***
Почему тот вечер, перетекающий в ночь, я запомнил поминутно, для меня до сих пор остается загадкой. Наверное, это наказание за то, что я вел себя с Хоуком, как последний урод. Итак, после того, как он меня уложил, я проспал целый час. Открыв глаза, я был все еще пьяным и все еще хотел приключений. Я увидел, что Хоук по-прежнему сидел на краю кровати, а у его ног стоял кувшин с водой и ведро. Он улыбнулся мне, протягивая воду. — Спасибо, — прохрипел я, чувствуя, как сушило во рту. — А есть что-нибудь покрепче? — Пей, — сказал он без тени эмоций. Тогда он был похож больше на восковую фигуру, отливающую неестественным блеском в лунном свете, чем на живого человека. Он не улыбался больше и не хмурился, его красивое лицо застыло безразличной маской, и тогда мне подумалось, что именно с таким выражением он когда-то наблюдал, как гибли цивилизации. Я перенял сосуд и сделал два глотка, чувствуя, что в воде что-то намешано. Сделав третий глоток, я понял, что это был экстракт эльфийской корня. Он чуть горчил на языке, но в целом было терпимо. То, что доктор прописал. Я отставил кувшин и остался в вертикальном положении, чтобы содержимое желудка не вышло обратно. Хоук молчал, мне же хотелось еще послушать его голос, хоть одно словечко, но я боялся. После того, что я уже наговорил, я решил, что с него достаточно. Поэтому воспроизвел его голос в голове. Вибрирующий, с хрипотцой. Подождав, пока вода всосется, я лег обратно на подушку, проваливаясь в сон еще на пару часов. Проснувшись ближе к рассвету, я огляделся. Из окон лился мутный свет, давая всему находящемуся в комнате размытые очертания. Я проморгался, заметив знакомое свечение возле кровати. Свесившись, я увидел то, что желал видеть больше всего на свете. Хоук спал на полу, до пояса покрытый различных размеров грибами и цветами. Желтые, лиловые, голубые, красные. Это была самая прекрасная магия из всех, что я видел. Дитя Леса. После настоя из эльфийского корня я чувствовал себя намного лучше. Даже надеялся, что утро обойдется без головной боли. Напиток был с горечью, что означало, что готовил его тот, кто не особо разбирается в тонкостях ремесла. Но меня это нисколько не волновало, ибо мое внимание было приковано к мерно дышащему Хоуку. А растительность на нем шевелилась, мерцала, появлялась и исчезала. Хоук был полон секретов, и я сгорал от желания всех их узнать.***
Утро следующего дня было не таким кошмарным, как я ожидал. Как и всегда, когда я проснулся, Хоука уже рядом не было, и даже его вечных атрибутов, вроде шерсти, перьев или маленьких трупиков, не лежало поблизости. Ведь Хоук ночевал в обличии человека. Интересно, знает ли он, что я наблюдаю за его сном? Уж надеюсь, он не считает меня полным идиотом, который не замечает грязи и вони после каждой ночи. Но этот вопрос, как и множество других, он не поднимал. Я помнил ту ночь прекрасно, всю до мельчайших подробностей, и то, что я наговорил Хоуку, и что читал ему эти письма, и что поцеловал его. Создатель… Мне никогда не было так стыдно за свое поведение, как в то утро. Оставалось надеяться, что он сочтет мою выходку за пьяную одурь и не воспримет всерьез. Или решит, что я в пьяном угаре все забыл за ночь. Но я-то ничего не забыл. Я поморщился от своего идиотизма и решил, что ни при каких обстоятельствах не стану упоминать при нем все, что связано с КК и моей выходкой в прошедшую ночь. Ох, как я был неправ. День шел своим чередом. Пациенты, заклинания, короткие реплики от Кика и Корнелии — словом, тот понедельник ничем не отличался от других. За исключением одного: я с ужасом ожидал вечера и каждые десять минут проклинал себя всеми способами. Как я ни сопротивлялся, вечер вступил в свои права. Он пришёл, как только солнце скатилось за горизонт. Я сидел за бюро и заполнял самодельную учетную книгу. Мы начертили несколько таблиц, в которых велись доходы и расходы, количество припасов, лекарств, рабочих рук и прочее. И вот, спустя три месяца упорного труда мы вышли в плюс, и теперь могли помочь большим нуждающимся. На обратной стороне я записывал количество поступивших, вылеченных и умерших. Последних было сто двадцать человек против полутора тысяч выздоровевших, чьих имён я почти не знал. Хоть смертей было достаточно, я помнил каждую из них: девушка, умершая от заражения крови, старик от внутреннего кровотечения, молодой эльф, которого покусали волки. Многие умерли лишь потому, что пришли ко мне слишком поздно. Тогда-то и появилась мысль о том, чтобы создать патрульных по городу и его окрестностям. Но для этого нужно было больше монет и волонтеров, поэтому эта идея пока находилась в стадии разработки. Я посмотрел на календарь: Волноцвет подходил к концу. Оставалось четыре дня до Джустиана и начнется самая жаркая пора. По своему опыту я знал, что КК терпеть не может отказов, но вернуться обратно к нему значило перечеркнуть свою жизнь раз и навсегда. За тот короткий период, что я живу в Клоаке, я понял, как дорого ценится свобода. Собственно, она бесценна. И, наконец обретя ее, я не собирался более с ней расставаться. В этом году мне стукнет тридцать, а я только теперь начал что-то понимать про эту жизнь. Но учиться никогда не поздно. Я услышал возню за входной дверью и оторвался от заполнения, ожидая своего гостя. Я знал, что это был он, я чувствовал это, или мне только хотелось, чтобы у нас была ментальная связь. Я улыбнулся вошедшему. Хоук подошел ближе, и я увидел, что он весь, с головы до ног, был в кровавых пятнах: лицо, волосы, одежда - все пестрело черными отметинами, точно у прокаженного. Но его улыбка во все зубы затмила его пугающий вид. В руках он держал знакомую корзинку. — Сегодня у нас рыба, — он достал из корзины здорового лосося и, удерживая его за жабры двумя пальцами, повертел. Я хмыкнул, даже не пытаясь сдержать улыбку. На рыбине на одном боку были рваные дыры, три или четыре, будто кто-то неоднократно насадил ее на пики. — Сам поймал. Он явно гордился тем, что принес мне свою добычу, а у меня оставалось несколько вопросов на тему, чем же он ее ловил, раз рыбу так разорвало. Но их, как и сотни других, я оставил гибнуть в своем сознании. Тот вечер не отличался от других, и темы о моем отвратительном пьяном поведении ни разу не коснулись, даже вскользь, даже намеками, даже взглядами. Будто ничего и не было. Я не знал, как к этому относиться, но решил, что так будет лучше. Следующие четыре дня прошли незаметно и почти безболезненно, за исключением тех моментов, когда я напоминал себе о моей выходке перед Хоуком. И вот, наступил первый день Джустиана. Я сидел напротив зеркала и смотрел в упор на себя. За моей спиной Корнелия орудовала ножницами по моей просьбе, и я наблюдал, как пряди одна за одной падали на пол. Возле зеркала висел календарь, и я то и дело кидал на него быстрый взгляд, стараясь не думать об этом слишком сильно. Честно говоря, я не совсем понимал, на что КК рассчитывал, но, зная его, я не сомневался в его самоуверенности. Никакие силы не заставят меня вернуться к нему. Я смотрел на свое лицо, на рыжеволосую красавицу, на железные скрипучие ножницы, и в какой-то момент потерял ощущение реальности, словно это происходило не со мной. Я ждал окончания дня, чтобы навсегда проститься с прошлым, и эта мысль немного подняла мне настроение. Я улыбнулся своему отражению. — У нас заканчивается лириум, — сказала Корни, откложив инструмент. Она закончила меня стричь, и я, поблагодарив ее, собрал волосы в привычный хвост. Несколько прядей тут же выпали на лоб. Услышав ее заявление, я поморщился: каждая моя вылазка на поверхность заканчивалась не самыми приятными встречами с храмовниками. В принципе, я мог попросить Хоука меня сопроводить до знакомого торговца в Казематах, но мне до сих пор было стыдно за свой пьяный поступок, и вдобавок я не хотел его дергать по своим делам. Уверен, у него своих было невпроворот. — Я завтра навещу Каврила. Корнелия кивнула и вышла из моей комнаты. Итак, мне предстоял очередной выход на поверхность. Я не горел желанием идти туда, но ничего нельзя было поделать. Я написал записку торговцу, послав одного из мальчишек за пару медяков. Вечером, когда Хоук снова пришел, я ему ни слова не сказал насчет моих намерений. Мне кажется, что я попросту испугался, что он не одобрит мой блестящий план пойти прямо в лапы храмовникам. Но других мыслей, где взять не учетный лириум за небольшие деньги, у меня не было. Он снова был в крови, и я надеялся, что в чужой, от него пахло лесом, он шутил и смеялся, и тогда я почувствовал себя самым счастливым отступником. Мне до смерти хотелось во всем ему сознаться, провести бессонную ночь, разговаривая с ним, поведать ему все, что со мной происходило и поделиться всем, что меня тревожило, послушать его историю, ведь я был уверен, что она у него не из простых. Но я пугался собственной тени, я был неуверен в себе, и поэтому я молчал, а на душе скребли кошки. И, наверное, этот момент и был переломным, когда я официально признал себя трусом. Я тяжело вздохнул, и он замер. Мне пришлось через силу выдавить из себя улыбку, чтобы он ничего не заподозрил, чтобы продлить этот миг счастья. Похоже, он поверил, и от этого мне стало тошно. Тошно от себя и своей слабости. Он протянул мне бутылочку эля, слегка охлажденную и посмотрел на меня так, как никто прежде не смотрел. Я чувствовал себя мерзавцем. Я забыл, что Хоук опасен, и не хотел вспоминать, ведь передо мной сидел обыкновенный человек без когтей и перьев, красивый мужчина, от чьего голоса у меня все замирало внутри. Ночью он, как всегда, пришел ко мне. Я слышал, что он снова ел кого-то, и огромная черная спина виднелась из-за края кровати. Тогда-то и пришла ко мне реальность: вот он, ужасный волк, хищник, зверь, и я отвел взгляд от вибрирующей шерсти и закрыл глаза. Я находился в полной растерянности и совершенно не понимал, что делать. Чувство к Хоуку, пылающее внутри меня, не исчезало, и с каждым днем мне все труднее давалось делать вид, будто я к нему безразличен. Но мой разум отчаянно вопил, вызывая образы огромного волка, разрывающего пополам людей, и я невольно вздрагивал, понимая, что мой страх никогда не позволит мне быть с Хоуком. Я называл это чувством самосохранения, не желая признавать, что это лишь замаскированная трусость. Еще я боялся снова довериться кому-то, ведь прошлый опыт меня многому научил, например тому, что внешность обманчива. Сейчас на нем растут цветы, вызывая восторженный ступор, но через мгновенье он может обратиться чудовищем, угрозой, ночным кошмаром. Я не помнил, как уснул. Проснувшись с рассветом, я первым делом посмотрел на пол, сам не зная, чего ожидая, и, естественно, никого не увидел там. Лишь черную шерсть и обглоданного до костей зайца. Я прикрыл глаза. Пора было вставать, навестить Казематы. От одной мысли о храмовниках я вздрогнул. Меня посетила очередная безумная мысль: замаскироваться под магов из Круга. К счастью, у меня была припасена роба из Кинлоха. Единственный способ пройти в Казематы - через Порт. Я выбрал ближайший к большой лестнице люк и вылез на поверхность. Поднявшись на ноги, я первым делом почувствовал свежий утренний ветер. В Клоаке стояла невыносимая жара, но здесь было так хорошо, что я не удержался и прикрыл глаза на пару минут, чтобы насладиться летним воздухом. Оглядевшись, я шагнул в сторону лестницы, заметив пару тройку воронов на уступах стен. Кроме них, ничего подозрительного я не обнаружил. Пройдя мимо храмовников у входа в Казематы, я судорожно выдохнул. Оставалось дело за малым - найти Каврила, купить лириумный порошок и бежать оттуда, как можно скорее. Его лавка находилась не так далеко от выхода: нужно было повернуть налево, дойти до стены, затем снова налево до упора. Я надвинул на глаза капюшон и быстрым шагом двинулся к своей цели. Но едва я сделал шаг, как увидел движение в мою сторону. Воздух, казалось, замер, вороны облепили всевозможные выступы и крыши. Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, что происходит. По меньшей мере дюжина храмовников сомкнулась полукольцом, прижимая меня к стене. В середину вышел Ральф и произнес с ухмылкой, не предвещающей ничего хорошего: — Пойдем, Андерс, потолкуем. Кто-то из них сорвал с меня капюшон, другой схватил за плечо, и мы пошли влево, потом от стены еще влево до тупика. Там стоял Каврил с ободранным в кровь лицом и мальчишка, которого я вчера отправил с запиской. У меня потемнело в глазах, и я, видимо, пошатнулся, потому что тиски усилились, и меня схватили за загривок. Торговца и мальчика заковали в кандалы и куда-то повели. Они совсем не сопротивлялись, понурив головы. Мальчик всхлипывал. Я понимал, что их либо отправят в рабство, либо повесят, и при любом исходе вина полностью лежала на мне. — Видишь, что ты наделал. Ральф подошел ко мне вплотную, и я почувствовал, как от него разит потом. Он был выше меня почти на голову, и он задрал мой подбородок, чтобы я смотрел ему в глаза. Я подчинился. — Еще месяц назад я бы просто отправил тебя на усмирение в Кинхол, но сегодня особенный день. Я почувствовал боль, будто меня ударили в сплетение, и тошнота разлилась по моим внутренностям, дрожь заполнила конечности, в голове была вата. Вся эта какофония чувств была вызвана Карой, и в доказательство я увидел светящийся меч над головой одного из храмовников. Я хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Капитан взял меня за грудки и вжал меня в ближайшую стену, остальные при этом бросились врассыпную, будто при ударе я должен был взорваться. Я здорово приложился головой о холодный камень, и из глаз посыпались искры. Он схватил меня за правую мочку, где висело золотое кольцо, и я уже было распрощался со своим ухом, но он разжал пальцы и отстранился, не выпуская меня из железного хвата. Его лицо застыло в злобе, он словно обнюхивал меня, храня молчание, и я затаил дыхание, пытаясь слиться со стеной. Но затем Ральф по-хозяйски начал расстегивать мою робу, обнажая плечи и грудь. Я в ужасе наблюдал за происходящим, не веря, что это происходит со мной. Но платье уже висело на бедрах, и он лапал меня своими огромными ручищами за шею, голую спину, живот, а после, схватив меня за нижнюю челюсть, он впился своим ртом в мой, размазывая слюни по щекам. Я до сих пор не понимаю, как меня не стошнило, если от одного этого воспоминания начинает крутить живот. До моего сознания дошло, что он собирался делать, а похотливые взгляды его подчиненных дополняли мою догадку тем, что Ральф будет не единственным. Они снова обступили меня плотным кольцом, и я уже в полной мере понимал, что это конец, но затем… Сначала мне показалось, что я просто ослеп: кромешный мрак охватил каменные стены Каземат, и крики разъяренных птиц заполонили воздух. Я посмотрел туда, где должно быть ясное небо, и увидел черное полотно из перьев, клювов и когтей. Сплошь чернота и ни единого проблеска света. Храмовники опешили, Кара чуть ослабла, а Ральф отстранился, посмотрев наверх. Да, это были вороны, чёрное месиво, единый царапающий звук, бьющий по перепонкам. И в этой непроглядной тьме, шевелящейся и грозящей обрушиться, я увидел птицу с огромными черными крыльями, размах которых был не меньше пятнадцати футов, а тело - около трех, все покрыто иссиня черными перьями, длинными и жесткими. Лапы с острыми когтями просвистели над ухом, когда крылатый, совершив отвесное пике, вознесся в небо, хищный клюв раскрывался в утробном звуке, больше напоминающий драконий рык. И вот, сделав разворот, он спикировал на землю и, взмахнув крыльями последний раз, опустился на лапы. — Хоук, — прорычал Ральф, повернувшись к незваному гостю. Я попытался посмотреть через огромное латное плечо, и увидел человека. Злого. Я не сумел сдержать смешок, получив за это удар по лицу, Кара достигла максимума, и я повалился на землю, наблевав на свои руки. Небо очистилось, словно ничего не было, а воздух пропитался озоном. Я облокотился на стену, прерывисто дыша. Меня мутило, и я боялся, что ещё раз стошнит. Хоук стоял позади Ральфа, шагах в десяти от него, но я видел его лицо, искаженное ненавистью и гневом, его напряженное тело, наполовину покрытое перьями, чёрными и до невозможного длинными. Но они уже растворялись в воздухе, втягивались в его кожу, и теперь он был просто человеком, хотя язык никогда больше не повернется назвать его обыкновенным. Это было нечто... Сосредоточение ярости. Небо, побывав чистым всего каких-то несколько секунд, снова превратилось в черноту, только теперь это были не птицы, а тучи. Стало душно, как перед грозой. И действительно, через мгновенье грянул гром, сотрясая землю, и засверкали зигзаги молний, одна за одной, все ярче, все ближе, все громче. Храмовники стояли в растерянности, не решаясь пошевелиться. Казалось, их контузило громом. Казематы замерли. Первым дернулся Хоук, вскидывая руки к небу. Тут же в его ладони ударила молния, ослепляя всех в радиусе ста ярдов. Мне пришлось зажмуриться. Тем временем Хоук собрал, казалось, всю мощь стихии, направил искрящиеся руки на ближайших храмовников, и цепная молния, сверкая фиолетовым, поразила цели точно в головы. Вскрикнув, несколько храмовником упали навзничь. Во мгле Хоук светился неестественно ярко. Подойдя на пару шагов, он махнул рукой, словно отгоняя мошкару, и ударная волна, за секунду не доходя до меня, отшвырнула Ральфа и ближайших рыцарей в стороны. И пролилась первая кровь. Хруст сломанных костей донесся до моего сознания не сразу, - казалось, что время замедлилось. В небе бушевала буря, словно она собиралась разорвать мир надвое, сотрясала здания, проникала до мозга костей. Я думал, что на этом Хоук и остановится, ведь убивать всех храмовников Киркволла - безумие. Но это было только начало, и те, кто сбежал в тот момент, в итоге лишь отсрочили неизбежное. Он, не сбавляя темпа, шёл прямо на меня, в его взгляде пылал огонь, губы искривились в оскале, все его тело искрилось разрядами. Остановившись, он кинул мне свёрток, и я каким-то чудом его поймал, не сводя с него глаз. Он парализовал меня, как змей кролика, в ушах пульсировала кровь, а в голове вращалась, словно волчок, мысль: «он меня убьет». Ральф был единственным, кто после удара смог встать на ноги, остальные лежали почти неподвижно и стонали. Дезертиры, по всей видимости, бежали за подмогой. Но она им уже не поможет. Хоук развернулся к Капитану и в прыжке обратился в волка. Ральф застыл, и гримаса ужаса исказила его лицо. Те немногие, кто оставался невредимым, бросились врассыпную, криками оглашая карман Каземат. Они замерли друг напротив друга, Ральф поднял над головой меч, но я-то понимал, что ни меч, ни молитва Создателю его уже не спасут. Волк вздыбил шерсть и зарычал, прижимая голову к земле. Я должен был что-то сделать, ведь убить капитана, означало начать войну с храмовниками и первые, кто от этого пострадает, будут маги. Они используют Право Уничтожения, они объявят охоту на отступников, и история повторится вновь, будет море крови, и все из-за меня. И я закричал из последних сил: — Хоук! Волк дернулся, обернулся, и тогда Ральф принял единственное верное решение - он побежал. Хоук оскалился на меня, но догонять не стал, а набросился на лежачих, подкидывая их и разрывая на куски. Я оцепенел, задрожал и меня снова вырвало. Создатель... Тогда я вспомнил про сверток. Развернув его, я увидел там склянку с голубой жидкостью. Выпив ее до дна, я почувствовал прилив сил, и хоть об использовании магии в полной мере и речи не шло, я смог встать и подлечить сломанный нос, с которого непрестанно текло. А после, натянув разорванную робу на дрожащее тело, я невидящим взглядом наблюдал за тем, как Хоук одного за другим рвал на части, как искалеченные тела падали на землю с глухим стуком, как кровь хлестала под ноги, образовав целое озеро, окрашивала серый камень, стекая в канализацию. Меня больше не тошнило, и теперь желудок крутило голодом и отвращением. И как я вообще мог поверить, что Хоук надежен. Разразится война не сегодня так завтра, а я стоял и наблюдал за резней, и мне, - неожиданно для самого себя, - стало все равно. Закончив свою "трапезу", ужасный волк повернулся ко мне. Я вздрогнул, и глупая мысль невольно закралась в сознание: “Диким зверям нельзя показывать страх”. Но не показывать его было невозможно. Я вжался в стену как только мог и замер, ожидая своей участи. Хоук побежал на меня, и я успел вспомнить все молитвы, которые Ирвинг когда-то заставлял учить. Но случилось нечто невероятное: не добегая до меня нескольких футов, волк подпрыгнул, обращаясь в воздухе в птицу. Это было настолько прекрасно, невообразимо, что я, позабыв о страхе, смотрел во все глаза, как огромного размаха крылья поднимали пыль с земли, черные перья, одно к одному, рассекали душный, пропитанный электричеством воздух, и мощные лапы с когтями-серпами, сделав неуловимое движение в мою сторону, вонзились в мои плечи. Я только и смог что вскрикнуть от боли под ключицами и страха, что он ударит меня об стену, но он взлетел исключительно вертикально, игнорируя гравитацию и остальные силы земли, создавая вихрь под крыльями. Взлетев над Казематами, я увидел, как храмовники высыпали на улицу из Зала и, лязгая железом, бежали в карман. Кто-то из них увидел нас, нацелил арбалет, но было уже слишком высоко. Были и попытки применить Кару, вот только Хоук не использовал магию, он был вороном, это как быть человеком для них. Для Хоука это было так же естественно, как дышать. Я успел удивиться лишь одному прежде, чем он доставил меня в Клоаку: откуда в нем эта неисчерпаемая сила, чтобы из одного облика обращаться в другой, чтобы использовать магию самого Создателя, владеть ею, как собственной рукой, и иметь столько жестокости, чтобы убивать тех, кто не может дать отпор. Все эти мысли вертелись в голове, но ни одна не успела сформироваться прежде, чем он меня сбросил на пол в Лечебнице, влетев в открытое окно. Я чудом устоял на ногах. У меня пульсировал нос от боли, но я почти не замечал этого и вспомнил про него только тогда, когда почувствовал соленых вкус крови на губах. Надо было как можно скорее добраться до лириума, чтобы кости не успели срастись неправильно и не пришлось ломать нос повторно. Итак, я очутился дома, влетев в окно. Хоук, поддаваясь инерции, пролетел еще несколько футов, замер в воздухе, создавая своими невероятными крыльями настоящий ураган, и все, что было легче толстого журнала на столе, разлетелось по всей комнате. У меня было всего лишь несколько секунд, чтобы как следует рассмотреть Хоука прежде, чем он обратится обратно в человека и убьет меня. Я с жадностью разглядывал каждый дюйм его тела, стараясь как можно больше сохранить в памяти. Но вот он приземлился на человеческие ноги, вместо клюва и черных глаз появилось бледное лицо, двухметровые крылья превратились во вполне обычные руки с тонкими пальцами мага. Я наткнулся на гневный взгляд карих глаз, в которых, казалось, еще не погасли зигзаги молний. — В свое оправдание я хочу сказать, что… — О чем ты думал, Андерс? Его голос раскатом пронесся по пустой приемной. Я невольно сжался. Его затылок и плечи были еще покрыты перьями, что дополняло его образ и еще больше устрашало. Он метнулся ко мне, и я отпрянул, прижимаясь спиной к подоконнику. — О чем ты думал, когда решил пойти в Казематы в одиночку? На что ты рассчитывал? Он сыпал вопросами, то приближаясь ко мне, то отстраняясь, резко разворачивался и все время держался за голову, будто если он опустит руки, то она расколется надвое. — И как тебе в голову могло прийти отправиться к контрабандисту за лириумом? Или ты настолько ненавидишь меня, что пойти к храмовникам для тебя лучше, чем попросить меня о помощи? Я опешил. Я не знал, что надо было сказать, чтобы успокоить его. Меня начала бить дрожь. — У него лириум дешевый, — прошептал я, от ужаса теряя голос. Он посмотрел на меня так, что подкосились ноги. Я едва устоял. — Ты вообще представляешь, насколько ядовита та смесь, которую ты зовешь лириумом? Ты хочешь ослепнуть? И видя, что я собирался предпринять еще попытку, чтобы возразить, он добавил: — Если ты не думаешь о своем здоровье, то подумай о пациентах, о Кларенсе, о Корнелии. Он снял с пояса кожаный затянутый мешочек и бросил его на стол. Там были монеты, судя по звуку, раздавшемуся в повисшей тишине. — Мне не нужны твои деньги, — скрипнул я зубами, неожиданно осмелев. Надо отдать Хоуку должное: он проявил титаническое терпение в тот день, разговаривая со мной и разжевывая мне каждое слово. Но тогда я не понимал этого, не понимал, как близок был к тому, чтобы обзавестись дополнительной парой сломанных костей. — Теперь они твои, — отрезал он и, немного помолчав, добавил фразу, от которой прошел мороз по коже. — Придется их всех убить. Я поперхнулся воздухом. Он снова отвернулся, что-то доставая из кармана. Следом за его кошелем на стол полетела сумка, в которой зазвенело стекло. — Создатель, и Мередит тоже… Ничего, давно надо было это сделать. Я стоял в ступоре, не желая верить в услышанное. — То есть ты собираешься убить всех храмовников в Киркволле? — озвучил я мысль, понимая, как бредово она звучит. Хоук перевел на меня долгий и тяжелый взгляд, давая мне в полной мере осознать, что это отнюдь не пустые слова. — Ты, должно быть, шутишь, — я нервно хмыкнул. — Ты не убьешь сотню человек из-за какого-то отступника. Этими словами я достиг того самого предела, за который лучше не переступать. Он больше не смотрел на меня, он шагнул в сторону окна, видимо, собираясь улететь. Я позволил себе вцепиться в его руку что было сил, лишь бы не дать ему уйти. Он с легкостью оторвал ее от своего плеча и, удерживая кисть и не давая мне вырваться, притянул к себе и произнес сдержанно, насколько позволяла ситуация, угрожающе понизив голос: — Ты, наверное, забыл, кто я? Меня обдало волной жара, я почувствовал, как кровь прилила к лицу. Я дернулся, но моя рука по-прежнему была в тисках цепких пальцев. Я набрался смелости и прошипел в его злое лицо: — Я помню об этом каждую минуту. — Советую не забывать. На этом он, наконец, разжал хват и, с легкостью оттолкнувшись от пола, обратился в крылатого демона и вылетел в окно. Я в панике схватился за волосы, лихорадочно соображая, что же теперь делать. Возвращение в Казематы и попытка остановить Хоука равнялись к самоубийству самым извращенным способом. Сделать вид, что ничего не происходит, я тоже не мог. По моей вине вот-вот погибнут более ста человек! Церковь будет в ярости, узнав, что из-за отступника пошатнулась их власть. Они пришлют новых рыцарей, а меня не просто усмирят, а сошлют в шахты, где я буду медленно умирать. Эта картина живо предстала перед глазами, и я в ужасе закрыл лицо руками. Я был не способен на это повлиять, и вообще считать, что над такими, как Хоук можно иметь хоть какую-то власть, значило, мнить себя всемогущим глупцом. У меня разболелась голова. Я осмотрел комнату в поисках возможного выхода, и наткнулся взглядом на сумку, брошенную Хоуком несколько минут назад. Открыв ее, я увидел несколько дюжин пузырьков с ярко-голубым содержимым, и, хоть их содержание мне было известно, я вскрыл одну и понюхал. Да, это был чистейший лириум, разведенный в идеальной пропорции, чтобы достичь максимум эффекта и минимум побочных действий. Минерал такой пробы поставляется только Божественному Рыцарю и его подчиненным. Я залпом опустошил сосуд, почувствовал незамедлительный прилив сил. Где Хоук достал их, я не имел ни малейшего представления, хотя кое-какие подозрения были. Такие, как он, могут достать что угодно и откуда угодно. Постояв еще с минуту, я вдруг ощутил жгучее чувство злости. Я злился на Хоука, что он вот так мог одернуть меня, заткнуть, поставить на место, так жестко и грубо, и я поймал себя на мысли, что боюсь его и подсознательно жду, когда все таки он не сдержит себя и врежет мне. Я вспомнил про разбитый нос. Подлечил его, чтобы воздух мог нормально проходить через ноздри и при этом не свистеть. Еще немного подумав, я решил остановиться на этой эмоции, не вдаваясь в подробности всего спектра переживаний, и все свалить на Хоука, обвинив его во всех смертных грехах. Ведь не признаться же себе самому, что вина целиком и полностью лежит на моих плечах, а действия Хоука - всего лишь своеобразный способ меня защитить. Тогда я не думал настолько широко, не прислушивался к своему подсознанию. Я просто был зол и решил больше не иметь с Хоуком ничего общего. Я был уверен, что он непременно явится сегодня же ближе к ночи в попытке объяснить мне все, и поэтому вечером я захлопнул все ставни на окнах, входные двери закрыл на железный засов и, стиснув зубы, принялся за свои дела.