***
There'll be times When my crimes Will seem almost unforgivable I give in to sin Because you have to make this life liveable But when you think I've had enough From your sea of love I'll take more than another riverfull And I'll make it all worthwhile I'll make your heart smile Strangelove Strange highs and strange lows Strangelove That's how my love goes Strangelove Will you give it to me Will you take the pain I will give to you Again and again And will you return it — Depeche Mode — «Strangelove» —***
— Я рада, что вы вернулись к терапии, Анатолий, — психотерапевт удобнее устроилась в кресле. Дятлов, сидя напротив, никак не мог взять в толк, как это у неё получалось. Как бы не попытался сесть он, это было всё равно что сидеть на гвоздях. С другой стороны, они обсуждают не её диагноз. Ещё с одной другой стороны, непонятно, что хуже — копаться в своей голове или в чужой. Он прокашлялся, грея руки о предложенную кружку с кофе. — Давно вас не видела. — У меня были дела, — уклончиво ответил он. Быть честным с психотерапевтом он так и не научился. Психотерапевт весело и понимающе блеснула глазами за стёклами очков. — И как зовут ваши дела? — Толя. Это не я, — они с Ситниковым были вместе почти полгода, и он уже привык разъяснять, что нет, он не живёт сам с собой. Просто его, прости Господи, бойфренда зовут так же, как и его. А ещё этот самый бойфренд притащил домой овчарку, списанную с военной службы. Пёс принадлежал погибшему другу Ситникова, и, потеряв хозяина, ни с кем, кроме Ситникова, общаться был не намерен. Он его любил, спал в ногах, провожал до ванной и обратно, смотрел влюблённым собачьим взглядом, а с Дятловым установил нейтралитет: я не грызу мебель, а ты не выгоняй меня из дома. У пса были проблемы со слухом — контузило, а ещё целый ворох проблем с психикой (пес не любил оставаться один, не спал без света и шугался громких звуков. Под эту классификацию попали громкие стоны, зато Metallica — нихуя). Ситников, смеясь предложил переназвать пса Толей — ну, Толей больше, Толей меньше, но Дятлов такие нездоровые инициативы пресёк на корню, и пёс остался Атосом. Инициативу завести Атосу Партоса, Арамиса и д’Артаньяна никто не предложил, но Дятлов на всякий случай пресёк и её. — Я за вас рада, но было бы лучше, если бы вы стали чуть более внимательнее к себе. — Обо мне есть, кому позаботиться, — о нём действительно было кому позаботиться. Ситников носился с ним как с яйцом Фаберже («Детка, ну, за твоими яйцами грех не носиться»), но, видимо, одного Ситникова в его жизни было недостаточно, поэтому на Дятлова тяжкой, но, безусловно, приятной, но, безусловно, тяжкой, крестягой упали Екатерина Анатольевна, Ирина Анатольевна и Эльвира Петровна Ситниковы. С Эльвирой, или, как она сама просила её называть, Элей, Дятлов познакомился случайно: та пришла в больницу, отдать Ситникову какие-то бумаги на подпись (как потом оказалось, чтобы продать их бывшую совместную квартиру). Эля, красивая, добрая и радушная, так легко приняла Дятлова, что тот не успел даже охуеть. К бывшему мужу она не имела никаких претензий, относилась к нему как к бедовому, но нежно любимому родственнику, и, в виду наличия двух взрослых дочерей, поддерживала тесное, но не слишком, общение. С дочками познакомился чуть более прозаично: одну встретил в университете — Ира решила пойти по стопам отца и, надо ж такому случиться, училась там же, где преподавал Дятлов; другую — когда они с Толей поехали забирать вещи того с его квартиры. У них совпали выходной и последние чистые трусы Ситникова, когда они решили, что хватит уже бегать туда-сюда, чай, не мальчики уже. Ситников всю дорогу травил военный байки и Дятлов ржал до слёз. В подъезде они целовались как дебильные подростки, в лифте чуть не поебались, и, при таких вводных, Дятлов никак не ожидал, что, при попытке Ситникова открыть дверь своими ключами, эта самая дверь откроется и на пороге, держа в одной руке рюкзак, в другой — телефон, окажется молодая девушка, кричащая в трубку: — Да поняла я, мам! Не пить много, не курить вообще, и с мальчиками не разговаривать! Всё, мне пора! Ой! — девушка подняла своё лицо, и Дятлов успел только удивиться тому, как она и Ситников были похожи. — Пап? А ты чего здесь? — А ты? У тебя же, вроде, школа, — Ситников, наверно, нахмурился, Дятлов не знал наверняка, потому что такого выражения лица у Ситникова он ещё ни разу не видел. — Ты прогуливаешь, что ли? — Нет. Пропускаю по уважительной причине — ребята зовут на конференцию на открытом воздухе. — Шашлычок? — понимающе улыбнулся Ситников. — И коньячок, — мечтательно протянула девушка. — Вкусно очень, — закончил Дятлов, хмуро оглядывая компанию. На него наконец обратили внимание. Девушка (Катя, идентифицировал чадо Ситникова Дятлов), окинула его с ног до головы пронзительным взглядом и, хмыкнув, спросила: — Ой, вы, наверно, папа Толя? — Катя! — укоризненно простонал Ситников. Та улыбнулась, так по-Ситниковски, что усраться, и продолжила: — А мне сестра рассказывала, что у папы симпатичный парень. Вот Ирка, лишь бы набрехать! — Катя! — Ситников аж пятнами пошёл. Салага, сразу видно, о детях знает только то, как их делать. Куда ему до Дятлова, его интернов и студентов, чтоб им всем пусто было! — Ну, меня он хоть выбрал. А с вами — что вышло, то вышло. — Толя! — Ситников закрыл лицо руками. Не рыдал и слава Богу. Катя, между тем, будто оттаяла. Улыбнулась уже по-настоящему, светло и честно, и сказала: — А вы ниче такой. Ладно, мальчики, мне пора. А то там будет вкусно всем, кроме меня. Будешь вещи забирать — забери и Атоса, он меня всё равно не любит. Папа Толя, пока-пока, — поцеловав их обоих в щеки, Катя упорхнула. Они с минуту молчали, а потом Дятлов отмер: — Какой ещё Атос? Так он познакомился с Атосом-Анатолием Ситниковым. — Я рада, что у вас с Анатолием всё в порядке, — психотерапевт сложила руки в «замок». — Может, вы готовы обсудить своего сына? — в Дятлове будто что-то надорвалось. Изабелла говорит, что Саша стал себя плохо чувствовать. Дятлов настаивает на анализах, Витя, нет, тогда уже Брюханов, договаривается со знакомыми в Филатовской больнице. Дятлов сам туда отвозит сына, хотя видеть бывшую жену всё ещё больно. После он обещает привезти мальчика не позже восьми, и они идут в кино. Они ждут анализы неделю, потом он и Изабелла вместе плачут в кабинете у врача, чтобы потом сказать Саше, что всё будет хорошо. Дятлов оперирует сам, не доверяет никому, даже Брюханову, хотя раньше верил безоговорочно. Саша сгорает за год, и ничего не помогает. Дятлов не помогает. Он помогает нести гроб с телом сына, он помогает опустить его в землю, он помогает засыпать его землей. Вот, на что он на самом деле годен. Хоронить своего собственного ребёнка. — Нет, — голос не слушался. В глазах застыла непроходимая боль. — Я ещё не готов.***
— Всё, спасибо. На сегодня закончили. Встретимся во вторник! — Бачо попрощался с каждым, и лишь после этого позволил себе грузно упасть на первый попавшийся стул. У Бачо не было одной ноги — подорвался на мине — но он, гордый горный козёл, всё пытался всем показать, что он ещё ого-го! Бачо, на вид неотёсанный мужлан, спустившийся прямо с гор, на деле был личностью нежной, местами ранимой и глубоким как марсианская впадина. Он свободно говорил на французском, наизусть знал «Божественную комедию», отлично рисовал и играл на скрипке. Всё это Ситников узнал, когда тащил Бачо на себе под летящими пулями после того самого взрыва. Обещал, что, конечно, мазурку танцевать не будет, но жить, это да, Толя Ситников даёт зуб и слово. Бачо вернулся два года назад, быстро свякся с тем, что стал инвалидом, и ещё быстрее влился в коллектив Центра реабилитации бывших военных и отжал себе возможность вести групповые занятия, на которых он и Толя снова встретились, узнали друг друга с новых сторон и, как следствие, подружились. — Тебя давно не было, что, женщину себе нашёл? — Ну, не то чтобы нашёл… — А, тебя нашли? — понятливо улыбнулся Бачо. Ситников задумчиво поковырял стул: — Ну, не то чтобы женщина… — Пошли, — сказал Бачо после минутного молчания, кивнув в сторору окна, их которого был виден внутренний дворик, — Обчихаем. Ситников не стеснялся своих отношений с Дятловым. Орать на весь мир, зная, какой этот мир бывает неприглядный, он не орал, но стесняться — не на того напали. Они вместе жили, работали, встречались с друзьями и совершали культмассовые походы с легким налётом эротики. Толя любил Дятлова, со всей его придурью, дебильными правилами и, в целом, невыносимым характером. Толе было в равной степени важно быть с Дятловым как в моменты упадка его всяких моральных сил, так и на мероприятиях типа юбилея Щербины. Все их друзья и знакомые знали, что они вместе и, с подачи Тараканова, называли их гомосексуально-хирургический дуэт «Толик и Еболик». С дочками у Дятлова были, на удивление, хорошие отношения. То есть, в Ире Толя не сомневался: та всегда было божьим одуванчиком. А Катя с начала времен выписывала такие фортеля, что они с Элей оба думали, что дочь им подбросили, так как ни он, ни тогда ещё жена, буйным нравом не отличались. Катя если не дралась, то кусалась, если не кусалась, то начинала детсадовское восстание, если восстание не удавалось, она собирала класс на революцию. Толя, едва вернувшись с командировки, шёл к директору, едва уехав обратно, получал гневные письма Эли, чтоб немедленно вертал взад. При этом, стоило Толе, хмуря брови, спросить у притихшей Кати, какого, собственно мохера, Катя бросалась к нему на шею и ревела горючими слезами, обещая, что больше ни в жисть, будет милой и хорошей. Толя таял, а потом всё возвращалось на свои места. К Дятлову Катя поначалу ревновала. Потом привыкла, но не ругаться Катя не могла — это было её второй натурой. С подачи Эли, Ситников в июле, на очередные выходные, повёз всю свою братию к себе на дачу в Переделкино. Ситников вёл машину, Дятлов рядом вычитывал контрольную работу Иры, которая, сидя за отцом, смотрела на Дятлова как молящийся на икону. Катя сидела в аккурат за Дятловым и чесала за ухом Атоса, который тоже не особо-то Дятлова и любил. Ситников нажрался дома колёс и был счастлив. Он уже одной ногой был в небольшом, но уютном домике, где не был лет пять. В доме вырос он сам, а потом и его дети, поэтому привезти туда всех своих любимых людей (и одного пса) было для него по-настоящему важно. В какой-то момент Ира захотела петь. Как отец, Ситников не мог поддержать дочь. Сначала они пели классику русского рока, потом перешли на песни из кинофильмов. Под бессмертный хит из «Трёх мушкетёров» подвывал даже Атос. Во время минутой передышки на попить и покурить, Катя спросила: — Атос есть. А остальные — кто? — Я, чур, Арамис! — потребовала светловолосая Ира. Катя, удивив всех, проинформировала: — А мне Портос всегда нравился. — Тогда я — д’Артаньян, — быстро выпалил Толя. Дятлов оставался не у дел недолго, потому что Катя явно затеяла этот разговор давно, просто момента подходящего не было: — Ой, это что же получается? Толя — Констанция?! — Дятлов успел сделать ровным счётом ничего, когда мушкетёры (да, и Атос тоже), запели: — Констанция, Констанция, КОНСТАНЦИЯ! — Я вас в дурку сдам. У меня связи там есть и скидочная карта. Один за всех, бля, — хоть Дятлов и делал вид, что недоволен, Ситников видел, как тот еле уловимо улыбался. Пиздец начался на подъезде к дому. Во-первых, дом они нашли не сразу — в Переделкино, как бы смешно и нелепо это не звучало, переделали дороги, и он запутался. Ира хотела писать, Атоса укачало, Дятлов и Катя успели поругаться, колёса не давали сбоя и Ситников, соответственно, тоже. Во-вторых, даже убедившись, что он приехал куда нужно, Ситникову понадобилось сильно напрячь зрение, чтобы дом увидеть. А всё потому, что за то время, что в доме никого не было, когда-то посаженный Ситниковым виноград с правой стороны дома, и посаженные Эльвирой розы с левой, в отсутствие контроля разрослись так сильно, что облепили дом со всех сторон. К тому же малина, росшая у забора, тоже дала ёбу и вросла крепко накрепко в калитку. — Охуеть, — по слогам произнёс Дятлов, выходя из машины. Катя, хотя ничего и не сказала, но, с виду, была полностью с ним согласна. — Ир, ты, похоже, всё же в лесу писаешь. — Я с тобой схожу, — быстро соориентировалась Катя. — А вы пока откройте калитку. — Когда девочки ушли, Толя озадаченно посмотрел на Дятлова. Тут улыбнулся и, подмигнув, спросил: — Подсадишь? Я её с той стороны попробую открыть. Калитка открылась совместными усилиями, к которым девочки не имели никакого отношения. Ситников, подсадив Дятлова на забор, с удивлением обнаружил скачущего рядом Атоса, истерично наблюдавшего за исчезновением Дятлова. Атос лаял, пока Дятлов с другой стороны не крикнул: — Да живой я! Не ори! Бля, ни фига у вас тут земля плодородная, ептить… Они успели расчистить калитку, успокоить пса и даже открыть ржавым ключом дверь, когда девочки вернулись, радостно что-то обсуждая и неся крынку молока. На вопросительный взгляд отца Ира ответила: — Привет от тёти Нюры! У Кати в рюкзаке ещё творог и сметана. — И самогонка, — добавила Катя, — Дядя Ваня тоже приветы шлёт. — Ладно, прогиб засчитан, так и быть — заходите, — проворчал Дятлов. Ситников только усмехнулся, в ожидании ответочки от Кати, но та промолчала. Видимо, жахнула уже. Почти весь день они провели за уборкой. Дом пах пылью и ветошью, хотя вся мебель и техника была целой. Девочки, как только все они занесли вещи из машины, сразу же помчали на второй этаж, где у них были спальни. Там же была спальня его родителей, а спальни его и Эди не было, потому что они редко приезжали именно вместе, обычно просто сплавляли детей родителям, пока одни были маленькими, а другие — живыми. Сверху слышались радостные вопли и восторженные звуки умиления, когда находилась какая-то давно забытая вещь, или плакаты на стенах или детская одежда. Толя, улыбаясь, напоил Атоса, а потом подошёл к Дятлову, который стоял в гостиной у камина, и смотрел на фотографии, которые там стояли. — Мне здесь лет семь, — сказал Толя, заглянув ему через плечо. Дятлов держал в руке его детскую фотографию, где он висел на яблоне в саду. — Я всё лето тусил здесь с дедушкой и бабушкой. Мой дед, кстати, тоже был военным. — Я думал, ты скажешь, что он тоже был хирургом, — Дятлов, всё ещё держа вы руке фотографию, повернулся к нему. — Хирургом был мой отец, — Толя легко поцеловал его, моментально загораясь. Прижимая его к себе за бёдра, жарко выдыхая ему в рот, слыша, как наверху копошатся его дети, Ситников чувствовал себя бесконечно счастливым. Он, ещё раз мазнув своими губами по губам Дятлова, благодарно прошептал: — Спасибо, что согласился приехать. Для меня это очень важно. — Не за что. Ты вытираешь пыль. И готовишь ужин. И вечером играешь мне Pink Floyd. — Так. А что будешь делать ты? — Он будет решать со мной задачник по химии, — они так резко повернулись, что чуть не упали. Катя стояла на лестнице, ковыраясь пальцами во рту. — Вытащи руки изо рта! — сказали он и Дятлов в один голос. Катя похлопала глазами. Толя, взяв себя в руки, сказал, взглядом посовещавшись с Дятловым и придя к единому решению: — Сначала мы убираемся в доме. Потом всё остальное. — Вы старые и нудные, — закатила глаза Екатерина Анатольевна. — Подожди, пока стемнеет, — громко хмыкнул Анатолий Степанович. Анатолий Андреевич испытал желание постучаться головой о стену. Действие колёс заканчивалось. К пяти часам вечера Ситников успел убраться ни нижних этажах, разгребсти веранду и беседку, починить стол, кровать в комнате Кати и шкаф в комнате Иры, помыть Атоса и, разумеется, протереть пыль. Во всем, в чем мог, ему помогал Дятлов, в чем не мог — не мешался и брался за что-то другое. А ещё час с лишним настраивал старенькое пианино, к которому воспылал нежными чувствами с порога. Катя и Ира убирались на втором этаже, потом погладили новое постельное белье и разложили вещи по полкам, и умудрились даже смотаться в ближайший магазин. Атос облазил весь дом и зассал все грядки, но в остальном вёл себя хорошо. Ситников, закурив, вытянувшись во весь рост на веранде, потянулся, простонав: — Бля, хорошо-то так! — когда в миллиметре от его головы открылось окно, громко жахнув о стену ставнями, и раздался недовольный Дятловский голос: — Нихуя не хорошо. Чё расселся? Ты полы помыл? Сидит тут, ну-ка живо за дело! — для убедительности ударив его по плечу тряпкой, которой он собирался мыть окна, Дятлов грозно кивнул в сторону ведра с водой и швабры. Жизнь била ключом. Для разнообразия — не разводным и не по голове. Весь вечер они лупились в монополию, потом, помирившись после игры, устроили музыкальный вечер: Дятлов оприходовал пианино, Ситников терзал гитару, девочки пели, Атос жалобно скулил, прося гасить танцпол. Ближе к ночи Толя с Толей договорились во старым патефоном, и получилось потанцевать с девочками под Beatles, The Doors и Джэнис Джоплин. Разошлись в отличном настроении — Катя с Дятловым даже обнялись и пожелали друг другу спокойной ночи. Девочки помогли убрать посуду, потом, не отличаясь деликатностью, попросили сильно не шуметь, и великодушно забрали Атоса спать с собой. Толя увёл Дятлова спать на веранду, мол, там диван крепче и воздух чище, да и подальше от девочек. — Мне тут нравится, — сказал Дятлов, залезая под одеяло. Ситников сразу же подлез к нему, целуя за ухо и пихая руки Дятлову под пижамные штаны, — Ты мне, кстати, тоже нравишься. — Да? Хорошо, а то у меня на тебя есть определённые планы, не хотелось бы их нарушать, — Дятлов было засмеялся, но тут Ситников сжал его член и сразу стало не смешно. Они любили друг друга нежно, зная, что не надо никуда спешить, понимая, что никто их них никуда не уйдёт. Сейчас и вообще. Было приятно зажимать друг другу рты руками, чтобы не орать, как обычно. Было приятно чувствовать себя так близко, не столько физически даже, сколько морально, было приятно получать наслаждение рядом конкретно с этим человеком. Было приятно осознавать, что у них есть не только они, но и другие люди (и один пёс), которым они не безразличны. Кончая, прыгая на члене Дятлова, Ситников малодушно плакал, ни чуть не стыдясь того и думал, что если всё, что в его жизни произошло, произошло, чтобы он и Дятлов встретились, то оно того стоило. — Я тебя люблю, — говорит ему Дятлов, жадно целуя и аккуратно снимая с себя, чтобы положить себе на грудь. Толя не ожидает этого от него, он не ожидает этого от себя, потому что они оба ещё слишком сломанные для таких признаний. Они не готовы, но не ответить Толя не может, потому что, да: — Я тоже тебя люблю. Сильно-сильно. И пусть он по-другому представлял себе момент признания. Это всё равно лучше любых ожиданий. — Ну, вот как-то так, если кратко, — Толя, точным ударом отправив очередной бычок в мусорку, обернулся к Бачо. Тот, закуривая новую, весело присвистнул и сказал: — Ну нихуя ж себе, Толь. — Как раз таки хуя, — улыбаясь ответил Толя. — Если хочешь, поехали к нам? Мы ещё на даче, я тебе такой шашлык сделаю — умрешь. — Разве что от отвращения. Нет, езжай один. Мне завтра на выставку кое с кем надо. Пока не буду говорить, ещё не всё понятно, но мы с тобой опять в одних войсках. — Украл кого-то со своих гор? — Бачо пихнул его локтем, но, вроде бы, не обиделся. — Нет. В Пушкинском встретились. Пашей зовут. Всё, иди, я всё равно тебе не скажу большк ничего. Иди! — Толя встал, ощущая жопой пинки Бачо. — Во вторник чтоб был, понял? И Толю приводи! — Только если ты с Пашей придёшь, — пошутил на прощание Толя. Он заезжает по пути в Переделкино в магазин и за цветами. Дятлов, хоть и отрицает это, цветы любит, да и ухаживает за ними хорошо. Толя знает, что у того была встреча с психотерапевтом и что после них Дятлов чаще разбитый, чем собранный. Он пишет ему, что едет, и почти не волнуется, когда тот не отвечает, но всё равно едет домой чуть быстрее, чем обычно. Он паркуется у забора, не заезжая в гараж и почти бегом бежит в дом. Его встречает перепуганный Атос, и у Толи чуть не останавливается сердце, когда он, оббегав весь дом, не может открыть дверь ванной комнаты. Он проводит несколько минут в уговорах, и чуть не рыдает от счастья, когда Дятлов открывает дверь. Тот бледный, с заплаканными глазами, но живой и невредимый. Он позволяет привести себя в порядок, пьёт успокоительное и горячий чай, и только потом, в кровати, говорит еле слышно: — Толя. Я хочу поговорить с тобой о своём сыне.