Крадущийся альфа, затаившийся омега

— Прекрати, — прошипел отец Марти на ухо. — Мм? — отозвался он. — Прекрати зевать во весь рот. Некрасиво. — Папа, чёрт подери, — прошипел он снова, более злобно. Ну, а что поделать, если устроенное отцом свидание вогнало его в такое уныние? Формально это, само собой, был званый ужин, на который господин Бланк пригласил нескольких друзей семьи и деловых партнеров — посидеть, поболтать о делах — и одного из них с сыном-омегой, к которому Марти стоило присмотреться (ха-ха). Принюхаться. В общем, понять, насколько отрекомендованный ему "славный мальчик" способен составить ему пару. Ну, и наоборот. Марти чуть поклонился, пожал предложенную ему руку, услышал немного сонный ленивый голос того омеги... и не почувствовал ничего. Нет, какой-то запах был, и было, наверное, у подобранного отцом омеги и свое очарование, но Марти уяснил одно: что он этому омеге не нравится. Он даже в рукопожатии почувствовал, как тот дрожит то ли от страха, то ли от отвращения. А если его сейчас от него воротит, зачем зря пытаться? Это и в голосе сквозило — его презрение и отвращение. Марти привык к этим чувствам со стороны других, и не особо расстроился. Он резко понял, как сильно ему хотелось бы подержать сейчас в руках лапку Асти. А ещё — что тот мальчишка, несмотря на всю угрюмость, был ему дорог. Не только тем, что он его вытащил, приодел, помог учиться, а еще чем-то еще, чему названия и объяснения никакого не было. Это он и поведал отцу, когда наскучивший ужин был завершен. — Просто ты жалеешь его, и всё. Или он тебя... тоже жалеет. Встретились два одиночества, — хмыкнул отец уже после вечера. — М-да? "Да он меня ни во что не ставит", — хотел отозваться Марти, но не решился описывать отцу их отношения, а тем более — тот ужасный случай, когда... когда он не сдержался, в общем. Отец подбросил его до дома, и они разошлись, попрощавшись. Марти попробовал открыть дверь ключом... и вспомнил, что сам настроил контроль доступа так, чтобы тот не открывался после полуночи и до шести утра. Он обошел дом кругом, силясь соотнести план дома с фасадом и понять, где окна спаленки Асти, а потом долго и безрезультатно стучал и пробовал докричаться. Чувствуя себя идиотом, Марти закутался посильнее в плащ и приготовился уже спать на пороге, даже и задремал почти, когда почувствовал, как кто-то тормошит его плечо. — Асти! Он вскочил... но рядом никого не было. И дверь была заперта. Только дверная ручка в его руках дернулась против воли. Послышалось, как мальчишка скребся изнутри. — Господин Бланк! Скажите код, пожалуйста. Я не могу открыть. Система пишет, что заблокировано. — Ох... Если б я сам его знал. Позвони Мэтту. Телефон продиктовать? Через дверь было еле слышно; Асти затих и, очевидно, ушел. А еще через минутку дверь открылась и он ощутил то, о чем не так давно мечтал — теплые ручки на своих собственных. — Как ты справился с замком? — Отправился искать телефон этого вашего секретаря и нашел в блокноте. Который висит у вас на магнитике у холодильника. И код нашел там же. Вот как. А Марти о нем и забыл давным-давно: сам он по понятной причине блокнотом не пользовался, зато секретарь, посещая его, как оказалось, записывал туда важные номера. В том числе и код от сигнализации. — А вы где были... так долго? — послышался неуверенный вопрос. — На смотринах. Отец решил подыскать мне пару. Повисла пауза. — И как? — Никак. Я против благотворительности в свой адрес, — зло заметил Марти. Слышно было, как омега вздохнул тихонько и шмыгнул носом. Потом подошел к нему и снова несмело потрогал. — И вы с ними поссорились, да? — Да нет. Хотя повел себя некрасиво, конечно. Сбежал: очень уж стало скучно. — Зря вы так. Может, он бы вам понравился, — примирительно заметил Асти. — Да? А я сказал, что у меня уже есть ты, — ответил Марти со странным смешком. Он и сам не знал, отчего решился выпалить это: то ли спиртное развязало ему язык и добавило легкомыслия, то ли впрямь решился глупо пошутить, — но в любом случае он тут же понял, что бросается слишком громкими словами, и ему самому тут же стало неловко. Асти резко убрал руки, и слышно было, как он отошел на шаг. Удивленно выдохнул. — Ох... Правда? К счастью для Марти, омега и сам сильно смутился и не решился расспрашивать, что значат для него эти слова. — Ты не уходи! — вскочил и схватил его за руку Марти; тот послушно присел, хотя чувствовалось, что он нервничает. — Зря я это сказал тебе. — Нет-нет, почему? Вовсе не зря. — Да ладно. Я понимаю. О каком доверии вообще может идти речь, если я тогда сделал тебе так больно. Я для всех урод, а для тебя к тому же — урод и насильник, — и, выговорившись, Марти уткнулся в стол лбом. — Да нет же! Омега что-то несмело возражал, даже сам попробовал к нему сунуться, и Марти ощутил, как его лица касается другое, тыкаясь к нему и нарушая уединение. Он мог почувствовать и худую щеку, и дыхание, и кончик острого носа. — Вы вовсе не такой. Вернее говоря, вы меня тогда сильно напугали, и я чуть не умер от страха, и никому бы не пожелал, но вы же и много добра сделали, и вообще я вас почти простил, — начал горячо убеждать его Асти. — Да нет, я вас совсем простил. Многие гораздо больше, чем вы, уроды, только не внешне. Да и вы не говорите так про себя. Вы очень... Но, судя по всему, "симпатичный" сказать он не мог, а подобрать что-то другое не выходило. — Мне нравится, что вы такой мрачный, и даже то, что вас все боятся, — нашел слова он. — Вы красивый! По-своему. Марти расхохотался, а Асти обиделся. — Нет, серьезно. Вы как ассасин из одной игры. И лицо у вас красивое. И вообще, шрамы украшают. Да что там, не нравились бы вы мне — я бы давно сбежал. И не простил бы того, что вы меня взяли силой. А так я все понимаю, вы же одинокий... Это было удивительно: и несмелый полудетский хрипловатый голос, и признания, и то, что омега сам лез к нему, обнимаясь. Марти чувствовал, как сильно бьется сердце, и боялся сделать лишнее движение, чтоб не сорваться. Выходит, у него была надежда. и непоправимого не случилось? Он обнял его и поцеловал: поцелуй в щеку вышел неумелый и робкий, почти что детский, но заставил все внутри перевернуться. Тут Марти поднялся. — Ты меня тоже прости. И идем-ка спать. Вместе не предлагаю: очень уж у меня голову сносит от твоего запаха. Но я рад, что ты согласился меня потерпеть еще немного. — Это же ваш дом, а не мой. — Всё равно. И они разошлись. Марти уткнулся в подушку лицом и долго думал: выходит, жить надеждой и предвкушать момент близости было еще приятнее, чем брать свое силой. Теперь у него появилась вера в то, что чувства их разовьются в нечто большее (брать его силой он не хотел, и надеялся дождаться его совершеннолетия). Признание все перевернуло у него внутри. К сожалению, тем больнее было разочарование. Марти сделался мнителен, и охранял Асти, сам того не осознавая: то шофера просил проследить за тем, что поделывает омега в школе, то сам часто заходил к нему в комнату, когда Асти уезжал, и вдыхал его запах до умопомрачения. Ничего притягательнее не было, и теперь Марти это точно знал. Он привык его встречать в дверях или сразу идти к нему, если возвращался позже, и обнимал его долго, прижимая к себе стройную невысокую фигуру. Хотелось дотронуться пальцами его лица, глаз, губ, чтобы понять, какой он, но пугать мальчика этим желанием не хотелось, и он удерживался, надеясь, что всему придет свое время. Но подспудно его грызло сомнение: семнадцать лет — самая пора любви, не серьезной, а мимолетной детской влюбленности, самое время, чтоб полюбить первого красавчика из класса, а не его, мрачного обитателя особняка в темном парке. И какой-то неприятный внутренний голос с ехидством говорил, что, случись что, Асти вмиг его позабудет. Так что длилась их идиллия недолго. Ясным и свежим весенним вечером Асти вернулся к нему, как обычно, доверчиво ткнувшись в объятия, Марти наклонился, нюхая его волосы, затем шею и край воротника... И почувствовал чей-то резкий запах, совсем чужой; запах другого альфы. Он оторвался. — Что это? Ну, с тобой? — А? — недоуменно вопросил Асти. — Я чувствую чужую метку, — еле сдерживаясь, чтоб не зарычать, ответил Марти ему. — Н-нет. Нет никаких чужих меток! Я не... Ах, постой. Да, точно, днем я занимался в секции и забыл форму. Тогда мне её одолжил друг. Я надел, отправился на пробежку вокруг школы, и, — говорил он сбивчиво, — понимаешь, одновременно с нами были занятия у другого класса, а там учится альфа моего друга, и вот... он заметил эту форму издалека, догнал меня со спины и куснул один раз... А потом, конечно, я закричал, он понял, что ошибся. И всё. Ты чего так разнервничался? Марти трясло. Рассказ, может, и походил на правду, но ведь омега наверняка научился складно врать благодаря воспитанию в своей семейке. Он и сам не мог объяснить толком, отчего сам факт того, что его омегу попытался пометить другой, вызвал у него такую иррациональную ненависть. Ему хотелось рыдать и рычать одновременно; он понял, как мимолетна была его уверенность в том, что их отношения будут безоблачными, — но у него за плечами был недавний горький опыт того, как он не сдержался. Бить Асти ему не хотелось тем более, но и слабость показывать он не хотел. Тогда Марти прижал его к себе, навалившись сверху, после чего оба упали прямо на ковер. Невзирая на протесты, он вжался в омегу, вдыхая запах, опороченный чужим присутствием, тщательно обнюхивая всю кожу, уже беззастенчиво задирая на нем одежду, чтобы проверить, насколько омега был правдив. — Не надо, не трогай меня! Пожалуйста! Больше нигде, кроме того местечка на шее, чужого запаха не было и впрямь. Но ненавистную метку требовалось перекрыть, и Марти поцеловал его, сперва мягко касаясь кожи языком, а потом грубо, до крови, прикусывая. Асти трепыхался, возмущаясь, что ему не верят, но быстро затих, предоставив Марти ставить свою собственную метку, такую, чтоб её было видно и чтобы никто больше не смел касаться его собственного омеги. — Ненормальный, — запыхавшийся Асти выбрался наконец из-под него. Но Марти снова прижал его, лежа сверху. — Не вздумай со мной играть. Думаешь, если я слепой, сможешь меня дурить? Я ведь могу пометить и кое-каким другим образом. — Пометил уже, — плаксиво заявил Асти.