Горный

      — Поехали… — смартфон моргнул индикатором фронтальной камеры, и Богдан посмотрел в свои глаза: усталые, запавшие, с глубокими тенями. — Сегодня 28 октября 2019 года, время 18:32, заряд батареи 68 процентов. Ненавижу говорить что-то настолько банальное, но я должен… на случай, если не выберусь. Мое имя Богдан Зимний. Близких родственников у меня нет, но, если можете, найдите кого-то из моих друзей-альпинистов. Расскажите им обо мне, отдайте эту запись, это… это очень важно. Мы вместе поднимались по южному склону к вершине. Их зовут Савва Хадзис, Йен Саммерс и Юки Акияма.       Парень бессмысленно отвернулся в сторону на несколько секунд, размышляя о том, что стоит сказать. Мысли сбивались, отказываясь складываться в единый текст: он никогда не думал, что окажется одним из тех людей, кто пишет на видео предсмертные монологи.       — Сегодня второй день восхождения, мы переходили ледник выше южной седловины. Когда Йен и я перебирались на левый склон по карнизу, прокладывая перила для остальной группы, крепление моей кошки сломалось. Не знаю, как это могло произойти, перед поездкой я проверил все оборудование, наверное, раз двадцать. Лед был глетчерный — хрупкий и скользкий… Нога поехала по стене, я повис над ледовой расщелиной; Йена от рывка страховки ударило о стену, он потерял сознание. Мне пришлось отрезать веревку, потому что ледобур не удержал бы нас обоих. Надеюсь, с ним все в порядке, — Дан бросил короткий взгляд на цифры в верхнем углу экрана. — С Йеном, конечно, а не с буром. Прошло уже около шести часов. Я пережил довольно позорную истерику поначалу, но сейчас успокоился и могу размышлять цинично и логически. Здесь очень узко, стены расположены близко друг к другу, и последнее, что я помню — это удары о ледовые выступы то слева, то справа. Думаю, именно они замедлили падение и не дали мне разбиться или сломать позвоночник, но в какой-то момент я ударился затылком и очнулся уже здесь, внизу. Голова болит, но шлем спас меня от сильного сотрясения. Сейчас я не знаю, на какой глубине нахожусь. Неба не видно, но до меня долетают снежинки; их довольно много, а это значит, что погода наверху сильно испортилась… и никто не ищет меня сейчас. И не начнет искать, пока не прекратится метель.       Поставив запись на паузу, блондин закрыл глаза, пытаясь восстановить дыхание: давление на грудь не позволяло сделать глубокий вдох, и от длинного монолога у него перед глазами плясали темные точки.       — Итак, что мы имеем? Похоже, я чертовски хорошо прицелился при падении, потому что упал точно на свою сломанную кошку. Зубья проткнули ткань штанины и вошли в икроножную мышцу; не могу посмотреть, насколько все серьезно, но чувствую, что нога примерзла к поверхности камня, на котором я лежу — видимо, крови было достаточно много. Я не могу двигать левой рукой, при попытках боль просто чудовищная, скорее всего, сломана ключица. И еще… — Дан перевернул телефон в пальцах, чтобы на запись попала ледяная глыба, лежащая на его груди. — Выглядит страшнее, чем есть на самом деле. Это часть ледовой полки, за которую я пытался зацепиться во время падения. Она не раздавила меня, потому что уперлась краями в стену и застряла, но сильно давит на грудь, мешая дышать и не давая сдвинуться с места. Но на самом деле, больше всего этого, вместе взятого, меня волнует тот факт, что здесь чертовски холодно, а с наступлением ночи будет становиться все холоднее. И знаете… я не планирую умирать здесь. Только не сейчас. Штурмовые рюкзаки мы не брали на переход, но у меня осталось кое-какое оборудование на обвязке, нож и один из ледорубов, так что следующие несколько часов я буду пытаться расколоть или подточить этот обломок. И я… — в этот раз Богдан молчал довольно долго, подбирая подходящие слова, но в голову не приходило ничего более или менее приличного. В затылке билась уже притупленная пульсирующая боль, мешая сосредоточиться. — Я в полной жопе.       Отвернув камеру в сторону, он остановил запись и выключил телефон скорее по привычке, чем из необходимости беречь заряд — это совершенно не та вещь, которая может спасти жизнь в горах. Ледяные стены наверху уже набирались матовой синевы от темнеющего неба, и воздух стал ощутимо прохладнее, чем несколько часов назад, когда он очнулся. Подтянув к себе отложенный в сторону нож, Богдан провел пальцем поперек уже затупившегося лезвия и перехватил поудобнее рукоять, возвращаясь к прерванному занятию; на поверхности льдины, вдавливающей его в каменный пол, уже было множество белесых зазубрин, но она все еще не поддавалась, мелко крошась, а не раскалываясь. Ударять сильнее парень опасался: обломок может сместиться с выступов, на которых держится, или нож соскользнет с гладкой поверхности и попадет по груди, или застрянет во льду так, что одной рукой его будет не вытащить…       Размеренное постукивание даже немного успокаивало, отвлекало от постоянной пульсирующей боли в ноге и плече, но, к огромному сожалению Богдана, совершенно не мешало думать. Хотя, в общем-то, что еще ему оставалось делать? Сбиваясь то на события прошлых походов, то на забытую дома на столе пачку сигарет, то на желание пить, мысленно он в итоге каждый раз возвращался к произошедшему за считанные минуты до падения, не в силах избавиться от ощущения сухой кожи обветренных губ под пальцами, теплого дыхания, привкуса мяты на языке… и тянущего чувства, что это больше никогда не повторится.       — «Увидимся на той стороне»… Серьезно, не мог придумать какую-нибудь фразу получше? Будешь теперь ждать, пока он состарится и умрет, чтобы на той стороне увидеться… — смахнув с куртки скопившееся крошево и мелкие осколки, блондин отложил нож и размял занемевшие пальцы, прежде чем снова взяться за рукоять. — Хватит, парень, ты выберешься. Это не камень, рано или поздно расколется.       Лезвие оставляло на льду сотни белых точек, постепенно сливающихся в сплошное матовое пятно. Рука то и дело немела, мышцы плеча ныли от напряжения и неудобной позы, и Богдану приходилось раз за разом на несколько минут откладывать нож в сторону, чтобы размять пальцы и немного отдохнуть — и все же эти ограниченные движения грели его, хоть это крохотное тепло и было несущественной каплей между льдиной на груди, холодным камнем под спиной и все сильнее остывающим с каждой минутой воздухом. Все вокруг оставалось практически неизменным, и только стены преломляли слабый лунный свет с поверхности, немного разбавляя темноту. Из-за этой застывшей неподвижности Дан не мог сказать, как долго он лежит здесь, монотонно выстукивая по обломку и отдаваясь разрозненным воспоминаниям; в какой-то момент нервы сдали, и он из последних сил ударил, наполовину всаживая лезвие в лед.       — Да чтоб тебя! Когда не надо было, ты от одного удара раскололся…       Трещина под ножом разошлась всего на пару сантиметров в стороны от застрявшей полоски стали.       Заставив себя расслабить тело, чтобы хоть на время унять навязчивую дрожь, блондин закрыл глаза и откинул назад голову, с глухим стуком ударившись затылком шлема о заиндевевший камень. Зубы против воли выстукивали частый ритм, и он ничего не мог сделать с ощущением пробирающего до костей холода — теплая походная термоодежда была практически бесполезной, если в ней не двигаешься. На краю сознания мелькнуло воспоминание, и Богдан вцепился в него, сам не зная, зачем, поймал за хвост, вытащил на поверхность почти забытое: очень давно, в одном из его первых походов так же сорвалась со страховки девушка из их группы. Почти все новички, они совершенно не знали, что им делать.       — Интересно, что там у вас происходило, когда Йен очнулся… — шепот на фоне тишины расщелины казался слишком громким, но успокаивал нервы, создавая иллюзию, что он не один. Память подло подсунула воспоминание о том, как совсем недавно они с греком без слов решили, кому из них идти на ледник с Алисой, а кому — с американцем, и Дан почти физически почувствовал, как холодный кулак сдавливает сердце при одной только мысли, что это Савва мог сорваться в расщелину. — Вы тоже это чувствовали, когда поняли, что я упал?       Ужасно хотелось пить. Блондин поймал на язык одну из снежинок, все еще долетавших сверху, но даже не почувствовал этой незначительной влаги. Собравшись с силами, он снова взялся за рукоять, пытаясь то ли раскачать и вытащить лезвие, то ли расширить вырубленный проем; промерзшие мышцы отказывались нормально работать, то и дело непредсказуемо сокращаясь, и рука дергалась невпопад, но в конце концов лед сдался, и сетка тонких трещинок разбежалась внутри полупрозрачной глыбы, делая ее матовой и хрупкой. Сменив нож на ледоруб, Дан откалывал от нее небольшие осколки, отходящие теперь почти легко — движения получались медленными и неуклюжими, тяжело было даже просто сжимать ослабевшие пальцы на прорезиненной рукояти, но он не мог сдаться сейчас, когда цель была так близка. Зациклившееся сознание не давало ему успокоиться, пока обломок не раскололся надвое; одна из половин, раскрошившись, осыпалась вниз, соскальзывая по гладкой ткани куртки, а вторая всем весом легла на грудь парня, вжимая его в каменный пол. Кое-как столкнув льдину в сторону, Богдан наконец полной грудью вдохнул влажный воздух, почти глотая его, обжигая холодом пересохшее горло и легкие.       — Хватит пялиться… — подобрав мелкий осколок, он бросил его назад, в поворот расщелины, откуда из темноты на него уже давно смотрели, не мигая, золотисто-карие глаза. — Если ты со мной еще и заговоришь, я этого просто не вынесу. Достаточно того, что я с тобой разговариваю… это уже край.       Очень хотелось спать, хотя бы просто задремать на несколько минут, дать себе отдохнуть. С огромным трудом блондин все же заставил себя двигаться — цепляясь за выступы практически потерявшими чувствительность пальцами, он смог сесть, привалившись к стене здоровым плечом. От боли в потревоженной руке перед глазами плавали черные точки и звенело в ушах, и не удавалось избавиться от навязчивого: зачем это все? Даже освободившись, он не сможет подняться наверх в таком состоянии. Порванная ткань штанины вмерзла в темно-красный, почти бордовый лед под поврежденной ногой; Дан поддел его кончиком ножа, и тонкая хрупкая корка легко откололась от каменного пола — и все же на то, чтобы полностью освободить ногу, у него просто не осталось сил. Практически рухнув обратно на спину и отдышавшись несколько минут, он достал телефон, покрутил его в руках, будто размышляя — стоит ли? И все же включил.       В слабом свете экрана его кожа через камеру казалась синей, как у мертвеца.       — Это снова я. Мне удалось избавиться от ледяного обломка и… — Богдан посмотрел на время, не сразу сумев сфокусировать взгляд. — Я очень устал. Сейчас без пяти семь утра, батарея почти разряжена, наверное, от холода. Прошло уже около двадцати часов; наверху по-прежнему пурга. На записи этого, скорее всего, не будет слышно, но у меня хрипит дыхание, и каждый вдох отдается болью в легких, и я… я вижу Йена. Уже несколько часов. Кажется, галлюцинации начинаются на второй стадии гипотермии из трех? Он просто сидит сзади, в повороте расщелины, и смотрит на меня. Иногда на его месте Савва, и пару раз стоял кто-то, кого я не могу вспомнить — у него длинные светлые волосы и он единственный из троих двигается… но они как будто приходят и уходят, а Йен здесь постоянно.       Мысли путались, и какое-то время парень молчал, пытаясь понять, зачем он вообще записывает это видео. Все казалось каким-то бессмысленным и нереальным, как будто это происходит не с ним, как будто это все сон, и скоро грек разбудит его, вытащив из нагретой за ночь палатки на обжигающий холодом снег…       — Знаешь, когда я в тебя влюбился? В первом совместном восхождении. Не сразу, конечно, но я с самого знакомства тобой восхищался: у тебя глаза горели, когда ты говорил об альпинизме, когда готовился к походу, и это ощущение, как будто ты и горы — неделимое целое… ты был таким же помешанным, как я. Так же думал, так же чувствовал мир. Прости, я не знаю, почему говорю в прошлом времени; ты и сейчас такой. А потом… когда мы дошли до вершины — сколько нас тогда было, человек десять? Все хотели коснуться того небольшого выступа, выше которого уже ничего нет, и мы все сделали это одновременно. Твоя ладонь легла частично на мою, и я… я понял, что попал. Ты на это даже внимания не обратил, наверное, а я, как придурок, пялился на обручальное кольцо на твоем пальце и думал, что ничего хуже тебя со мной не могло случиться, — Богдан закашлялся, и по легким будто резанули ножом. — Два года считал тебя натуралом, пока не услышал случайно в очередном базовом лагере, как ты в комнате по телефону ссорился с каким-то парнем. В твоей стране другие законы… Больше я того кольца не видел, но… черт, я болел тобой, а ты со мной дружил. Ты будто не замечал этого, сводил все мои попытки флиртовать в граничащие дружеские шутки. Не понимаю, как я осмелился тебя поцеловать на Казбеке, почему ты не стал меня останавливать, как это все вообще могло произойти? Знал бы ты, как меня потом ломало… Я писал тебе сообщения и стирал, боясь, что ты ответишь. Да, я в конце концов заставил себя поверить, что секс в тот момент был единственным способом согреться и выжить, но чего мне это стоило. И мне чертовски обидно умирать именно сейчас, когда у меня появился шанс, когда мы наконец выяснили, что оба ошибались. Когда я узнал, что ты просто… просто боялся не меньше меня.       Богдан больше не чувствовал холода; дрожь утихла буквально за несколько секунд, позволяя хоть немного расслабить одеревеневшие мышцы. Каменный пол сквозь плотную ткань куртки казался теплым, как будто он лежал на нагретой жарким горным солнцем скале.       — Я не чувствую ногу. Уже достаточно давно; возможно, ей конец, но какая теперь разница, если мне тоже? Сил нет даже встать, не говоря уже о том, чтобы подняться наверх по отвесной стене расщелины. Спать хочется ужасно, и я понимаю… если закрою глаза, это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.       Он выгнул шею, оборачиваясь назад, на неподвижно сидящего в темноте расщелины парня: босые ноги, тонкая футболка и джинсы, спокойный теплый взгляд золотисто-карих глаз, давно не стриженые волосы, отдельными прядями спадающие на лицо… Дан скорее помнил это, чем действительно видел: фигура немного расплывалась, как это часто бывает, когда ты слишком устал. Повернувшись обратно к камере, он долго смотрел на мерцающий красным индикатор заряда батареи, думая, что еще стоит сказать — и за несколько секунд до того, как телефон отключился, шепотом добавил:       — Спокойной ночи.