Как приручить Хоука

Преодолев еще одну кошмарную ночь и не менее кошмарный день, я постепенно привыкал к окружающей меня обстановке. В один из дней я дошел-таки до библиотеки и не поверил своим глазам: она занимала два этажа и по площади поглотила по меньшей мере половину особняка, все стены от пола и до потолка были заставлены шкафами, в которых покоились фолианты и рукописи, скрученные пергаменты и простые книги. Здесь уборка продолжалась дольше всего, ведь они должны были достать каждую книгу, протереть ее и поставить обратно. Я стоял посреди помещения, не зная, к чему подступиться, с какого стеллажа начать исследование, за что браться. И я бродил вдоль полок, проводя пальцами по кожаным корешкам, вдыхая ни с чем несравнимый запах книг. В Башне я тоже любил посещать библиотеку, но там разрешалась брать книги только на определенные темы, а тут… В глаза бросились золотые буквы на красной коже, и я незамедлительно достал фолиант, складывая на предплечье. Вскоре на нем выросла целая стопка различных по древности и содержанию рукописей, а я все бродил, читая надписи на старых книгах и стараясь их запомнить, чтобы непременно взять в следующий раз. Впервые за долгое время я мог позволить себе окунуться в чтение, и я чуть ли не бегом добрался до своей комнаты, выгрузив набранные сокровища на огромную кровать. Я, наконец, закончил обустройство спальни. Я повесил тяжеленые шторы и балдахин, я сдвинул Хоуковские вещи в шкафу, освобождая место для своего скудного гардероба, который Говард обещал вскоре доверху заполнить. Я заказывал в прачечной по два комплекта нательного белья, всегда оставляя одно для Гаррета, ведь я каждое мгновенье держал в голове, что он может вот-вот вернуться. То же самое было и с мыльными принадлежностями – отдельный кусочек душистого мыла, которое я теперь покупал у Эдди, отдельная заточенная бритва с птицей на лезвии, отдельный комплект полотенец. На туалетном столике покоилась новая книга для учетной записи будущих пациентов, новая чернильница и новое пишущее перо, которое я заказал из черного пера, найденного под кроватью. Под зеркальную раму я воткнул уголком рисунок Гаррета, где он улыбался, а я целовал его. Череп оленя так и остался стоять на прикроватной тумбе, где вполне неплохо смотрелся. Итак, я забрался с ногами на постель, притягивая к себе приглянувшуюся мне книгу, и, открыв на первой странице, с головой погрузился в нее. С того момента моя жизнь текла по накатанной: я просыпался от чьего-то шепота или прикосновения, уже почти не вздрагивая, завтракал и прятался в спальне, где поглощал фолиант за фолиантом, открывая для себя новые знания. Я с трудом осилил эльфийскую магию и даже научился парочке простых заклинаний, я изучил древние печати, узнав в одной из них печать гремучей змеи, я залпом выпивал историю Тедаса, ту, когда еще существовали Забытые Боги, ту, о которой не расскажут ни в одном Круге. Я читал о политике, об Орлее и Тевинтерской Империи, некогда могущественнейшей из стран, я читал о Тени, о ее возможностях и загадках, о рождении магии, о животных и духах, о демонах и монстрах, о рождении Церкви и о религии Кун. Я словно пережил все Моры, начиная с Первого, шедшего почти сто лет, встретился с Архидемонами, проклятыми и преданными богами, Порождениями Тьмы и Серыми Стражами. Я наткнулся на короткое упоминание о рожденных оборотнях, ухватываясь за него, как за соломинку, в надежде, что она приблизит меня к разгадке моего возлюбленного, разочарованно перечитывая уже знакомые факты. Я читал запоями, иногда забывая поесть и поспать, прерываясь на короткие встречи с Говардом и Эдди, я пустил на самотек все внешние дела, которые требовали решений за пределами этой спальни. Она стала для меня центром вселенной, и в те редкие моменты, когда я прерывал чтение, в мой разум лезло отчаяние и сожаление. Спустя время я понял, что я всего лишь прятался за книгами от той реальности, в которой пребывал и которую изменить мне было не под силу, и я с рвением брался за новый фолиант. А жизнь, тем временем, шла своим чередом. Кларенс, как и обещал, нашел прислугу из шести эльфов, а также кухарку и даже дворецкого, продолжая каким-то образом работать в полную силу в Лечебнице, а Кайл, не отходя от травника ни на шаг, заправлял всеми делами в особняке, пока я отсиживался в спальне с книгами. Говард пошил мне несколько рубашек на все случаи жизни, верхнюю одежду для дождливой погоды, смастерил сапоги из антиванской кожи, за которые я отвалил десять золотых, и все же я все то время, что пребывал в одиночестве, надевал вещи Гаррета, воображая, что все еще слышу его запах. Я медленно сходил с ума, я почти не выходил на улицу, оправдываясь тем, что балконные двери были круглосуточно открыты, и августовский ветер обдувал мои прозрачные кости. Я просидел в четырех стенах весь Август, практикуя магию без магических предметов, зачаровывая всевозможные вещи и накладывая печати на двери. Порой, ночью я бродил по особняку в одной его рубашке, то ли в полусне, то ли в Тени, то ли наяву, я не различал тонкую грань реальности и притворства, жизни и смерти. Но однажды пришла Авелин и, ойкнув от моего внешнего вида, развалила мое существование, сообщив, что со следующего утра начнется моя деятельность как церковного целителя. Придирчиво оглядев особняк и мой гардероб, а также сосчитав слуг и удовлетворенно хмыкнув на счет дворецкого, она, наконец, расплылась в довольной улыбке. Я слабо улыбнулся в ответ. Она напоминала мне слишком заботливую мамашу, поучающую своих отпрысков до пятидесяти лет, которой у меня никогда не было. Давно бросив попытки расспросить ее о Гаррете, я лишь согласно кивал на ее напутствия. Она в сотый раз напомнила мне о правилах этикета, о том, как разговаривать со знатью, как держать себя при них и прочее, и я невольно вспоминал те вечера, когда, откинув презрение и нацепив маску снисхождения и добродушия, Кусланд принимал в крепости великосветских господ. Я там тоже присутствовал в роли оттеняющего придатка, поскольку ему казалось, что на моем фоне он выглядел более утонченно. Закончив с наставлениями, Авелин ушла, напоследок посоветовав убрать компрометирующие фолианты из комнаты, хотя я неоднократно говорил ей, что не стану никого принимать в своей спальне. И все же, я убрал рукописи о магии крови, эльфийской магии, язычества и всего того, что могло вызвать лишние вопросы. Для приема пациентов по моей просьбе оборудовали просторную комнату на первом этаже по соседству с самой большой уборной с ванной по центру. Осмотрев ее последний раз, я поднялся по лестнице и хотел уже было исчезнуть в спальне, как вдруг услышал сдавленный смех и шушуканье. Кайл и Кларенс, не отлипая друг от друга ни на минуту с того самого вечера, уже успели обтереться об каждую стену особняка, вжимаясь в друг друга и шепча весь тот возбуждающий бред, который льется в уши всякому влюбленному, пальцами лезли друг другу под одежду, слюнявили кожу и дергали за волосы. Они стояли в полумраке на каком-нибудь изгибе коридора или в его тупике, и как только я проходил мимо, они отскакивали друг от друга, словно ошпаренные, в возбужденном смущении опуская глаза и стыдливо поправляя одежду, что-то бормотали мне в след, пытаясь оправдать свое поведение, но, как только я скрывался за поворотом, они снова бросались в объятья друг друга, забывая все правила приличия. Облокотившись на перила, я вновь созерцал уже привычную картину: Кайл, закинув одну ногу эльфа на свое бедро, нагло шарил рукой под его рубашкой, не отрывая своего рта от шеи Кларенса, а тот, вцепившись пальцами в веснушчатую спину мага, подставлялся под горячие поцелуи, прикрыв горящий взгляд темными ресницами. Понаблюдав несколько долгих секунд, я громко откашлялся, и под мой смешок они снова отскочили друг от друга, поднимая на меня головы, вытирая рты и расправляя сбитые одежды. - А мы уже вернулись с Клоаки, - прохрипел Кайл, откашлявшись. - Я вижу, - хмыкнул я, переминаясь с ноги на ногу. – И как там дела? - Все хорошо, - вступил в разговор Кларенс, поправляя штаны. Я сделал вид, что не заметил этого. - Народу, как обычно, много, но мы справляемся. Продовольствия хватает, рук тоже. Я кивнул, удовлетворенный ответом. - Если вдруг что-нибудь понадобится – не молчите. - Конечно, хорошо, - они отвечали наперебой, растрепанные, раскрасневшиеся, светившиеся счастьем. Сообщив, что с завтрашнего дня я начинаю прием, намекая, что подобное поведение недопустимо при пациентах, я оставил их наедине, закрывшись в спальне. Я не мог винить их за тот взрыв чувств, эмоций и гормонов, который побуждал их не первую неделю вести себя подобным образом. Влюбленность окрыляет, ослепляет, заставляет забыть свое воспитание и принадлежность, сужая сознание до своего единственного, которому посвящаешь всего себя. Если бы Гаррет был со мной сейчас, я, наверное, вел себя ничуть не лучше. Я бы запер нас в спальне, наложив десятки печатей на дверь, и не выпускал его из своих объятий, пока вся та боль и тоска не компенсируется его присутствием. Оглядев свою камеру-одиночку, заваленную «разрешенными» книгами, я рухнул на кровать, вновь снедаемый чувством безмерной горечи. Первым моим пациентом был мужчина средних лет с явным избыточным весом, выше меня ростом, лысеющий и надменный. Придирчиво оглядев сначала меня, а затем и холл, он, важно оттопырив губу, в угрюмом молчании проследовал за мной в приемную. Опросив, что его беспокоит, я предложил ему раздеться, ощущая, как мне за прошедший месяц не хватало лечебной практики. Закатав рукава, я призвал привычную мне магию, с удивлением отмечая, что занятия эльфийской магией не прошли даром, и характерное голубое свечение превратилось в белое с розоватым оттенком, я отчистил его тело от последствий греховного дела. Он не проронил ни слова, пока я занимался его болезнью, на мои вопросы отвечал однообразно и сухо, и распрощались мы так же быстро, как и провели лечение. Позже от Авелин я узнал, что чрезвычайно понравился этому господину, и он отозвался обо мне как о «целителе, который не сует нос не в свое дело, а исполняет свой долг точно и ответственно, и хоть он немного женственный и угрюмый, пусть это будут его единственные недостатки». Капитан сочла эту хвальбу высшей пробы, ободряюще похлопав меня по плечу. Что же, первый рубеж пройден, и, кажется, мне удалось влиться в изнеженный и привередливый круг высшего общества. После него ко мне валом повалили юноши и девушки, приводили своих детей и собак, женщины и мужчины, старики, храмовники, заранее записываясь ко мне на прием. Нередко случалось так, что я был занят от рассвета и до самого заката, а они, закончив свои процедуры и встретив друг друга в холле, оставались в ней на целый день, заказывая обеды и ведя светские беседы. Окончив работу, мне не оставалось ничего другого, кроме как присоединиться к ним, играя роль добродушного хозяина богатейшего особняка. Девушки и некоторые юноши откровенно со мной флиртовали, на что мне приходилось сдержанно отвечать, вызывая взрыв эмоций и смеха, расспрашивали о моей жизни, просили показать немного магии, поскольку почти никто из них толком ее не видел. И я с охотой потакал им, а они щедро платили мне взамен. Казна, покоящаяся в сундуке секретной комнаты, быстро выросла в два раза, девушки и женщины дарили свои украшения и драгоценности, не принимая отказа, мужчины – ценные бумаги и золотые монеты, храмовники – свое благодушие и расположение. Часть состояния, которое так щедро пополняла местная знать, я отдавал Кларенсу на Лечебницу, чтобы он помогал тем, кто в этом нуждался, остальное хранилось все там же, в тайной комнате в глубинах особняка. Я стал для них новой кровью, разбавляя их однообразную жизнь новыми историями и впечатлениями, и они находили меня веселым и жизнерадостным, словно я вернулся в то время, когда Кусланд еще не сделал из меня мертвую податливую куклу, когда я действительно наслаждался жизнью и имел какую-то цель. Дни сменяли друг друга, превращаясь в единую массу из магии, атласных платьев и скрипа железных сапог. В безумном водовороте новых знакомств и бесконечных чаепитий пронесся Царепуть, уступая место Жнивеню. Кларенс и Кайл, приняв мои прозрачные намеки по поводу поведения, почти не появлялись в имении, когда в холле образовывался стихийный бал. Кларенс отсиживался в Клоаке или в глубинах особняка, потому что не желал быть спутанным с прислугой, а Кайл прятался, потому что отказывался появляться в обществе без своего возлюбленного. Иногда все же Солнечный мальчик составлял нам компанию по моей просьбе, предложив представиться моим младшим братом. Я боялся, что в нем опознают кровь Брайнландов, но даже если кто-то из внимательных стариков и вычислил его, никто не подавал виду, и Кайл изредка вел светскую жизнь. Он отлично смотрелся в парадной одежде песочного цвета, слегка оттеняющей медовые глаза серебряными вставками и пуговицами, причесанными волосами и скучающим видом. Он превосходно держал себя среди аристократов, вступая с ними в беседы на отстраненные темы, непрестанно поглядывая на вход в левое крыло, и в его взгляде я читал только одно: скорее бы уйти. Побыв с нами для приличия пару часов, он срывался с места и исчезал в темных коридорах особняка, и я не мог его винить в одержимости сероглазым эльфом. Однажды после очередного спонтанного застолья с шумной знатью Кайл отвел меня в сторону и произнес: - Мы очень переживаем за тебя. Тебе стоит уделять пару часов в день прогулкам, пока особняк окончательно не поглотил тебя. Я усмехнулся его словам, ничего не ответив, но мысль выходить на улицу и дышать свежим воздухом засела в моем сознании глубже, чем я предполагал. С тех пор я праздно прогуливался по мощеным улицам Верхнего Города, заходил в лавки, покупая различные безделушки просто от скуки, пару раз навестил Авелин в Казематах, и она, отметив удивленным возгласом мое преображение, угощала чаем и делилась последними новостями. Я сдерживал душащие меня вопросы, задав лишь один: где Белла и Варрик, и она, скривив губы, намеком дала понять, что Ривейка исчезла, а бард в городе. От ее слов сердце сделало кульбит в районе глотки, а в голове запульсировала мысль: не все потеряно, вот она, зацепка! Но предупреждение в письме от Гаррета недвусмысленно говорило, что это была плохая идея. Нельзя идти в «Висельник» и громогласно задавать вопросы. Я внутренне сжался, убивая искру надежды. Я бродил, провожая отблески лета, наблюдая, как желтая листва сбивается к подножью бесчисленных лестниц, чувствуя, как солнце все меньше греет, вынуждая каждый раз одеваться теплее. В моем гардеробе появились такие немыслимые для меня вещи, как кожаные перчатки, подбитые мехом и золотые часы на цепочке, я застегивал рубашку на все пуговицы, крепил манжеты запонками с драгоценными камнями и под сапогами носил хлопковые носки. Во время одной из прогулок я заметил, что на улицах слишком тихо. По началу я не понимал, что именно мне не нравилось, но потом меня осенило – из Киркволла пропали все птицы. Толпы воронов, без которых не проходило ни одно событие города и за его пределами, куда-то делись. Эти маленькие Хоуковские друзья просто исчезли, как исчез и их хозяин, и от этой находки мне стало тоскливо до тошноты. В время процессий я неоднократно поддавался своим думам, которые девушки путали с романтической мечтательностью, заглядывая вглубь своих мыслей. Впервые я попробовал трезво проанализировать мою связь с Кевином, без эмоциональных всплесков и проклятий, и однажды я понял, что он вел себя так оттого, что никогда не любил. Эта мысль так резко пронзила мое сознание, что я от неожиданности чуть не уронил бокал, вовремя удержав его под пристальными взглядами господ. После этого все встало на свои места. Он просто никогда не любил. Кусланд, столь изнеженный заботой и любовью окружающих его людей, сам никогда не испытывал подобного чувства. И мог ли я ненавидеть его за то, что я не стал для него тем самым человеком, еще больше балуя его своей привязанностью и услужливостью. В его письмах не было слов, не отражающих сути наших отношений. Да, они были жестоким ударом для меня, но только от того, что он разбил мой купол, который я сам воздвиг над ним. Его оставалось только с сожалением отпустить, ведь тот, кто не умеет любить, не заслуживает ничего, кроме жалости и сочувствия. Кто-то отвлек меня от раздумий, и я прервался, а в голове зародился новый вопрос: любил ли я его по-настоящему, или это было лишь наваждением, одержимостью, желанием, страхом остаться в одиночестве. Кусланд превосходный манипулятор, и ему не нужно владеть магией, чтобы втереться в доверие самому подозрительному человеку, видевшему всех насквозь. Так он и стал Королем, убедив бедного Алистера, что, жертвуя собой в схватке с Архидемоном, он делает великое благо, тем самым выйдя победителем из сражения с Мором. Не думаю, что Кевин не спит ночами, терзаясь удушливым чувством вины, вскакивая в холодном поту и моля Создателя простить его грехи. Он просто живет дальше, особо не волнуясь, скольких людей еще придется использовать и подставить, склонить в свою сторону или убить ради достижения своих целей. К великому счастью его когтистым лапам меня не достать, хоть он и пытался, подкупив всех храмовников Киркволла, ведь Король не привык, что его игрушки вдруг обретают твердость или покровителя и уходят от него. Мне повезло. Мои мысли метнулись к крылатому демону, к моему спасителю, к покинутому богу, и я с замиранием сердца представил, как он в одиночку сражается с тевинтерскими магистрами, одного за другим разрывая на части, и как они, зная его слабое место, стреляют в него болтами с обсидиановыми наконечниками. И как Гаррет замертво падает, истекая кровью. Я зажмурился, отгоняя от себя образ распластанного тела, чья кожа чересчур бледна, пронизанного десятками стрел, и как последние искры его глаз затухают, уступая мутной безмятежности. И как я могу пить вино в его особняке, окруженный знатными девицами и юношами, в тепле и сытости, не зная, где он и что с ним, каждое мгновенье своего существования ожидая громкого удара дверей об косяк и звона его чистого голоса. Закрыв глаза, я представил первую встречу, как я брошусь к нему объятья, наплевав, что, быть может, его одежда в грязи или крови, наплевав, что, возможно, вокруг будут люди и что они непременно будут неодобряюще шептаться. А я прижмусь к нему, обвив руками его широкую спину, и сдавленно прошепчу, потому что мой голос пропадет от слез, как я тосковал по нему и как ждал его возвращения. И Гаррет, устало улыбнувшись, обнимет в ответ, и я вдохну его ни с чем несравнимый запах, растворяясь в эмоциях. Я вздрогнул, отводя взгляд от танцующего в камине огня, сморгнув подступившие слезы. Я стоял по центру своей комнаты на примерочной тумбочке и смотрел в окно. Уже неделю непрестанно лил дождь, что отражалось на мне сильнее, чем я мог себе представить. Говард кружил вокруг меня, примеряя рукава и части зимнего камзола, который он шил уже несколько дней. Я точно не знал, чья шесть была в его руках, но он уверял, что лучшего материала не сыскать. Ткань была цвета восковой свечи и, на мой взгляд, делала меня совершенно прозрачным, но кутюрье уверял, что вставки из кроличьего серо-коричневого меха добавят живой контраст, а золотые пуговицы и вышивка в тон на полах камзола будут удачно гармонировать с моими волосами и цветом глаз. Кто я такой, чтобы спорить с маэстро? Я согласно кивал на все, что бы он ни сказал. Итак, я стоял, послушно наклоняясь и крутясь на маленьком табурете, и мысли мои были далеко от Киркволла. Мельком взглянув на календарь, прибитый к стене над туалетным столиком, я отметил про себя середину Жнивеня, а это означало, что скоро наступит Первопад, и скоро мне исполнится тридцать лет. Я горько усмехнулся этому открытию, переводя печальный взгляд за окно. Дождь хлестал по стеклу, не переставая, и я понимал, что дальше будет только хуже. Говард не замолкал ни на секунду, картавя мне под ухо. Прошло три месяца со дня исчезновения Гаррета, а если быть точным - девяносто три дня. Девяносто три дня я пребывал в немом оцепенении, перестав уже надеяться, что он вернется. Быть может, его уже нет давно, и мысль, что я так об этом и не узнаю, страшила меня больше всего. К чувству пожирающей тоски, образующей дыру в душе примешалась и злость: я был зол на него, на себя, на весь мир, и теперь представлял, как я его встречу с кулаками, разукрасив его красивое лицо синяками и кровоподтеками, как буду бить его, уронив на пол, сотрясая своими криками сонную атмосферу особняка, как разобью ему нос или сломаю ребро, чтобы ему тоже было больно, как и мне. Я желал, чтобы он испытал хоть каплю той боли, в которой я плавился девяносто три дня. Я нехотя оторвал взгляд от созерцания серого дождя, не сразу реагируя на оклик Говарда. Я не заметил, как он закончил, собрал свои вещи и уже стоял на пороге, назначая новую дату примерки и протягивая мне руку. Я пожал узкую теплую ладонь, бездумно кивая его словам. Мы распрощались, и я, захлопнув дверь, без сил рухнул на кровати, давясь слезами. Я лежал среди подушек и простыней и пялился на кровавый балдахин, отливающий мрачным серебром в свете луны. С того момента, как я дорвался до Хоуковской библиотеки, я непрестанно обучался владению магией без посоха, колец и иных магических предметов. Это было труднее, чем мне думалось: сохранять связь с Тенью на протяжении всего времени, словно пересекать Завесу, оставаясь в реальности, использовать ее могущество, ощущать буйную силу в своих руках, неукротимую и ярую. Магические предметы помогают контролировать ее поток, направляя его малую часть в пальцы, блокируя все остальное, но теперь, имея неограниченную силу, нужно было научиться управлять ей. Она рвалась наружу, звала, пела, никак не желая подчиниться. Я говорю не о маленьких огоньках, освещающих ночной путь, я пытался овладеть ревущим пламенем, обжигающим холодом, удушающей энтропией, способной подавить волю всего города. Я призывал небеса низвергнуть на меня молнии, пытаясь удержать гнев Создателя на ладонях, я молил преисподнюю разверзнуться и поглотить своим огнем, я сокрушал воздух бестелесными ударами физической силой, словно хлыстом, я насылал непроглядную тьму на свой квартал просто от нечего делать. За два месяца упорных трудов я неплохо преуспел, и посох теперь пылился в углу возле камина, и я все хотел продать его или отдать Кларенсу, чтобы тот нашел ему применение. Я глядел на кровавые складки непроницаемой ткани, воображая, что смотрю на звезды, воображая, что он лежит рядом. Я закрывал глаза, силясь опять не расплакаться, ведь я слишком часто стал это делать, слишком часто я не мог сдержать себя, чтобы не зарыдать навзрыд, не закричать, воспламеняясь тысячью огней. Я чувствовал, как дрожит подбородок, и я успел накрыть лицо подушкой прежде, чем особняк заполнился моим криком. Мне было плевать, что кто-то услышит мой вой, плевать, что я кого-то разбудил или отвлек от дел, плевать, что обо мне будут шептаться и сочувственно глядеть в мою сторону. Я разрывал глотку, пока голос не сорвался, и продолжал бесшумно надрываться, мысленно следуя за своим криком. Я делал это в надежде, что он услышит меня, я изливал свою тоску и злость, и когда я иссякал, жалобно подвывая, я чувствовал секундное облегчение. Я хотел обратиться в ворона и воспарить над звездами, я хотел обратиться в черного волка и порвать на части всех, кто не успеет спрятаться. Стерев слезы со щек и откинув мокрую подушку, я провалился в рваный сон. Я брел по пролеску, по промерзлой земле, устланной опавшими полусгнившими листьями, оглядываясь по сторонам. Чувство тревоги росло с каждым шагом, но я продолжал свой путь, не останавливаясь ни на минуту. Черные тонкие деревья укоризненно качали голыми ветками на ветру, а на их самых верхушках сидели вороны. Сотни птиц, не издавая ни звука, глазками-бусинками следили за мной, крутя головками и угрожающе расправляя крылья. Воздух был прозрачен, от дыхания валил пар, низкое солнце кидало косые оранжевые лучи на мертвую тишину, окружавшую меня. Это место казалось мне до боли знакомым, но я никак не мог уловить ощущение былого, ускользавшего от меня точно дым. Я двигался дальше, шурша листвой под ногами и, наконец, вышел на небольшую поляну, окруженную вековыми деревьями, отграничивающими невидимой чертой дикий лес. Я остановился, не понимая, как и почему оказался здесь, почему меня окружала такая неестественная тишина и почему я не ощущал холода. Пахло влажной землей и плесенью, птицы, словно безмолвные стражники, указывали мне путь. Оглушающая тишина достигла предела, а затем взорвалась сотнями всевозможных звуков лесной жизни. Вороны, как один, взмыли в небо, каркая наперебой, затмевая небо черными крыльями, сбиваясь в одну кучу, раскалывая мою тревогу пополам. Они кружили в бесцветном небе, некоторые из них приземлились поодаль от меня, и я, проследив за ними взглядом, вздрогнул от неожиданности. В шагах десяти от меня, у огромного черного дуба лежало тело оленя. Его бок был разворочен чьими-то зубами, разметав ошметки мяса вокруг, и несколько хищных птиц выклевывали содержимое из рваной раны. Я не смел подойти ближе, наблюдая за кровавым пиршеством словно завороженный. Все больше воронов оседало на тушу, выедая глаза и внутренности, отбирая куски у собратьев, вновь взмывая в воздух, унося с собой в лапках кишку или мышцу. Они пожирали оленя так интенсивно, что через несколько долгих минут от него не осталось ничего, кроме белого скелета, такого же, какой я нашел под кроватью в спальне. Я с трудом верил своим глазам, ведь это было нереально – так быстро обглодать мясо до чистых костей. Вдруг я увидел тень в лесной чаще, метнувшуюся куда-то в сторону, и птицы, испугавшись, отчаянно голося, поспешно покинули свою жертву, образуя черный кишащий столп из перьев и острых когтей. Я открыл глаза, не понимая, где нахожусь. Я все еще видел перед собой острые белые кости и слышал шум крыльев, но я был в спальне на кровати. Запоздалое осознание, что мне это приснилось, немного помогло прийти в себя, но это было настолько ярко и явственно, затрагивая все органы чувств, и я подумал, что находился в чужой Тени. Ощущение знакомого сильнее сбивало с толку. Я откинулся на подушки, пытаясь поспать еще немного, но так и не смог заснуть, начиная новый день в растрепанных чувствах. Мне все никак не давал покоя скелет, точно такой же, как и моя находка, и мысль, что это может быть каким-то знаком или подсказкой, никак не покидала меня. Может, мне стоило найти это место, но оно могло быть в любой точке Тедаса. К концу дня я уже не сомневался, что это был знак от Гаррета, и от этого мне стало еще тревожнее, поскольку я его так и не понял, поэтому, закончив работу, я решил спуститься в библиотеку и поискать ответы там. Зайдя в помещение, озаренное светом сотен свечей, я, нырнув в один из стеллажных проходов, замер. Я не знал, что конкретно я хотел найти: значение найденных мертвых животных или проникновение в чужую Тень, попытаться поискать похожие местности, или все сразу. Достаточно изучив содержание библиотеки и примерное местонахождение книг различной тематики, я начал пробираться вглубь. Библиотека была устроена следующим образом: она имела округлый холл, чей центр был смещен к камину, у которого стоял диван для чтения и низенький письменный столик, и от этого лысого кусочка центробежно расходились стеллажи, создавая лабиринт. По обе стороны от стен отходили лестницы на второй этаж, соединяясь балкончиком с перилами, и если на нем стоять, то можно лицезреть всю картину библиотеки, и замысловато расставленные книжные шкафы приобретали схожесть с кругами на воде от брошенного камня. Второй этаж был чем-то вроде огромной ступени от первого, занимая всего треть от всей библиотеки, но и на нем покоились сотни фолиантов и пергаментов на размазанных по стене полках. Где-то в глубине нанятая эльфийка смахивала кисточкой пыль с поверхностей и, встретившись с ней взглядом, она приветственно наклонила голову. Я растерянно повторил за ней, все еще не привыкнув к подобной иерархии особняка. Я решил начать с загадок Тени. Дойдя до нужного стеллажа, я окинул взглядом бесчисленное множество рукописей, невольно вздыхая. Тут я услышал голоса со стороны камина. Сам не знаю, почему, я пробрался ближе, чтобы увидеть говорящих. На диване, обитом кожей, сидели Кайл и Кларенс: Кайл, подперев одной рукой подбородок, читал огромных размеров фолиант, положив его на широкий подлокотник, в котором я узнал Историю Тедаса, а травник, склонив голову на плечо своего друга и поджав по себя ноги, держал в ладонях небольшую рукопись, чье название я не разобрал. Находясь каждый в своем мире, они все же держали друг с другом связь, и она была настолько крепкой, что даже я ее ощущал. В камине пылал огонь, отбрасывая на них пляшущие тени, какое-то время они сидели в абсолютной тишине, изредка прерываемой шелестом перевернутых страниц, и я не мог оторвать взгляд от этой пары, прячась в полумраке лабиринта. - Так что ты читаешь? Голос Кайла зазвенел в воздухе. Кларенс, ничего не говоря, захлопнул книжку, оставив внутри свой палец, показывая обложку своему другу. Тот, издав неопределенный звук, проворчал: «Ах, Ботаника», вновь посыпал вопросами, явно подтрунивая над Киком: - Неужели это настолько интересно, что ты так увлеченно читаешь? Кларенс в ответ лишь хмыкнул, улыбаясь уголками рта. - Ты не поверишь, - протянул он в итоге после небольшой паузы, отрываясь от исписанных страниц и переводя взгляд на Кайла. Тот загорелся огнем, притягивая травника еще ближе к себе. - Иди ко мне, - прохрипел он, напрочь забыв о книгах и правилах приличия. Кларенс перебрался к нему на колени, седлая, беря в ладони его лицо и медленно целуя. Кайл не сдержал протяжного стона. - Нам не стоит себя так вести, - шептал на ухо сероглазый, прижавшись бедрами и телом к корпусу возлюбленного, тем самым переворачивая значение своих слов. Руки Кайла исследовали худую спину, сминая тонкую ткань одежды. - Андерс недвусмысленно намекал, что подобное поведение недопустимо. Услышав свое имя, я вздрогнул, чувствуя, как стремительно краснею. - Уверен, он нас поймет, ведь он тоже влюблен. Это было уже слишком. Я хотел было уже уйти, но что-то не давало мне сойти с места, и я жадно глядел на двоих, чувствуя, как внутри поднимается зависть. - И все же, - произнес Кларенс уже более привычным для слуха тоном. Кайл тут же разжал руки, помогая любимому занять прежнюю позу возле своего плеча. Как будто все вернулось на несколько минут назад, только Кайл уже не читал – все его внимание было приковано к эльфу, а тот, казалось, вновь нырнул с головой в ботанику. Подглядывая за ними, я почувствовал, как мне не хватало любви и подобных игр в завлекалочки, обоюдного флирта и нежных касаний. Пропустив через себя волну безмерной тоски, я вновь обратился в слух. Кайл теперь обнимал двумя руками травника, мягко поддевая головой его затылок, целуя кончик его уха, вдыхая запах его волос. Его внимание привлекла коса, пущенная на ключицу, и он, недолго думая, стянул с нее шнурок. Копна черных, как смоль, волос рассыпалась по плечам, наконец отрывая Кларенса от скучной книжки. - И что ты сделал? Его тон казался укоризненным, но насквозь пронизанным струнами страсти и соблазна. Кларенс продолжал играть с Кайлом, общаясь недомолвками и намеками, тонким флиртом и искушением, и Солнечный мальчик охотно летел на огонь, поощряя каждое слово, каждый жест и взгляд в свой адрес. Это не могло не сводить с ума, и я снова осознал, отчего Кайл так стремительно рухнул в бездну пронзительных серых глаз. - Я все исправлю, - прошептал Кайл. - Ты же не умеешь, - смеясь, ответил Кик, выпутывая свои волосы из цепких пальцев юного мага, и его слов я не расслышал, лишь смех влюбленных и то, как захлопнулся тяжеленный фолиант. - Я могу научить тебя… - Теперь лишь отрывки фраз долетали до меня, теряя свой смысл. - …А ты разденешься для этого?.. Я решил, что с меня хватит на этом, отступая от уютного местечка в холодные объятья стеллажей. - Пока ты не достанешь подбородком до моего бедра, я не смогу тебя отпустить. Промычав в ответ, я с новым усилием насаживался ртом, пытаясь дотянуться до заветной цели. Я не знал, что хуже – нехватка воздуха или рвотный рефлекс, но и то, и другое накрыли меня удушающей волной. Из глаз брызнули слезы, кровь пульсировала в ушах, разрывая перепонки, я неосознанно пытался втянуть в себя воздух, чувствуя лишь, как горят мои легкие. Но вот мой подбородок чиркнул по его ноге, и он разжал мой нос, другой рукой удерживая мою голову в этом положении. Я судорожно вздохнул, все еще удерживая его член в своем горле. - Теперь сглотни. Я подчинился, с трудом проглатывая липкую холодную слюну. Пустой желудок сжимался тугим комком, призывая меня проблеваться, и я как мог игнорировал его, краснея и раздувая от напряжения ноздри. Кевин почти с жалостью смотрел на меня сверху вниз, не выпуская меня из рук, а я, продолжая делать глотательные движения, массировал ему головку. Презрение в глазах сменилось похотью, темнея и наполняясь искрами. Так странно, что я не помню сейчас их цвет. Я искал его снисхождения и нашел, навсегда лишаясь рвотного рефлекса. Наконец, он отпустил меня, и я, проведя языком от корня до кончика, распрямил затекшую спину. - Отдышись и по новой, - произнес Кусланд, откидываясь на кровати. Я сидел на полу у его ног, откашливаясь и дыша про запас. Подобные тренировки моей глотки начались после его фразы: «хочешь, я научу тебя кое-чему», брошенной мне как-то за обеденным столом. После первого раза я блевал дальше, чем видел, и Кусланд почти с ненавистью заявил, что теперь лишить меня возможности вываливать содержимое желудка на всеобщее обозрение – дело принципа, и он непременно всерьез возьмется за меня, как только я уберу за собой. Я надеялся, что со временем станет лучше, но мне было больно и плохо каждый раз, и только мысль, что я доставляю Кусланду удовольствие своими мучениями, заставляла меня продолжать и терпеть. Слезы и слюни летели во все стороны, а я старательно вылизывал его член, насаживаясь до предела, чувствуя горячий гладкий конец где-то в середине глотки. Кевин поощрял мои потуги стонами, собирая мои волосы в кулак и деря меня в горло, не жалея сил. Спустя какое-то время я уже мастерски владел ртом, доводя Кусланда до оргазма в считанные минуты. Он называл это «завтраком», выдергивая меня из различных ситуаций и дел под предлогом, что хочет меня накормить. И кормил, в страсти вырывая клочки волос. Я почти с криком отогнал воспоминание, схватившись за одну из полок. Это было единственным, чему Кусланд меня обучил, и я до сих пор при некоторых словах внутренне содрогался. Теперь же я мог похвастаться лишь тем, что доставал пальцами до задней стенки глотки с совершенной безмятежностью на лице. Мне вдруг до смерти захотелось удивить своим навыком Гаррета, встав перед ним на колени. При одной мысли о том, как я глотаю его член, проведя языком по всей длине, слегка сдавливая головку мышцами гортани и вырывая из его груди стон, я задохнулся, чувствуя, как на лбу выступил пот. Невыносимая тоска заполнила собой воздух вокруг, и я чуть снова не зарыдал, едва сдерживая слезы.