Азбука Волейбола

Щ — это щелчок, разрезающий тишину подвала и сталкивающий два мира. Тот, внешний, из которого приходит Дайчи, и второй, замкнутый и застывший, в котором находится Суга. После щелчка замка Дайчи даёт ему минуту, чтобы привести себя в порядок, и входит. Иногда с подносом, на котором расставлена еда — всегда полезная, всегда красивая, как с картинки. Иногда с фотоаппаратом. Иногда с одной лишь улыбкой и трепетным теплом под рубашкой. Этот щелчок — музыка для ушей Дайчи. Как у собак Павлова, слышавших звонок, у Дайчи вырабатывается рефлекс. Щелчок значит, что через минуту он, как и некормленые псы учёного, утолит свой голод. Только его голод не такой примитивный и низменный. Это не желудок урчит и просит пищи, нет. Это глаза больше не могут не смотреть на Коуши, это лёгкие больше не хотят дышать не его ароматом, это уши отказываются не слышать его голос. Щёлк — и всё меняется. Открывается дверь. Сырой подвал заливает мягкий свет из уютно обставленной комнаты. Как кадр фотоплёнки, отпечатывается сегодняшний Сугавара. Первые дни он предстаёт перед Дайчи встревоженным, обозлённым или воинственным. Сначала он даже пытается напасть из-за угла, укусить, оглушить какой-то безобидной вещицей (других Дайчи ему не оставляет). Все попытки его тщетны, невинны и трогательны. Дайчи бережно хранит их в памяти-копилке, перебирает перед сном, гордится своим несдающимся мальчиком. Он понимает: иначе никак. Он бы никогда не влюбился в мямлю и тряпку, никогда не боготворил бы труса. Каждую попытку побега Дайчи сначала хвалит, потом критикует, потом воодушевляюще добавляет: «Но ты всё равно молодчина». Суга прикусывает щёку и отворачивает к стене. Он обижен, его очаровательный ангел. Спустя неделю он смелеет настолько, что демонстрирует Дайчи средний палец. Савамура смеётся и просит сделать так ещё раз: уж больно ему хочется такого Сугу сфотографировать: дерзкого и раздражённого. Прекрасного в своём праведном негодовании. Он, конечно же, на уговоры не поддаётся, объявляет Дайчи бойкот. Он не говорит с ним два дня. Ничего не ест. Заявляет своим упрямым молчанием: выкуси, мудила. Дайчи исправно приносит ему завтрак, обед, ужин, но еда остаётся нетронутой. Это даже мило — его упёртость, его сила воли. Дайчи улыбается насмешливо, располагается в кресле у двери и с аппетитом уминает всё, что сам и принёс. Сегодня это мапу тофу. — Твоё любимое, — дразнит Дайчи, подцепляя палочками очередной кусочек. — Такое острое, что губы печёт. Я сам готовил. Суга молчит, делая вид, что читает. Только вот Дайчи замечает, как беспорядочно и рассеянно бродит его взгляд по страницам, которые он даже забывает переворачивать. Он всё ещё не чувствует себя достаточно спокойно и расслабленно с ним, чтобы читать. — Я думал, мы это уже прошли. Всё ещё боишься, что я тебя отравлю? — усмехается Дайчи. Он имеет в виду Скандал Второго Дня, когда Коуши объявил, что не станет ничего есть прежде, чем это при нём не попробует сам Дайчи, потому как «ты подсыпал туда наркотик». Дайчи уверяет его, что если бы хотел изнасиловать его, то давно бы это сделал и не стал бы для такой плотской мелочи обустраивать подвал. Дайчи не нужен секс, он может получить его в любое время, ему нужен Суга. — Ты же понимаешь, что я никогда не смогу влюбиться в того, кто меня похитил? Мы не в яой-манге, это так не работает, — скептично кривится он в ответ. — Ты надеешься на какой-то Стокгольмский синдром или что? — Стокгольмский синдром наблюдают лишь у жертв по отношению к мучителю. Разве я тебя мучаю? — усмехается Дайчи. — Да я ведь у тебя в плену! — В гостях. — Когда ты в гостях, ты можешь в любое время уйти, — возражает Коуши. Дайчи смеётся: — Значит, мы с тобой в разных гостях были. Суге не нравятся его шутки, но Дайчи уверен: он просто слишком нервничает пока, чтобы смеяться. Хотя теперь он даже не фыркает, не отчитывает и не поучает его. Он два дня как молчит, верный своему личному обету. Дайчи уважает его за это. — Ты ждёшь истощения и голодного обморока? Думаешь, тогда я тебя отпущу или повезу в больницу? — спрашивает он, доедая остатки тофу и принимаясь за десерт — чудесное шоколадное пирожное. — Но ты ведь не из таких. Ты умный мальчик и не станешь себе вредить. Я обещал тебе, что не причиню боли, но если ты меня вынудишь, то привяжу к кровати и буду кормить с ложечки. Или тебе такое нравится? — Дайчи игриво приподнимает брови. Сугавара смотрит на него недоверчиво из-под светлой чёлки. Вот бы подойти, протянуть руку, убрать её со лба ласковым касанием, погладить по голове, зарыться пальцами в мягкие волосы… Но Дайчи остаётся неподвижным, охраняя неприкосновенность своего ангела от себя же самого. В этот день он уходит, обогатив свою коллекцию воспоминаний Сугой Угрюмым. Но это ничего, Дайчи ценит каждую его эмоцию, весь красочный спектр. Будь он художником, посвятил бы целую галерею его портретам. Будь поэтом — воспел бы сердитый изгиб его бровей, стиснутые плотно губы, осторожные взгляды, в глуби которых — молнии. Но Дайчи не поэт и не художник, и всё, что ему остаётся, это любоваться и созерцать. Пока что этого достаточно. Он очень терпелив.

***

Требуется шесть щелчков, шесть приходов и уходов, шесть отвергнутых подносов с едой — и его ангел благоразумно перестаёт дуться. От четырёхдневной голодовки под его будто ставшими ещё больше глазами залегают тени. Дайчи находит это по-своему красивым. Ему нравится этот новый оттенок Суги: томно-уставший, болезненный, ослабший. Дайчи с упоением бы заботился о нём, не отходил от постели, целовал в лоб перед сном, если бы Коуши только позволил. Но он самостоятельный, его мальчик, и чертовски упрямый. Хотя поражение он принимает достойно. Молча берёт протянутый поднос в руки и отворачивается, уходя к котацу. — Ешь медленно, по чуть-чуть, — напоминает Дайчи. В последние дни он приносит ему лёгкую пищу в небольшом количестве — как раз для безопасного выхода из голодовки. Уже через день Суга чувствует себя достаточно окрепшим, чтобы продолжить попытки побега. Через неделю ломается ещё один барьер — и он составляет для Дайчи список покупок. Вещи в нём нарочито редкие, вычурные, дорогие — дурашка своенравно мстит своему тюремщику, заставляя кататься по всему городу и порядком потратиться. Глупый, не понимает, что Дайчи это только в радость: сделать для него что-то, быть нужным и полезным. Впрочем, по приезде оказывается, что длинный список покупок — лишь способ занять Дайчи на целый день, чтобы предпринять нелепую попытку подкопа. Когда хозяин подвала (к слову, выдолбленного в цельном камне, а потому неприступном) возвращается, то обнаруживает неудачливого беглеца надуто сидящего в углу. Всё, что ему удалось за день, — расщепить деревянную панель и засыпать цементной крошкой пол. Дайчи смеётся. Орудие побега — металлическая ложка — изымается без всякого сопротивления, и остаток вечера уходит на то, чтобы навести в комнате былой порядок. — Хорошая попытка, — хвалит Дайчи в педагогических целях. Привирает, конечно. — Тут не всё из списка, — говорит Суга, заглянув в сумку, деловито и невозмутимо, словно вовсе не его застукали за попыткой сбежать. Ах да, этот его новый бзик: упрашивать Дайчи принести ему хоть какие-то весточки снаружи. — Да. Газету ты не получишь. Я же говорил: никакой связи с внешним миром, это исключено. Без неё тебе будет куда легче смириться, что этот дом ты не покинешь. — А подвал? — цепляется Суга за единственную лазейку. — Если будешь послушным, — Дайчи улыбается, сметая последний сор в совок. Когда он вот так убирается здесь, пока Коуши разбирает покупки, и всё это за непринуждённой беседой, в воздухе прям-таки витает ощущение домашнего уюта. В такие моменты Дайчи не хочется с ним препираться, и он мягкотело соглашается на уступки. — Тогда ты позволишь мне подняться? Подышать свежим воздухом? Посмотреть на небо? — в голосе Суги столько неприкрытой надежды, что у Дайчи внутри всё сжимается, тает. Ну как можно ему отказать? — Посмотрим. — Нет, назначь дату, скажи точнее, — требует он, взволнованно вскакивая и прохаживаясь по комнате. Дайчи сейчас любит его до невозможности. Если бы он только знал… — Хорошо. Месяц. Будь хорошим мальчиком месяц. — Неделю. Суга не был бы собой, если бы не поторговался. Такой предприимчивый, такой хозяйственный. Идеальный. — Две. Больше не уступлю. Коуши смотрит долго, проницательно, заламывает руки, но в итоге сдаётся и кивает.

***

Все две недели он паинька. Ест всё до последней крошки. Не корчит рожи на фотографиях, впрочем, так и не улыбнувшись ни разу в объектив. Он даже поддерживает беседу, вежливо интересуется у Дайчи, как прошёл его день, спрашивает о семье, работе. Они играют в шахматы, домино, карты. Их партия в «Монополию» длится уже третий день. Дайчи немного ему поддаётся, чтобы игра не заканчивалась подольше. Кажется, Суга это понимает, но молчит. Лапушка. Дайчи отдаёт себе отчёт: это всё напускное, ненастоящее. Коуши лишь выполняет условия сделки, чтобы выбраться из подвала и наверняка предпринять очередную попытку бегства. Дайчи понимает, но всё равно счастлив. Потому что Сугавара открывается ему, медленно-медленно, лепесток за лепестком. Он уже не тот дрожащий после многочасовой истерики мальчишка, которого Дайчи увидел в подвале в первое их утро. Теперь он даже сидит иначе: не выпрямившись по струнке, а расслабленно поджав под себя колени или откинувшись на подушки. И книги он при Дайчи может читать — так увлекается, что даже не замечает его, тащит в рот клубничную соломку, хрустит, облизывается, погрузившись в сюжет. Он даже радуется, когда выигрывает партию, дразнится, потягивается лениво, зевает, трёт щёки или задумчиво покусывает губу. Он живой, настоящий, искренний в каждом своём жесте, и Дайчи понимает: всё верно. Всё так, как и должно быть. С каждым разом он проводит в подвале всё больше времени, часы на работе становятся невыносимо долгими. Впрочем, однажды он там задерживается, на работе. Обстоятельства срочные, приходится остаться на всю ночь, пропустить ужин и завтрак. Домой, в подвал он несётся, как на крыльях — тех самых, глуповато-амурных. «Надо будет извиниться», — думает Дайчи, поворачивая замок. Щёлк. Дайчи знает: после непривычно долгой разлуки минута покажется вечностью, но всё равно надо её выждать — таков их порядок. Но… Это случается так неожиданно, что Дайчи даже не сразу понимает: Суга выходит в наружный подвал, где не был ещё ни разу. Он сам открывает дверь. Он… выглядит обеспокоенным. И сердце Дайчи умирает, ликуя. — Ты!.. Ты бросил меня! — Суга обвиняюще колотит его кулаками в грудь. Боевой такой, разгневанный, аж щёки раскраснелись. Красивый. Невозможно красивый. Дайчи растерянно отступает. — Ты! Оставил! Меня! В этой! Дыре! — каждое слово подкрепляется отчаянным ударом. Суга замолкает, только когда Дайчи, опомнившись, перехватывает его запястья. Глядит разъярённо, дышит часто. Демон. Тот, который искуситель. — Прости, — говорит Дайчи, но в голосе нет ни капли вины. Конечно, он знает, что Суга беспокоился не о нём. Разумеется, он понимает это. — А если бы ты не вернулся? Я бы сгнил тут! Я бы… — наконец, он замечает и сам, где оказался. Осматривается с интересом. Наружный подвал не такой обставленный, как его комната, но это новое место, и пустая, серая коробка стен- кажется Сугаваре целым неизведанным миром. Он вдруг сразу становится очень собранным и взбудораженным: — Я хочу сюда выходить. Каждый день. Разминаться и всё такое. Тут будто воздух свежее, и стены не так давят. И тут на двери электронный замок, так что я не сбегу, не парься, и ещё ты мне должен после сегодняшнего и… — Хорошо. Дайчи соглашается так легко и быстро, что до Суги доходит не сразу: — Хорошо? — Ты прав, — пожимает плечами Дайчи. — Ничего страшного не случится, если ты будешь иногда сюда выходить. — Каждый день, — напоминает Суга недоверчиво. — Как скажешь. Сугавара, наверное, думает, что Дайчи нравится чувствовать власть, но он ошибается: больше всего на свете Дайчи обожает ему поддаваться.

***

Щёлк. Это уже не замок, это что-то внутри. Переключается, изламывается каждый раз, когда Дайчи открывает дверь, за которой его ждёт Суга. Раньше не ждал — боялся, раздражался, ненавидел. А теперь вот ждёт. Потому что Дайчи разрешает ему подниматься наверх. Да, со связанными руками и кляпом. Да, под чутким присмотром и без права на ошибку. Но Дайчи видит, как Суга дорожит этими минутами там, наверху. Он не пытается ни сбежать, ни ринуться к плотно зашторенным окнам, ни ещё как-то подать сигнал. Он слишком ценит возможность выбираться из подвала, чтобы так просто её терять. Возможно, у Суги какой-то план. Что-то вроде: «заставить Дайчи потерять бдительность и довериться ему». Но Савамура не дурак, он внимательно следит за каждым шагом парня, за каждым движением. Он всегда начеку. На третий поход наверх Дайчи даже устраивает Суге проверку. Развязывает руки, вынимает кляп. — Спасибо, — проговаривает Коуши саркастично. Демонстративно трёт запястья. Дайчи невозмутим: — Пожалуйста. Суга, как намагниченный, подходит к окну. Его тянет туда, к свету, к миру неосознанно и неотвратимо — почти так же, как Дайчи тянет к самому Коуши. — Можно? — он спрашивает почти робко, касается штор длинными пальцами. Дайчи мечтает о том, чтобы когда-нибудь Суга касался так его. — Только без глупостей, — кивает он. Его ангел тоже терпелив, он не станет рисковать зря, поэтому Дайчи и разрешает ему эту блажь. Это как игра: кто кого перехитрит. Кто первый доверится другому — проиграл. Суга втягивается в эту игру, не осознавая ещё, что проигрыш — это к тому же и выигрыш. Дайчи позже ему всё объяснит. Суга отодвигает штору с благоговейной медлительностью. Подставляет лицо солнечным лучам, и Дайчи радуется, что вывел его именно сейчас, не дожидаясь, как в предыдущие разы, заката. Подходит к Коуши, и тот даже не вздрагивает, лишь неотрывно смотрит на горы, зябко прикрытые реденькой рощицей. Он, наверное, не ожидал, что дом находится за городом. Его губы приоткрываются, но не для слов — момент слишком торжественный, слишком важный, просто словно не хватает воздуха, приходится ловить его ртом. Суга смаргивает слёзы, вовсе их не замечая, и Дайчи тонет в его тоске, в его боли — настолько она глубокая, прозрачная… Щёлк. Сердце ведь тоже в клетке, выпустить бы его на волю… Суга поворачивается к нему, и в его взгляде ненависть. Ненависть — и надежда. Щёлк. Минута. Минута после щелчка замка, чтобы собраться с мыслями. Перевести дыхание. — Отпусти меня. — Никогда. Щёлк. — Пожалуйста, хоть надежду… Оставь. — Не могу. Как же он не понимает, ангел? Как же не видит? Дайчи без него уже не сможет, никак, ни за что. Да, Суге хочется на свободу, хочется мир и чтобы весь, сразу, без остатка, а для Дайчи вместо мира — он, и без него только смерть, тьма, холод, без него совсем-совсем невозможно. Лишиться его… Нет. Немыслимо. Суга кивает как-то заторможенно, горько. Ничего. Дайчи уверен: через денёк другой он оправится и снова будет пытаться сбежать. Может, инсценирует аппендицит или что-то в этом роде, попробует уломать его на больницу, рискнёт соблазнить… Да много ещё вариантов. Коуши задёргивает шторы, обнимает себя за рёбра и плетётся вниз, к лестнице. Заходит в наружный подвал, шатаясь направляется к себе в комнату, дёргает ручку тяжёлой двери и… Щёлк. Обрекает Дайчи на одиночество. Закрывает в клетке своей не-любви. Стучи, не стучи — свободы не увидишь. И лишь изредка, может, раз в день, если будешь очень осторожен, то сможешь словить на себе луч света — его улыбку, услышать шелест ветра — его смех, выглянуть в окно, лишь едва-едва подсмотрев, каково это: когда он тебя любит. И никогда не узнать наверняка. Никогда не покинуть клетку.