Аминь

      Когда приходит Брок, на улице темнеет и Солдату хочется спать. Стив предлагает расстелить ему постель, но Солдат не соглашается — не думает, что сможет заснуть. Обычно к этому времени он валится с ног, едва соображает и мечтает только улечься на сено без ноющих от пинков рёбер, дыша носом, не забитым собственной кровью. Сегодня же единственная его работа заключалась в перекладывании вещей в кладовке, но блуждание по лабиринту собственной памяти утомляет не меньше. Медленно моргая, он наблюдает, как Стив готовит Броку ужин, затем, такой же сонный, идёт приветствовать Рамлоу, обнимает, тычется лицом в шею, ловит чужие запахи, не находит среди них других омег, и вскинувшееся было чудовище затихает. Брок целует Солдата в щёку, колет щетиной, улыбается и отпускает.       Солдат почти не участвует в разговоре, но внимательно слушает, как Стив расспрашивает Брока о прошедшем дне.       — Я узнал, — говорит Рамлоу, усаживаясь за стол перед большой тарелкой, над которой поднимается густой пар. Лицо альфы за его колышущейся завесой кажется призрачным. — Дёргать Максимиллиана нет нужды. Отмену предписания в обход вопросов может подписать и кто-то рангом пониже в присутствии мага на государственной службе. Знаешь таких, Стив?       — Возможно, — задумчиво отзывается тот. Солдату передаётся часть его напряжения, и он ёрзает на стуле, переводя взгляд с одного альфы на другого.       — Что думаешь про судью Картер?       Стив вздыхает, гасит огонь, ставит перед Солдатом высокую кружку с чем-то горячим и красным. Солдат вдыхает сладковатый и резкий запах цитрусов, корицы и специй, обхватывает кружку рукой, но отпить не решается.       — Это глинтвейн, Баки, — поясняет Роджерс, наблюдая за ним. — Он согреет и поможет заснуть крепче. Пей, не бойся.       Слов про крепкий сон достаточно. Солдат пьёт мелкими глотками, облизывает губы, смакуя вкус, размеренно дышит над кружкой. Он совсем не уверен, что каменные стены задержат красные сны. Он надеется, что альфы не передумают насчёт кровати, а ещё… Что они лягут рядом с ним.       — Так что ты думаешь? — говорит Брок. Его колючий взгляд впивается в лицо Стива, словно ищет подвох. Солдат отвлекается от глинтвейна, смотрит на альф по очереди. Он чует какую-то недомолвку, но не может понять, в чём дело. Ему не нравится взгляд Брока — испытующий, пронзительный. Недобрый.       — У нас нет выбора, Брок. — Стив вздыхает снова, трёт глаза рукой, смотрит на Рамлоу с ответной пристальностью. Смотрит решительно.       — Судья Картер поможет мне… избежать вопросов? — осторожно спрашивает Солдат. Он знает, что пока недостаточно силён, для того чтобы отвечать на расспросы незнакомца обо всём, что с ним произошло. Он не уверен даже, что сможет рассказать всё это своим альфам. До тех пор, покуда красные сны прячутся у него в голове, они почти не опасны. Они пугают, вырываются криками, оставляют следы — боль и дрожь в ногах, безусловно, но, кажется Солдату, стоит только дать им плоть, облечь в слова — и они начнут разрушать действительность, хрупкую реальность, за которую ему, впервые за долгие годы, хочется держаться.       — Её зовут Пегги, — Стив улыбается, глядя, как быстро убывает глинтвейн в его кружке. — Она живёт неподалёку, мы даже сможем дойти пешком, если ты захочешь. Пегги подпишет отмену свидетельства о твоей смерти, Бак. Но для этого придётся подтвердить твою личность. Доказать, что ты — это ты, и мы на самом деле похоронили не того.       Солдат хмурится. Он не представляет, как это можно сделать — даже он сам не может с уверенностью сказать, кто он такой или кем был до того, как попасть к Хозяину. Он не сможет сказать, что он и есть Джеймс Барнс, потому что от Барнса почти ничего не осталось.       — Ванда поможет тебе с этим, — мягко продолжает Стив. Он аккуратно кладёт руку на плечо Солдата, сжимает, чуть встряхивает. Солдат вспоминает женщину, голос которой звучит в голове, вспоминает, что прячется под её красивым лицом, и невольно сжимается от страха. Альфа чувствует это. Он садится ближе, ненавязчиво кладёт горячую руку на талию Солдата, задевает пальцами рёбра, целует в щёку, коротко трётся носом. Солдат прикрывает глаза, едва заметно подаваясь навстречу прикосновениям. Наверное, будь Ванда по-настоящему опасна, Стив не подпустил бы её к нему. Если Роджерс хочет попросить её о помощи, значит, бояться нечего.       — Я не знаю, — тихо говорит Солдат, глядя себе под ноги, — смогу ли. Я — не он. Как я могу это подтвердить, если не уверен?.. Я боюсь. Не хочу, чтобы кто-то… видел. Всё, что случилось.       Он делает большой глоток глинтвейна, на мгновение прячется за кружкой, но и потом не поднимает глаз. Солдату кажется, что он никогда не научится общаться нормально.       — Ванде не нужны все твои воспоминания, — Брок протягивает руку, касается кончиками пальцев едва заметной паутинки свежего шрама на подбородке Солдата, вынуждает поднять голову. Жёлтые глаза альфы не колют, не пронзают насквозь — греют не хуже глинтвейна. Солдат не может не смотреть в ответ. — Только те, которые укажут на то, что Барнс — это ты. Что-то характерное, такое, что помнить и знать мог только он. Ты вспомнишь своё имя, детка, вспомнишь себя рано или поздно. Ничего страшного, что сейчас в голове у тебя каша. Люди говорят, что выхода нет только из гроба, но, знаешь, маги давным-давно попрали и эту истину, — Брок улыбается, и Солдат возвращает ему тень улыбки.       Где-то на краю сознания бьётся мысль о том, что и безымянный солдат может подняться из чужой могилы, чтобы вернуть себе имя — сплошная рана вместо лица, намертво впившееся в палец расплавленное железо — но Солдат устал бояться. На сегодня страха достаточно.       После глинтвейна веки тяжелеют. Солдат давит зевок и осторожно спрашивает, можно ли ему не спать в одиночестве. Он ни слова не говорит о мертвеце с его именем, но альфам этого и не нужно — наверняка запах страха въелся в его кожу так, что и на костях останется.       — Конечно, Бак, — тут же отзывается Стив, — всё, что захочешь.       Брок не говорит ничего. Он держит Солдата за руку, так, будто она сделана из стекла, раз за разом оглаживает шершавую кожу и мелкие шрамы, глубоко и размеренно дыша. Сейчас для Солдата это важнее всех других комплиментов и заверений — это убеждает, что он всё ещё желанен.       — Мне нужна ванна, — говорит он, не спеша отнимать ладонь у Брока. — Я думаю.       — Стив поможет тебе, — Брок в последний раз сжимает его пальцы и поднимается. — Я подготовлю постель.       Солдат не сразу понимает, что он имел в виду, а когда наконец осознаёт… Из груди вырывается жалкий сдавленный звук.       Он не может представить, не хочет даже думать о том, чтобы кто-то из альф увидел его обнажённым. Он не знает, как выглядел сержант до своей не-смерти, но уверен, что несравненно лучше, чем Солдат теперь. Он касается обрубка руки, чувствует, как дёргаются мышцы плеча, сжимает ладонью культю и дрожит — от страха показать это им. Солдату хочется почесать крест на спине, кажется, что кожа там снова вздыбилась волдырями, но ему хватает ума, чтобы распознать очередной красный сон. Он вспоминает и другие свои шрамы, свои нечёсаные длинные волосы, и его знобит сильнее. Солдат переводит затравленный взгляд на Стива. Раз ему можно хотеть, вероятно, он может попросить, чтобы его отпустили помыться одного — но не может издать ни звука.       — Бак? — Роджерс, вероятно, слышит, как стучат его зубы. Альфа обеспокоенно заглядывает ему в лицо, заправляет волосы за ухо, обнимает ладонями лицо.       — Я могу… — наконец каркает Солдат. — Я могу помыться сам?       Стив недоумённо моргает, не понимая, о чём он, и Солдат догадывается, что понял что-то не так.       — Да, конечно, можешь, — говорит альфа, будто это очень странный вопрос. — Я покажу тебе, что где лежит. Ты справишься сам? Уверен?       — У меня всегда получалось, — кивает Солдат, с облегчением вздохнув. Он сглупил. В этом нет ничего удивительного — Хозяин всегда говорил, что он бывает туповат. Ему не нужно раздеваться перед Стивом. Во всяком случае, сегодня.       Стив объясняет ему, что горячая вода течёт из крана, и что она есть всегда. «Ты уже видел водопровод раньше, Бак». Он кивает. Кажется, он помнит — в казарме был общий душ, где ему свистели вслед, а он скалился, чтоб не лезли. Но никто и не лез. Он носил метку Стива. Этот свист — всё, что другие могли себе позволить.       Стив показывает ему мыло — оно приятно пахнет травами, Солдат ещё долго стоит, прижавшись к нему носом, когда альфа уходит, — и шампунь, и даже, помедлив, ножницы. На мгновение Солдату кажется, что Стив тоже сомневается, стоит ли доверять ему острые предметы.       — Ты можешь подстричься… если захочешь, — поясняет альфа, наблюдая, как Солдат заворожённо перебирает пальцами в горячей воде. — Если что-то будет нужно — зови, я рядом.       Солдат благодарно кивает, тянется к Роджерсу, на минуту прижимается лбом к его плечу. Затем, стоит только двери за ним закрыться, до изнеможения обнюхивает мыло, пока не начинает свербеть в носу, и только потом начинает раздеваться.       Он всегда делал это в полумраке или почти полной темноте. За сарайчиком стояла большая железная бочка, которую накрывали крышкой, чтобы туда не попадали насекомые. Крышка появилась не сразу — её сделал Хозяин, когда поведение Солдата перестало приносить ему проблемы. Надо ли уточнять, что вода всегда была холодной? Иногда она была ледяной, но порой — чудовищно редко — Солдату разрешали помыться в бане. За ним всегда наблюдал кто-то из детей. Он не спрашивал, зачем. Он с удовольствием умывался в тепле и тщательно вычищал за собой помещение.       В бане было темно, и предрассветный полумрак также заботливо прикрывал увечье Солдата. В ванной комнате нового дома слишком светло. А ещё в ней есть зеркало.       Оно запотело, превратив исковерканную фигуру Солдата в расплывчатый, покосившийся на одну сторону силуэт, но он всё равно различает отсутствие руки, невольно прикрывает культю ладонью и бессильно отнимает в ту же минуту. Этого не спрятать, как ни пытайся.       Поддавшись порыву, Солдат протягивает дрожащую руку и обнажает в зеркале собственное лицо. Затем стирает ещё немного конденсата, открывая шею и плечи. Кажется, у семьи не было зеркал, только натёртые до блеска металлические предметы. Солдату, конечно, приближаться к ним не давали, полагая, что его отражение породит демона, который станет красть людские души. Он касается шеи, замечая, как подрагивают пальцы, отводит волосы, перебрасывая через плечо, закусывает от волнения губу… и натыкается на шрамы пальцами и взглядом одновременно. Из груди вырывается шумный выдох. Солдат вспоминает улыбку сержанта, но повторить не выходит — только неуклюже дёргаются уголки обветренных губ.       Он думает, что это единственные шрамы, которые он любит — два отчётливых, даже годы спустя, отпечатка зубов. Один чуть более бледный, другой посвежее. Метки. Привет от Баки Барнса, зримое доказательство того, что он всё-таки существовал. Солдат любовно оглаживает шрамы кончиками пальцев, не в силах отвести от них глаз. Вот оно — то, что может помочь вернуть безымянному солдату его настоящее имя, а сержанта поднять из чужой могилы. Метки. Тень далёкого прошлого. Солдат думает, что хочет рубашки с широким воротом — чтобы всегда иметь возможность взглянуть на них.       В воду он погружается осторожно. Сперва опускает ступни, затем ноги по колено, приоткрыв рот — горячая вода ощущается изумительно. Когда Солдат погружается в неё по пояс, не может сдержать удивлённого вскрика. Каким-то образом он не пугает Стива, ждущего снаружи. Солдат сидит в ванне ещё какое-то время, боясь пошевелиться, и только тогда сползает глубже, позволяя воде сомкнуться под подбородком.       Солдат ощущает всепоглощающее тепло. Он закрывает глаза, чувствуя, как медленно расслабляется постоянно ждущее удара тело. Он думает, что мог бы заснуть так, но вспоминает, что его ждут, и решительно тянется за мылом.       Мыться одной рукой не слишком удобно, но Солдат надеется, что пены, которую он напускает в воду, будет достаточно для очищения. Он до покраснения натирает кожу грубоватой мочалкой, будто пытаясь вычистить прошлую жизнь. Ему нравится запах мыла и нравится думать, что он будет пахнуть так же.       Солдат не может быть уверен, но, кажется, у него никогда не было таких чистых волос. Завернувшись в большое, удивительно мягкое полотенце, он удивлённо перебирает их пальцами, забыв про расчёску. Солдат бросает опасливый взгляд на ножницы, даже протягивает руку, но затем снова протирает в зеркале маленькое окошко, чтобы увидеть своё лицо. Он придирчиво разглядывает порозовевшую кожу, немного отросшую щетину, встречает собственный взгляд — чуть более живой, как ему думается — и решает оставить волосы. Солдат не может сказать, что ему нравится собственный вид, но, во всяком случае, за волосами можно спрятаться от любопытных глаз. Даже если он сможет настолько оживить в себе сержанта, что захочет подстричься, до тех пор пусть служат ему защитой. Альфам важно, чтобы он чувствовал себя хорошо.       Пижама ему велика. Она пахнет здоровым и сильным омегой из прошлой жизни. Солдат не возражает, но ему приходится слегка подвернуть штанины, чтобы не спотыкаться. Пустой левый рукав ему подворачивает Стив — осторожно, но уверенно, отвечая на напряжённые взгляды Солдата спокойными. Он делает это так легко и естественно, будто занимался этим всю жизнь. Стив просто не дает тревоге Солдата возможности высунуть нос. Он не в порядке, но, похоже, у него есть шанс.       Брок двигается, чтобы дать ему место, а когда Солдат, повозившись, нерешительно устраивается рядом, вдруг притягивает его к себе. Солдат задевает носом волоски на его груди, потом прижимается к ней щекой и прикрывает глаза, чувствуя, как кровать прогибается под весом Стива. Когда они оба сжимают его между собой, как молот и наковальня  раскалённый кусок металла, Солдат некоторое время лежит не двигаясь, не открывая глаз, зажатый в жарком коконе, не в силах поверить, что это происходит не в его голове. Вернее, не только в ней. Он вспоминает, как год за годом просыпался, завернувшись в потрёпанное одеяло, лёжа на куче сена, дрожа от утренней прохлады, и вздрагивает, словно она может пробраться под одеяло. В ответ на это Стив обнимает его крепче, а Брок шумно выдыхает ему в волосы. Солдату хочется сказать что-то, повозиться, прижаться к одному и другому по очереди, выпрашивая ласку. Вместо этого он слегка шевелит культей, вспоминает внимательные голубые глаза Хозяина. Цвет почти тот же, что у Стива, но Солдат не может представить себе, чтобы Роджерс хоть на кого-то смотрел так. Солдат думает, что никогда не видел, чтобы лёд в глазах Хозяина хотя бы только дал трещину.       Он засыпает, чувствуя, как успокаивается дыхание Брока, как Стив слюнявит ему плечо, но ничего не делает, чтобы помешать ему.       Когда среди ночи он вскидывается, думая, что вновь оказался в сарайчике, Брок вздыхает, кажется, не проснувшись, и подтаскивает его поближе к себе. Солдат засыпает снова, в этот раз — без красных снов.       Он открывает глаза, когда комнату наполняет холодный предрассветный сумрак. Во сне он повернулся на другой бок, а Стив сполз пониже, очевидно, чтобы было удобнее слюнявить пижаму Солдата. Он ощущает дыхание Роджерса на своей груди, тяжёлую руку Брока, которая, если честно, мешает дышать, но Солдат ни за что не сбросил бы её с себя. Он несколько минут лежит, наслаждаясь близостью, глубоко дыша их общим запахом, а затем Брок вдруг что-то бормочет во сне, чуть сжимает рукой бок Солдата, елозит небритой щекой по его волосам. Не просыпаясь, альфа шумно втягивает воздух у шеи Солдата, пуская по коже до самых ног колючие мурашки, невнятно шепчет: «Детка», и прижимается ближе. Солдат замирает.       Он не знает, что чувствует — испуг, удивление, трепет, радость или всё сразу. В какой-то момент ему хочется отодвинуться, вырваться, бежать прочь из комнаты, чтобы прийти в себя в темноте и одиночестве в кладовке на первом этаже. Солдат слышит частое дыхание Старшего, чувствует спиной тяжесть его тела, и его мутит от страха и отвращения. Но он делает судорожный вдох, в нос забиваются запахи его спящих альф, и Солдат вспоминает — лежащее навзничь тело, огромное тёмное пятно на рубашке. Старший мёртв. Солдат видел его тело.       Он повторяет это себе до тех пор, пока сердцебиение не замедляется, старается дышать медленно и глубоко, и в конце концов тугая пружина внутри расслабляется. Солдат осторожно оглядывается на Брока. Света в комнате достаточно, чтобы разглядеть его спокойное лицо, приоткрытый рот, растрепавшиеся волосы. Солдат не понимает, как мог испугаться его, спутать со Старшим. Он позволил красному сну просочиться в реальность.       Солдат осторожно прижимается к Броку в ответ, вздрагивает, ощутив его возбуждение сквозь тонкую ткань пижамных штанов. Он тщательно прислушивается к своим ощущениям, но больше не чувствует страха. Мысль о том, что его искалеченное, ни на что негодное тело возбуждает альфу, упрямо не приживается у него в голове, и Солдат позволяет ей бесцельно плавать среди остальных. Брок хочет его — несмотря на руку, уродливые шрамы, на то, что он двух слов связать не в состоянии, и ему почти всегда страшно, и что угодно может расстроить его, и, самое главное — он другой. Не такой, каким его помнят. Его разрезали на части и сшили заново грубыми чёрными нитками и кривой иглой, но какая-то важная часть него навсегда осталась в сарайчике, под грудой сена, рядом с цепью. Солдат вспоминает, как Стив освободил его, смотрит на светлую макушку Роджерса, чувствует мокрое пятно на своём плече, и уголки его губ против воли снова пытаются расползтись в улыбке. Он вдруг думает о том, что хотел бы почувствовать Брока обнажённой кожей, качнуть бёдрами назад и ощутить горячий отклик. Солдату становится жарко.       Он превратился в призрака, живя с людьми — научился без единого звука выбираться из своего жилища по утрам, добираться до церкви и сидеть среди космей, стебли которых словно тянулись в небо, к богу, у чьего дома они росли. Он крался так тихо, что не просыпались даже собаки. Солдат использует все свои навыки, осторожно выбираясь из постели, чтобы не разбудить альф. Стив хмурится, когда у него аккуратно отнимают слюнявчик. Солдат поправляет одеяло и несколько долгих мгновений не может отвести от них глаз. Тусклый утренний свет режется об острые скулы Брока, превращает в холодный мрамор стивову кожу. Солдату вдруг становится жаль, что он не художник.       Он решительно берёт свой старый свитер — ему разрешили оставить его, но долго мнётся, глядя на корзинку с булочками. От запаха выпечки у него сводит живот, и, опасаясь, что голодное урчание разбудит альф, Солдат поднимает полотенце и берёт одну, пачкая свитер в сахарной пудре. Он думает, что может попросить прощения, если ему запрещено брать еду, бродить по дому в одиночестве или то и другое сразу.       Пол на террасе холодный. Солдат устраивается в плетёном кресле с ногами, натягивает штанины на голые ступни и смотрит, как медленно редеет туман. Он различает призрачный лес невдалеке — совсем непохожий на тот, которого боялась семья, слышит ленивый разговор реки. Он вспоминает прохладную воду, скользящие по каменистому дну подушечки лап, мокрую шерсть и недовольный крик Брока. «Барнс, сукин ты сын!» И то, как убегал от кого-то другого, побольше и темнее, приоткрыв от азарта рот и вывалив язык. Чудовище отзывается ностальгическим вздохом и робкой надеждой. Солдат не отвечает ему, откусывает булочку и бросает настороженный взгляд на пустые качели. И всё же — почему сержант бросил курить?..       Когда с булочкой покончено, на красном свитере Солдата, помимо пятен от сахарной пудры, появляются яркие пятна солнечных лучей. Он вытягивает ноги, касается листьев вьюнка, ловит пальцами несколько холодных капелек росы. Ему нравится сидеть в этом кресле, нравится встречать рассвет. Солдат думает, что хотел бы делать это каждый день.       Он слушает, как просыпаются птицы, наблюдает за мухой, ползущей по подлокотнику соседнего кресла, и вдруг замечает движение за невысоким каменным забором. Солдат замирает, готовый в любую минуту броситься в дом. Из тумана выплывают рыжие волосы. Это женщина. Она замедляет бег, заметив Солдата, а затем машет ему рукой. Солдат не знает её, но на всякий случай машет в ответ и ждёт, пока женщина скроется из виду. Она не возвращается, и он снова устраивается в кресле, намереваясь просидеть так ещё немного.       Когда открывается дверь, Солдат уже знает, что это Стив. Он оборачивается, и беспокойство на лице альфы сменяется облегчением. Роджерс улыбается, немного заспанный и помятый, подходит и, положив горячие руки Солдату на плечи, целует его в лоб.       — Я рад, что ты здесь, — говорит альфа.       — Я тоже, — помедлив, отвечает Солдат.