The Dark era / Темная эра

Он был сотворен во Мраке чертогами Бездны раньше Мира и за Его пределами, чтобы однажды стереть грань между Светом и Тьмой и принести Миру конец. Когда он вышел в Мир, тот был еще юн, девственен и наивен. Первые люди приняли его за божество: он был дьявольски красив, нечеловечески силен и быстр, его тело было не подвластно времени, он не нуждался во сне и пище. Единственная его потребность — это удовлетворение жажды. Жажды человеческой крови. Люди приносили ему жертвы. Они выбирали ему в дар юных и красивых – это считалось большой честью. Его восхваляли, женщины отдавались ему, даря тела и сердца, жрецы проводили обряды, таинства и празднества во славу ему. Вокруг его «божественной» личности возник культ Кровавой луны. Его же самого люди звали Данте. Они считали его своим покровителем, но, на самом деле, Данте был их погибелью. Люди падали перед ним ниц, молили снизойти до них и поделиться своей божественной силой. Данте говорил, что они не готовы принять ее, ведь тогда пути назад уже не будет, но люди, ослепленные желанием обладать великой силой и самим стать богами, просили все громче и настойчивее, и Данте услышал их. В глубокой ночи при полной луне жрецы разожгли костер и прочли заклинания на древнем языке, который теперь уж сгинул, как и народ, говоривший на нем… Шепот таинств сопровождался музыкой: сначала играли тихо, постукивая костями, затем, по мере увеличения громкости читаемых заклинаний, подключились трещотки, а после — барабаны. Языческий обряд становился все громче и громче, взывая к потустороннему и необъяснимому. Языки пламени тянулись все выше в ответ на зов. Юноши и девушки, облаченные в черно-красные наряды, исполнили яркий, энергичный танец вокруг огня, свет от которого ложился на их тела и одеяния, делая танец завораживающе жутким. Искры летели им под босые ноги, но они, обжигаясь, но не останавливаясь и не гневя того, кто могущественнее их в сто крат, продолжали свой танец. Когда же он подошел к концу, из тьмы появился Данте и барабаны затихли. Все вокруг погрузилось в глухую тишину, и даже сверчки в траве ожидающе замолкли. Данте слышал, как трепетно бьются сердца людей и как в предвкушении и волнении они дышат, видел, как восторженно и заворожено смотрят на него. Данте принял из рук старейшины клинок, который сверкнул во тьме, и медленно провел острием по своей ладони. Потекла кровь. Данте сжал кулак и направил руку к огню. Несколько капель упали на угли, и до того оранжевый огонь вдруг окрасился в кроваво-красный и порывисто взмыл вверх к самой луне, которая медленно пропитывалась алым. Люди ахнули. Жрецы поднесли Данте кубок из чистого золота, и он наполнил его практически до краев своей кровью. — Пейте! Это мой дар вам, смертные! Обретите силу и мощь и станьте выше предписанного вам природой или же падите жертвой слабости человеческого тела. Люди замерли, не решаясь подойти. Страсно желая, они все же боялись этой неизвестной им силы. — Неужели вы так немощны, слабы и трусливы? Примите свою судьбу и станьте бóльшим... Станьте теми, кого будут бояться и уважать... теми, кто будет повелевать этим миром... Данте краем глаза заметил слабое движение. Толпа расступилась, пропуская мужчину с юношей на руках. Парень был ужасно слаб. По мере приближения к Данте свет огня все ярче освещал его худощавые руки и ноги — кости, обтянутые кожей. Глаза юноши были слабо приоткрыты, рука безвольно свисла и болталась на ходу. Он был больше мертв, чем жив. Мужчина прижимал немощное тело парня к себе. Сам же он был крепок и телом, и духом. Тот мужчина считался одним из лучших охотников племени, был ловок и силен. Его губы были сжаты. В сердце горела искорка надежды на исцеление несчастного сына, который, будучи рожденным слабым и больным, на всю свою жизнь оказался прикованным к постели и кое-как в полусознательном состоянии сумел дожить до двадцати лет. Других детей у мужчины не было, несмотря на крепкое здоровье. Все они умирали во младенчестве, словно он и его жена были прокляты... Данте, на лице которого не дрогнул ни один мускул, ожидающе смотрел на мужчину. Тот остановился в двух шагах, взглянул могущественному «божеству» в глаза и сказал твердым голосом: — Я Алан-охотник, сын Генри и Виолетты. Владыка, взываю к твоей милости. Мой сын — тепло сказал мужчина, посмотрев на юношу и удобнее перехватив его тело, — мой единственный сын… с рождения лишен возможности ходить. Он болен... очень болен, владыка… Я боюсь, что он не проживет еще и двух лун… Прошу, поделись с ним своей силой, вдохни в него жизнь, — мужчина запнулся, потому что к горлу подступил ком, — Я люблю его, владыка… Будь милосерден. Я готов отдать тебе все, что пожелаешь. Я… Он хотел сказать что-то еще, но Данте остановил его, сделав жест рукой. —Открой рот своему сыну, я дам ему своей крови, и он исцелится и станет в сто раз сильнее, если будет этого достоин. Алан кивнул, посмотрел на юношу, грудь которого неровно вздымалась из-за прерывистого, тяжелого дыхания и последовал указаниям Данте. Владыка чуть наклонил кубок, и на пересохшие губы больного капнула алая жидкость. — Глотай, — тихо сказал Алан, прикрыв сыну рот. Голос отца для юноши отдавался на задворках сознания глухим эхом, но он все же инстинктивно проглотил и закрыл рот. Парень прикрыл глаза и не шевелился. Алан не сводил с него взгляда. Вдруг грудь юнош и вовсе перестала вздыматься от дыхания. Отец перевел испуганный, дикий взгляд на Данте, который выглядел совершенно спокойно и просто наблюдал за происходящим. — Что с ним, владыка? Он не дышит… — Прояви терпение, Алан-охотник, сын Генри и Виолетты. Губы мужчины дрогнули, глаза защипали слезы. Он почувствовал себя абслютно бессильным – это для него было редкостью. До того он всегда сам принимал решения и, не медля, действовал, но сейчас происходящее было ему неподвластно. Алан мог только ждать, а его сын — бороться за свою жизнь в одиночку. — Опусти его на землю, — с нотками стали в голосе сказал Данте. Алан повиновался. Данте обвел взглядом всех присутствующих людей. Он чувствовал витающие в воздухе волнение и даже страх, концентрация которого нарастала с каждой секундой. Никто не решался издать звука, все с замиранием сердца смотрели на не проявляющего никаких признаков жизни юношу. Повисла столь оглушающая тишина, что не было слышно, как за спиной Данте трещит костер. Вдруг юноша широко распахнул глаза и истошно закричал. Все, как один, невольно вздрогнули и, хватаясь за уши, сделали шаг назад. Юноша сжал кулаки и весь скрючился, пытаясь противостоять боли, которая охватила все его тело. Начались судороги. Казалось, что парня ломало, выворачивало наизнанку. Он не закрывал глаз, которые налились кровью, и от того создавалось ощущение, что они вот-вот вылезут наружу или лопнут. Боль была просто нестерпимой, и несчастному казалось, что он сейчас сойдет с ума. Юноша ворочался из стороны в сторону, корежась и пытаясь освободиться от страданий, но ничего не помогало. Алан в ужасе наблюдал за агонией своего сына. Он упал на колени рядом с ним и пытался как-то помочь, судорожно схватив его за руку, но не мог ничего изменить и потому просто не отпускал и сжимал ладонь крепче. От душераздирающего крика у мужчины кровь стыла в жилах. Он умоляюще посмотрел на Данте снизу вверх, но тот продолжал бездействовать, смотря с высоты своего роста. Алан хотел просить, молить прекратить страдания сына, но слова застряли в горле. Лучше бы он умер. Но вдруг юноша замолк. Отец перевел на него взор влажных от слез глаз и увидел, как осунувшееся лицо, ввалившиеся глазницы, сальные волосы, хрупкие ногти и все истощенное тело в целом стали принимать здоровый вид. Губы налились кровью и потеряли синеватый оттенок. Кожа осталась бледной, но теперь на ней не было ни единого изъяна. Лицо юноши стало прекрасным. На нем застыло безмятежное спокойствие. Алан сначала потерянно наблюдал за всеми метаморфозами, но, когда его сын вдруг открыл глаза, весь просиял. Он улыбнулся, счастливыми, полными благодарности глазами посмотрел на Данте и крепко обнял юношу. — Это чудо! — сорванным голосом объявил Алан, обращаясь к соплеменникам. В толпе послышался ропот. Все неуверенно начали приближаться. Все так внимательно смотрели на исцелившегося юношу, что не заметили, как на лице Данте заиграла довольная, но не предвещающая добра улыбка. — Дай мне подняться, отец, — хриплым голосом сказал юноша. Тот сразу же отпрянул, давая сыну пространство. Все думали, что это просто невероятно, и Алан был несказанно счастлив, но где-то в глубине его души закралось сомнение... Отцовское сердце чувствовало неладное — сын был слишком отстранен и холоден. Юноша оперся на руки, но они дрожали. Отец хотел помочь ему встать, но тот смерил его холодным взглядом: — Не нужно. Своей слабостью ты позоришь меня пред владыкой. Он был еще слаб, ноги покашивались, и парня качнуло в сторону, но он сумел удержаться на ногах, чувствуя, как посекундно его тело наполняет огромная сила. Никто, кроме Алана и Данте, не слышал этих жестоких слов. Сердце отца кольнула обида, но все же глупая, как казалось его сыну, улыбка с его лица не сошла, хоть и ослабла, нервно дрогнув. Несмотря ни на что и даже на то, каким бы ни был теперь его сын, он значительно окреп и теперь здоров, а, значит, будет жить… Молодой человек выпрямился в полный рось. Все ахнули. Никогда раньше он не мог этого сделать. Юноша обвел всех, в том числе и своего отца, пустым взглядом и остановился на Данте, который тут же задал ему вопрос: — Как твое имя? — Себастьян, — без единой эмоции ответил тот. Из толпы начали стремительно отделяться люди и смиренно опускаться на колени перед Данте в ожидании величайшего дара. Тот лично подносил кубок и давал каждому сделать маленький глоток. Желающих обрести силу оказалось не так много, около тридцати человек, так что кровь Данте в кубке осталась. Он поднял сосуд повыше и осмотрел оставшихся людей: в их глазах он прочел восторг, граничащий со зверским испугом. Не каждый был готов терпеть столь мучительную боль, да и щекочущий страх перед неизвестностью не позволял сделать шаг навстречу новой жизни, поэтому большинство все же предпочли остаться в слабом человеческом теле и прожить ту же, известную, жизнь, что и их предки. Данте без единой эмоции демонстративно вылил оставшееся содержимое кубка на землю. На маленькие свежие росточки травы капнула кровь, и зелень тут же почернела и сгнила… Несколько минут ничего не происходило. Испившие крови переглянулись, сверяя друг по другу часы, а после почувствовали, как нестерпимая боль поселилась в каждой клеточке и тел, словно разрушая его изнутри. Желающие силы упали на землю и прошли те же круги ада, что и Себастьян, который теперь стоял подле Данте и безучастно наблюдал за агонией соплеменников. Люди тоже неотрывно смотрели за происходящими изменениями. У большинства превращение пошло иначе, чем у Себастьяна, что сначала изумило, а затем до ужаса напугало всех, а больше всего — близких, родственников и друзей: практически у всех судороги перешли в неестественное выворачивание конечностей. Тела людей в прямом смысле слова ломало, их форма начала изменяться: череп и позвоночник, длина конечностей… Агония застыла на лицах, навеки отпечатавшись на чертах лица и до неузнаваемости изменив их. Люди перестали быть похожими на самих себя. Они были изуродованы, искалечены. Их тела отторгли яд, потому как оказалось непригодно для такой крови, и потому начались необратимые изменения в организме. Люди потеряли свою личность и возможность здравомыслия, речи и сознания, превратившись в чудовищно страшных, бешеных, вечно голодных существ, подвластных контролю владыки. Родственники, близкие и друзья с криками порывались к ним на помощь из общей массы, но Данте, внимательно наблюдавший за превращением, оскалился и одним уничтожающим взглядом остановил на полушаге. Тот же тотальный ужас охватил сердце каждого, кто стоял поодаль и наблюдал за происходящим. Все эти люди, словно добыча удава, смели лишь дрожать и ждать своей незавидной участи. По итогу лишь двое, девушка и другой юноша, из тридцати добровольцев остались похожи на людей и обрели желаемое. Они поднялись на ноги и, словно ничего не произошло, направились к Данте. Новообращенные опустились перед ним на одно колено и склонили головы. — Назовите свои имена. — Мое имя — Себастьян, владыка, — он поцеловал Данте руку. —Мое имя — Миранда, владыка, — она последовала примеру Себастьяна. — Мое имя — Байрон, владыка, — он сделал то же. — Будете ли вы верны мне? — Да, владыка, — хором ответили они. — Поднимитесь с колен и служите мне. Примите свое перерождение, величие и силу как величайший из всех возможных даров. Теперь вы могущественны и сильны, и вам боле не придется ни перед кем пресмыкаться и страдать от бренностей и слабостей человеческого существа — голода, жажды, эмоций… Вас будут почитать и бояться. К вашим ногам падет весь мир, если вы будете со мной. Они выпрямились, ощущая, как переполняющая сила растекается по их обновленному телу вместе с кровью. Чудовища, потерявшие всякие признаки человека и разумного существа в принципе, тоже поднялись на ноги. Они издавали какие-то нечленораздельные, рычащие, хрюкающие звуки, наружу из пастей показались выпирающие острые клыки, а со ртов, на которых постепенно собралась пена, на землю капали слюни. Они были словно бешеные собаки, которых держали на цепи и которые только и ждали команды своего хозяина, чтобы наброситься на жертву и разорвать ее в клочья. — Они голодны… — осмотрев свое детище, констатировал Данте, — А вы? — он обратился к троим, что сохранили человеческий вид, но потеряли всякую человечность, — Что вы ощущаете, когда смотрите на этих людей — на своих соплеменников? Данте обвел рукой всех присутствующих, которые все еще не имели возможности пошевелиться от клокотавшего страха. — Голод, — с рыком в голосе ответила девушка, и ее глаза сверкнули в ночи. — Так удовлетворите его сполна. Данте махнул рукой, и к людям вернулась способность движения и сопротивления. Он сделал это не только для того, чтобы его подопечные имели возможность набраться опыта и испытать на деле свои новые способности, но и интересно поохотиться. Как только это произошло, Алан, который из всех людей был ближе всех к новорожденным монстрам, испуганно отполз по земле назад, не сводя выпученных глаз с сына, который, на деле, был теперь совсем другим существом и лишь внешне походил на юношу, которого Алан бережно выхаживал с самого рождения. Себастьян бросил на него безучастный взгляд, и в ту же минуту жизнь Алана оборвалась, потому что один из безмозглых чудовищ вцепился ему в глотку… — Посмотрим, как далеко вы сможете убежать, — с ухмылкой сказал Данте, смотря на кровавую луну. Новообращенные сорвались с места, а за ними — чудища. Дикий крик распугал всю живность. Птицы взволнованно покинули свои гнезда и шумно вспорхнули с деревьев. Люди бросились бежать в ближайший лес, чтобы затеряться среди деревьев и запутать следы, но, несмотря на все приложенные усилия, мало кому удалось пережить эту ночь… Трапеза демонов была плотной и славной. Но те, кто выжил, бежал без оглядки и рассказывал о случившемся. Сказ о демонах разносился все дальше и дальше по свету, распространяясь по торговым путям и деревушкам от человека к человеку, от одного народа к другому, и передавался по миру много-много лет… Люди называли безмозглых монстров низшими демонами, а имеющих человеческую внешность — высшими. Последние же именовали сами себя гордо — вечными. По мере развития общества высшие демоны стали утонченными аристократами. Они имели прекрасную внешность, были практически бессмертны. Над этими существами было не властно время, но взамен на этот дар их сердца очерствели. Они не чувствовали ни жалости, ни сострадания и всего того, чем так ценен человек. Это было им чуждо. Время шло, Данте и его армия разрасталась, пополняясь как низшими, так и высшими демонами — каждому обращенному человеку доставалось по способностям и силе его тела. Они стирали с лица земли древние поселения и города, убивали сотни и тысячи, целые народы… Но однажды просто исчезли, вернувшись в чертоги Бездны, чтобы однажды вернуться и занять место на вершине пищевой цепочки, стать повелителями нового мира, что погрязнет во тьме и крови… Люди же веками продолжали говорить, но со временем память даже о столь ужасных событиях начала блекнуть и обесцениваться, и потому в один прекрасный день реальная история превратилась в простую легенду, рассказанную кем-то ради забавы и запугивания, однако люди поплатились за это сейчас, спустя много, много лет… Старики без колебаний выделили комнату для Её Величества. Они попросили Ерсэль обращаться к ним сразу же, как только ей что-либо потребуется. Хозяева были действительно добрыми, открытыми и отзывчивыми людьми и от чистого сердца хотели сделать так, чтобы их многоуважаемая гостья ни в чем не нуждалась, но ответная улыбка на лице Ерсэль была натянутой и грустной. Она видела, как старики стараются, но ничего не могла с собой поделать. Когда же хозяева закрыли дверь и оставили королеву в одиночестве, та обессилено опустилась на скамью, на которую милые старички постелили пуховую перину. Они предложили гостье еще и подушку, и Ерсэль растерянно приняла ее, устроив в углу за ненадобностью. Ерсэль не знала, сколько прошло времени с тех пор, как она рассталась с братом. Она, устремив взгляд, лишенный какого-либо смысла, в никуда, просто сидела. Она была абсолютно опустошена. В голове не было ни единой мысли, перед глазами — ни единого образа. Душа Ерсэль словно покинула ее, оставив тело в одиночестве прозябать в пустой комнате, окутанной глухой тишиной, чуть сгорбившись, словно под тяжестью навалившихся несчастий. Свет от тускло горящей лампады неподалеку ложился на ее лицо, оставляя глубокие тени. Ерсэль замерзла, кончики пальцев рук похолодели, но она не почувствовала этого. Она вообще ничего не чувствовала сейчас. Ерсэль также не слышала и того, как чем-то гремели старики и полушепотом бранились друг на друга за дверью. Это хозяйка накрывала на стол и ругала мужа за нерасторопность перед такой важной гостьей. Хозяин тоже за словом в карман не лез и колко заметил, что такую гадкую стряпню способен есть только он, ее дурак-муж, и что ему очень стыдно так позориться перед королевой. Ерсэль вдруг тяжело выдохнула, нарушив тишину, стараясь успокоиться, потому что грудь ее вдруг неожиданно для нее самой задрожала от подступающих рыданий. Ерсэль, запустив руки в волосы, нагнулась вперед, чуть ли не упираясь лбом в колени, и закрыла глаза. В голове промелькнула мысль, что ее жизнь кончена, но тут же напоминающее потянуло низ живота, и Ерсэль положила поверх него свою дрожащую руку… В дверь ненавязчиво постучали. Ерсэль была слишком глубоко в своих мыслях, чтобы ответить, поэтому нежданный гость, терпеливо подождав несколько минут, повторил те же телодвижения, но в этот раз чуть громче. Ерсэль, вздрогнув, вернулась в реальность и спешно разрешила войти. — Ваше Величество, прошу прощения. Надеюсь, вы не спали? — заходя, с улыбкой спросила хозяйка. — Нет, я просто задумалась, извините, что заставила ждать и волноваться. — Простите мне мою настойчивость, я не хотела вам помешать. — Все в порядке. Не переживайте. Хозяйка облегченно выдохнула. Через открытую дверь до Ерсэль донесся запах свежеприготовленной еды: картошки и пирожков. Желудок соответствующе отозвался, несмотря на то, что Ерсэль подсознательно чувствовала, что в глотку ей сейчас ничего не полезет, или того хуже — найдет выход наружу при попытке что-либо поесть. Хозяйка, на секунду смутившись, тут же понимающе улыбнулась и сказала: — Я как раз пришла, чтобы пригласить вас к столу. Накормим, чем богаты, уж не судите строго… — Нет, что вы. Я очень благодарна вам, но… — Вам нужно питаться, Ваше Величество, чтобы жить. Пришли тяжелые времена, и вам придется перенести на своих хрупких плечах множество тягот и лишений. Вы должны быть сильной, чтобы противостоять злу. Королева хотела отказаться, но низ живота все еще тянуло, настойчиво напоминая о том, для чего Ерсэль должна жить дальше, и потому она все же приняла приглашение. — Благодарю за вашу заботу. Я ценю ее. — Позвольте предложить вам еще кое-что. Хозяйка засуетилась и направилась к большому сундуку в углу комнаты. Ерсэль, поднявшись со скамьи, с интересом наблюдала за ней: старушка перебирала какие-то тряпки, и было понятно, что она ищет что-то определенное. — Вот, — объявила хозяйка, доставая обычное серое платье и неприметные тканевые башмачки, — Они будут вам в пору. Переоденьтесь, чтобы в случае какой-либо напасти вас не узнали. Да и вам будет удобнее, если ненароком придется спасаться бегством. Ерсэль приняла одежду. Платье было чистым и практически новым и, судя по размеру, принадлежало молодой женщине, а не пополневшей с годами хозяйке. — Чье это платье? — спросила Ерсэль, ослабляя корсет за своей спиной. — Моей дочери, Ваше Величество. Повисло тягостное молчание, но потом старушка продолжила. — Она умерла во время родов, как и ее дитя. — Простите мое излишнее любопытство. Я искренне сочувствую вашей утрате, — проглотив подступающий ком, ответила Ерсэль. Разговор прервался. Хозяйка замерла, застряв в теплых, но печальных воспоминаниях о минувших днях. — А у вас еще есть дети? — разрывая гнетущую тишину, спросила Ерсель. — Есть, — просияв, ответила старушка, — сын. Он совсем еще молод. В эти минуты он сражается за судьбу человечества на поле брани подле вашего мужа — Его Величества. — Вы должны гордиться им. Я глубоко убеждена, что вы воспитали отважного юношу. — Мы гордимся. — Поведаете мне о нем? — улыбнувшись, попросила Ерсэль. Она уже переоделась и теперь выглядела как самая обычная крестьянская женщина. — Ох, с радостью, Ваше Величество. Его имя — Вильям, — весь ее рассказ был переполнен самой чистой — материнской — любовью, — У него белокурые, кудрявые волосы… Вильям — очень храбрый мальчик… Хоть ему всего семнадцать, он рвался в бой, ведь всю жизнь мечтал сражаться за своего короля. Он так восхищается Его Величеством! Как и все мы! Он готов отдать за него жизнь… Ерсэль старалась отвлечься, старалась не думать, но черные мысли никак не отступали и заставляли сердце обливаться кровью. Ерсэль много времени провела в компании добродушных стариков. Они, хоть и подтрунивали друг над другом, все же искренне дорожили своим браком. Супруги прошли рука об руку, сквозь дни и года и пережили немало трудностей вместе, в том числе и гибель любимой дочери, и, пока они есть друг у друга, стойко выдержат испытания, что уготовила им жизнь. В какой-то момент усталость, вызванная избыточно потраченными нервами и пережитыми переживаниями взяла верх, и Ерсэль почувствовала острую необходимость лечь спать. Она была рада этому — рада возможности забыться хоть ненадолго. Она не знала, что на дворе — день или ночь — окна были надежно заколочены, но веки нещадно тяжелели, словно наливаясь свинцом. Ерсэль, объявив о своем уходе, направилась к себе. Она, в чем была, не туша лампаду, потому как не хотела проснуться в кромешной темноте, легла на скамью и повернулась на бок, лицом к стене. Как только голова коснулась подушки, Ерсэль уснула. Ей не снилось ничего. Ерсэль просто провалилась в желанное забытье, просто исчезла из этого мира, переполненного горечью и болью… Настойчивый шепот над ухом заставил Ерсэль приоткрыть болящие от усталости и пролитых слез глаза: — Ваше Величество, проснитесь. Но она не хотела этого делать. В мире грез было так спокойно, не нужно было вспоминать обо всех пережитых печальных событиях и вновь ощущать всем своим существом эту безнадежность о невозможности излечения ноющей боли, вызванной огромной дырой в груди. — Ваше Величество, ваш брат вернулся. От этих слов Ерсэль даже подпрыгнула. Она перевела тревожный взгляд на стоящего у кровати перепуганного от столь резких движений старика и на ходу спросила: — Он в порядке?! — Да, да, все хорошо, не волнуйтесь, — быстро, невпопад отвечал тот, спеша за ней. Когда Ерсэль выскочила из комнаты, старушка-хозяйка как раз спешно закрывала дверь, а неподалеку стоял Эрик, облаченный в черный плащ. Ерсэль, не сдерживая слез радости, побежала к нему и прыгнула на шею. Тот, хоть и не ожидал, но все же поймал ее и обнял за талию. — Ты живой, ты живой, — как не в себе шептала Ерсэль, уткнувшись носом ему в плечо. — Да, я живой, сестра, — прохрипел он, прикрыв глаза и прижав ее к себе. Они простояли так еще пару минут, словно удостоверяясь в том, что каждый из них из плоти и крови. Вскоре к Ерсэль вернулось самообладание. Никогда раньше она не позволяла эмоциям брать верх, держалась достойно, чтобы не происходило, как гордая королева, но теперь все было иначе. Теперь нечего было стыдиться. Ерсэль отпрянула от Эрика и только сейчас увидела, что все его лицо было в крови. Она взволнованно осмотрела его на наличие ранений, а Эрик лишь слабо улыбнулся и ответил на немой вопрос, застывший в глазах сестры: — Нет, я не ранен. Это кровь демонов. — Присядь, тебе нужно отдохнуть. Где твои люди? — Тут, неподалеку, следят за безопасностью дома. — Погибших нет? Раненых? — Нет, у всех лишь небольшие ссадины и царапины — ерунда. Хозяйка подала кувшин чистой воды. Эрик, поблагодарив ее кивком головы, взахлеб осушил сосуд. — Что с Адамом? — стараясь не показать дрожь в голосе, спросила Ерсэль, стоя напротив. — Я не знаю. Он пытался ответить как можно спокойнее, но желваки предательски дрогнули. Впрочем, как и голос Ерсэль. Она невольно приоткрыла рот, потому что хотела задать еще вопросы, но от вида глубоко подавленного брата слова застревали в горле. Повисла тишина. Хозяева дома, так же глубоко переживая трагедию, еле сдерживались, но не вмешивались и ждали. Эрик, оставаясь задумчивым, прокручивал в голове все последние события и вдруг заговорил приглушенным голосом: — Мы не успели… Когда мы прискакали к воротам, те уже пали… Я видел, как в город въехало это чудовище и ничего не смог сделать… не смог остановить его, — Эрик закрыл лицо руками, которые через минуту медленно поползли к голове и, в отчаянии сжав пальцами клоки волос, будто намереваясь вырвать, продолжил говорить, — Вы не представляете, что творилось на улицах города первые несколько часов… Кругом выпотрошенные трупы, которые даже на людей не похожи… Просто кровавые куски мяса, — он выдохнул, убрал руки со взъерошенных волос, но взгляда не поднял, — мы, конечно, помогали, кому могли, порой буквально из пастей вырывали… Много этих чудовищ зарубили, но нас слишком, СЛИШКОМ мало… Спасенные люди убегали, но надолго ли?.. Там этих тварей была тьма непроглядная, где не спрячься — везде найдут… Но после они сами с собой будто рассосались, словно их отозвали… До вашего дома пару улиц не добрались. Сейчас все подозрительно затихло, мое сердце неспокойно. Уверен, они готовят что-то масштабное, что-то ужасное… Но я не могу понять что… Я не знаю также и того, что случилось с теми, кто сражался. Вряд ли они брали пленных… Зачем они им?.. Он поднял многозначительный взгляд на Ерсэль, которая стояла и слушала ни жива ни мертва. Старушка, не выдержав, заплакала навзрыд, прильнув к груди мужа, на глазах которого тоже навернулись слезы. Бедный, бедный Вильям… — Я должен идти, — взяв себя в руки, которые то и дело норовили бессильно опуститься вниз, объявил, поднимаясь, Эрик, — прошу вас быть готовыми к нападению на дом в любой момент. Вооружитесь кочергой, вилами, ножами, чем-нибудь… Я оставлю следить за домом двоих из своих людей, но призываю и вас дать бой, если это будет необходимо. Более никому не открывайте двери по доброй воле, я и мои люди не придут, чтобы не привлекать лишнее внимание. Мы станем патрулировать улицы, оказывать посильную помощь поданным, следить за общей ситуацией в столице и предпринимать ответные действия по сопротивлению. — Будьте осторожны, да хранят вас и ваших рыцарей Высшие силы, — севшим голосом проговорил старик, прижимая к себе дрожащую от рыданий жену. Эрик кивнул, посмотрел на сестру: — Время прощаться, как бы больно это не было… Не знаю, свидимся ли мы снова. — Береги себя. Будь благоразумен, прошу. Они вновь обнялись. — Прощай, любимая сестра, — шепнул Эрик, закрыв глаза и вдыхая запах ее волос. — Прощай, дорогой брат. И он ушел из дома. Спешно, пока в душу не успели отяготить сомнения… Ерсэль и старики совместными усилиями придвинули к двери массивный стол, создавая (больше для собственного успокоения) иллюзорную преграду, приготовили, последовав указаниям Эрика, нож, топор и кочергу и сели ждать неизвестно чего в абсолютной тишине, изолировавший каждый в своих мыслях. Бежать было некуда. С самого начала. Эта столица — последний рубеж, за которым нет ничего, кроме дремучего, непроходимого леса, из которого еще никто и никогда не возвращался. За ним же — полная неизвестность, ведь туда еще ни ступала нога человека. Возможно, именно там простирался край Света…