Азбука Волейбола

Н — это «никогда не…», которых у Бокуто Котаро, второгодки академии Фукуродани, накопилось с лихвой. На носу экзамены, соревнования и летний тренировочный лагерь, а Бокуто впору писать наглядное руководство. Что-то вроде «Сборник советов на все очень конкретные случаи жизни». Область применения: лицо. Способ применения: вмазать со всей дури. Ибо нехер. Первая глава называлась бы так: «Никогда не влюбля…» Нет, рано. «Никогда не ходите в школу». Серьёзно. Со школой одни проблемы: математика, в которой в последнее время больше букв, чем цифр (это вообще легально?); социология с бесконечной зубрёжкой, английский, который для Бокуто так и остаётся инопланетянским, географиями со всеми этими бесполезными странами без сильных волейбольных сборных… И японский. Главной проблемой Бокуто становится родной язык. И даже не из-за кандзи с их устаревшими значениями. Не из-за кривого почерка. Не из-за сочинений на пять тысяч знаков. Но об этом позже, в главе эдак четвёртой. А вторая глава такова: «Никогда не будьте геем». Ради своего же блага. Просто не будьте. Вот правда, поверьте на слово, проблем не оберётесь. Гораздо выгоднее быть натуралом, а если повезёт — и вовсе асексуалом. В крайнем случае, если вы так же безнадёжно, как Бокуто, переполняетесь сладким томлением при виде красивого мужского тела, то сделайте себе одолжение: будьте хотя бы бисексуальны! Оставьте себе запасной выход, отступной вариант, призрачную возможность счастливо и законно ходить за ручку с миловидной девчушкой, водить её в кино и кафе, получать от неё шоколад на день влюблённых и любоваться вместе фейерверками. Все эти условности сёдзе — оставьте. Пусть они будут вашим страховочным тросом. Для тех же, кому не посчастливилось попасть в старшую школу, кому не удалось избежать гомосексуальной участи… Глава третья. «Никогда не влюбляйтесь». Примечание мелким шрифтом: «…в парня старше вас». Сноска со звёздочкой: «…который к тому же ваш учитель». Глава четвёртая. Интерлюдия. Название: «Акааши-сенсей». Посвящение: «Акааши Кейджи, лучшему учителю японского, который когда-либо у меня был». Содержит: хайку о трепете его длинных ресниц, лирическую танку из тридцати одного слога (занятный факт: столько же лет Акааши-сенсею) о скоротечности урока японского, осиротевшую без нотного сопровождения нагауту на три страницы о идеальном почерке Акааши-сенсея, сэдоку о его глубоком, как таинственный пруд, в который опадают лепестки сакуры, голосе, синквейн непристойного содержания и прозаический набросок-размышление на тему: «В чём Акааши-сенсей выглядит привлекательнее: в облегающей чёрной водолазке или в белой рубашке, верхние пуговицы которой он кокетливо расстёгивает?» Глава пятая. «Никогда не записывайтесь на дополнительные занятия по каллиграфии». Даже если их ведёт предмет вашего воздыхания. Особенно если их ведёт предмет вашего воздыхания. Главы с шестой по тридцать первую читать лишь самым отчаянным безумцам. Тем, кому следующие простые истины не очевидны: «Никогда не пропускайте из-за кружка каллиграфии тренировки». Вы же капитан! «Никогда не зовите на свои тренировки вашего сенсея (он всё равно не согласится)». «Никогда не просите сенсея помочь выписать иероглиф «любовь», потому что он сожмёт вашу руку в своей, а вы уроните от волнения кисточку и чернильницу, заляпав свою форму и белоснежный рукав его рубашки, и он отправится в туалет, где трогательно-неумело попытается застирать одежду, и вы робко предложите помощь, так что он снимет с себя рубашку, и боже, какое его тело идеальное, мраморное, стройное, тонкое, но сильное, какие изгибы, какие линии, а рубашка промокнет насквозь, и выхода другого не будет, кроме как одолжить сенсею свою футболку с физкультуры, в которой он очаровательно утонет, спровоцировав у вас инфаркт, а утром, утром, утром он вернёт вам её, и она будет пахнуть лавандовым порошком и его домом, и вы решите никогда её больше не стирать, положите возле своей подушки и, блять, как же вы влипли, это всё, конец, идите на мост и утопитесь». «Никогда не ждите сенсея на крыльце школы, потому что льёт как из ведра, а он не взял зонтик — вы точно знаете». «Никогда не провожайте сенсея до дома, притворяясь, что живёте по соседству». «Никогда не спрашивайте, есть ли у вашего сенсея девушка, потому что, нет, это не будет выглядеть, как естественная смена темы». НЕ БУДЕТ. «Никогда не выдавайте своего счастья идиотской улыбкой, когда он ответит: нет». «Никогда не ждите уроков японского со жгучим предвкушением новой встречи». «Никогда не оставайтесь после кружка по каллиграфии, чтобы помочь сенсею с бумагами, в которых сами ничего не смыслите, но ради него обязательно разберётесь». «Никогда не ведите себя с ним, как влюблённый придурок, соря глупыми шутками и едва не виляя хвостом при каждой его лёгкой улыбке». «Никогда не теряйте над собой контроль». «Никогда не смотрите на него так долго, что горячая тишина начнёт плавить кожу». «Никогда не позволяйте молчанию между вами превратиться в ожидание». «Никогда не открывайте своего грёбаного рта, чтобы сказать ему, какой же он красивый». «Никогда не переставайте дышать от того, что при этих словах румянец окрасит его щёки». «Никогда не переступайте границу». «Никогда не делайте шаг». «Никогда. Не делайте. Шаг». «Никогда не целуйте своего сенсея со страстным напором, не вжимайте его в парту, не срывайте с него одежду в приступе искрящегося желания, не прогибайтесь навстречу его ласковым рукам, не стоните так пошло в тёмном классе каллиграфии, не отдавайте ему себя без остатка, не дарите своё сердце, вот, возьми, из груди вырву, ты только попроси, ты только попроси, пожалуйста, попроси…» «Никогда не любите его так сильно, так нежно, так бескрайне, что от чувств грудь по швам трещит — до боли». «Никогда не пяльтесь в потолок всю ночь, с одуревшей улыбкой прокручивая события накануне, мучаясь от бессонницы, нет, не мучаясь, а сладко изнывая». «Никогда не врывайтесь в класс японского языка будто с крыльями за спиной». «Никогда не замирайте в дверном проёме окаменевшим, сломанным, обескрыленным, потому что вместо вашего сенсея у доски стоит другой, чужой, безразличный, неправильный». «Никогда не позволяйте своему сердцу рассыпаться стеклянным крошевом, вонзиться в лёгкие, резать изнутри, и с каждым вдохом всё тяжелее и невозможнее, и скорее бы конец урока, нет, конец света, хотя конец света уже настал, ведь он — свет, он, Акааши-сенсей, только он, Акааши, боже, это имя, это имя — шёлком на губах, это имя — горечью на языке, это имя — ржавыми гвоздями в сердце, это имя…» «Никогда не бредите домой в столь жалком состоянии, выгоревшим, испепелённым, лихорадочным, таким больным, что путаете дома и судьбы, что стоите у его порога и готовы умереть, или убить, или воскреснуть — пусть только попросит». «Никогда не молчите, когда он выходит к вам заспанный и домашний, говорит своим глубоким прудо-сакуровым голосом, что не спал всю ночь, что уволился, потому что так нельзя, потому что с учеником — это неправильно, но ты выпустишься, Котаро, ещё год — и ты выпустишься, а я дождусь, всего год, слышишь, а пока будешь ходить ко мне на репетиторские занятия по каллиграфии, да не стискивай ты меня так сильно, рёбра сломаешь, да ты хоть дверь закрой, соседи же смотр… мг-мхм-м-м…» «Никогда не…» А впрочем, ладно. Бог с вами, делайте, что хотите.