Вне правил

— Итак, что у тебя произошло? Обычно ты не просишь о помощи.       Мягкая музыка, шепчущая из динамиков кафе, была лишней. В фильмах всё это выглядело бы совсем иначе, гармоничнее. Что может быть лучше успокаивающей музыки на фоне разбора проблем? На деле же — только её отсутствие. Жизнь вовсе не похожа на фильмы. Там и сами проблемы решаются гораздо легче. Главные герои всегда наделены нужными качествами. Или встречают достойного помощника. Или даже супергероя. Они — сами по себе другие. Как только ты начинаешь решать собственные проблемы, сразу понимаешь, что они куда сложнее. Потому что они свои.       Лишними были и мы с Вольдемаром. Чересчур мрачные для цветущей и безмятежной атмосферы позвякивающих блюдец и ложечек, журчащей речи и шороха салфеток. Вольдемар флегматично потягивал глинтвейн через чёрную трубочку и не мигая смотрел на меня. Я не привык видеть его несколько изменившимся: в Академии он вечно наряжался в официалку и прилизывал чёрные волосы, а теперь сменил костюм на мешковатую серую толстовку, покрасился в каштановый и растрепал волосы. Только его худоба осталась прежней. Поначалу меня тронула холодная рука тревоги, но Вольдемар сохранил всё ту же серьёзность и беспристрастность. Как и всегда.       Я нервно постукивал носком кроссовка по деревянному паркету и теребил пальцы рук, сложенных на столе. Будь моя воля — развалился бы на этом столе полностью, но мне мешали салфетки, вазочка с синими незабудками, скользящее меню да и сама обстановка тоже. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Со вчерашнего дня. — Самому бы разобраться, — буркнул я. Вернее, это вышло так, что я буркнул, хотя хотел только вздохнуть.       Вольдемар почесал основание левого рога и подпёр щёку кулаком, не переставая изучать меня. Именно изучать: его взгляд не блуждал по мне скучающе или заинтересованно, но остановился на моих глазах и был наполнен раздумьями. Я едва выдержал его, но всё же опустил глаза и принялся изучать ничуть не интересующее меня меню. В самом деле, что случилось? Я застал Габриэля с Анжеликой — они держались за руки. И из-за этого я взвился? Меня поцеловала Сиди, и я вышел из себя? И раздул из этого трагедию? Получалось, что так. Но не совсем. Изнутри всё равно чувствовалось как-то… по-другому. Вроде мелочь, думал мой протрезвевший мозг, но что-то было не так. — Ты не один написал мне вчера, — признался Вольдемар, налегая на стол. — Так что я могу предположить, что произошло.       Вскипела кровь и наверняка бросилась в лицо, потому что лоб мой заболел, а левый висок запульсировал. Мне не нужно было спрашивать, кто ещё писал ему. — И что же она тебе рассказала? — Я откинулся на спинку дивана, надеясь хоть так отстраниться от всего, что было хоть как-то связано с Обсидианой. Подальше, подальше от неё. — Ничего такого. Просто жаловалась, как и всегда, впрочем. — Вольдемар скучающе захрустел пальцами, как будто бы рассказывал об этом всем и каждому вот уже не в первый раз. — Говорила, что ты бесчувственный и ничего не понимаешь. Что ты стал совсем другим. Что убила бы одного ангела, если бы ей представилась возможность. Потому что он оказывает на тебя слишком сильное влияние. — Он внимательно посмотрел на меня и, должно быть, увидел в моих глазах то, что хотел увидеть: коротко кивнул. — Если опираться на это, что ты можешь сказать?       Я потёр переносицу: спрятал глаза на пару секунд. Так значит, Сиди разговаривала с ним — интересно, как долго? Как много он уже знает? В каких подробностях она раскрывала ему то, что знает? И что вообще она ему рассказывала? Сплошная головная боль, боль… Столько лет возле меня была такая змеюка, а я не принимал ничего, чтобы отгородиться от неё. Если бы я знал с самого начала, что так выйдет… — Не знаю, что она там тебе ещё говорила, — враждебно бросил я, складывая руки на груди и глядя за плечо Вольдемару, — но хуже неё я ещё никогда не встречал. Она — ходячая проблема. Которая эти проблемы в меня швыряет, как сюрикены. Корчит слащавую рожу и — «Сюрикен!», только вместо этой острой звёздочки в меня летит не менее острая проблема. Постоянно. Каждый. Грёбанный. Раз. — Я стиснул зубы и отвернулся. Оглядел зал. Народу немного. — Она заставляет меня ходить с ней на «свидания», — прошипел я, перегибаясь через стол. — Лучше идеи не придумать, правда? Она считает, что я смогу её полюбить. А я как будто её раб. У меня это всё уже в печёнках сидит. Она меня бесит. Всё больше и больше. А вчера… — Я запнулся и скрипнул зубами. — Я знаю, — остановил меня Вольдемар, и глаза его сверкнули охрой. — Я знаю, что между вами вчера случилось, можешь не говорить. Но скажи мне вот что: почему ты продолжаешь ходить с ней на эти так называемые «свидания»? Что тебе мешает прекратить их? Сказать ей: «Ты мне не нравишься, я не буду проводить с тобой ни единой моей свободной минуты»? Ты не из тех, кто терпит, Эл, я же знаю.       Мои губы с глухим причмокиванием сомкнулись. «Шантаж», — подсказал мне мозг, но почему-то сейчас это слово уже не имело прежней силы. Ну шантаж, ну и что? — Она шантажировала меня, — неохотно ответил я и почувствовал себя слабаком. — И что же, есть что-то, чему ты можешь придать настолько большое значение, чтобы позволить этой паршивке себя шантажировать?       Спросил — и уголок его губы едва заметно пополз вверх, будто он уже знал ответ. Словно я разговаривал сам с собой. — Есть, — выдавил я, — и… это вторая моя проблема.       Вторая — и настоящая. В миг я осознал, что Сиди — одна незначительная страница в моей жизни, которую нужно как можно скорее перелистнуть и больше никогда к ней не возвращаться. Она — героиня не моего романа. Или уж точно не главная героиня. Скорее так, возомнивший о себе второстепенный персонаж, желающий выбиться на верхушку…       Вольдемар закивал, а я подумал, что восхищаюсь им. Вечно невозмутимый. Спокойный. Рассудительный. С загадкой. Что могло бы вывести его из равновесия? Он не был намного старше меня, но я чувствовал, что морально он ушёл вперёд на несколько лет. Уж он сразу бы знал, как разобраться в той или иной ситуации. Как тот самый герой из любого фильма.       Он щипнул пальцами воздух, как если бы переворачивал страницу невидимой книги. — Я мог бы поговорить с Сиди по поводу наших прогулок, — как по команде проговорил я, — но она не даст мне спуску. Особенно после вчерашнего. Ей и так кажется, что я ближе… чем с ней. А я ей ничего не должен. — Можешь не пропускать имена, — моргнул Вольдемар, — я знаю, о чём ты. Даже несмотря на то, что ты довольно редко поддерживаешь с нами связь. Она всё равно есть. И я неплохо разбираюсь в людях, чтобы понять, что именно тебе нужно. Недаром лекции по психологии были моими любимыми. Ты с этой точки зрения весьма интересен, и я рад, что ты решил разобраться в том, что происходит… Ты ведь именно по поводу вчерашнего пришёл поговорить, верно? — Мне не нужно было кивать, чтобы Вольдемар понял меня. — Потому что ты запутался… И ты так легко говорил о том, что Сиди твоя проблема, а на второй тебе стало тяжело. Я чувствую, — предупредительно произнёс он, — что тебе немного не по себе, но я правда хочу тебе помочь, а поэтому… Просто доверься мне.       Мне и правда было не по себе. Вольдемар как будто умело и незаметно раздевал меня, постепенно узнавая то, что я кому другому ни за что не сказал бы. Но в то же время я ему одному и смог бы сказать хоть что-то из того, что тревожило меня. Он единственный был адекватным в моём окружении — если не считать Габриэля, конечно, но разве я идиот, чтобы рассказывать Габриэлю о том, что он же заставляет меня нервничать… или не нервничать… Я не знал ещё, как правильно назвать ЭТО, но, возможно…       Я рассказал ему — коряво, как смог. Коряво, потому что пропускал многие моменты, не говорил о том, что творилось у меня тогда в голове, потому что и сам мало чего понимал. Сказал лишь, что мысль пойти с Сиди была самой идиотской, которая могла прийти мне в голову, и я раскаивался, что поступил необдуманно. Тут же перескочил на то, что Сиди, в общем-то, вообще никакой роли не играла, что она не была мне интересна и проблем как таковых не вызвала, разве что усугубила ситуацию. И чем больше я говорил, тем больше убеждался в том, что это правда. Зациклившись на какой-то ерунде, я забыл о чём-то главном. О чём-то… или ком-то. Теперь этот шантаж ещё больше кружил мне голову, и я думал, а что будет, если я откажусь от прогулок? Будет ли какой-нибудь резонанс вообще? Моё сердце настолько охладело к ней за эти дни, что реагировало на неё как на лужу в октябре. — Но ведь нормально, что я хочу знать, куда и зачем именно он пошёл? — выспрашивал я у Вольдемара, будто надеясь услышать его успокаивающее «Да, да, конечно, ты прав». — Он ведь мой друг. Было бы неприятно, если бы он мне соврал… — А почему ты подумал, что он может тебе соврать? — спросил мой друг, чуть опуская голову к плечу. — Разве ты ему не доверяешь? Если он твой друг? Разве дружба не подразумевает под собой доверие? — Я… Ну да, — вдруг насупился я, — конечно, доверяю. Но… Он слишком часто стал ходить с Анжеликой… Мне это не нравится. — Ну, это вполне нормально. Они оба ангелы. К тому же друзья. Он ведь и с тобой тоже ходит, так ведь? Несмотря на то, что вы натуральные противоположности друг другу. Должен ли он проводить с тобой всё своё свободное время? — Н-н… — промычал я, а отголоски мыслей нашёптывали мне категоричное «Должен, должен…» — Судя по тому, что там было, они не совсем друзья… — Может, ты слишком преувеличиваешь? Если он ангел, он не станет тебе врать. Особенно если он считает тебя своим другом. Не будет с тобой нечестным. Тебе нужно просто поговорить с ним. Только взять себя в руки и не наезжать, а спокойно всё обсудить. Ангелы — существа хрупкие, что ты с ними не делай. В противном случае ты его только отпугнёшь. — Я не могу, — проворчал я, ёрзая на кожаном сидении диванчика. — Я как подумаю, что он с ней… — Мм… — протянул Вольдемар и зажевал губы. — Так ты ревнуешь… — Я вспыхнул. — Противна одна только мысль о том, что они могут быть больше, чем друзьями, так? Считаешь, что… — Он сделал паузу, но дальше продолжать фразу не стал. Но я понял его и без этого. — Да! — воскликнул я то ли гневно, то ли стеснённо. — Нет! — И добавил тише: — Не знаю.       Собственник во мне всегда был слишком ревностным.       Вольдемар легонько пнул меня в носок и отставил недопитый глинтвейн в сторону. Я сидел перед ним уязвлённый, обнажённый, хмурый и не знал, что ещё говорить. Будто поставил многоточие в повествовании. Оборвал где-то на полуфразе. Не закончил предложение. Не мог подобрать слов. Я понимал, что никто, кроме меня, не сможет завершить его. Но проклятое вдохновение ушло, игриво хлопнув за собой дверью — к любовнику. — Уж не знаю, что именно творится у тебя в голове, но могу сказать лишь одно, — Вольдемар поджал губы и стрельнул глазами в сторону чёрной трубочки. — Вот платишь ты за напиток. Пьёшь его. И платишь ты за целый — но допивать или нет, решать только тебе. Хочешь ли ты остановиться на том, что есть, или продолжать действовать — твой выбор. Но вот тебе мой совет… Не затягивай с ним. Всякая вещь рано или поздно портится, особенно если она постоянно как-то изменяется. Цветок вянет, если не ухаживать за ним. Умение притупляется, если его не развивать. Отношения… Тоже. Любые. — Тут он проницательно посмотрел на меня, будто остаток фразы хотел донести до меня мысленно. — Если ты будешь сидеть сложа руки, ничего не добьёшься. Ты и сам прекрасно это знаешь. — И что мне делать? — Я вцепился руками в ткань джинсов, словно в этот момент решалась моя судьба. — Я не смогу так просто подойти к нему. Я даже не знаю, что ему сказать. Он поймёт ли? Я и сам не понимаю, куда уж остальным… — А никто и не говорит тебе, чтоб ты сразу пошёл и всё вывалил ему. — Вольдемар вновь почесал левый рог. — Тебе нужно остыть. В тебе ещё слишком свежи вчерашние воспоминания. Я же тебя знаю: ты придёшь, встанешь в позу главного и начнёшь вещать, мол, вот ты опять со своей Ангелиной ходишь, а я один сижу, совесть у тебя есть? Нету совести, нету! И не думаешь ты обо мне совсем, и я тебе никто, и разве поступают так… — Ну всё, всё, — я отмахнулся от него и свёл брови к переносице, — хватит. — Ну, ты меня понял. Тебе нужно созреть. Но! — Он поучительно выставил указательный палец вверх. — Помни, что если фрукт слишком долго лежит… — Да, да, да… Но… А если я… Совсем остыну?       В горле моём что-то оборвалось, когда я сказал это, а кроссовки внезапно стали слишком свободными и холодными.       Вольдемар вздохнул. — Я тебе об этом и толкую. Если тебе это правда так важно, ты сам поймёшь, когда нужно будет сделать первый шаг. Хотя…       «Не одобряю я этого, не одобряю», — читалось в его тёмных глазах. Но я знал, что он был мне другом и не из-под палки вёл весь этот разговор. И я почувствовал глубокую, тёплую признательность к нему — за то, что поговорил, за то, что принял, за то, что не ушёл… Хоть пустота внутри и не начала заполняться. Я всё ещё не знал, куда деваться, но понимал: оно придёт само. Потом. Когда-нибудь. Скоро… — Заветы, Эл, — напомнил Вольдемар, дёргая трубочку, — не забывай про них.       Но в мыслях я был уже слишком далёк от них. И уже знал, что сделаю в первую очередь.