Как приручить Хоука

Я лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Открыв глаза и отогнав остатки сна, я протянул под одеялом руку в надежде нашарить своего соседа, но никого рядом не было. Я привстал на локтях, расширяя угол обзора, и, все еще туго соображая, с глупым видом уставился на пустую подушку, на которой я определенно помнил Гаррета. Из глубин души закопошилась тревога, быстро меняясь на панику, и я, скривив лицо, часто задышал. - Я здесь, - послышался из-за спины мягкий голос. Я резко развернулся, обнаруживая Хоука сидящим за туалетным столиком с книгой в руках. Он сидел в полуоборот, задрав ноги, и фолиант скрывал его лицо. Опустив его на колени, Гаррет перевел на меня взгляд, приветственно улыбаясь. Я чувствовал, как краснею, и в смущении опустил глаза. - Я думал, ты мне опять приснился, - едва слышно прошептал я и откашлялся. – Сколько я проспал? - Меньше часа. Я поморщился и провел ладонью по волосам в попытке немного их пригладить. Сел на кровати, разглядывая своего возлюбленного. Голова была тяжелой и мутной, и от этого я не сразу заметил изменения. Между тем Гаррет, отложив чтиво, снял рисунок, закрепленный в раме зеркала, и, направив его на свет, как-то расстроенно усмехнулся. Я напрягся. - Я нарисовал его после первой встречи с тобой. Тогда, в «Висельнике», помнишь? Мне было так паршиво тем вечером, тоска прожигала во мне дыру, и я второпях набросал вот это, - он почти с отвращением ткнул в мятый листок. – Я не ожидал тогда, что мне будет настолько больно видеть тебя так близко и не иметь возможности коснуться или хотя бы заговорить с тобой. Я знал, что ты в тот день получил письмо от Кусланда и не был настроен на новые знакомства. Но я помню твой взгляд, - вдруг его отрешенный тон перетек в гортанный хрип. – Только твой взгляд, горящий и поглощающий, заставил меня начать битву за твое расположение. Если честно, мне уже хотелось бросить все, за что я сражался столько лет, мне хотелось умереть или просто исчезнуть, когда я узнал, что ты и Кусланд… Теперь это уже неважно, я мог просто не говорить этого, но я хочу, чтобы ты знал: именно та ночь в таверне дала мне сил продолжить войну со временем. Я неотрывно следил за ним, а Гаррет тем временем встал с кресла и опустился на край постели, высвобождая мои ноги из-под одеяла и беря их в руки. Он молчал, и его лоб рассекла глубокая продольная морщина, делая красивое лицо безмерно печальным. Он массировал мои ступни, мял их, гладил, словно это помогало ему отогнать прошлое, словно мои ноги в его руках удерживали его в реальности. Он был потерян во времени, как и я. Потерян и до смерти напуган. Он бы не спрашивал, Тень ли это, он бы спросил, реален ли он, смог ли он вернуться в реальность ко мне, и, чтобы это понять, он мял мои ступни в абсолютной тишине. Я понял, что он проиграл эту войну, как и все предыдущие, но он смог найти дорогу домой и вернуться ко мне. Я дотянулся до его плеча и сжал его, показывая, что я все понял. - Гаррет, - я позвал его по имени, и оно странной неизвестностью отразилось в сознании. Он повернул голову на мой голос. Тут я увидел, что именно было не так. – Почему ты оделся? Он резко отдернул руки от моих ног, словно они были отравлены. Встав с кровати, он сделал шаг назад, а затем вернулся обратно. Его мысли метались, это было очевидно, но я хотел узнать, отчего вдруг изменилось настроение в этой комнате. - Я должен лететь. - Куда? – Этот короткий вопрос вырвался прежде, чем я успел осмыслить услышанное. Лететь? Он снова молчал. - Скажи, куда? - Мне стоит наведать Варрика, чтобы окончательно завершить то, что мы начали десять лет назад. У меня перед ним есть долг. - Тебе обязательно делать это сейчас? Может, я не понимал, что за долг, зато я отлично понимал, что никуда Гаррета не отпущу. Хватит с него платы по долгам. Откинув одеяло, я встал с кровати и приблизился к Гаррету. Весь страх исчез, и на его смену пришло желание. Подойдя вплотную, я взял в ладони его красивое лицо и медленно поцеловал, вплетая пальцы в черные кудри. Хоук издал сдавленный стон, подхватывая поцелуй и обвивая меня руками. Сто семь дней я думал, что это мне требуется исцеление, но в тот момент, целуя его, меня пронзила ясностью мысль, что Гаррет нуждается в нем в стократ сильнее, чем моя потрепанная душа. Я справлюсь сам, но он один не сможет, и в утреннем полумраке спальни я принял решение. Мы стояли, прижимаясь друг к другу, и я не намерен был отпускать его. Поцелуй перешел на его подбородок, шею, плечи, возвращаясь и замыкаясь в кольцо, и в один момент я сдернул с него рубашку под слабый протестующий вздох. - Я должен… - Я понял, - прошептал я, опуская руки на широкую спину. Даже похудевший и усталый Гаррет был красив, словно древние боги. - Но мир не рухнет, если ты задержишься на несколько минут. С той ночи в таверне все пошло наперекосяк, поэтому прошу, позволь мне все исправить. За моими рваными движениями следили волчьи глаза, и я не знал, кто он сейчас больше: человек или зверь. Я водил неотрывные цепи поцелуев по его напряженному телу, вводя его в ступор, понимая краем сознания, что он изможден и что трехчасовой сон не смог этого исправить. Гаррету нужно было больше. Он провожал мои движения изгибами тела и поворотом головы, прикрыв глаза и закусив губу, он шарил руками по моему скелету, цепляясь за меня и шепча слова на неизвестном мне языке. Ситуация требовала разворота, и я, замешкавшись на мгновенье, расстегнул его штаны и стянул их до середины бедра. Его член уперся мне в живот, и я невольно хмыкнул, затягивая Гаррета в бесконечный поцелуй. Я чувствовал, как он дрожит от напряжения, не в силах заставить свое тело расслабиться хоть на мгновенье, он был сжат, точно пружина, и каждый миг был готов броситься в атаку или обратиться в бегство. Но в темной спальне время не имело власти, здесь можно было устроить передышку, обмануть, украсть несколько минут, нырнуть в забвение, исчезнуть из двух миров. Разорвав поцелуй, я медленно опустился на колени, ведя кривую дорожку мимолетных касаний, вдыхая его запах. Гаррет неотрывно следил за мной, в его взгляде читалось множество вопросов, но он не задал ни один. Поравнявшись с его пахом, я обхватил его ягодицы руками, привлекая к себе и утыкаясь ртом в черные жесткие завитки волос. Я целовал низ живота, паховые складки, плавно переходящие в мускулы бедра, я водил языком по тазовым косточкам, так соблазнительно выпирающим под белой кожей, перекидываясь на узкий лобок и мошонку, облизывая ее, целуя, судорожно выпуская воздух из легких. Это было выше меня, я никогда прежде не испытывал подобного возбуждения, почти животного, и я сдавливал кожу его ягодиц, выпуская в нее ногти. Дразня Гаррета, я сам себя довел до исступления, и не в силах более откладывать неизбежное и столь желанное, я насадился ртом на его член, проталкивая его в глотку до упора. Надо мной пронесся едва слышный стон, который я скорее ощутил на кончиках пальцев. Я толкался, сжимая и расслабляя мышцы горла, каждый раз касаясь носом черных волос, стараясь спокойно и медленно дышать, не напрягая лица. Я чувствовал поднимающуюся похоть, и член в глотке, гладкий и горячий, разрывал мое сознание пульсирующей волной. Я двигался в разных темпах, играя мышцами шеи, выходя почти до конца, оставляя лишь головку на языке, и, вгоняясь обратно до предела, я не сдерживал больше сдавленных стонов, ощущая задней стенкой горла скользящий орган. Мелькнула мысль, что я навсегда лишился рвотного рефлекса, но я гнал ее прочь, поскольку теперь это был мой дар. Я мог доставить удовольствие и ему, и себе, не порываясь вывалить содержимое желудка на ноги Гаррета и, давясь слюной, не расплакаться от неловкости и чувства мерзости от самого себя. Я исподлобья глянул на него, заставая его одной рукой сжимающим кроватный столб, а другой вцепившимся в свои волосы, запрокинув голову. Значит, я все делал правильно. Он пускал по телу вибрации, его мышцы то и дело напрягались, а губы шептали мое имя, сухие, красные, искусанные. Я вводил его в исступление, медленно сводил с ума, ритмично двигая головой и наглаживая узкие бедра большими пальцами. Я знал, что вот-вот наступит разрядка, и Гаррет тоже это чувствовал, судорожно то впиваясь в столб, то выпуская его из хвата. - Ты уверен, что я могу… в тебя...? Его слова были рваными и едва слышными, и я вместо ответа лишь сильнее ухватился за его кожу, сжимая мышцы горла. Это и был предел. Гаррет застонал, неосознанно вплетая пальцы в мои волосы и оттягивая их на себя. Я принял все, что он мог дать, сбавляя темп и давая ему время опомниться. Хоук тяжело дышал, разжимая хват и отпуская деревянную подпорку, другую его ладонь я по-прежнему ощущал на своей голове. Медленно освободив рот, я подвигал занемевшей челюстью и, отпечатав последний поцелуй на бедре, поднялся с колен. Его рука безвольно скользнула по мне, удерживаясь на моей кисти в последний момент. Мы встретились взглядами, и в его мерцали тысячи огней. Выровняв дыхание, он облизнул губы и прохрипел: - К демонам все. Ни одна сила двух миров не заставит меня покинуть эту спальню. Хоук вновь был прежним. Хищный блеск черных глаз, чуть насмешливая улыбка и едва уловимая вибрация тела. Я прижался к нему, обвивая руками сильную спину, и Гаррет, подхватив меня под бедра, оторвал от пола. Я скрестил лодыжки на его пояснице, чувствуя жесткий хват у ягодиц. Настал его черед устанавливать правила, и я сделался податливым, словно глина. Мгновенье, и я уже оказался зажатым между разгоряченным телом и холодной стеной. Дурацкие шнурки на моих штанах никак не хотели поддаваться, и Гаррет, выругавшись, вырвал их и, оскалившись, оголил мой зад. Я только и смог что ахнуть, в судороге зажимая его между ног. Не было больше здравого смысла, не было отговорок и медлительности, был лишь я и мой зверь, рвущий на мне одежду. Я подставлялся под горячий рот, запрокинув голову, я ловил губами воздух, метнув все мысли к промежности, распиранию и пульсации внутри меня. Он слизывал капли пота с моей шеи, имея меня почти грубо, жестко, но отчего-то движения казались наполненными чувством, проникая на всю глубину, и это было с осознанной нежностью и желанием угодить. Мне никогда до конца не понять его звериных повадок, его горящего взгляда и некоторых слов, но язык тела оказался доступен, и я с упованием слушал его, дышал им, ощущал под пальцами и в себе. Он удерживал меня с какой-то невероятной легкостью, и я позволил себе расслабиться, отдаться власти захлестнувших эмоций. Гаррет смотрел мне прямо в глаза, и я ответил на его взгляд почти с вызовом, и он усмехнулся в ответ, резко замедляясь и целуя меня. Я задохнулся, пытаясь восстановить дыхание, но он не давал сделать полноценный вдох, заставляя меня дрожать от возбуждения. Никогда прежде я не чувствовал себя таким желанным, таким счастливым и таким красивым. Его взгляд не мог обманывать: он мнил меня эльфийским божеством, и мне больше не хотелось его разубеждать. Мы погибали в объятьях друг друга, отрезанные от мира в этой темной утренней спальне. Я лежал на животе, смотрел на него и никак не мог поверить до конца. Гаррет был так близко, что я ощущал идущий от него жар на своей коже, его дыхание на своем лице, его взгляд в моих глазах. Солнце едва показалось над Верхним Городом, а мы уже успели прожить маленькую жизнь. Я лежал и думал о том, что прошлое уже не играло никакой роли, когда моя рука могла дотронуться до его груди. Мы касались друг друга плечами и иногда лбами, когда он решал поцеловать меня, мы сплетали пальцы и дышали одним воздухом, и именно это не укладывалось в голове. - Я трус, вот я кто, - короткая фраза, слетевшая с его красивого рта, была словно ударом под ребра. - Мы потеряли столько времени, и все из-за меня. Пелена с глаз прошла, и я увидел его хмурый лоб и сжатые в узкую полоску губы. - Мне казалось, что я занимался чем-то важным, я оправдывал себя этим, но я все равно проиграл эту войну. Так зачем вообще было начинать? Его голос сошел на нет, и он замолчал. Я с тревогой следил за его мимикой, за внутренней борьбой, за блестящими от слез глазами, и не знал, что надо говорить. - Я прятался за ними, мне было проще вести войну со всем Тедасом, чем подойти к тебе. Создатель, как же я боялся… Я так боялся все испортить, что полжизни прятался от самого себя. Ты думаешь, я только в Лечебнице ночевал у твоих ног? – Гаррет горько усмехнулся, наконец переводя на меня расколотый взгляд. – В Кинлохе я спал под твоими окнами, на карнизе, между решеток, иногда на крыше. Я каждый день переживал маленькую смерть, когда солнце скатывалось за горизонт, а я так ничего и не делал. Я чувствовал, как время утекает из рук, как я неумолимо теряю тебя, так и не получив. Я терял тебя каждый день, когда моя трусость вновь одерживала верх. Я находил тысячу оправданий, я ввязался в проигрышное дело, которое лишь отдаляло меня от тебя. Я слышал, как он задыхается, но не знал, как ему помочь, и я прислонился к его плечу, пытаясь отвлечь, но он неумолимо говорил, каждым словом разрушая наш маленький мир. И тогда я прервал его: - Ты делал дело, достойное восхищения. Трус бы не ввязался в эту битву. Гаррет хмыкнул, немного успокоившись: - Мне было не страшно умереть, но было страшно заговорить с тобой. - Знаешь, чего я боюсь? – Прервал его я, заставляя посмотреть на меня. - Я боюсь, что однажды ты проснешься и поймешь, что человека, которого ты любил все это время, на самом деле не существует. Я боюсь, что ты создал образ идеального Андерса, будучи четырнадцатилетним мальчиком, и тогда ты посмотришь на меня совершенно чужим взглядом, и, знаешь, в ту самую секунду я потеряю смысл жить. Обвив рукой, Гаррет без слов притянул меня к себе, и я уткнулся в его горячую грудь. - Хищные звери не мыслят образами. Они видят мир в том свете, в каком он лежит перед Создателем. Уродливый, жестокий, безмерно тоскливый, и в этом скоплении скорби и смерти я однажды нашел солнечный луч. Он показал мне тропу с глубины, осветил путь домой. Я вижу жизнь такой, какая она есть, и я не строил иллюзий на счет тебя, не обманывал свой разум, не играл с ним. Он сгреб меня в объятья, словно боялся, что я оттолкну его. Я прижался всем телом. - Прости меня, - прошептал он, глотая слезы. – Прости, что шел к тебе так долго. Он целовал мой затылок, судорожно выдыхая воздух. - Это не имеет значения, - проговорил я, чуть отстранившись. – Не имеет значения, потому что теперь ты со мной. Хоук издал нервный смешок, пытаясь улыбнуться. - Признаться, я был готов начать все заново. Вновь ночевать под дверью и кидать голодные взгляды. Вновь тебя завоевывать, и, если понадобилось, я потратил бы на это остаток своих дней. Я провел рукой по его щеке и, запустив пальцы в черные кудри, поцеловал его со всей нежностью, на какую был способен. - Выходит, я был твоей добычей? - Самой желанной из всех, - прохрипел он, вдавливая меня своим весом в кровать. Я хмыкнул, медленно скользя пальцами по его шее, груди, ребрам, невольно замирая, и я кое-что вспомнил: самое пугающее из рассказа Варрика. Я гладил рельеф ребер и, нащупав то, что искал, я уперся ладонями в его грудь, отстраняясь. Гаррет, приподнявшись на локтях, вопросительно посмотрел на меня и, едва слышно вздохнув, перекатился на пустовавшие простыни. Я метнулся следом, освобождая его от одеяла и обнажая грудь. Продолжив поиски в утреннем полумраке, я вглядывался в белую кожу и, наконец, нашел. Светло-розовые полосы длиной чуть больше дюйма, косо разрезающие линию ребер, по пять штук с каждой стороны. Они были почти незаметными, неудивительно, что я раньше их не обнаружил. Я изучал каждый шрам, и я поочередно целовал их, водил пальцами по груди и не смел поднять на Гаррета глаза. Он хранил молчание, ожидая, когда же я наберусь смелости посмотреть на него, но мое горло сдавил внезапный страх, почти такой же, когда я узнал, что он оборотень. Удушающее чувство страха с сладковатым привкусом смерти на губах. Всего на миг оно колыхнулось внутри меня и тут же угасло, оставляя гадкое послевкусие. Я облизал сухие губы и, сделав над собой усилие, поднял взгляд. Красный рот застыл в легкой насмешливости, но черные глаза с мрачным любопытством препарировали меня. Он хранил тяжелое молчание, его грудь спокойно подымалась под моими ладонями, но я ощущал биение сердца, и его медленные мощные толчки были отражением хищника перед броском. Он был вновь напряжен, готовый атаковать, и я почти с вызовом улыбнулся ему. - Что произошло в Империи, Гаррет? Вопрос явно обезоружил его, и Хоук отвлекся, расслабляя корпус. Внезапно мы поменялись ролями, и теперь я наблюдал за его внутренним противостоянием, ожидая его ответ. - Там много что произошло, - оскалился он. Я видел, что ему явно не хотелось поднимать этот вопрос, надеясь, что я удовлетворился рассказом барда. Но мне нужно было узнать все, поэтому я не отступал. - Расскажи мне. Хмыкнув, он, наконец, перевел на меня взгляд. - Сколько у тебя есть времени? - Вся жизнь, - пожал я плечами, отстраняясь и усаживаясь напротив него. В задумчивости проведя ладонью по кудрям, Гаррет приступил к исповеди. - Моя жизнь состоит из временных отрезков. Я с точностью до дня помню каждое событие, и я постараюсь рассказать в хронологии все как было, чтобы ты понял. Я кивнул, обнимая прижатые к груди колени. Откашлявшись, он продолжил: - Моя история началась с одного памятного события: в ожесточенной битве схлестнулись два мира. Мне было шестнадцать, и вот уже два года как я грезил о тебе, подстраивая каждую мысль под тебя. Но в тот день я пролетал над Имперским трактом, и недалеко от перевала Герлена я увидел, как Антиванские Вороны бились с Тевинтерскими наемниками. Недолго думая, я набросился на Имперских, не вдаваясь в подробности, кто прав, а кто виноват. Тот выбор определил мою судьбу, раскалывая между тобой и мной пропасть длиной в десять лет. Одержав верх и получив отказ от Воронов вступить в их ряды, потому что был уже слишком взрослым, я узнал от них о наемниках. Это были контрабандисты, переправлявшие лириум из Орзаммара в Тевинтер, и тогда я решил пойти по их следу, который привел меня в Вентус. Гаррет замолчал, изучая реакцию на моем лице от своих слов. Его вступление не показалось мне чем-то ужасным, поэтому я в ожидании уставился на него. - Итак, мне шестнадцать, все мои мысли о том, кто томится в Кинлохе, но Тевинтер мгновенно засосал меня, словно водоворот. Я начинал с малого: выслеживал самых очевидных работорговцев, мелких сошек, контрабандистов, и убивал их. Я делал это по ночам в обличии зверя, а днем бродил по закоулкам города в поисках новой жертвы. Мне пришлось быстро освоить искусство лжи и притворства, стать их другом, чтобы отвести от себя подозрения. Я часто ходил на открытые аукционы, где с молотка продавали рабов. В основном это были молодые эльфы и эльфийки, но встречались и остальные расы Тедаса. Я покупал их, делая вид, что мне нужны были рабы, и однажды привлек внимание сильных мира сего. Рано или поздно это должно было случиться, и поэтому я был готов. Казалось, я был готов ко всему, я был бесстрашен и бессмертен, пока моя тайна оставалась в моем подсознании. Я ждал, когда из невзрачного подростка превращусь в того, кто мог бы заинтересовать тебя, но сейчас понимаю, что это всего лишь оправдание, как и сотни тех, которые я так умело внушал себе, пребывая в змеином гнезде столько лет. Лицо Гаррета скривило сожаление. Он смотрел куда-то перед собой, непрестанно хмуря лоб. - Был жаркий день Августа. Стоя на площади в тени, я присматривался к трем эльфам в кандалах, выставленных на солнцепек, и ждал начала торгов. Худые, в оборванной одежде и стертыми в мясо ступнями, они испуганно озирались по сторонам. Я перебирал в кармане золотые монеты, готовый выложить за них все, что у меня было, и ждал. «Я видел вас здесь вчера,» - услышал я за спиной. Обернувшись на голос, я увидел высокого смуглого мужчину, облаченного в одежды магистров. «И позавчера, и весь прошлый месяц, когда открылись большие торги. На посыльного вы не похожи, поэтому я позволил себе предположить, что этих рабов вы скупаете для себя». Я улыбнулся ему и, отвесив легкий поклон, ответил: «Приятно наконец с вами познакомиться, магистр Павус.» Он склонил голову в кивке. Мы простояли еще какое-то время в тишине, а затем, когда огласили начало торгов, он протянул мне бронзовую разукрашенную маску и шепнул: «Приходите вечером в поместье Павусов, там и продолжим знакомство.» Я перенял маску, и он отошел от меня. Позже выяснилось, что он следил за мной не первый месяц, пытался наводить справки, приставлял шпионов, но так и не смог разузнать, кто же я такой. Молодой парень, сорящий деньгами за рабов, без прошлого, без имени, появившийся из ниоткуда. Естественно, он захотел приблизить меня к своему кругу, чтобы держать под контролем, вот только я ждал, когда это наконец случится. И я был готов. Тем же вечером я отправился по указанному адресу. В имении Павусов проводился бал-маскарад, и маска служила приглашением. На нем я познакомился с четой Павусов, их сыном Дорианом, о котором Варрик наверняка упоминал, а также с Герионом Алексиусом, учителем Павуса-младшего. Все они держались весьма настороженно, впуская в свой дом чужака, и мне пришлось проявить чудеса изобретательности и смекалки, чтобы расположить их к себе. Только Алексиус был настроен ко мне с холодной учтивостью, но я решил не придавать этому большое значение. В этом-то и была моя первая ошибка. Магистру я сразу понравился, видно, это была заслуга его сына, которому было тоскливо и одиноко находиться без общения со сверстниками. Через полгода балов и приемов, где я всегда сопровождал Дориана, они решились показать мне то, что я потом показал Варрику. Голос Гаррета стих, и он откинулся на подушки, давая понять, что на этом история подошла к концу. Но меня это не устраивало. - Ты не ответил на мой вопрос, Гаррет, - я тронул его за ногу, обращая на себя внимание. Он вздрогнул, поднимая голову. – Что произошло в Тевинтере? Почему ты жил там десять лет? Зачем ты водился с ними, вел двойную игру? Как они узнали, что ты оборотень, как они поймали тебя и что ты сделал с Алексиусом? Гаррет зарычал, но я больше не боялся его угроз. Хлопнув его по бедру, я заставил его снова сесть и посмотреть на меня. - Андерс, ну зачем тебе это? Как изменится для тебя мир, если ты узнаешь? - Ты знаешь о каждом мгновенье моей жизни, хотел я этого или нет, - злость колыхнулась в глубинах души. Устало вздохнув, он взял мои руки в свои ладони и сжал их. - Боюсь, если я расскажу тебе, ты вновь отвергнешь меня. - Позволь мне это решать, - отрезал я и, смягчившись, добавил: - Гаррет, прошу тебя. Он медлил, не решаясь заговорить, но по его глазам я понял, что он сдался. - Я устал бороться, Андерс. Всю свою жизнь я сражаюсь за чужие идеи, тлея в душе надежду, что еще не опоздал. Мое сердце каждый день разрывалось, я умирал тысячи раз, проживая в Империи, я терял тебя каждое мгновенье, и теперь ты хочешь, чтобы я добровольно дал тебе повод ненавидеть меня? Что же, пусть будет по-твоему. Ты хочешь узнать, что произошло в Тевинтере? Я проливал там кровь работорговцев, наемников, магистров, словом, всех, кто хоть как-то был замешан в работорговле или торговле контрабандой, тем не менее участвуя на каждом приеме дома Павусов. Днем они вели светские приемы, а ночью, - Гаррет запнулся, взывая к милосердию, но я смотрел на него с напускным непониманием, и он мрачно продолжил: - Ночью текла отдельная жизнь. Сначала я был всего лишь зрителем, но вскоре они захотели меня посвятить в свое дело, и я стал одним из них. Мы взращивали лириум на еще теплых телах, рвали ткань Завесы, практиковали некромантию, магию крови, и все это под началом Алексиуса, и Дориан был всего лишь инструментом в его руках. Они выпускали кровь рабов, подвешивая на крючки под ребра, словно подстреленную дичь, вживляли лириум, записывая свои эксперименты на пергамент, рассылая по всему Тевинтеру. Они были первопроходцами по вживлению металла, и ты даже представить не можешь, сколько рабов полегло на этом прежде, чем они приблизились к конечному варианту. Нередко их канализация засорялась от сгустков крови и внутренностей, над имением витал запах смерти, и Завеса настолько истончилась, что после ее прорыва им пришлось искать другое место. Вот как прошли десять лет моей жизни: в агонии тех, кто не мог дать отпор. Бывали моменты, когда они не хотели крови, а желали зрелищ. Тогда десятки юных эльфов в кандалах поднимались в верхние покои, чистые и надушенные, где попадали в приглушенный свет огней. Там собирались магистры, скрытые за вуалью от посторонних глаз, по двое-трое лежащие на подушках. Я занимал место подле Дориана, и игры начинались. Рабов выводили в центр, снимали кандалы и раздевали, и они под приглушенный шепот и стоны делали то, за чем их привели. Подобные оргии продолжались по несколько дней, и хоть однополые связи не поощрялись среди магистров, лицезреть обнаженных эльфов им никто не запрещал. Некоторые магистры, спрятанные за вуалью, все же решались на любовные игры друг с другом, но большинство все же предпочитало смотреть. Там присутствовали только мужчины, и я тоже там был, наблюдая за действиями более опытных рабов, стараясь запечатать это в памяти, чтобы быть готовым для тебя. Иногда, когда приглашали особо пылких молодых магов, чаще это были дети магистров, не знающие, что такое страдания, они разворачивали события по своему сценарию. Веревки, плети, кандалы, различные предметы продолговатой формы, раскаленное железо, кинжалы, посохи и прочие реквизиты. Они сами выходили в центр, ставя эльфов на колени, не боясь осуждения со стороны отцов, и делали с ними все то, что хотели бы провернуть друг с другом. Все они поголовно были под властью однополой любви, но запреты, клейма позора, чувство долга не позволяли им открыться, и они в злобе измывались над чужими рабами. Дориан не присоединялся к ним, оставаясь со мной, и мы просто молча наблюдали. Уйти или остановить их было бы проявлением неуважения, и я оставался наверху, спускаясь затем в лабиринты подвалов, чтобы продолжить общение с магией крови. Это и было моей жизнью, день за днем, ночь за ночью, я был как они, делал, что делали они, и говорил то, что они хотели услышать. В подвалах время текло иначе. Это в Кинлохе ты ощущал каждое мгновенье всеми фибрами души, словно ты проживал тысячи лет, но там, во мраке магии крови года проносились за несколько ночей, и в какой-то миг я потерял счет времени, я растворился в нем, я попал в петлю. И я уже не уверен, что это мне всего лишь казалось из-за нехватки воздуха и полетов, поскольку Алексиус ставил опыты над самим пространством и временем. Я не мог выбраться из ловушки, я месяцами пребывал там и думал, что прошло всего несколько ночей, я видел саму Смерть, я самолично вскрывал вены сотням рабов, я… Я видел, как он плачет, но какая-то сила удерживала меня, не давая утешить его. Совладав с эмоциями, Гаррет вытер щеки и продолжил говорить. Его голос потерял живость и блеск, и в какой-то момент мне захотелось прервать его, перестать мучить, выдавливая из него болезненные воспоминания. Но я не мог. Я с отрешенным видом рассматривал его и хранил молчание. - Новости от Варрика о тебе не давали окончательно сойти с ума. Они удерживали меня на плаву, и я не захлебывался в том, во что превратилась моя жизнь. Годы, словно песок, утекали сквозь пальцы, и вот мне двадцать, двадцать три, двадцать пять. Вести о твоих побегах придавали мне сил, но я каждый раз одергивал себя, убеждая свое сознание, что еще недостаточно хорош для тебя. Видит Создатель, я мог закончить твое пребывание в Башне в любую минуту, но я медлил, я существовал в забвении, страхе, притворстве, и когда я, наконец, предстал перед тобой, и ты потребовал ответов, что я должен был рассказать тебе? Что я тот самый зверь, которого ты боишься и проклинаешь? Которого ты увидел во мне прежде, чем человека? Возможно, я действительно демон, существо Тени в человеческом облике, тот, кого боится и ненавидит весь западный Тедас, которое живет лишь одной мыслью. Прогони меня, Андерс, и я вновь вернусь, но не потому, что я маньяк и преследователь, а потому, что ты тот луч света, за которым тянется любая тьма. Слышать твой голос, чувствовать твой рассерженный взгляд на себе и понимать, что ты и есть моя реальность – только это и придает сил жить дальше. Его пальцы дрожали, но голос был тверд. Я же не чувствовал внутри себя ничего, кроме разлитой пустоты, затягивающийся в жесткий узел. - Но ты хотел узнать, что случилось с Алексиусом, так? – Лязгнув зубами, Гаррет бросил на меня потемневший взгляд. Я вздрогнул. - Герион всегда был подозрителен в мою сторону, я же не придавал этому особого значения, пока однажды не нашел на столе в подвале странный пергамент. В нем описывалась охота на оборотней, какие-то крепежи и особое оружие, с которым мне посчастливилось столкнуться лицом к лицу. Это меня и выдало: страх, застывший в глазах, его-то и заметил Герион, когда вошел в помещение. С того момента все пошло наперекосяк. Я заставал его и Павуса-младшего спорящими так, что Дориан вылетал из комнат в слезах и с угрозами расправы, пряча от меня заплаканные глаза. Я знал, что он любил меня, и догадывался, что магистр обо всем узнал, и когда расправа настигнет меня – был вопрос времени. Но я не боялся. Я был готов, возможно даже рад, что скоро закончится та преисподняя, в которой я жил столько лет. Только я не мог все так оставить, чтобы они безнаказанно продолжили свои пытки, поэтому я попытался переманить Дориана на свою сторону, постараться вразумить его. Он был очень умным и очень внушаем, но оказалось, что его чувств ко мне было недостаточно, чтобы пойти против семьи. Был скандал. Я обвинил его в глупости, он меня во лжи, и в какой-то момент он закричал стражу, и мне пришлось ударить его. Да, я избил принца Павуса до полусмерти, ведь после первого удара остановиться было уже невозможно. Я превратил его лицо в ошметки мяса, я переломал ему ребра, я вымещал всю злость, что копилась во мне столько лет. Может, я хотел его убить, выбрав самый извращенный способ, и гнев оглушил меня, поэтому я не успел сбежать. Стража вломилась в подвал, и в ярости я начал обрастать перьями. Зверь рвался наружу, но они ждали этого. Проткнув обсидиановыми стрелами, они оставили истекать меня кровью, чтобы я потерял сознание, а когда я очнулся, то уже висел на крючках. В основном они изучали меня, пытались разговорить, сообщая каждую минуту, что бежать бесполезно, потому что как только я начну обращаться, копья, что вонзались в мои ребра, проткнут грудную клетку и мгновенно убьют. Я был обезвожен и накачен дурманом, и поэтому почти ничего не помню. Только сладкий вкус крови и сырого лириума. Возможно, на мне он тоже рос, возможно, они пытались вживить его в меня. Я не знаю. Я ничего не помню. Признаться, я не ожидал от Дориана, что он придет к Варрику за помощью. Я думал, мне пришел конец, но на удивление был спокоен, потому что знал, что ты в безопасности. То, что дом разрушила Флемет, вытаскивая меня из-под его обломков, я узнал уже потом. Варрик взялся выхаживать меня, скрывая последнюю новость из Вест-Хилла, и, все же узнав ее, я обезумел. Думаю, эту часть бард описал тебе во всех красках. А после я решил отомстить тому, по чьей вине я упустил тебя из-под носа. Если бы Герион не схватил меня, я бы успел перехватить тебя, и не смей говорить, что это я виноват в том, что попался. Я проклинаю себя за это с той самой ночи, когда избил Дориана. Цепь событий, запущенная мною по неосторожности и вспыльчивости, привела к тому, что ты попал в руки Кусланда, я убил Алексиуса, подверг твою жизнь опасности после твоего побега со стороны Короля и Империи, лишился семейных шахт… Перечислять можно бесконечно, и всему виной мои поступки. Естественно, после разгрома дома Павусов на меня объявили охоту. Варрик предложил мне скрыться, что я и делал целый год. Я год пребывал в зверином обличии, выжидая, когда Башня Бдения, наконец, падет, и ты освободишься от Короля. За тот год гнев Тевинтера стих, но с того момента я всегда был наготове защищаться и защищать тебя, и все было гладко вплоть до случая с драконницей в шахтах. Тогда-то я и решил, что не допущу, чтобы они узнали о тебе, и решился на последний бой. Ни один магистр больше не пострадал от моей руки, я не смог сломать колесо, которым правит Империя, и все мои действия оказались напрасными. Поставки лириума не прекращались ни на день, рабы все еще умирают во имя сомнительной науки, контрабанда, словно плесень, расползается по Тедасу, а я потерял десять лет жизни на то, что кануло в небытие. Выходит, я сам у себя украл почти половину жизни. Я отдал семейные шахты по добыче сильверита и тронутого Тенью сильверита дому Павусов как знак сожаления и перемирия, и теперь я гол и пуст, и эта последняя пара сапог, но я свободен. Наконец, свободен. Я вольная птица, не имеющая ничего, кроме крыльев. Я хотел бросить эти шахты к твоим ногам, моля о прощении, но теперь я могу лишь встать на колени и отдать свою душу на твой суд. Мне жгло горло, словно это я только что исповедался. Гаррет смотрел на меня с торжествующим пламенем в глазах, но его осунувшиеся плечи и измученная улыбка выдавали его с потрохами. Что-то еще было в его взгляде, то, что я иногда мельком видел прежде, чем он успевал это потушить. Голод. Тоска. Одержимость. Одержимость мною, своими мыслями. Он помешался на мне, он болел мною, и все это время я думал, как приручить Хоука, даже не догадываясь, что он изначально принадлежал мне. Мой ручной зверь. Вывернув себя передо мной на изнанку, он ожидал приговора, склонив голову. Странно, но после его истории я влюбился в него еще сильнее, ведь она доказывала, что он человек, который как мог справлялся со своими демонами и победил их всех до единого. Пусть он считает, что проиграл, но теперь мы были вместе. Два неудачника, которых свел злой рок. Умерла еще одна маленькая жизнь, и здесь, в полумраке спальни, два мира сплелись в одно целое.