Дженни говорит

В утро после того, как он перестал быть историей, Итан проснулся ужасно поздно и тут же почувствовал, что не может встать. Все кости ломило, будто на нём всю ночь прыгали домовые, голова гудела так, словно он пытался перепить Мортимера Тэттера. Итан засмеялся — громко и почти безумно, как могут смеяться только те, кто получил то, чего так долго хотел. Пол под его ступнями был холодным. Пузатый бок закипающего чайника — горячим. Ветер из форточки заставил Итана поёжиться и вернуться в комнату за первой попавшейся рубашкой. Он копался в шкафу, хватаясь за такие разные на ощупь ткани, заметил полотенца и вспомнил о душе. Вода ударила его меж лопаток, и он закричал. А потом засмеялся снова. Горячей воды, конечно, не было. Он вывалился из ванной, стуча зубами, завернулся в плед, напялил носки — новые, ещё даже не распакованные, купленные по инерции, потому что на них были вышиты единороги, а на ценнике была неплохая скидка. От горячего чая зубы заныли ещё сильнее, но голова чуть прояснилась. На выходе из кухни он наступил на что-то острое — и заорал от неожиданности. Оказалось — кусочек пластика, отвалившийся от вешалки для кухонных полотенец. Итан смотрел на её грубый оторванный край, на белую сияющую поверхность, и продолжил тонуть в собственном хохоте. Он стал настоящим мальчиком! Из плоти и крови, который снова чувствовал и мог больше не слушать. Он получил всё, чего так долго хотел. Хотел ведь? — Ты ничего им не должен, — сказала ему Дженни, злодей собственной истории. Может, и его тоже? «Да, но», — рвалось из Итана. — «Но почему я чувствую себя виноватым?» В его голове впервые за долгое время было пусто. Не так пусто, как когда мысли текут на фоне грязной рекой, и не так пусто, как когда пытаешься найти нужный ответ, а он ускользает от тебя. Нет. В голове Итана было так пусто, словно его лишили самого себя. Он вышел в город, который тут же оглушил его своим обычным шумом, а не шепчущимися в тенях секретами. Всё вокруг было невыносимым: отражающийся в стенах небоскрёбов свет, слепящий глаза, измученные лица жителей, клаксоны и крики. Призраки утихомирились. Крокодилы в канализации превратились в городские легенды. В домах «Волчьего угла» больше не жили фениксы, вампиры и драконы. В пабе «Трещина в стекле» больше не выпивали на брудершафт вервольф и человек, убедивший себя в том, что был подменышем. Всё было под контролем. Итан заходил в знакомые места и виделся со знакомыми людьми, которые не узнавали его. Или делали вид, что узнают. Или очень старались вспомнить, но после качали головами и извинялись. В кинотеатрах не шла ретроспектива фильмов с Дженни Белли. Дримлэнд работал: «Кракен» скрипел щупальцами, попкорн и сладкая вата лились двумя параллельными реками. Квартира № 40 в доме 18 по Вэст-сайду сдавалась в наём. Итан бродил по городу и не узнавал его. Смотрел в витрины и не узнавал себя. Поднимал взгляд в небо, ища Дикую Охоту, но находил только сверкающие вывески и названия кафешек и магазинов. Ему наступали на ногу и не извинялись. Его чуть не сбили велосипедом. Он впервые за много лет получил столько синяков, что впору бы радоваться — но Итан не чувствовал ничего, кроме раздражения. И пустоты. Он выудил из кармана своего белого плаща телефон и позвонил домой. Но никто его не узнал. Ни Эва, ни миссис Нод, ни братья Лавре. Элизабет Рихель, та самая, с которой они вместе слушали сказки про ёжика, отсыпалась после выпускного и сонно пробормотала в трубку, что Итан ошибся номером. Он перезвонил, но больше она не ответила. Эвермор Купер заявил, чтобы Итан передавал своему дружку Брайану, что это глупая шутка. И тогда Итан позвонил Лавре. Гудки эхом отдавались в пустоте итановской головы. Снова и снова. Где-то далеко, на мосту в вампирском городе Льюис, забытый телефон разразился мелодией из недавнего супергеройского фильма и спугнул несколько присевших отдохнуть летучих мышей. Ноги сами принесли Итана обратно к Дженни Белли, Ткачихе с руками его тёти, голосом кинозвезды и глазами древней феи. Он не должен был её находить, но нашёл. Итан Окделл был очень настойчив. И умел прислушиваться к путям, по которым уже ходил. — Верни мне их. Его голос прозвучал как выстрел сценического ружья. Как внезапное явление бога из машины в финальном акте пьесы в амфитеатре. Меж веток деревьев даже лился солнечный свет вперемешку с дождём. Дженни зашелестела кронами Центрального Парка. — Я не могу, — ответила она. Потому что это было само собой разумеющимся. — Твоя история закончилось. Ты сделал всё, что должен был. Теперь история продолжится и станет Сити. Как и должно быть. — Нет, — прошипел он так, словно вымаливал о последнем шансе. — Ты не понимаешь... И Дженни вряд ли понимала. И никто бы не понял — даже те, кто остался в Мэпллэйре. Потому что никто из них не оставался наедине с самим собой, чтобы с ужасом обнаружить внутри лишь пустоту. Но Дженни была уверена в себе. Её паутина, хрупкое равновесие её города — вот всё, что она знала наверняка. И потому она сказала: — Я понимаю. Но Итан не хотел её слушать.... Или совсем наоборот. Итан Окделл больше не был серым неуязвимым мальчиком, но кое-что у него получалось лучше многих. И он улыбнулся — так, как не улыбался никогда в своей жизни. Широко и неприятно, обнажив клыки. И услышал заключённый в паутину город. Сотни жизней, о которых знал больше, чем ему бы хотелось — лент, которые всё ещё тянулись, лент, которые оборвались. А на поверхности, совсем близко — тонкую нить самой Ткачихи, которая так и оставила её в узоре собственного города. Итану осталось только прислушаться и протянуть руку.