Как приручить Хоука

Прошел почти месяц, и мы многого успели достигнуть. Мы усовершенствовали нашу работу, составив расписание и установив некоторые правила: каждые вторые выходные мы устраиваем генеральную уборку, пополняем запасы и отдыхаем. В это время в Лечебнице никого из пациентов не должно быть. Беспризорники нам по-прежнему помогают в поисках ресурсов, ящик для пожертвований каждый день полон. В основном, там, конечно, медяки, но попадается и серебро. Я не говорю уже о продуктах, которые нам приносят в излишке. Общение с Хоуком тоже сдвинулось с мертвой точки. Он часто навещает меня, и его друзья иногда заходят. В частности, с Варриком мы нашли общий язык. Он профессиональный болтун, я и не замечаю, как уходят вечера за разговорами с ним. В целом, меня вполне устраивала жизнь, сложившаяся в пределах Клоаки, и все таки было чувство неопределенности, царапающее меня изнутри. Я понимал, в чем дело, но игнорировал это как мог, выдумывая все более изощренные отмазки. Меня тянуло к Хоуку, как мотылька на огонь, но разум мне подсказывал, что он опасен, что он человек всего лишь наполовину, что с ним уж точно мне не светит спокойная жизнь, да мне, в принципе, с ним ничего не светит. Ко всему прочему, он меня ни разу не позвал на заказы, хотя уверял, что моя помощь бесценна. Но все это были мои глупые мысли, я накручивал себя до предела, изводил домыслами, умирал от любопытства, ведь я так и не видел, кем или чем еще может обращаться Хоук. Мне было до смерти интересно и страшно. Создатель… Я просто идиот. Между всем прочим, экспедиция на Глубинные Тропы набирала обороты. Они быстро нашли деньги, картами я их обеспечил, и разговоры о походе все чаще слышались в Лечебнице. Я постоянно держал в уме обещание Хоука не брать меня с собой, готовый в любой момент напомнить ему об этом. Наверное, он был единственным в Клоаке, кто не говорил об экспедиции. Я не знал до конца, откуда у них появились ресурсы, и не хотел знать. И вот, был назначен день Х. Все были на взводе. Все, кроме Хоука. Он невозмутимо смотрел на взволнованные лица своих друзей, отпуская на этот счет шутки. Варрик в особенности суетился, ведь он был одним из зачинщиков всей этой вакханалии. Я вздрагивал при одном упоминании о Глубинных Тропах, моля Создателя о снисхождении, уповая на его милосердие. День Х вступил в свои права. Днем ранее меня попросили собрать провизии и необходимых припарок, что я и делал до глубокой ночи, и теперь сидел в тупом ожидании. С самого утра в Клоаке было непривычно тихо, и я надеялся, что про меня все забыли, и я смогу спокойно избежать участия в экспедиции. Я знал, что они отправятся в путь сразу после солнцестояния, и поэтому с нетерпением смотрел в окно. Так прошло несколько утомительных часов, солнце скатилось к горизонту, а я все еще вздрагивал от шума за стеной. Вдруг кто-то постучал в дверь. Этого звука я испугался так, как если бы за дверью стояли храмовники. В проеме показались взъерошенные локоны и улыбающееся лицо. «Вот и все, — подумал я. — Он пришел, чтобы утащить меня в это долбаное подземелье». Между тем, Хоук зашел в Лечебницу, держа в руке плетеную корзинку. — Не бойся, — сказал он мне, подходя ближе. — Они давно ушли. — А как же ты? — выдавил я из себя. Хоук уже повесил плащ на гвоздь и стянул с ног сапоги. — Я и не собирался идти на Тропы. Я лишь немного помог Варрику в организации экспедиции. Он подошел почти в упор, между нами была только корзинка. Я изобразил улыбку, не до конца понимая, что происходит. В Лечебнице уже никого не было. Мы были совершенно одни, и при этом осознании в голове закружились всевозможные мысли: от самых ужасающих до невозможно-прекрасных. Я мотнул головой, отгоняя наваждение. — Разжигай камин, — прошептал он, снимая с корзинки крышку. Под ней было целое изобилие еды: две отдельно завернутые в бумагу тушки кроликов, ломтики вяленого мяса под острыми приправами, копченая и слабо соленая рыба, всевозможные фрукты, овощи и ягоды, сосуды с напитками, чеснок, розмарин, перец горошком, лучок, разнообразная зелень, орехи. Я смотрел на всю эту прелесть с открытым ртом. — Откуда все это? Хоук лишь улыбнулся и направился к камину. Я поспешил следом. Дойдя до камина, он подложил туда дров и обратился ко мне: — Ты голоден? Я неуверенно кивнул, чем вызвал очередную его улыбку. При таких условиях я был готов кивать вечность. — Тогда доведи эти дрова до углей. Я чувствовал себя полным дураком, поскольку так до конца и не понял, что происходит. — Ты хорошо кормишь своих подопечных, — словно отвечая на мои мысли, произнес Хоук. — А вот за своим питанием совершенно не следишь, — он достал превосходного копченого лосося и положил его на столик рядом с камином. Вскоре там оказались практически все продукты, принесенные им. Он делал все неспеша, с застывшей полуулыбкой на лице, изредка поглядывая на меня. Его взгляд искрился теплом и нежностью, которая для меня была в новинку. Под его молчаливым руководством я поджег дрова, немного ускоряя магией их превращение в угли, неустанно следя за каждым его движением. Он развернул тушки, тщательно натер их поочередно перцем, чесноком, добавил немного соли, положил внутрь каждой веточку розмарина и нанизал все это великолепие на стальные прутья, также принесенные в корзинке. Неспешно передал их мне, и я закрепил их в пасти камина на специальных крючках. Хоук подвинул рыбу поближе ко мне, снимая румяную кожицу и обнажая розовое мясо, затем взял одну из бутылок, вскрыл ее и протянул в мои руки. По стеклянной стенке медленно расползлась паутина инея. Я осторожно взял ее, отхлебнул, наслаждаясь медовым вкусом эля. — Божественно, — протянул я, делая еще глоток. Напиток оказался первоклассного качества. Хоук обнажил зубы в улыбке и открыл себе такую же бутылку, предварительно охладив и ее, и кивнул мне, указав взглядом на лосося. Я оторвал от рыбы кусочек и сунул в рот. Лосось медленно растаял на языке. Это был лучший ужин за многие годы. Через несколько минут запахло жареным мясом. Я повернулся к камину, прокрутил кроликов, оставляя сырые бока над жаром углей. Невыносимо вкусно. Хоук усмехнулся и отпил из горла. Мы сидели в полном молчании, слыша лишь писк и шипение сгорающего жира из огня. Мне давно не было так хорошо, со времен… Не важно. Я не хотел думать об этом, уж точно не в тот момент. От углей исходило усыпляющее тепло, а прохладный эль лишь усиливал сонливость. Я расслабился, и, наконец, принял непринужденную позу. Я сидел на полу, облокотившись на портал камина, а Хоук – на низеньком стуле возле стола и управлял едой, отрывая по кусочку от лосося. Вяленое мясо и рыбу он положил обратно в корзину, а также остальные бутылки, фрукты, ягоды, орехи и овощи. Я следил за его движениями, словно в дурмане. Хоук источал тот лесной запах, который хотелось вдыхать полной грудью, прижаться к нему и уткнуться в плечо. Закрыть глаза и окунуться в природу, в шумный лес, забыть обо всем и уплыть в свои мечты. Я украдкой сделал поглубже вдох, не сводя глаз с его рук. — Проверь кроликов, пожалуйста, — мягко донеслось до моих ушей, и я поймал себя на мысли, что откровенно пялюсь на своего гостя. Я поспешно отвернулся к камину, проворачивая кроликов по новой. Взял со стола нож, проткнул самые толстые места. — Надо еще немного подождать, — заключил я, разглядывая запеченную кровь на кончике лезвия. Хоук согласно кивнул. Мы продолжили молча изучать друг друга, принюхиваться, присматриваться. На улице окончательно стемнело, и нас освещал лишь камин. Жареным мясом пахло невыносимо вкусно, и, несмотря на перекус рыбой, есть хотелось смертельно. Я все чаще поглядывал на готовящееся блюдо, не замечая голодного взгляда со стороны. Через несколько минут я проверил кроликов еще раз и, убедившись, что мясо достаточно прожарилось, снял их с крючков. Хоук протянул что-то похожее на железное блюдо, и я сложил туда тушки. Мой гость пустил холодок по посуде, слегка охлаждая содержимое. Я взял одного кролика. Запах был великолепен. Я оторвал сочный кусок и сунул его в рот. Вкус был изумительный, нежнейшее мясо, и я от удовольствия закрыл глаза. — Где ты так научился готовить? —спросил я, отламывая ножку, и посмотрел на Хоука. Хоук не притронулся к еде, в упор смотря на меня. Он по-прежнему молчал и, казалось, не дышал, сжав губы в узкую полоску, а на лице застыла гримаса боли. Я не смел пошевелиться. Он сделал над собой усилие, разгладив лоб и расслабив губы, а затем произнес самые прекрасные слова: — Андерс, я тебя люблю. Я уронил кусок себе на колени и заставил себя посмотреть на Хоука. У него дрожала верхняя губа, и красивое лицо исказилось от сказанных слов. — Ты уверен? — выдавил я из себя. Он вздрогнул и изобразил подобие улыбки. Я понял, что он страшно взволнован, да и я был обескуражен его внезапным признанием, но какая-то часть не позволяла мне поверить до конца. Может, это глупая шутка? Может, он как-то прознал про мои чувства и решил посмеяться надо мной. Хотя, почему «как-то»? Весь месяц я и делал что выдавал себя с потрохами, и вот теперь ему надоело, и он таким образом хотел отделаться от меня. Но его выражение лица быстро заставило отогнать от меня эти мысли. — Уверен, — твердо произнес он и, совладав с собой, одарил меня самой сладкой улыбкой. У меня засосало под ложечкой. Он снова был привычным Хоуком: красивое лицо, соблазнительная полуулыбка. Он снова вел себя непринужденно и, наконец, принялся за свой ужин. Я же больше не смел на него смотреть - боялся, что он заберет свои слова назад, рассмеется мне в лицо и исчезнет из моей жизни навсегда, оставив очередную дыру после себя. Но проходили минуты, а Хоук все еще сидел на своем месте и доедал кролика, не собираясь никуда уходить. Тогда и я немного расслабился и подумал, что, наверное, и мне следовало признаться в своих чувствах, и момент был подходящий. Но язык будто прирос к нёбу, а в голове роились мысли о том, что вновь придется испытывать боль, вновь придется рано или поздно расстаться, так зачем же что-либо затевать. И потом мысль, что он оказался оборотнем пульсировала в сознании, вызывая панический страх за свою жизнь, поскольку я предпочитал верить магистрам, чем ему или себе. В общем, одно наслаивалось на другое, и мне оставалось лишь постараться выкинуть его из головы и полностью погрузиться в работу. Не могло же мне повезти так, что человек, в которого я был влюблен, тоже любил меня без всякого подвоха. Каким же я был идиотом… Итак, я предпочел молча доесть свой ужин и подавить свои чувства и эмоции. А Хоук, держа себя безупречно, подавал по моей просьбе различные продукты, охладил еще одну бутылочку роскошного эля и непрестанно улыбался, сводя меня еще больше с ума. Вечер постепенно перетекал в ночь, и в глубине души я хотел, чтобы мой гость остался со мной, чтобы мы посидели еще немного в простом молчании, но гордый Андерс как всегда все за всех решил, и вот мы распрощались. Я просто идиот. Наступило утро следующего дня, и все вернулось на круги своя. Лечебница была полной, я бегал от пациента к пациенту, Кик пытал удачу в ближайших лесах, а Корни отправилась на поверхность с различными поручениями. Словом, этот день ничем не отличался от остальных, как, собственно, и последующие. Я вставал с лучами солнца и, словно одержимый, работал, лечил, созидал, изучал, превращал, изготавливал и много чего еще делал. Признаться честно, мне приятно было ощущать себя нужным, быть живым, полезным всем этим людям, гномам, эльфам и, как ни странно, кунари, ибо эти тоже иногда забредали ко мне. С каждым днем становилось все теплее, а это значило, что земля прогревалась, и в катакомбах грозила начаться жара. Окна круглосуточно оставались открытыми, а я теперь не надевал на себя ничего теплее холщовой рубашки, все чаще бегая по Лечебнице босиком. На следующий день после своего признания Хоук не появлялся, и я уж было подумал, что он пожалел о сказанном и теперь начнет меня всячески избегать, а так как я практически не высовываюсь на поверхность, а у него нет никаких дел в Клоаке, шансы, что мы еще встретимся, стремились к нулю. Я снова себя накручивал, нервно дергаясь от любого резкого звука. Так прошло три долгих дня. Солнце скрылось за горизонтом, и в помещении стало значительно прохладнее. Я сидел возле окна и с наслаждением вдыхал весенний воздух. Я разглядывал скудный пейзаж, состоящих из голой отвесной скалы с редкими деревьями на нем и куска сумеречного неба, и жевал кусочек вяленого мяса, которое принес Хоук. Вглядевшись получше в небо, я заметил черную точку, на большой скорости приближающуюся к ущелью. Пару минут спустя я мог уже различить черные крылья. Казалось, это был обыкновенный ворон, но что-то не давало мне покоя, и я продолжал наблюдать. Птица, описав дугу, приземлилась на одно из торчащих скальных деревьев совсем близко к моему окну, и тут меня осенило. Размеры. Для обычного ворона она было необычайно громадной. Даже больше горных орлов, которые обитают в Морозных горах. Ворон замер, издав громкий утробный звук, напоминающий рычание драконов. В тот момент у меня и закралось сомнение, что это настоящая птица, а не знакомый мне оборотень. Внезапно для себя я зевнул, понимая, что хочу спать. Доел кусок и отправился в свою спальню. Я проснулся от ощущения, что кто-то находится у кровати. Я открыл глаза, стараясь успокоиться. Слегка приподнялся на локтях, оглядывая комнату. Судя по непроглядной тьме и узкой полоской лунного света, ночь еще не закончилась, и я какое-то время привыкал к темноте. Мне было до смерти страшно, мой посох стоял прислоненным к стене в дальнем углу, от страха у меня онемели пальцы, стоял невыносимый звон в ушах. Я услышал тихое рычание, а после чавканье вперемежку с хрустом ломающихся костей. Я сделал над собой усилие и посмотрел за край кровати, обнаруживая там спину, покрытую длинной взлохмаченной шерстью. Она вибрировала, вздымалась, переливаясь серебром в лунном свете. Затем чавканье резко прервалось, существо отряхнулась, разбрасываясь клочками шерсти в разные стороны, и исчезло из поля зрения. Звуки прекратились, и наступила звенящая тишина. Я еще какое-то время не двигался. Наконец, одолев свою трусость, я свесился на кровати, разглядывая своего незваного гостя. Им оказался огромных размеров черный волк, настолько огромный, что, вытянув тело, был почти с меня ростом, его холка доходила мне до пояса, голова размером с мой корпус, я уже не говорю о лапах с когтями и пасти. Он лежал на боку, вытянув перед собой лапы, и мерно дышал, со свистом всасывая в себя воздух. Теперь я мог его рассмотреть, не опасаясь, что он откусит мне голову. Черная шесть, начиная от затылка и заканчивая кончиком хвоста, была длинная и насколько жесткая, что я мог, казалось, различить каждый волосок. Мне до смерти хотелось потрогать его шкуру, узнать, какая она на ощупь, но я не смел пошевелиться, лишь жадно рассматривая великолепного зверя. Вдруг он вздрогнул, и его лапы начали будто втягиваться, морда и хвост уменьшались в размерах, и он весь обратился в человека. Самым последним медленно исчезала шерсть с затылка, шеи и плеч. Это был Хоук. Он сделал глубокий вдох и повернулся на спину. К счастью или к сожалению, он был в одежде. Его сон не прервался, и теперь у меня в спальне лежал не зверь, а Хоук, герой моих грез и мечтаний, смертоносный сукин сын. Вокруг него лежала его же шерсть, устилая добрую половину всей комнаты. Мозаика сложилась: последние несколько дней, сразу после признания Хоука, я каждое утро находил возле кровати шерсть, ветки, сухие листья, черные, невероятной длины перья, комки земли, разводы от соленой воды, а над всем этим витал едва уловимый запах леса. Сначала я думал, что мне кажется, но теперь я понял, что к чему. Я лежал, свесившись на ним, и смотрел, как он спит. «Андерс, я люблю тебя» — крутил я в голове его слова, раз за разом повторяя, пытаясь вспомнить его взгляд, полный безнадежности, его позу, неестественную и угловатую, его голос, едва дрогнув на букве «а» в моем имени. Всеми этими деталями и был Хоук: настоящий, безопасный, такой уютный и мягкий. А вслед за этим всплывает в памяти оскалившийся волк, дрожащий от гнева, вибрирующий, издающий звуки самого Архидемона, отрывающий головы и конечности, а после его лицо, все в крови, искаженное от ярости и удовольствия, и он смотрит прямо в глаза, и взгляд его прожигает насквозь. Я вздрогнул от наваждения. Создатель… Он такой разный, и я не понимал, где истинный Хоук, и кого мне следует бояться: ужасного волка или прекрасного человека. Я засмотрелся на его лицо, привыкнув к слабому лунному освещению, как вдруг заметил краем глаза синее свечение. Я повернул голову и не поверил своим глазам: на его груди аккурат посередине вырос маленький светящийся гриб на тонкой ножке с юбочкой и узкой шляпкой. Через несколько секунд рядом с ним появился еще один, но от него исходило розовое свечение. Затем еще и еще, уже появлялись на голове, шее, лице и плечах светящиеся желтым, фиолетовым, красным цветы, грибы продолжали множиться, те, которые появились раньше, подрастали, усиливая подсветку. Комната преобразилась, бликуя всеми цветами радуги, запах леса усилился, и ночная духота испарилась, уступая свежести. Это была самая фантастическая, самая потрясающая магия, которую я когда-либо видел. Я понял, что это и был настоящий Хоук - дитя леса, дикий, необузданный, свободный, словно ветер, и весь мир лежал у его ног, но он лежит у моей кровати, обменяв манящую свободу на душную комнату в Клоаке. Хоук носит лес в себе, он сам его частица, его деревья, реки, животные и птицы, его голос и уши, его рык и ночной вой. Должно быть, его слова не глупая шутка или необдуманный поступок. Но зачем ему заурядный маг-отступник с паршивым прошлым, глупыми предрассудками и отвратительным чувством юмора. Наверное, я никогда не осмелюсь спросить у него, но кое-что я все же понял про него. В ту ночь я вообще многое понял. Я не помню, как заснул, а когда проснулся, то моего неожиданного гостя уже не было. Я открыл глаза, как обычно, с рассветом, почти не ощущая уже привычной мышечной боли от добровольного рабства. Не успев спустить ноги с кровати, как я учуял странный запах. Я встал на колени, заглядывая под свою кровать, и к своему удивлению обнаружил там несколько мышиных трупов на разных стадиях разложения. — Хоук, — прошипел я сквозь зубы, зажимая пальцами нос. Необычный подарок, однако. Но как я себя не настраивал, предъявить Хоуку за утренний сюрприз я не смог. Я побоялся, что он больше не придет, или разозлится, что я подсматривал за его сном, потому что мне тогда придется признаться, что я наблюдал за ним, пуская слюни. Он пришел ближе к вечеру, когда основная масса больных рассосалась, и осталось лишь двое тяжелых в импровизированных палатах. Я отпустил своих помощников, уверяя, что сам без труда справлюсь с ночным дежурством, но на самом деле мне просто хотелось от них поскорее отделаться и остаться одному. Я ожидал гостей. Он постучал в дверь, когда я судорожно пытался навести порядок на своей голове. Я пригласил его, замечая в его руках корзинку. — Прости, что пропал, — это были его первые слова после признания. Я постарался придать своему лицу небрежно-снисходительное выражение, будто я и не заметил его отсутствия. И, по всей видимости, слегка перестарался, поскольку его лицо на миг стало мрачнее тучи. Я идиот. — Надеюсь, ты голоден, — добавил он, приоткрывая завесу корзинки. В ней покоилась освежеванная тушка молодого ягненка, а также весь прочий набор, особо ничем не отличающийся от предыдущего. Я невольно облизнул губы. Этот вечер повторил прошлый, за исключением одной детали: он больше ни слова не сказал о любви, он даже не пытался намекнуть словами или поведением, чего я так отчаянно ждал, чтобы ответить взаимностью. И, когда он ушел, я чувствовал такую опустошенность, словно из меня вынули все мысли и эмоции, и хотелось лишь одного - залезть под одеяло и окончательно себя уничтожить. Так продолжалось примерно неделю: весь день я работал, как проклятый, вечером я ел прекрасный ужин в лучшей компании в моей жизни, а ночью я смотрел, как зацветает Хоук, умирая от нерастраченных чувств. И так день за днем. Порой я ощущал, что пришло время открыться ему, например, когда пауза в разговоре слишком затягивалась или когда он ловил на себе мой слишком голодный взгляд. Я говорил себе: вот-вот, сейчас будет подходящий момент, и я признаюсь, но момент был всегда недостаточно подходящим, и я, раз за разом открывая рот, замирал на полуслове, заставляя себя скорчить глупую гримасу. Я начал уже наслаждаться установленной жизнью затворника, надеясь на снисхождение богов и преодоление моей трусости, пока однажды, – а это случилось примерно через две недели после дня Х, – демон меня дернул вновь испытать удачу и подняться на поверхность. Я даже не помню, что мне там понадобилось, но зато я отлично запомнил, что случилось. Я сидел в Лечебнице (благо, был как раз такой выходной, когда никого рядом не находилось), сидел и пускал кровавые слюни на колени. Голова раскалывалась пополам от полученных ударов, желудок затянулся в тугой узел, судорожно сокращаясь в приступах рвоты. К счастью, его содержимое иссякло еще у входа в катакомбы, поэтому теперь он просто пускал по телу тошноту. Лицо у меня выглядело так, словно его сшили из различных кусочков: вот синий, вот черный, а вот кровавый. Руки дрожали. Словом, обычное состояние после Кары. Часом ранее я встретился со своим новым знакомым Ральфом, который доступно разъяснил мое положение в обществе. И вот теперь я сидел на полу, прислонившись к стене с окнами, и глотал кровь, от которой тошнота становилось невыносимой. Единственное, что я мог сделать, это слегка охладить магией руку и приложить ее к наиболее опухшим участкам лица. Остальные силы я истратил на то, чтобы добраться до дома и не рухнуть где-то по пути в Клоаку. Одно радовало – никого не было в клинике, и солнце стояло еще высоко, а это значило, что Хоук не застанет меня в таком виде. Я хотел поднакопить немного сил, чтобы доползти до кладовки и выпить припарку или немного лириумного зелья, чтобы самостоятельно убрать следы нашей встречи. Но пока я только сидел, запрокинув голову, и старался не потерять сознание. В таком плачевном состоянии я пробыл около часа, мечтая о глотке воды. Раздался стук в дверь, и от неожиданности я вздрогнул. Я вжался в стену и затаил дыхание. Незваный гость вошел. Мои самые худшие предчувствия оправдались. Это был Хоук. — Андерс, ты тут? — позвал он, обыскивая взглядом комнату. Я находился вне зоны видимости благодаря массивному письменному столу. Он шагнул вглубь, крадучись. Я зажмурился и перестал дышать. Он подошел ко мне так уверенно, словно мог видеть сквозь предметы. Он встал напротив меня, и мне пришлось опустить голову, чтобы он сразу не увидел мою разукрашенную физиономию. — Ты от меня прячешься? — услышал я над собой. — Андерс, — позвал он еще раз, опускаясь на колени. Теперь его лицо находилось совсем близко, и я услышал его запах. Мне пришлось поднять голову, что вызвало моментальную вспышку всевозможных эмоций: от непонимания до секундной ярости, боли и еще много чего. Переживая всю палитру чувств, он разглядывал мое лицо, чем смущал меня до невозможного. Я вспомнил, что примерно то же самое видел, когда встретился с Ральфом первый раз. Ту же судорогу боли. Я изобразил подобие улыбки и как можно бодрее сказал: — Привет, Хоук. Извини, я не слышал, как ты вошел. Он оскалился, услышав этот вздор. Я совсем поник, снова опуская голову. — Прости, я просто не хотел, чтобы ты меня таким видел. Он сделал неопределенный жест, словно отмахиваясь от моих слов. — Это Ральф? Вопрос не имел особого смысла, поскольку ответ был известен заранее. Между его бровей пролегла глубокая складка гнева, а красивый рот безобразно скривился. Он издал нечто похожее на утробный рык и резко поднялся. — Куда ты собрался? — слишком живо спросил я, пытаясь последовать за ним. От этого у меня закружилась голова и подкосились ноги. Он подхватил меня на руки и отнес в спальню. Уложил на мою кровать и куда-то вышел. Я его позвал по имени, но получилось не очень, и я испугался, что он не услышал меня и ушел. Но Хоук вернулся с какими-то пузырьками, комком ваты и стопкой чистых простыней. Действовал он быстро и уверенно, поэтому я только потом узнал – он не имел понятия, что именно нужно было делать. Много позже мы вспоминали этот случай, и он признался, что ничего не понимает в человеческом целительстве, и был очень напуган и зол. Итак, все, что принес, он вывалил на постель. Единственным верным оказалось лириумное зелье, разбавленное до едва голубого, поскольку лириум так просто было не достать. Я выпил залпом и почувствовал, как совсем немного магии вернулось ко мне, и мои пальцы заискрились лазурными нитями исцеления. Он неподвижно сидел в ногах и смотрел, как синяки исчезали, и на левой скуле остался кровоподтек. — Кажется, она сломана, — заключил я, трогая разбитое место. — Сейчас мне не хватит сил вправить кость. Казалось, он был на грани вспышки ярости, и я почувствовал, как внутри него заклокотала сила, воздух словно наэлектризовался, зрачки расширились, а верхняя губа изогнулась, обнажая зубы. — Хоук, — я накрыл его руку своей, и он посмотрел будто сквозь меня. — Пообещай, что ничего не будешь делать. Он хотел возразить, но я перебил его: — Пообещай. Раны заживут, а вот проблемы с Кругом никуда не исчезнут. Словно через силу, он согласно кивнул. Я видел, каких усилий ему стоило не сорваться с места и не разнести Церковь ко всем демонам. Он смог бы, в этом я не сомневался. Моя рука все еще лежала на его ладони и, наверное, слишком задержалась там, потому что в комнате образовалась внезапная тишина, такая, которую срочно нужно было прервать, чтобы не понять неправильно, чтобы не допустить того, что могло бы произойти дальше. Потому что теперь он смотрел на меня своей особой, принадлежавшей только ему, нежностью, необузданной, дикарской, поглощающей. Я испугался себя и своих чувств к этому полукровке, испугался его напора, его взгляда, и слишком резко отнял руку. Наваждение тут же прошло, и его взгляд стал прежним. — Тебе надо поспать, набраться сил. Я приду после заката и приготовлю ужин. Отдыхай. Он встал и прежде, чем я успел сказать хоть слово, скрылся в проеме. Через пару секунд я услышал, как захлопнулась входная дверь. Я выдохнул и закрыл лицо руками, не обращая внимания на боль. Я просто идиот. Я проснулся через пару часов, полный сил, и не сразу понял, почему у меня болит левая половина лица, и я не могу толком шевелить челюстью. Но воспоминание быстро вернулось, когда я посмотрел на свое отражение в зеркале с отбитыми краями, что висело у кровати. Голова будто налилась свинцом, лицо опухло, словно пчелы покусали, рана покрылась черной корочкой, разделяя щеку надвое. Я в ужасе застыл перед собой, осматривая каждый дюйм: сначала лицо, шея, затем я поднял рубашку, обнажая торс, разглядывал его. Вот здесь ребро сломано, а справа на пояснице кровоподтек. Наверняка почку отбил этот бугай, пока пинал меня железным сапогом. Я не понимал, откуда такая злость именно ко мне, мало что ли отступников в Киркволле, и почему вообще такой произвол среди храмовников. Я еще не мочился, но был уверен, что это будет кровавое и крайне болезненное действие. На отдельные синяки различных размеров я даже не обращал внимания. Все это исчезнет под действием мощной волны исцеления. Итак, сначало лицо. Я отпустил рубашку, по привычке щелкнул пальцами и закрыл глаза. Я чувствовал, как магия пробудилась во мне, разлилась по всему телу. Тупая боль отступила, и хоть я не видел, я знал, что все следы, оставленные на коже, исчезли, рассосались. Я посмотрел на себя в зеркало еще раз, поднося руку к сломанной кости. Мои пальцы опутали едва видимые кольца, будто круги на воде, и я, словно используя инструменты, дернул кистью, вправляя кость. Боль купировалась магией, и я почти ничего не почувствовал. Скула встала на место, я быстро прирастил ее к местам крепления. Рана затянулась, не оставляя следов. Таким же методом вправил торчащее под неестественным углом ребро, насколько сумев поставить его на место, убрал гематомы, попробовал вылечить почку, убирая боль и улучшая ее кровоток. Не знал, насколько это должно было ей помочь. Вот теперь я мог оторваться от своего отражения и вернуться к делам. Еще я ждал с нетерпением вечера, потому что Хоук обещал прийти, и вот тогда я поклялся себе рассказать ему всю правду.