их везли отовсюду, дешёвые и пьянящие, и стоило только проглотить одно зёрнышко, как мир наполнялся феями, и зомби, и каппами, и Дикой Охотой, и богами, которые не успели спрятаться и теперь вынуждены платить религиозные налоги. Глупый сон. В реальности всё было гораздо запутаннее. Или всё-таки проще? Херн — тот, у которого на красном мотоциклетном шлеме торчали оленьи рога — думал, что он бог. Но налогов не платил, потому что никто не мог этого доказать. Никто не видел его поклонников, но вот он, существует, надирается в хлам в одном из баров Сити. Горланит песни на неизвестном языке. Проигрывается в карты. Может, и вправду лучше бы налоги платил. Лин уже позабыла, торопится ли куда-то, есть ли у неё жизнь за пределами этого бара. Ждёт ли её кто-то. Вкус граната на губах говорил ей, что ждать её будут отныне везде, куда бы она ни пошла. В этот момент Лин была готова сыграть в гляделки с самой космической черепахой — и обязательно выиграть. Дикая Охота замолчала, когда в баре появилась женщина в жёлтом платье и абсолютно не подходящих к нему сапогах. Лин опустила взгляд и чуть не заплакала от восторга: на сапогах бряцали шпоры. Она пожалела, что её ковбойская шляпа и пластиковый значок шерифа остались дома. Но с нарядом невесты они бы, наверное, не очень сочетались. Незнакомка лавировала между всадниками, словно когда-то работала здесь официанткой, а потом забралась на барную стойку прямо напротив Лин. — Эва! — гаркнула Одди, и вверх поднялись кружки и взвивились приветственные крики. Пальцы Аравна на её пульсе и браслеты, — единственное, что не давало Лин подскочить на месте и ринуться прочь. Эва окинула её взглядом, и Лин показалось, что она падает в бездну. Лучше уж космическая черепаха, чем... а кто она вообще? — Сколько раз я вам говорила о езде пьяными, — проговорила Эва Моралес, которая однажды сопровождала всю Дикую Охоту на полицейском мотоцикле, а в свободное время занималась игрой на трубе и красила тёмные волосы Холле в рыжий цвет. — Так мы ещё не в сёдлах, — отозвался Финн и опрокинул в себя ещё кружку. Лин вдруг замутило. Разве она пила? Разве ела что-то, кроме гранатов? — Где вы её откопали? — спросила Эва, заметив, как Лин зеленеет. — Мне вам ещё и похищение впаять? — Она сама за нами увязалась! — возразила Холле. — Мы её не тянули. Лицо Эвы вдруг оказалось совсем близко от лица Лин, и последняя замерла. От Эвы пахло чем-то солнечным и далёким. От солнца вампирам одни проблемы, подумала Лин, и вспомнила, как обгорела чуть ли не до углей, когда уснула на Ярком Пляже в июне. — От неё несёт гранатами, — Эва развернулась, и Лин чуть не ринулась следом за её летним запахом. — Аравн, опять? Тот беспомощно пожал плечами. — Люди любят гранаты. Лин вдруг ощетинилась и показала клыки. — И не только люди, — нашёлся Аравн. — Она что же... из ваших? — Эва повела плечом, и воздушная жёлтая тесёмка упала с него. Лин позавидовала этой тесёмке — у неё самой платье было липким и неудобным, хотя с виду и не скажешь. — Из своих собственных, — ответила Одди и прервала поднявшийся вокруг вой. — Она сделала Выбор, знаешь ли. Потому и сидит сейчас здесь, а не выходит замуж за того, кого выбрала не сама. — Дважды, — добавила Лин и икнула. — Дважды? Толстые брови Моралес поползли вверх, и Лин захотелось их погладить — так сильно они были похожи на мохнатых ядовитых гусениц. Для вампиров — безвредных. — Так, — Эва потянулась вниз, и Лин засмотрелась на закрывшие её лицо водопады волос. Чёрные, словно ночь растворили в реке и заставили спрыгнуть со стенок Большого каньона. Их тоже немедленно захотелось потрогать. Так Лин и сделала. — Что за...? — Эва встрепенулась и чуть не сбила Лин с ног, но вовремя схватила её поперёк одного из браслетов. — Тебе, похоже, больше не наливать. Лин кивнула так усердно, что ударилась подбородком о собственные ключицы и прикусила язык. Это немного отрезвило. — Осторожней с ней, Моралес! — закричал ей в спину Финн, — Укусит, так придётся сажать в тюрьму! — Или жениться! — добавила Одди, и бар снова заулюлюкал и заходил ходуном. Эва покачала головой и потащила Лин к ближайшему мотоциклу. Аравн всегда оставлял ключи в коляске. Невеста свернулась там калачиком и засопела. — Что ж, значит, ко мне, — пробормотала Эва себе под нос. Если бы кто-то сказал ей, что её вечер закончится тем, что она будет бегать по городу в сапогах из театрального реквизита, а потом отвезёт домой чужую невесту, Эва бы рассмеялась. В её жизни происходило порядочно самых безумных вещей, но такого она всё равно никак не могла ожидать. Лин проснулась, когда двигатель заткнулся, и шпоры Эвы бряцнули, когда она спрыгнула на подъездную дорожку. Так всегда бывает, когда засыпаешь в движущемся транспорте и привыкаешь к шороху колёс по асфальту. — Мы уже приехали? — как-то сломленно и по-детски спросила Лин. — Пожалуй, — Эва подала ей руку, но невеста хлопнула по ней своими браслетами. — Не хочу замуж. Эва вздохнула. — Прекрасно тебя понимаю, но давай ты всё-таки скажешь мне хотя бы своё имя. — Лин, — отрапортовала Лин. — Из рода Водяного Оленя. Эва выругалась. Конечно, девушка, обещанная семье одного из самых страшных хищников в Сити, просто должна была попасться ей на глаза. Конечно, она не могла пройти мимо и оставить её на милость Дикой Охоты. Конечно, она должна была быть красивой, словно сошедшая с ночного неба луна. — Вставай, Лин из рода Водяного Оленя. Нужно привести тебя в порядок. Лин пошевелилась и стукнулась коленкой о мотоциклетную коляску. — Я словно выпила пинту крови, — заявила вдруг она, и закусила губу одним из клыков. — А ведь у меня значок трезвости. — Нельзя брать ничего, что предлагает тебе Дикая Охота. Особенно гранаты. — Да-да. Я ведь невеста. Эва подала руку ещё раз, и Лин за неё схватилась. — Я хоть красивая невеста? — жалобно спросила она, пытаясь поймать чужой взгляд. — Самая, — честно ответила Эва. — А теперь давай потопаем твоими красивыми ножками по кирпичной дорожке вооон туда. Она мотнула головой в сторону фанерного домика, который выдали ей при переводе. Разразись в Сити ураган, и его унесло бы первым, но Эва была не против. Окажись она в этот момент внутри, её могло бы выбросить в другой стране, куда более яркой и интересной. Или убить. И то, и то было приключением. А Эва хотела только одного — стать героем в своей собственной истории. Потому и отправилась на север. В том маленьком городке, где она оказалась волею судеб, жить было неплохо, но там офицер Эва Моралес была обречена оставаться на фоне и исполнять второстепенную роль в чужих историях. Переехав, она вздохнула с облегчением, и отдалась работе: в Сити её было немало. Но когда она столкнулась на его улицах с Итаном Окделлом, в чьей истории когда-то и выполняла второстепенную роль... Скажем так, это был не самый лучший день в её новой жизни. С тех пор она, конечно, поняла, что Сити слишком большой, чтобы как-то ограничивать её. Да и сотрудничество с Окделлом приносило свои плоды. Но всё же. Всё же. — Ты тоже, — хихикнула Лин. — Мне даже захотелось тебя укусить. А я ведь никого и никогда не кусала! Совсем! — Вот и молодец, — отозвалась Лин. Проклятые сапоги продолжали бряцать, и с каждым шагом Лин радостно кричала «Хийяяя!», словно заправская фанатка вестернов. Эва подумала, что нужно будет повременить с возвратов сапог: ей одолжила их Бэт Кроуфорд, когда прямо во время спектакля в театре Уильяма Монтгомери появился гигантский крокодил. Он (Или она? В той суматохе сложно было понять) проломил сцену и чуть не утащил вслед за собой Джоан Дэйвис, исполнявшую свой трогательный монолог. «Дом с привидениями» имел оглушительный успех в определённых кругах. Видимо, у крокодилов тоже. Эва Моралес, которая пришла на спектакль в качестве представителя местного участка, как была — в платье и на шпильках — понеслась следом за непрошеной гостьей. Бэт кинула ей ковбойские сапоги, — первое, что попалось под руку — но Эва не спорила. В них бежать было куда удобнее, чем в её новых туфлях. Джоан удалось спасти: она зацепилась за декорации к мюзиклу «В лес», за белоснежную корову с чёрной звездой во лбу, и Эве пришлось успокаивать её, пока не приехала подмога. Крокодилица вернулась под землю. День был спасён. А театру Билливёрса снова требовался капитальный ремонт. Эва скинула Лин на диван. Она пыталась вспомнить, что вообще делать с пьяными людьми. Потом поняла, что на руках у неё пьяный вампир, и потому все известные ей примочки вряд ди будут полезны. Нужно было как-то связаться с её семьёй... и вернуть, пока в городе не вспыхнула вампирская война. Эва взяла в руки телефон и вздохнула. Что ж, она сама хотела стать героем собственной истории... и город не в первый раз давал ей такую возможность. Как настоящий герой, Эва набрала номер. Потому что она не была из тех гордых и непрошибаемых типажей, которые не могли вовремя попросить помощи. *** Итан Окделл поздоровался с мистером Няо — он виделся с ним всякий раз, когда в это районе случалась беда. Узнавал он о беде посредством телефонного звонка. Номер своего мобильника Окделл никогда не называл просто так, без особой на то причины, потому удивительно, сколько народу знали его наизусть. Дом номер двадцать девять (по той улице, поворот на которую вы всё равно пропустите, несмотря на то, что она находится всего в квартале от Моста) стоял на тёмной улице. Тёмной не из-за небоскрёбов, которые в этой части города были, своего рода, маяками, и не из-за раскидистых деревьев, а потому, что между двумя домами здесь могли проехать бок о бок, разве что, два велосипедиста. Три, если использовать обе тротуарные дорожки. Из окон домов на одной стороне широкой дороги, на которую выходили двери, можно было разглядеть, что происходило в домах напротив. Вот только у хозяев последних была привычка задёргивать шторы и выключать свет. Причём делали они это в самый интересный момент. Если бы житель дома номер двадцать три по этой тёмной улице в квартале от Моста вздумал понаблюдать за соседом напротив, скажем, в полночь, он бы очень удивился. Ровно в 12:02 каждую ночь шторы в том доме плотно задёргивались, и хозяин её сбрасывал надоевшую за день шкуру. Сложно было притворяться человеком, а ещё сложнее — банковским служащим, — когда на самом деле хотелось превратить всех ругающихся клиентов в камень. И ещё сложнее было сдерживать позывы на очередное “ку-ка-ре-ку”, хотя туалеты на верхних этажах очень помогали: там можно было дать волю чувствам. И так со множеством других апартаментов. Дома на перекрёстке снимала парочка големов. В квартире над ликёроводочным жил один из множества Безымянных Богов. В доме у «Севен-Элевен» — беглый принц, который прятал под плащом и иногда в больничной перевязи левую руку. Никакой руки там, естественно, не было. Было белое крыло, совсем бесполезное, но обеспечившее бы владельцу кучу неудобных вопросов. И у всех у них был номер Итана Окделла. Всякое могло случиться в Сити. И случалось гораздо чаще, чем можно было на то рассчитывать. Мистер Няо пробормотал недовольное приветствие и посмотрел на часы. Рань несусветная, в такую обычные люди спешили на работу, а этот — ну в самом деле, кто вообще ходит в пальто, что за непрактичность? — заявился в его жилой квартал, который он охранял с рьяностью сторожевого пса. Ещё бы, ведь платили ему довольно неплохо. — Дэл, неужели не узнал старого знакомого? Няо оторвался от газеты и прищурился. В голове у него всё ещё пыталась осесть совершенно ненужная информация об инопланетной тройне. — Водопроводчик? Человек в белом фыркнул и улыбнулся. Практически просиял. Никто так не улыбается в семь утра. — Это было бы забавно. — Ничего забавного. В двадцать-первом опять прорвало трубу. — У Скарди? Мистер Няо отложил газету. — Точно не водопроводчик? Молодой мужчина чуть наклонил голову, словно раздумывая. — Могу заглянуть чуть позже, если к тому моменту всё ещё буду нужен. — Будь добр, Окделл, — буркнул Няо и вернулся к чтению газеты. Пальто прошуршало по шлагбауму — очевидно, дверь, которую Няо готовился распахнуть, мужчину чем-то не устроила. Ровно через четыре минуты и четыре секунды Дэл Няо снова отложил газету и чертыхнулся. И как только не узнал этого безумца сразу? Только у него была эта дурацкая привычка не снимать тёмных очков даже в пасмурную погоду, перемахивать через шлагбауму и ходить в самой не предназначенной для Сити одежде. И ведь это не впервые: мозг Няо словно выключал рубильник узнавания каждый раз, когда мальчишка заглядывал в «Волчий угол», один из самых благополучных районов по ту сторону Моста. А ведь такое случалось довольно часто. Окделл походил на чёрную дыру в Мироздании. Вроде бы такой заметный, а в то же время — почти неуловимый. Интересно, на остальных он действует похожим образом, или это просто Дэлу Няо так ужасно не повезло? Водопроводчик, ха. Этот парнишка заглядывает к Скарди чуть ли не каждую неделю — уж явно не для того, чтобы на трубы глянуть. Часы пробили восемь. Захлопали автомобильные дверки. Мистер Няо отложил газету и налепил на лицо служебную улыбку. Люди начали просыпаться и выезжать на работу. Провожать их добрым словом и улыбкой — тоже работа. И нажимать на кнопку, чтобы шлагбаум поднялся, словно волшебная радуга, и позволил выехать почти в другую страну — благоустроенные районы довольно сильно отличались от серых нецентральных улиц Сити. Давай же, Дэл, во все сто ватт и на полной громкости. Вскоре к шлагбауму подошёл тот, из-за которых Няо и получал деньги: бездомный, пьяный и наверняка прячущий в карманах несколько ножей. Дэл нащупал под столом приготовленную на такой случай служебную дубинку и улыбнулся. Улыбка порой — лучшее оружие. — Доброе утро, — Няо помахал проезжающему мимо мистеру Суону, сделав вид, что на самом деле даже не замечает пьянчугу. Тот выглядел так, словно его совсем недавно выловили из залива, и он едва успел обсохнуть, как тут же решил чем-нибудь поживиться в райончике побогаче. — Доброе, — буркнул бездомный. Наверняка, бездомный. Конечно, из-за нынешней моды никогда не поймёшь, с кем имеешь дело: с миллионером или бомжом, но у Няо было чутьё. — Слушайте, я знаю, что вы меня совсем не хотите тут видеть... Няо фыркнул. — Но я просто жду друга. — Все вы просто ждёте друга... Учти, у меня есть дубинка. — Боюсь, против меня вам не поможет никакая дубинка... — пробормотал незнакомец. Няо почувствовал, как по позвоночнику бегут мурашки. Он был уверен, что дубинка поможет ему — по той простой причине, что она была электрической. Но этот малый звучал слишком уж уверенно. — И что за друг? — Боюсь, вы могли уже позабыть его. Итан Окделл. Няо хорошенько покопался в памяти и не нашёл там никого с похожим именем. Бездомный, похоже, заметил выражение его лица, и тяжко вздохнул. И отодвинулся поближе к знаку при въезде в «Волчий угол». — Кому рассказать, что меня не пустили в место с таким названием... — он покачал головой, и Няо подумал, что у него странный акцент, похожий одновременно на ирландский и на шотландский. Простые смертные не должны были его понимать. К шлагбауму подъехала служебная машина семьи Ли, и Няо подскочил на месте и поклонился. Он так разволновался, что не заметил, как вероятный бездомный проскочил через забор и скрылся в кустах. *** — Все вампиры такие? — спросила Эва, которая, наконец, переоделась в удобные штаны и теперь заваривала кофе. Ночь накрыла её маленький домик, и его ещё не развалили все силы мафиозных кланов Сити, потому она немного волновалась. — Какие? — прохрипела Лин с дивана. Она пролежала там несколько часов, но даже не встала, чтобы потянуться, когда, наконец, проснулась. Эва впервые видела спящего вампира. Честно говоря, она ничем не отличалась от какого-нибудь студента, уснувшего за записью очередной серии «Звёздного пути». «Трогательные»,— подумала Эва, увидев на щеке Лин след от подлокотника. — Проблемные. — Да что ты, только я, конечно. Моралес думала, что Лин ничего не вспомнит и заголосит о том, что её похитили, и «да знаете, кто отец моего жениха», и «лучше бы вам начать убегать». Но Лин проснулась спокойно и так же спокойно наблюдала за тем, как Эва ходит по кухне и делает бутерброды. Ни слова не сказала, пока Эва сама к ней не обратилась. — А все люди такие? Что ж, двое могут играть в эту игру. — Какие? — спросила Эва и откусила от бутерброда. Победить ночной жор ей всё ещё никак не удавалось. Лин помолчала секунду, а потом выдала: — Трогательные? Эва поперхнулась. Она что же, мысли читает? Совсем, как по телику? Лин подскочила по ней и постучала по спине. — Беру свои слова назад. Неосторожные. Это больше походило на правду. Отвозить домой вампирскую невесту было крайне неосторожно. Посылать Итана в логово разозлённых родителей — тоже. Но кого она ещё могла об этом попросить, в самом деле? Заявись она туда с Лин на закорках, можно было распрощаться не только с полицейским значком. А Моралес был дорог её значок. — Только я, — ответила Эва, прокашлявшись, и улыбнулась. Лин закатила глаза. Она оставила почти весь свой макияж на моралевском диване, но Эве было всё равно. Этот диван повидал и не такое. — Почему ты меня домой не отвезла? — Лин вскочила на кухонную стойку, и Эва даже не стала ругаться. Щёлкнула кофеварка. — Мне там не нравится, — её новая знакомая поёжилась. — Никогда не нравилось. Там, у завода... Эва пыталась забыть то, что видела там, каждый божий день. Она даже вернулась в церковь — по своей воле. Бабулита была бы очень довольна. — Впрочем, не буду омрачать этот светлый день. — Этот день никогда не был светлым, — горько усмехнулась Лин. — Мне правда жаль, — сказала Эва, и Лин увидела в её глазах то, чего никогда не видела в глазах своих собеседников — понимание. Может, этой девице никогда и не приходилось стоять перед своими предками и говорить «нет», но она точно знала, каково это. Говорить «нет» всегда трудно. Лин посмотрела вниз. Ей казалось, что из ковра, как из тумана, поднимались остовы полуразрушенного завода. — А что ты там... То есть, вроде бы, туда путь всем закрыт, частные владения, даже мальчишки не полазают при желании... — Я полицейская, — девушка затеребила край своей серой футболки. — Сейчас по мне, конечно, не скажешь. Но это так. Лин пробормотала себе под нос услышанное когда-то в детстве «Наша служба и опасна и трудна». Слова чужого языка тяжёлым камнем маячили где-то в основании языка, но Лин сдерживала их. Полицейская улыбнулась. — Именно так. И опасна, и трудна. — Там дальше ещё «и на первый взгляд как будто не видна», — добавила Лин, подходя поближе. — А вот это, — Эва обхватила себя руками — ей почему-то стало ужасно холодно. Вроде бы, что-то там говорили про вампиров и могильный холод? Вот только Лин на ощупь была очень даже тёплой. — Только половина правды. Лин вопросительно подняла брови. — Работа некоторых полицейских бросается в лицо из любого радио и экрана. А иногда достаточно просто зайти в районы выше, за парком. Там... Лин вспомнила, как троюродному племяннику её неслучившегося мужа сломали руку на одном из протестов. И решила сменить тему. Или типа того. — В детстве я хотела стать стражницей порядка. — Правда? — Зачем же мне врать в день своей свадьбы? — Лин улыбнулась, и Эва снова вспомнила, что перед ней сидит хищник. Наверное. У вампиров нынче были странные порядки. Они больше походили на стаи семей прямиком из какой-нибудь засидевшейся в эфире мыльной оперы. — У меня был значок. Пластиковый, конечно. И я представляла, что буду скакать по прериям и наказывать злодеев. Улыбка Лин сделалась мечтательной, и Эва чертыхнулась про себя. А потом помянула парочку святых. На всякий случай. Креститься в присутствии вампира казалось не самой лучшей затеей. — Не самая плохая мечта. — Для вампира? Лин склонила голову, словно сова. — Для кого бы то ни было. Между ними повисло уютное молчание. Эва отпила кофе и подумала, что соскучилась по уюту. А потом подумала о том, во что превратилась её жизнь, раз уют ей помогла создать вампирская сбежавшая невеста. И бутерброды на ночь. Вернее, уже почти под утро? Где-то за высотками алел восток, и Эва неуверенно покосилась на Лин. Та как раз стянула со стола бутерброд и откусила кусочек, потому следующую фразу промямлила с полным ртом. — Фто? Эва кивнула в сторону солнца, и Лин приподняла брови. — Бефпокоифся? Она сделала могучее глотательное движение и продолжила уже более понятно: — Не у всех вампиров аллергия на солнечные лучи, знаешь ли. Это расизм. Пришло время Эвы приподнимать брови. — Я бы сказала, что это недостаток полицейского обучения, но в самом деле... — С учётом всего того, что происходит в наших районах, — заметила Лин. — Давно бы уже выучили все наши привычки. — Ни один из оперативников не вернулся, чтобы поведать о вас миру, — протянула Эва, делая ещё глоток. — О, ты про тех странных офицеров, которые на рыбу были похожи? Причём оба? Бессмертием гораздо легче соблазнить, когда перед глазами маячат настоящие примеры. Моралес выругалась, на этот раз вслух. Нужно будет сообщить об этом в участок... наверное. Доказательств у неё особых не было — только вампирские слова. Их вес в участках Сити был не то чтобы большим. — А вы в самом деле бессмертны? Лин подняла на неё взгляд — глаза её блеснули на мгновение золотом, и Эва инстинктивно подалась назад — и доела бутерброд в два больших укуса. — Никто по-настоящему не бессмертен, — ответила она после того, как облизала пальцы. — А ещё есть? Я почему-то жутко голодная. Эва кивнула и подошла к холодильнику. Внутри ютилось несколько помидоров — много позже она узнает, что Лин их обожает — одинокий кусочек сыра и пакет молока. Хорошо, что чеснок закончился. Или предполагать об аллергии и на него — тоже слишком невежливо? Телефон Эвы зазвонил, когда они доедали хлеб с остатками сыра, разогретого в микроволновке, и обсуждали общества трезвенников. Эва слушала Итана с открытым ртом, изредка добавляя "Правда?" и "Ого", а потом повернулась к своей новой знакомой и сообщила: — Похоже, твои родственники не съедят меня сегодня. Или даже вообще не съедят. Твой жених... или женихи, я не очень поняла, на заднем плане что-то говорили про две свадьбы? В общем, твой жених тоже сбежал.