Как приручить Хоука

Я стоял у поместья и смотрел, как Авелин пытается распечатать входную дверь. В голове не было никаких мыслей, но была уверенность, что они тут же набросятся на мой разум, как только я переступлю порог. Поэтому я не вмешивался и молча наблюдал, как не маг суетливо разбирается в тонкостях магической печати. Она возилась минут десять, если не больше, а затем, наконец, поняла хитрости механизма, и дверь со скрипом отворилась. Я не спешил. Шагнув в пыльный полумрак, я остановился, оборачиваясь на подругу. Не поднимая на меня взгляда, Авелин быстрым шагом пересекла холл и нырнула в убегающий темный коридор. Я осмотрелся. Когда я здесь оказался первый раз, то выглядел он примерно так же. Слой пыли ровным пластом покрывал каждый дюйм поверхностей, которые существовали в помещении. Тяжелые шторы почти не пропускали свет, но мне было все равно. Я прошел к лестнице, стараясь ничего не задеть. И тут я увидел светлые куски досок, убегающие по лестнице наверх. Новые части пола, не успевшие еще впитать в себя отголоски столетий, кривыми пятнами мерцали перед глазами, всем своим видом напоминая о самом постыдном поступке моей жизни. Я зажмурился, из последних сил стараясь отогнать от себя наваждение. Но тяжелые стены и пятнистый пол сделали свое дело - волна воспоминаний захлестнула мое сознание, заставляя меня сделать шаг назад, панически посмотреть на дубовую дверь, поддаться малодушию и сбежать из поместья. - Андерс! Слишком живой голос воина спугнул демонов, подкрадывающихся ко мне, и я усилием воли устоял на ногах. - Ты идешь? - Иду, - прохрипел я, неуверенно шагнув на ее голос. Преодолев лабиринт коридоров, тупиков и пугающих статуй, мы дошли до Т-образной развилки. Авелин замерла, сверяясь с указаниями, оставленными на желтой бумаге. По ее просьбе я освещал наш путь несколькими белыми огоньками, парящими между нами. Вычитав какую-то строчку, она приложила достанную из кармана печать и вложила ее в выемку на стене. Повернув ее, согласно инструкциям, она немного отступила и замерла. Но ничего не произошло. Я, невольно хмыкнув, облокотился на угол стены, готовясь к новой схватке Авелин с магией. Она покосилась на меня, как бы спрашивая, знаю ли я, как распечатывать замки, но я лишь пожал плечами, добавляя еще пару огоньков. Я никуда не спешил. Скрипя зубами, Авелин провозилась с секретной дверью еще минут двадцать, и вот, когда ее тетаническому терпению пришел конец, сработал механизм, что-то щелкнуло, и стена с грохотом отъехала в сторону, освобождая нам путь. В тайной комнате была непроглядная темнота, такая, что свет от моих светлячков тут же поглощался. Я попробовал усилить их, но и это не особо помогло. Тогда я понял, что здесь не обошлось без энтропии, и развеять заклинание вечной тьмы придется тоже мне. Я не сильно разбирался в магии духа, но кое-что прочел в стенах Кинлоха, когда скука и отчаяние захватывали мой разум. Я потер ладони, вырывая Авелин из оцепенения, и вспоминая нужные строчки потрепанного фолианта. Несколько попыток, и чары развеялись, и перед нами предстала вполне обыкновенная комната, крошечная, больше напоминающая кладовую по размерам, узкая, имеющая расширение в конце. Авелин шагнула к противоположной стене. Возле нее я смог разглядеть невероятных размеров сундук. Девушка вставила ключ в замочную скважину в крышке сундука, с трудом провернула, а затем отворила его. Я в изумлении открыл рот. Сундук снизу доверху был заполнен золотыми монетами, слитками, кольцами, драгоценностями, камнями размером чуть ли не с мой кулак, жемчугом, ценными бумагами и подобными вещицами. Авелин с самым спокойным лицом повернулась ко мне. - Это тоже теперь твое. Он так хотел. При упоминании о нем меня передернуло, и я отвел взгляд от ослепительного содержимого сундука. И тут меня взяла непонятная злость. - Ты говоришь так, словно он давно мертв. Мое лицо исказила болезненная судорога, и я отвернулся. - Так ты знаешь, где он? Авелин молчала. Я свел брови к переносице, пряча под ресницами разбитый взгляд. Я ясно осознавал, что даже если она и знает, то все равно не скажет мне. Я был зол на себя, на нее, на него. - Если ты не собираешься рассказывать мне, то лучше вообще не вспоминай его. Авелин с достоинством приняла и это, лишь поджав губы и пройдя мимо меня прочь из комнаты, не удостоив меня оскорбительным ответом. - Я лишь выполняю его поручение. И она двинулась в сторону выхода. Я поплелся следом. Зайдя в поместье, я был полон решимости продать его и уехать сам не знаю куда, но, увидев его вновь, я погрузился в сомнения. Не значило ли это, что, продав его, я бы продал частицу Гаррета, предал его память, и, хоть это был его выбор отдать особняк в мое владение, я не мог так поступить с ним. Хоук был частью этого дома, хоть и не жил в нем, все мне напоминало о нем - пропитанный пылью воздух, скрипучий пол, тяжелые двери и сотни секретов, тупиков, загадок и устрашающих статуй. Все это было им, дышало им, пропиталось его запахом. Шагая по темному коридору, я вспоминал, как мы сидели на кухне, огромной, как вся моя Лечебница, как Гаррет прикасался к предметам, оставляя свой отпечаток, как сидел там рядом со мной, как готовил, раздевшись по пояс. Я просто не мог так с ним поступить. Мы вышли в холл и у выхода Авелин передала мне связку ключей, ключ от сундука и хотела уже было уйти, но я задержал ее. - Что ты знаешь о поместье? Она как-то странно посмотрела на меня и заговорила: - В нем два наземных этажа и два подземных, самый нижний - винный погреб, пятнадцать спален, семь уборных, комнаты для прислуги, которой нет, кухня, столовая, бесчисленное множество тупиков, несколько потайных комнат, библиотека, задний дворик и сад на крыше, а также пять балконов, восемь каминов и тринадцать печей, связанных единой системой труб, которые проложены практически через все несущие стены дома, протапливая его в холодное время года. Авелин говорила, а я слушал, и незаметно для себя мы поднялись на второй этаж, а затем и на крышу. Когда солнце на мгновенье ослепило нас, Авелин замолчала, и мы увидели запустелый сад. Без магии Хоука он пришел в негодность, вся растительность увяла и засохла, фонтан не работал, дорожки замело песком. Я оглядел безжизненное место, которое в моих воспоминаниях пульсировало магией, и зажмурился что было сил, стоя спиной к Авелин. Перед глазами возник облик моего возлюбленного в той ночи, когда мы танцевали в этом саду, прижимаясь друг к другу. Я был готов зарыдать, вновь ощущая горячее прикосновение на моей лопатке, я вновь слышал его запах, видел его улыбку, играющую на губах, зубы, отражающие отблеск луны и пламень черных глаз. Продать имение Амеллов было равносильно предательству его памяти, его любви, всего того, что он успел сделать для меня. С трудом преодолев сжигающее чувство в груди, я повернулся к скучающему Капитану, натягивая улыбку на лицо, и произнес: - Я хочу переместить Лечебницу в этот особняк. Равнодушный взгляд моментально исказился изумлением. - Прости? - Я передумал продавать имение. Я хочу перенести сюда свою Лечебницу. Повторяя эту идею вслух, я почувствовал, как снова обретаю твердь под ногами. Мой голос сделался увереннее, а брови заняли свое привычное положение у переносицы. - Ты не шутишь? - Авелин нахмурилась в ответ. - Если хочешь жить здесь, пожалуйста, но устраивать из поместья… Она смолкла, подбирая нужные слова, и, не найдя выражений мягче, выдала мне все в изначальном виде, без шлифовки и раздумий. - Устраивать из поместья ночлежку для бродяг из катакомб, для помойных собак, для отступников и дезертиров? Одно дело, помогать им в Клоаке, где я закрывала глаза на то, что каждый второй пациент - прямая угроза городу, но превращать Верхний Город в отстойник - никогда! Я поджал губы, давая Авелин договорить. - Более того - ни мэр, ни Церковь не одобрят подобный беспредел, не говоря уже о несчастных соседях, которые не виноваты в том, что Хоук оставил поместье в наследство отступнику, чьей крови даже нет у храмовников. Да, я читала рапорт! - Добавила она, пресекая мой вопрос. Я в немом ступоре смотрел на нее, ожидая, когда ее гнев сойдет на нет. Она резко замолчала, не сводя с меня пронзительного взгляда. Мы оба переваривали то, что услышали. - Что, если я буду помогать соседям, храмовникам и всем тем, кто живет в Верхнем Городе? - Только им? И никаких беженцев? Я неохотно кивнул. Авелин расслабила лоб. Такой ответ ее устроил, но приносил мне дополнительные неудобства. Отказывать в бесплатной помощи лишенцам я не собирался, но я был сыт по горло вонючей Клоакой с ее испарениями и крысами и не собирался возвращаться туда. Следовало обсудить этот шаг с Кларенсом. Мы спустились в холл. - Для того, чтобы начать принимать здесь высокопоставленных лиц, необходимо провести уборку, починку системы отопления и прочие мелочи, которые обернутся серьезной проблемой, если не устранить их. Я помогу тебе, чем смогу. - Думаю, организовать уборку мы сумеем собственными силами. - Я о другом. Я помогу тебе на уровне городской власти. Подберу клиентов. Учти, что многие захотят анонимности, и твоя задача будет ее им организовать. Первое время ты будешь нарабатывать репутацию, поэтому все будет бесплатно. И не удивляйся частому приходу храмовников… По различным вопросам. Распрощавшись с Авелин, я дошел до Клоаки, где, к своей радости, встретил Кларенса и все ему рассказал. Я поведал ему о том, что не могу больше находиться под землей, что немедленно переезжаю на поверхность, где продолжу влачить свое никчемное существование. Дослушав меня до конца, Кик какое-то время молчал, а затем предложил мне то, о чем я и не смел его просить. Он намеревался перенять мои дела в Лечебнице, найдя себе пару помощников, встать во главу моей скромной статистики и целительства, при этом сказал он мне это так буднично и спокойно, словно диалог шел о предстоящем обеде. Я на радостях расцеловал его, отрывая от земли, облегченно выдыхая спертый воздух катакомб. Так началась гонка со временем. В шесть рук мы перетащили мои пожитки, набрали добровольцев за хорошую плату и засели в особняке. В тот день на календаре обозначился Август. Третья пара рук принадлежала Кайлу. - Я хочу остаться с вами. Его голос дрогнул на последнем слове. Я поднял полные слез и боли глаза на солнечного мальчика, судорожно сжимая хрустящую бумагу. Только что я прочитал судьбоносное письмо от Хоука, раскалывающее мою жизнь на куски. Мы встретились взглядом, не решаясь нарушить внезапно образовавшуюся тишину. Затем я едва заметно кивнул, показывая, что, несмотря на звон в ушах, я услышал его. Разумеется, остаться он захотел отнюдь не от любви к добровольному рабству, к вонючим катакомбам и блохастым бродягам. И я не смел ему препятствовать. Мы быстро распределили обязанности в особняке: разбив людей на группы по пятеро, мы каждую из них отправили по этажам, также пригласили трубочистов и рабочих из прачечной. Уборка стремительно набирала обороты. Я поднялся на второй этаж, стараясь не обращать внимание на замененные паркетные доски, и замер напротив центральной двери. Я не решался потянуть за ручку и зайти в спальню, я вновь превращался в человека, который боится собственной тени, в того, от кого старался убежать на протяжении всего лета. И мне почти это удалось. Почти. - Все хорошо? Кларенс стоял позади меня с охапкой тряпок и ведер. Я дернулся, но не обернулся. Я ждал, когда он уйдет. И он ушел, не получив ответа. Я распахнул дверь и шагнул внутрь. Спальня была в точности такой, какой я ее помнил со времен того вечера. Тяжелые бордовые шторы по-прежнему не пропускали свет, огромная уродливая кровать с кровавым балдахином, слишком большая для одного, слишком массивная для столь компактной спальни, она была словно вклеена в комнату, искажая ее пространство. Я повернул голову налево: у стены стоял шкаф из того же дерева, что и подпорки кровати, прикроватная тумбочка и туалетный столик по другую сторону от входа. Вся мебель была покрыта серым слоем пыли, который пальцем так просто не стирался. Я не знал, с чего начать, поэтому стоял посреди этого древесного кладбища со стенами винного цвета. Слишком много красного, он пестрил в глазах, не давая взгляду задерживаться на себе более одной секунды. Собрав остатки решительности, я сходил вниз за необходимым инвентарем. Расплескав на ходу немного воды, я оставил ведра в коридоре, вновь ныряя в пыльное помещение. Первым делом я сдернул шторы с петель, тут же заходясь в приступе кашля, давясь пылью, выволок их в коридор и скинул через перила на первый этаж. Та же участь постигла и балдахин, но на этот раз я закрыл нос воротом рубахи. Не сказал бы, что мне это сильно помогло - в горле нестерпимо першило, от грязи зачесалось тело и голова, в глаза словно насыпали песок. Покончив с нескончаемой занавесью, я перекинулся на окно, надраил его сверху донизу, далее стены, кроватные столбы, туалетный столик вместе с зеркалом. Кинув на свое отражение беглый взгляд, я неожиданно для себя замер, глядя себе в глаза. Я прочитал письмо лишь однажды, но каждое его слово кровило в моем сознании, словно их вырезали на моей коже. Я распался на части, потерял свою суть, обратился в бестелесного духа, потерянно блуждающего в стенах Лечебницы. Две бесконечные недели я существовал вне времени, вне себя. Удивительно, но я не проронил ни слез, ни резких слов в адрес того, кто разбил мое сердце. Я был опустошен и растерзан, и за эти недели я ни разу ни к кому не прикоснулся. И никто не касался меня. Я выстроил вокруг себя крепость и там медленно дотлевал. Жизнь в Лечебнице продолжалась, люди приходили и уходили, все шло своим чередом, а я наблюдал за ней со стороны и ничего не чувствовал. Не было больше боли. Временами мне казалось, что, даже выпрыгнув из окна, я также ничего не почувствую. Лишь свист в ушах и внезапная пустота. Я отвечал на вопросы, я умывался и ел, я стоял на ногах и дышал, но ничего не ощущал взамен. Я не думал, не пытался понять, зачем он со мной так поступил, я принял это как данность, принял разорванность моей души и закрыл на это глаза. Я скалился, изображая улыбку, я переставал моргать, забывая это делать, пока слезы не заполняли глаза и не смачивали их, я… Решение продать особняк пришло одним утром. Собрав себя по кускам, я отправился в Казематы, ожидая, что это поможет вернуть себя. Но этого не случилось. Я был заточен в крепости, я бился головой о ее стены, я истекал кровью, я кричал, и единственный человек, который мог услышать и спасти меня, исчез, оставив короткое письмо на прощанье. На меня смотрели печальные глаза, и я резко отвернулся. Не сейчас. Не здесь. Я протер мокрой тряпкой гладкую поверхность, просушил ее полотенцем и дрожащими пальцами открыл верхний ящик. Он легко выкатился на свет, обнажая свое содержимое: обмотанный вокруг чего-то кусок простыни и резную шкатулку. Сперва я достал ларец, стер с него пыль и открыл. Он был пустой, за исключением небольшой серьги в виде кольца. Я взял ее в руку, поворачивая на свет. Поддев ногтем замочек я, немного поколебавшись, вставил кольцо в ухо. Вернувшись к ящику, я достал кипу листов, обмотанных тканью, развернул ее, от удивления открыв рот. Десятки листов бумаги, и на всех был изображен я. Карандашом, углем, красками, чернилами, мое лицо мелькало на пожелтевшем фоне, разные ракурсы, разные эмоции, но их было так много, столько версий меня, что на мгновенье мне показалось это помешательством. Но только на мгновенье. Я перебирал портреты, чувствуя, как стены моей крепости дали первую трещину. Я дошел до последнего. На нем чернилами было изображено два человека, обнимающихся, один другого целовал в щеку, а второй улыбался, излучая счастье. Как вообще можно изобразить эмоции на пергаменте? Но он мог. Тот, кого я целовал на рисунке, который светился, который смотрел на меня. Я провел дрожащим пальцем по Гаррету и впервые за долгое время по моим щекам потекли слезы. Крепость развалилась на куски, и все то, что там было сокрыто, вся горечь и тоска, теперь обрушилось на меня. Я плакал навзрыд, не отрывая взгляда от двухмерного Гаррета. Я надеялся, что слезы принесут мне долгожданное облегчение, но становилось только хуже, словно кто-то накинул мне петлю на шею и медленно ее затягивал. Надо было просто пережить эту смерть, не сопротивляться ей, чтобы она полностью захватила власть над моим сознанием, чтобы она отпустила меня из своих ядовитых объятий. И я ждал. Ждал, когда станет легче дышать. И боль отступила, ослабила свои тиски, сбросила удавку и скрылась в тени, но я чувствовал ее присутствие, ее холодное дыхание. Она ждала, когда я снова обнажу раны. Теперь я чувствовал все, я снова был участником своей судьбы, а не просто случайный зритель, прохожий, подглядывающий в замочную скважину. Я отложил пергамент, вытер слезы и продолжил уборку. Мое спокойствие продлилось недолго. Ровно до того момента, пока я не открыл шкаф. Внутри его пасти висела его одежда. Я помнил эту рубашку, в которой он танцевал со мной на крыше, я помнил этот плащ, черный с меховым подбоем на плечах и спине, тяжелый и длинный, на ремнях из кожи. Я перебирал рукой вещи, каждой касаясь пальцами, ощущая их реальность и реальность того, что Гаррет ходил в ней, носил ее на своем теле, а это означало, что он действительно существовал, а не был лишь моей галлюцинацией. И, если оголить свои чувства, то можно было услышать его запах. Смесь леса и человека, дикого зверя и мужчины, этот запах я узнал бы из тысячи и, не удержавшись, я уткнулся лицов в ворох вещей, делая судорожный вдох. Тот самый запах, который я запомнил с последней ночи, который проник до мозга костей, который откинул меня на мою кровать под него, под его голое тело, вжимающее меня в старый матрас, под его горячие губы и хриплый шепот вперемежку со стонами, его утробное рычание, вибрирующая и дрожащая грудь. Если бы я не перебил его тогда и дал договорить, то, возможно, он был сейчас со мной. Если бы я послушал его, заткнув свое эго, я бы знал, что произошло, что заставило его оставить то письмо с просьбой не задавать никому вопросов. Это была даже не просьба, а призыв, приказ, мольба, и я не смел нарушить ее, не смел подставлять под удар его. Но если бы я сделал то, что у меня получается лучше всего - заткнулся и послушал, я бы не стоял, погрузив голову в одежду, и не вздрагивал от мыслей о нем. Но, задавая себе вопрос, как бы я поступил, зная, что все так обернется, я получал только один ответ: да, повторил бы все в точности до вздоха, ведь теперь это единственное воспоминание, способное немного отогреть мою душу. - Андерс! Я дернулся, выныривая из шкафа. В проеме стоял Кларенс и наблюдал, как я распрямился, пытаясь принять непринужденную позу у распахнутых дверей. Его серые глаза смотрели на меня открыто и просто, и я изобразил подобие улыбки. - Все готово. Идем обедать. Я вышел следом за ним. В своих мыслях я не почуял запах жареного мяса, и теперь весь букет ароматов призывал покинуть свой кокон и спуститься ко всем. Нас было больше двадцати мужчин, только один Кларенс представлял свою расу, и кто-то предложил развернуть военно-полевую кухню прямо посреди холла. Центральный камин, украшенный лепкой и всевозможными вензелями, служил походным костром, в котором вовсю кипела похлебка, жареную дичь принесли с нижних этажей, кто-то раскладывал тарелки и стаканы, кто-то нарезал хлеб и сыры, и все они для меня слились в серое месиво. Я никого не знал из них, и только двое выделялись: эльфийский травник и мой солнечный мальчик, чьи рыжие волосы мелькали пестрым пятном. Я сидел, приблизившись к стене, черпал суп из миски и наблюдал. Решив отстраниться от душевной агонии, мне захотелось немного расслабиться и изучить людей, с которыми предстояла работа не одну неделю. Все они сидели полукругом, обращенным к камину - кто ближе, кто чуть дальше, кто в центре. Я сидел вне его у стены, которая оканчивалась перилами второго этажа. Мужчины переговаривались, шутили, смеялись, знакомились, гремели железной посудой и глиняными кувшинами, но я смотрел на них двоих. Кайл и Кларенс сидели через одного, и Кик увлеченно беседовал с загорелым парнем примерно моего возраста, не обращая ни на кого внимания. Затем я перевел взгляд на Кайла и обнаружил, что тот подносил ложку ко рту через раз, застыв с миской наперевес. Его лицо было изуродовано гримасой непонимания, а в глазах горел недобрый огонь, который прекрасно мне был знаком. Пламя ревности. О, это чувство, словно на грудь вылили раскаленное масло, словно ты сам погрузился в него, добровольно вспорол себе живот. И Кайла пожирала она, эта беспомощная ярость, это смятение, желание избить соперника до полусмерти, ударить своего пленителя, тут же падая на колени, умолять его о прощении, о снисхождении, об избавлении. Что-то между ними происходило, это я тоже видел по тому, как изредка Кларенс кидал неестественно в подобной обстановке томный взгляд, полный обещаний, и как Кайл после каждого подобного взгляда сжимал ложку в кулаке до побеления костяшек. Кларенс словно дразнил его, что совершенно было не похоже на него, ведь он всегда был прямым и открытым. Но, видимо, это не входило в основу его игр. И, раз он настолько менялся во взгляде при Кайле, я был полон уверенности, что их союз рано или поздно состоится. Как только Кларенсу надоест играть с несчастным влюбленным. А Кайлу оставалось лишь набраться терпения и не отступать, не струсить в последний момент, чтобы не получилось, как у меня. Я проморгался, отводя взгляд в сторону. Настроение чуть улучшилось. Я позволил себе рассмотреть остальных, особо не вдаваясь в личностные особенности. Парень, с который слишком увлеченно беседовал Кик, Даррен или Дрейк, я так и не понял, мужчина, сидящий возле камина за раздачей, слишком рано поседевший, его имени я не услышал, когда он представлялся. Юноша, собирающий грязную посуду, парень, помогающий ему в этом, все они не имели для меня никакого значения, ведь когда работа будет окончена, я выплачу каждому по мешочку звенящих монет и больше никогда не увижу. Отдав свою миску пареньку и поблагодарив, я поднялся с нагретого места, подошел к Кларенсу и отвел его за локоть в сторону. Он, не сопротивляясь, последовал за мной. - Мне бы хотелось, чтобы ты выбрал себе любую комнату по вкусу и сегодня же переехал. Кик перевел на меня взгляд чудесных серых глаз, ожидая, когда я поясню свое предложение. - Это лишь маленькая толика того, что я могу для тебя сделать за всю твою помощь. Я же знаю, что живешь ты где-то у Эльфинажа, а там не самое лучшее место для спокойной жизни. Прошу, не отказывай мне, выбирай просторную комнату, я видел такую в левом крыле с огромным балконом и прилегающей уборной. Прошу, - повторил я прежде, чем отпускать руку травника. Он медленно моргнул и осторожно высвободился из захвата. Да, такой может без труда любому вскружить голову. Потоптавшись недолго на месте, я выцепил Кайла из общего потока и повторился: - В правом и левом крыльях есть зеркальные комнаты. Одну такую я предложил занять Кларенсу, и он вроде как согласился. Вторую я предлагаю тебе. Солнечный мальчик заметно напрягся, когда я упомянул Кларенса, но в итоге я получил от него положительный ответ. Все постепенно разбредались по своим рабочим местам, кто-то уволок шторы и все прочие похожие материалы в прачечную. Уборка возобновилась. Я направился к лестнице, в последний момент увидев на маленьком письменном столике, задвинутом в дальний угол, чтобы не мешал, стопку запечатанных писем, обернутых бечевкой. Я взял их и унес с собой наверх, обдумывая, что с ними делать. Захлопнув за собой дверь, я вновь оказался в мрачной спальне, сжимая пальцами увесистые конверты. Я сел на край кровати и размотал веревку, раскладывая письма перед собой. Их было двенадцать, и они для меня ничего не значили, кроме одного. Неизменная кровавая печать с криво поставленной короной и эти ненавистные завитки в подписи Короля. Я бродил по Башне, точно призрак. Я не знал, чем занять себя, ожидая, когда Кевин доделает свои дела, и мы отправимся в Амарантайн или еще куда. Обычно я узнавал наш пункт назначения уже в дороге. Я зашел в общий коридор, к кабинету Командора, и замер в ожидании. Мимо меня изредка проходили храмовники, заставляя меня каждый раз вздрагивать. Кусланд знал мою, мягко сказать, неприязнь к служителям Церкви и, по всей видимости, специально приглашал их погостить в крепости. Среди них у него было много друзей, и он не уставал мне напоминать об этом. Храмовники расхаживали, как у себя в Круге, облизываясь в мою сторону. Ничего, я к этому быстро привык. В ожидании я впал в полудрему, переминаясь с ноги на ногу. Кевин никогда не пускал меня в свой кабинет, когда находился там, закрываясь в совершенном одиночестве. Чем бы я ему там помешал, я не понимал, но не в моей привычке было спорить с Королем Ферелдена. Обдумав это, я обнаружил, что с некой гордостью осознаю, что мой любовник - Король. Прикрыв глаза, я облокотился головой на дверной косяк, принимая более удобную позу для ожидания. Я услышал приближающиеся шаги. Предполагая, что это или очередной храмовник, или страж, или кто еще, я оставался стоять с закрытыми глазами. Внезапно кто-то схватил меня за подбородок, опуская голову. Я распахнул глаза, с удивлением обнаружив Кусланда перед собой. Хватать меня, вонзая длинные грязные ногти, было делом его привычки, и с этим я тоже быстро смирился. Его лицо было искажено гримасой злобы, и я быстро подчинился ему, опуская голову. Он был ниже меня, но шире в плечах, и поэтому, в знак покорности, я всегда опускал голову и горбил плечи. - Мне тебя что, по всей крепости искать? - Прошипел он мне в лицо, брызгая слюной. Я молчал, пытаясь сообразить, в какой момент он покинул кабинет. - Что-то случилось? - Случилось, - хмыкнул он, упираясь мне пахом в ногу. - Давай по-быстрому. И Кевин ловкими пальцами схватился за мою шнуровку на штанах. Я в смятении посмотрел на него, но он был увлечен раздеванием меня. - Может, куда-нибудь спрячемся? - Этот вопрос я уже задал, повернутый к стене и согнутый в пояснице. - Ну же, расслабь дырочку, - прохрипел он, просовывая пальцы в меня. Я поморщился, пытаясь хоть немного расслабиться, что было непросто в общем коридоре в разгар рабочего дня. Бросив попытку растянуть меня, он вынул пальцы и, плюнув на ладонь, смазал себя и приставился ко мне. Я знал, что последует дальше, и в ожидании закусил губу, задерживая дыхание. Резкая боль разлилась по внутренностям, перекидываясь на ноги и спину. Я стиснул пальцами дверной косяк и зашипел. Через мгновенье я почувствовал, как что-то потекло по бедрам. - Больно, да? - Он качнул тазом. - В следующий раз будешь готовиться заранее. - Если бы ты меня предупредил, - процедил я сквозь зубы, упираясь головой в стену. Боль никак не хотела проходить. - Я бы непременно подготовился. - И носи с собой масло, а то у всех нормальных мужиков с конца капает смазка , которую можно размазать по щели. Но только не у тебя! Ты же вечно сухой! - Хорошо, - прошептал я, втихаря используя магию целительства, так, чтобы он не заметил голубого свечения. Он не разрешал исцеляться, когда трахал меня. Раздался первый шлепок голых тел. Затем еще и еще, темп все нарастал, хлюпающие звуки разносились по коридору, и запахи его смазки и моей крови достигли моего носа. Я поморщился, но промолчал. И вот, когда я привык в распирающему чувству, когда боль, наконец, отступила, когда возбуждение заполнило меня и я начал двигаться в такт, сильнее прогибаясь, Кусланд схватил меня за ягодицы, раздавливая кожу грязными ногтями, вдалбливаясь в меня, что есть сил, не сдерживая стонов. - Вот так, поработай еще немного, - простонал он, насаживая меня снова и снова. Я попытался посмотреть на него, поворачивая голову, и застыл на середине, обнаруживая зрителя. В другом конце коридора стоял Натаниэль Хоу, сопартиец, который совершенно не скрывал своего презрения ко мне от того, что считал меня подстилкой Короля. В чем-то он был прав. И сейчас он лицезрел, как Кусланд имел меня, нагнув и раздвинув мои ягодицы, и как оттуда хлестала кровь, и как моя голова билась о стену, а глаза закатывались от удовольствия. Оскалившись, Хоу поспешно удалился, и Кусланд не увидел его. Два мощных толчка, и Кевин излился внутрь, мне же до оргазма было еще далеко. Подождав немного, он вышел из меня и, недолго думая, вытер свой член о мою рубашку. Я медленно приходил в себя. - Твоя же кровь, - буркнул он, заправляя штаны и напоследок шлепая меня по заднице. Я выпрямился и не успел ничего сказать, а Кусланд уже был на пути к выходу. Я остался стоять со спущенными штанами, и кровь на бедрах теперь медленно подсыхала, стягивая волоски на коже. Я проморгался, отгоняя неприятное липкое ощущение, словно кто-то облизал мою щеку. Воспоминание пришло само по себе, призванное кривой печатью. Прошло больше года с того момента, а мерзко было до сих пор. Мне было до смерти интересно, какие дела связывали Гаррета с таким человеком, как Кусланд, что общего могло быть у них. Разве что только я. Меня передернуло от этой мысли. Что бы там ни было, я не стану вскрывать чужие письма. Это не мое дело. Перевязав пачку писем, я подошел к туалетному столику, выдвигая самый нижний ящик и выкладывая туда почту. В последний момент я заметил две карточки. Достав их, я обратился к свету. Это были визитки: на одной была изображена бритва, а на второй раскрытые ножницы, и на обеих с обратной стороны были прописаны адреса. Я сунул их в карман, задвинув ногой ящик. Стоило бы продолжить уборку, если я хотел уже остаться ночевать здесь. Я оглядел пол, покрытый липким слоем пыли, от камина шли черные сажевые следы, из чего я сделал вывод, что трубочист здесь уже побывал. Я спустился за чистой водой, взял тряпку в руки и опустился на колени, залезая по пояс под кровать. Там меня ждал подарок: обглоданный скелет оленя, чьи рога уже покрылись пылью и обросли паутиной. - Создатель, Гаррет, - прошипел я, полностью исчезая под кроватью. Схватившись покрепче за рог, я медленно потянул его на себя, чтобы целостность скелета не нарушилась. Олень скрипнув о пол, поддался, и я вытащил его на свет. Признаться, я ожидал чего-то похожего, это как я одно время выгребал залежи полуразложившихся трупов из-под своей кровати, когда Гаррет втихаря ночевал у моей постели. Гаррет… Скелет приволок за собой еще кое-что. Я поднял черное, узкое и длинное, как мое предплечье, перо, бережно провел по нему пальцами, стирая грязь, словно боялся, что от моего прикосновения оно рассыпется, и положил его на кровать. Голову оленя вместе с рогами я оторвал от позвонков, укладывая рядом с пером, остальную кучу костей я сгреб и понес в общий мусор. Я вымыл пол на два раза, попутно протирая все поверхности, я протер оленью голову и поместил ее на прикроватную тумбочку, решив, что позже найду ей лучшее место, перо я убрал к шкатулке, я сдернул постельное белье, обнажая матрас. На вид он был совершенно новым, и я вспомнил, как Варрик сказал мне, что его действительно меняли после того, как его залил слизью Гаррет. Я снова вернулся мыслями к моему демону, сжимая челюсти до скрипа зубов. Я хотел остаться ночевать уже сегодня, предчувствуя, что эта ночь будет самой тяжелой из всех. Из прачечной сообщили, что все сданное будет уже доставлено к утру. Решение оставить спальню в первозданном виде пришло само собой. Уверен, я привыкну к бордовым оттенкам и тяжелым шторам, к этой кровати с кровавым балдахином. Не такая она и уродливая, если присмотреться. Я зашел в уборную при спальне, оглядел ее умывальник, систему канализации, шкафы с единственным полотенцем и комплектом нижнего белья. Не думаю, что Гаррет вообще когда-либо ночевал здесь в облике человека, когда-либо расправлял кровать и пользовался полотенцем. Я осмотрел полочки, обнаруживая кусок мыла и сложенную бритву. Я взял ее в руки, раскрывая лезвие. Она была безупречна, разве что ее немного стоило заточить. Положив ее в карман, я вышел из уборной, прихватив белье и полотенце. Они тоже отправятся в прачечную. Я спустился в холл, где, на удачу, столкнулся с человеком, который направлялся в прачечную. Всунув ему сверток, я оставил заявку на два комплекта нательного белья и полотенец, а также на постельное белье. - Откуда в куче мусора обглоданные кости? - Донеслось до моего уха, я когда я дошел до теперь уже своей комнаты. Я не сдержал смешка. Зайдя в спальню, я еще раз осмотрелся. Я не мог до конца поверить, что бумаги подписаны, ключи покоились в моей кармане, и имение Амеллов теперь принадлежало мне. До этого в моей собственности находились лишь посох да лохмотья, разъеденные солью, те, в которых я бежал из Кинлоха. Я нырнул на балкон, щурясь от заходящего солнца. Хоть оно еще грело, что было сил, но воздух сделался прозрачным, и ветра гнали холод с южных морей. Я покрылся мурашками. Да, таков был Август - граница между удушающей жарой и ледяными дождями. Я какое-то время наблюдал, как люди, словно муравьи, бредут по мощеным улицам, лениво переговариваясь. Здесь не было суеты и нервного напряжения, которое ощущалось кожей, в Верхнем Городе обитала праздная нега. Немного иная, чем в Орлее, немного вымученная, однако она крепко держалась за местных аристократов. Мой план не был совершенен, я не знал, что делать дальше, когда Авелин найдет мне клиентов, я не был до конца уверен, что вообще хотел этого. Я не понимал, что я собирался делать дальше, меня словно подвесили за жабры, вынули из моей привычной среды обитания и выкинули обживать песок. Но я отлично умел пресмыкаться, иначе бы попросту не выжил. Я здорово промерз, однако продолжал неподвижно стоять, наблюдая, как солнце медленно скатывалось за силуэт города. Небо окрасилось в розовый, затем и в лиловый, а я все стоял, давно уж перестав чувствовать свои пальцы. Я выпал из реальности, я оказался вне времени, я смотрел сквозь кристально чистый воздух, но не видел ничего, все мысли были обращены внутрь меня, я пытался найти в себе силы окунуться в новую жизнь, полную богатства и свободы, но в совершенном одиночестве. Глаза заполнились слезами, но, я почти уверен, что это лишь от ветра. Как я и боялся, в первую ночь на новом месте я почти не сомкнул глаз. Получив из прачечной все, что я просил, я облачился в одну из его рубашек, которая, на мой взгляд, лучше всего сохранила в себе запах, забрался на слишком большую кровать и накрылся одеялом с головой. Я сжался в комок в надежде просто исчезнуть с простыней, перестать существовать, обратиться в кого-нибудь, кто не испытывает эмоций, но я продолжал дышать тем же воздухом, каким не так давно дышал он, глядеть в черную пустоту под потолком, совершенно забыв, как моргать. Гаррет просил меня не спрашивать про него, не пытаться разыскать его, и, наверное, это и убивало меня больше всего. Он словно связал мне руки, зашил рот, вырвал глаза, и я в безнадежности выполнял его мольбу. Я боялся, что если попробую хоть что-то разузнать, то непременно подставлю его под удар, хотя я мог обратиться к Варрику, раз Авелин молчала. Но в ту ночь я окончательно решил про себя, что не стану пытаться выяснить, что произошло, и что угрожало Хоуку, что могло его напугать так сильно, раз он обратился в бегство. И я лежал в огромной кровати совершенно один, непрестанно глотая слезы.