Sweet and Vicious

Питейные заведения в Аду все равно что исповедальни. Чтобы работать в таких местах, нужно иметь не только крепкие кулаки, но и стальные нервы. Нервы у Хаска ни к черту, зато похуизма не занимать. Он уже давно наловчился пропускать мимо ушей все душещипательные истории, одна охуительнее другой. Бесплатным психотерапевтом он не нанимался, но пьяным дурням побоку — были бы поблизости свободные уши. Их нытье для Хаска — белый шум. Главное, чтобы стакан всегда был наполовину полон. Как и чужой карман, как и его банка для чаевых. Задаром он обслуживать никого не собирается, не в этой жизни. И все же Аластор не прогадал, Хаск идеально вписался в местный колорит. Он стал особенностью пейзажа. Значительной деталью интерьера, как колонны, фрески и витражи, украшенные фамильной символикой королевского семейства — запретным плодом, погубившим беднягу Адама. Постояльцы успокаивались, завидев его на своем привычном месте, словно караульного на посту. — Ну, допустим, съел бы я в жизни пять дюжин индеек на День благодарения и Рождество. Износил сорок пар добротных кожаных ботинок. Перелистал втихаря семьсот номеров журнала «Пентхаус». Не изменял жене, не подворовывал на работе, честно ходил на воскресные службы и каждый день молился перед сном. Короче, сдох бы добропорядочным гражданином, попал бы в места более живописные. Может, встретился бы с женой… — на этих словах клиент завис с отвисшей челюстью, Хаск проследил за его взглядом и закатил глаза. Ну конечно. Летяще-обдолбанной походкой Энджел уверенно двигался навстречу. — Так что там про жену, — не без доли злорадства напомнил ему Хаск. Взгляд слегка прояснился, но остался таким же гнусным, лукаво-масляным. Наверняка в своих грязных фантазиях этот пьяный в дрова хер уже облапал Звезду их отеля и отымел во всех возможных позициях. На секунду Хаску захотелось облить демона абсентом и поджечь. Не коктейль Молотова, но тоже вполне сгодится. Гордо подняв подбородок, Энджел прошествовал через живой коридор роняющих слюни поклонников. С него все как с гуся вода. Прекрасно зная, какой эффект он производит на постояльцев, он позволял чужим взглядам стекать с него, не оставляя на поверхности никаких следов и зарубин. — Это мое место, — встав напротив и сложив руки на груди, Энджел выжидающе посмотрел на демона. — Но я еще не допил. Энджел решил эту проблему с присущей только ему хамской элегантностью. Перехватив чужой стакан, он осушил его одним большим глотком и, бахнув об стол, произнес: — Все, допил, теперь сгинь. Поверженный демон сполз со стула и удалился восвояси, уступая Энджелу его законное место. — Ты мне так всех клиентов разгонишь. — Ой, не заливай, этот тип так налакался, что наутро уже ничего и не вспомнит, да и разве, — распрямившись, Энджел приподнял себя за грудь. — Моя компания не будет куда приятнее? Тут не поспоришь. Хмыкнув, Хаск поставил перед ним стакан и плеснул туда розового джина. — Я же вроде пока ничего не заказывал. — Хочешь сказать, что я ошибся? — Нет, — Энджел как-то совсем невесело улыбнулся, уткнувшись немигающим взглядом на дно стакана. Можжевеловая самогонка на вкус как слеза дриады. — Окей, но как ты понял? Поймав взгляд Энджела, Хаск навалился на стойку. — Это моя работа. — Предвосхищать чужие желания? Немного подумав, Хаск произнес: — И это тоже. Но в основном подбирать алкоголь под настроение моих клиентов. — Джин — это скучно, — поболтав выпивку в стакане, Энджел слегка пригубил; обожженные крепким алкоголем губы загорелись еще ярче. — Самый депрессивный напиток. Хаск кивнул, обычно джин без тоника пьют в одиночку, чтобы плакать и жалеть себя, сидя на лестничной площадке в два часа ночи в плаще, ночнушке и сапогах на босу ногу. Чтобы потом гордо выйти в окно. Если, конечно, эти бедолаги еще смогут до него доползти. Короче, нормальная тема, и никакого суицида. Главное — не пить эту бурду в одиночку. А хорошо поплакать — почти как потрахаться. Еще никому вреда не приносило, только облегчение. — По своему опыту, могу сказать, что джин хорошо пробивает на слезы. — Хочешь моих слез? Хаск не уверен, что дождется: у Энджела тушь за двести зеленых и целый час потраченного времени на блядский боевой раскрас — его плакать жаба задушит. — Хочу, чтобы тебе полегчало. — Какой же ты заботливый котик, — в его голосе нет привычных, заигрывающих ноток, он не переливается и не манит, он тусклый и немного ехидный — Хаск хочет вытравить это из него, продезинфицировать, вымыть из него всю печаль и желчь. — Но я все равно не буду плакать. Энджел плачет спустя три стакана. Точнее уродливо рыдает, размазывая тушь за двести сатанинских баксов по лицу. Он зачем-то пытается наврать, что трахается, чтобы заполнить пустоту. Хаск ему не верит. Еще спустя стакан снова становится безразлично-веселым. Стараясь не отставать, Хаск тоже прикладывается к бутылочке. — Когда я оказался здесь, — Энджел обводит рукой воображаемый горизонт, обозначая условные границы Ада. — Обнаружил в себе определенные таланты. — Это какие, впихивать в себя невпихуемое? Хаск пьяно посмеивается над своей шуточкой, но наткнувшись на раздирающую тишину замолкает и осторожно переводит взгляд на Энджела: он не хотел его задеть, правда не хотел. — Возможно, — соглашается он спустя минуту. — Знаешь, в той жизни я был неудачником, ВИЧ-инфицированным геем и изгоем, который сдох от передоза в безвестности, меня в жизни никто по-настоящему не любил, а здесь я вроде как звезда. Хаск не планировал выходить с ним на такие откровенные разговоры, но все же он не может не признать — он сам открыл этот ящик Пандоры, ему и разгребать последствия. — Тебя это устраивает? — Хаск осторожно пробует задать волнующий его вопрос. — Такая жизнь. — Какая такая жизнь, Хаск? Полная бабла и внимания? — Полная насилия и грязи. — Пфф, — Энджел нервно фыркает, а затем и вовсе сгибается пополам, едва не падая со стула, но уже через секунду его смех резко обрывается, что заставляет Хаска внутренне вздрогнуть. — Так вот ты какого обо мне мнения. Ясно. Он уже порывается уйти, но Хаск цепляет его за запястье и резко тянет на себя. — Я не буду извиняться и брать свои слова обратно. — Кто бы сомневался, от тебя не дождешься, — Энджел дергает руку на себя, но как-то неубедительно, захотел бы, давно бы ушел. — От тебя вообще ничего и никогда не дождешься. — Ты говоришь, что любишь секс, но всем твоим клиентам, продюсерам и прочим тв-ебарям посрать на твое удовольствие — тебя пользуют, неважно за какие деньги, ты можешь называть свое тело инструментом для заработка, но ты неотделим от него, и это все равно останется насилием. — Ах-ах! Смел ли я мечтать? Хаска разродился на такую длинную речь, и все это — о моей падшей персоне. — Хватит ерничать. — А что ты хочешь? Хочешь видеть меня героиней в беде, которую нужно спасать? Я в этом дерьме не нуждаюсь. Я прекрасно знаю, в каком я положении, есть хорошие дни, плохие дни и супер-дерьмовые дни, но очнись, мы, черт подери, в Аду, здесь каждый выживает, как может, не тебе меня поучать и уж тем более осуждать мой образ жизни. Ослабив хватку, Хаск чувствует себя обескураженным, он не имел права даже начинать этот разговор, но он специально попытался подвести это к тому… Ох, черт. О нет. Это плохо. Это очень плохо. Спустя несколько минут Хаск нарушает обрушившуюся на них тишину. — Между нами… что-то есть? Энджел замирает, моргает пару раз и снова усаживается на стул. Склонив голову, он смотрит на Хаска во все глаза. Это звучит почти как — «да ладно?» От его внимательного взгляда становится не по себе, но Хаск стойко переносит и это. — Налей мне еще выпить. Трясущимися руками Хаск исполняет его просьбу, наполняя рюмку лимонной водкой почти до самых краев. — Хотя, — подтолкнув стопку обратно к Хаску, Энджел бьет не в бровь, а сразу в глаз. — Кому тут и нужно выпить, так это тебе. Ты мне пиздец как нравишься, но ты ведь это и так знаешь, поэтому, может, ты лучше задашь этот вопрос себе? Вместо ответа Хаск пьет — они оба. Они так сильно нажираются, что Хаск уже не может понять, кто на ком висит и кто кого тащит. По сладкому ванильному запаху и мягкости кровати понимает, что очутился в чужом номере. Полоса света из ванной разрезает комнату пополам. Недолго шумит вода, Энджел возвращается и падает рядом, в одной длинной широкой футболке и без макияжа. Хаск пытается разглядеть его лицо, но Энджел тут же накрывает ладонью чужие любопытные глаза. — Не смотри.  — Почему? Я хочу смотреть. — Я без косметики стремный. — Этого не может быть. Хаск отнимает руку от его лица, в синих сумерках подступающего утра Хаск видит огромные глаза с прямыми светлыми ресницами, такие же светлые брови, теряющиеся на лице, делающие его беззащитным, чудесно-простым. Мех на щеках, словно пух, мягкий, как у кошки, под ним родинки, розовые родимые пятна, шрамы и веснушки. Ангел, как есть. Хаск не может на него наглядеться. — Мне неловко, — признается Энджел шепотом. — Перестань. Хаск не слушается, берет это новое чистое лицо в ладони и горячо и быстро целует: в нос, щеки, губы, в эти потрясающие невидимые брови. — Угораздило же, — произносит он задыхаясь. Звучит почти как признание. Сокрушенный, он валится тяжелой головой обратно на грудь. — Бывает, — голос Энджела пьяный и ласковый, он гладит Хаска по голове, пропуская мех сквозь пальцы, и это так приятно, что хочется заурчать. — Я такой неудачник, все это время мечтал затащить тебя в койку, но я сейчас так пьян, что вряд ли что-то получится. Но, знаешь, я все равно уверен, что секс с тобой был бы незабываем. — С твоим-то опытом, — усмехается Хаск. — Не думаю, что смог бы тебя чем-то удивить. — О, ты бы смог. Голос Энджела звучит так уверенно, что Хаску становится интересно, он приподнимает голову, упираясь подбородком в пушистое и мягкое, щурится в попытке поймать фокус на красивом, хоть и заплаканном лице. — Профессиональная зоркость, — поясняет он. — Вот ты, как бармен, понимаешь, что нужно клиенту с одного взгляда, так и я, как гуру и бог секса, вижу сексуальный потенциал. Хаск не может перестать ржать. Он так пьян и так влюблен. Ужасно. — Эй, что смешного? Не веришь?! Так я сейчас разбужу твоего бойца и все наглядно продемонстрирую. Отсмеявшись, Хаск качает головой и закидывает руку на Энджела, прижимая его ближе. — В другой раз — обязательно, а сейчас давай спать. Ангел мой.