Азбука Волейбола

У — это удар по мячу. Мгновение абсолютной силы. Когда широкая ладонь Асахи соприкасается с гладкой поверхностью мяча, который через доли секунды с оглушающим хлопком врезается в площадку, он чувствует себя чем-то большим, чем доигровщик школьной волейбольной команды. Он ощущает прилив энергии, будто мяч отдаёт ему накопленную силу, признавая в нём значимость. Будто за спиной крылья. Будто нет преград в виде сетки и блокирующих, будто вообще никаких преград нет, и горы по плечо, а море по колено. Это его миг свободы. Но всё меняется, когда по ту сторону сетки стоят не противники, а сокомандники. Конечно, без тренировочных матчей никуда, но Асахи не может заставить себя бить в полную силу, если мяч принимает Нишиноя. — Хватит уже поддаваться! — рычит он, взмокший и раздражённый. Вытирает лоб подолом майки, потому что даже напульсники себе позволить не может — мешают принимать мячи. Хмурит брови, дышит ртом. Асахи косится на потёртые наколенники, под которыми — он отлично знает — синяки не сходят круглый год. И каждый раз, когда Ноя принимает невозможную подачу, падая на пол так, словно от этого зависит его жизнь, каждый раз, когда команда радостно вскрикивает, восхваляя своего либеро, у Асахи сдавливает грудь: от гордости и беспокойства. Он, может, единственный, кто видит Нишиною по-настоящему. Кто знает каждый синяк, каждую ссадину на его теле. Он даже гуглит иногда болезни суставов, вызванных частыми травмами, а потом стыдливо удаляет историю поиска. Асахи знает, что не в праве вмешиваться. Не ему решать. Но в его рюкзаке всегда мазь от ушибов и анестетик. Просто на всякий случай. — Давай уже! Со всей силы! — командует Нишиноя. — Или я попрошу Дайчи. Дайчи бьёт не так сильно, так что Асахи даже трусливо подумывает согласиться, сославшись на усталость. Но Юу ждёт, злится на него, а обиды Нишинои могут дорогого стоить. Он упрямый осёл и будет игнорировать Асахи до Разговора (прямолинейного и неизбежного, как сам Ноя). В итоге всё сведётся к тому, что Асахи — мнительный идиот и зря беспокоится о всякой ерунде. Поэтому легче уж ему подать. Асахи кивает Суге, и тот отдаёт ему пас. Рука взмывает на автомате, секунда — и на ладони остаётся лишь горячий след от мяча. — Ты снова поддаёшься! Ты можешь лучше! Быстрее! Сильнее! — Не могу. — Да кому ты заливаешь? — огрызается Ноя, будто невзначай отбивая неуклюжую подачу Хинаты. Кагеяма где-то сзади заводит свою шарманку о бездарном коротышке, а Тсукишима уже злорадно готовит колкость. Но Асахи плевать на них, его взгляд устремлён на краснеющий след на руках Нишинои. От его удара. Руки Нои вообще переливаются космическими оттенками. Красный, фиолетовый, синий, серый и даже проблески рассасывающихся зелёных и жёлтых гематом. Он ловит взгляд Асахи и небрежно одёргивает рукав футболки, будто неосознанно пытаясь прикрыть им синяки. Ноя ненавидит жалость. — Я не фарфоровый, — упрямо вздёргивает он подбородок. — Да я же не… Слабую попытку Асахи защититься Нишиноя обрубает на корню. — Вот и бей нормально! Ойкава с Ушиджимой меня жалеть не будут. Проиграть хочешь, что ли? — Давай, Асахи! — подбадривает его Хината. — Нишиноя-семпай ради нас старается! Нельзя его подводить! Ноя довольно лыбится, задобренный льстивым «семпаем», и кивает, мол, слушай мелких. Асахи вздыхает и даёт Суге знак: пасуй. Мяч снова в воздухе, ладонь снова печёт. Только если во время матча это — момент силы, то на тренировке — момент бессилия. Беспомощности. Смирения. Он не может уберечь Ною от волейбола. Да он и не хочет на деле, потому что… Чего греха таить: их либеро великолепен. Он такой один на миллион. Ноя принимает сильный удар в последний миг: вытягивается на полу, скользит, подставляет маленькую ладонь. Мяч в игре. На лице Нишинои счастливый торжествующий оскал, отражающийся в Асахи тихой улыбкой. Ну ничего, мазь в рюкзаке, а довольный Нишиноя весьма покладист. Он непременно позволит Асахи бережно обработать каждый новый синяк. Правда, снова будет вырываться, смеясь: «Да хорош целовать, щекотно же! И губы у тебя потом отдают лекарством, я будто с врачом встречаюсь…» Асахи многое готов стерпеть ради того, чтобы Нишиноя и дальше знал, каковы его губы на вкус.