Тень в окне.

      Открыв глаза, первое, что увидел Вольфганг, это дождь за окном. Он барабанил по стеклу и явно не собирался заканчиваться в ближайшее время. Мужчина сладко потянулся. Слишком прекрасные сны ему снились сегодня, чтобы какой-то дождик испортил настроение.       «В такую погоду мне и сочиняется лучше. Муза. Вот бы быстрее туда прийти и… Но там же всё мокрое! И я ведь не смогу писать под дождём. Чёрт.» — с каждой новой мыслью лицо маэстро мрачнело.       Пришлось собираться в театр, сидеть дома и ничего не делать он не собирался. Да и встречаться с представителями семейства Вебер, жившими по соседству, не хотелось. Единственный представитель этой семьи, который не раздражал Вольфганга, Констанция. Но даже она в последнее время, казалась слишком надоедливой. И с каких пор ему мог кто-то надоедать? Более менее приведя себя в порядок, мужчина оделся, как обычно. Сначала его жутко смущало ходить постоянно в одном и том же, о своей бедности не хотелось вспоминать и уж тем более показывать её. А потом, он заметил, что не одинок. Сальери всегда носил почти одно и тоже. Амадей удивлялся этому поначалу и часто шутил с дамами на эту тему. Теперь было даже неловко перед… другом. Ведь наряд капельмейстера был прекрасен. Забавно подметить, что казалось бы совершенно не красочный и яркий чёрный выделял его на фоне остальных людей. Пёстрые и даже иногда вульгарные костюмы, по сравнению с благородным чёрным, у Антонио, смотрелись жалко. Моцарт улыбнулся, думая об этом. К сожалению, себя он мог причислить к тем самым ярким глупцам. Стоило хотя бы спросить, где капельмейстер покупает одежду, если она, конечно, не на заказ.       Покрутившись перед зеркалом и оставшийся довольным, композитор вышел из дома. И промок насквозь. Единственная вещь которая ему была необходима, а именно зонт, отсутствовала у мужчины. Раньше гулять под дождём, даже с риском заболеть, было весело, но не сейчас. Амадей ещё никогда не бежал так быстро, казалось, что он промок весь, вплоть до панталонов. Ощущение наипротивнейшее, а ему ещё работать. Туфли хлюпали и хорошо, если не были окончательно испорчены. Мысли о любимой музе и вовсе пропали, кажется, тоже заполнившись дождевой водой.       «Если я заболею и умру, значит, Сальери был прав, называя меня дураком.» — думал композитор, забегая в холл бургтеатра.       В холле в такое раннее и дождливое утро ещё никого не было, потому Вольфганг мог дать себе несколько минут на отдых. От бега кололо в боку, дыхание сбилось, а щёки и нос чуть покраснели от прохладного дождя. — Боже! — воскликнули за спиной блондина. — Моцарт, вы что творите! — А, доброе утро, герр Сальери. — отдышавшись, поздоровался мужчина. — Да так, решил прогуляться. Погода, как видите, замечательная для этого дела. — Ну и шуточки у вас. Или вы серьёзно? — Конечно серьёзно. — прикрыв рот рукой, Моцарт чихнул. — Немедленно в мой кабинет, шутник. Буду греть вас чаем у камина. Не хватало, чтобы вы ещё заболели. — очень переживая, подошёл к нему Антонио. — Хорошо.       Зайдя в комнату, сразу можно понять чья она. Аккуратные стопки бумаг, нотных листков, даже книг. Камин в ней смотрелся слегка странно, слишком по-домашнему, но сейчас был как нельзя кстати. Заведя мальчишку в кабинет, Антонио сразу снимает с него камзол, не обращая внимание на удивлённый писк. — Хоть выжимай. — качает головой. — Вы когда нибудь слышали о такой вещи, как экипаж, герр? — Слышал, но я живу очень близко к театру, думал успею. — Не промокнуть без зонта? — Вы меня отчитываете, как маленького ребёнка. — надул губки Вольфганг. — А вы им и являетесь, Моцарт. — разжигает камин, вешает камзол сушиться на стуле и заваривает чай. — Я бы предложил вам и всё остальное снять. — Оу… Зачем? — покраснел композитор. — Не в таком же плане! Проснитесь уже, герр. — теперь покраснел и Сальери. — Неважно, так высохните. Садитесь к камину ближе. Хм, где-то у меня было полотенце.       Моцарт сразу умолк, когда понял, что он сморозил. Сам он чуть дрожал и с удовольствием сел возле огня, греясь. Забота капельмейстера грела душу не меньше, она удивляла и была очень приятной. Почему они не поладили раньше? Кто бы знал. — Чай с сахаром или без? — поинтересовался итальянец. — Если можно. — Какая скромность. — улыбнулся. — И как вас угораздило забыть зонт? Дождь идёт с раннего утра, или вы не смотрите в окно, Моцарт? — У меня и нет зонта. — отпил протянутый чай, композитор. — Вкусный. — Мне даже интересно, что вы мне ответите, если я спрошу, почему его у вас нет. — тоже сделал глоток из чашки. — Думал, что не пригодится. — Ох, Моцарт. — всё ещё ищет полотенце. — Если бы не я, чтобы вы делали в таком состоянии в театре? Нашёл! Держите, с волос аж течёт. — Спасибо. — смущаясь протирает их и снова чихает. — Честно, не знаю, со мной такое впервые. Я обычно успеваю прийти до дождя или после него, а вечером домой не страшно прийти в таком виде. — Надеюсь, в последний раз вас вижу таким.       В этот раз Антонио даже не пытался отогнать странные мысли. Рубашка на Моцарте просвечивала и облегала фигуру. Какой же он всё-таки худой, но утончённый. Лёгкий румянец был ему к лицу. Капельки воды всё время падали с волос и текли по изящной шее. Сальери неотрывно на него смотрел потемневшими глазами. — Совсем жалко выгляжу, да? — заметив на себе этот взгляд, спросил маэстро. — А? Нет, просто задумался. — чуть занервничал капельмейстер, наконец отводя взгляд. — Хорошо. Повезло, что меня не увидел герр Розенберг. — Это мягко сказано. Вы на самом деле не видели его в настоящем гневе. — помешивает сахар в чашке. — Везёт. Сальери, вы хорошо общаетесь с графом? — Мы старые друзья. — пожал плечами мужчина. — Но вы могли не заметить этого. Вы часто не замечаете что-то связанное со мной. — Три с половиной ложки сахара в чае я заметил. — широко улыбнулся. — А? — чуть не поперхнулся напитком. — Как это можно было увидеть? — Я услышал. — Услышал? — Да. Я действительно слышу лучше, чем другие люди. Полнее, если так можно сказать.       Амадей опустил взгляд в чашку. Он не знал, правду сказал только что или на самом деле ему просто кажется. Мальчиком его это иногда пугало, звуки, всегда и везде. Сейчас он научился этим пользоваться и получать от них удовольствие. Антонио кивнул. Слухи о таких способностях у ангела были, а теперь он и сам подтвердил их. Однако, зависти брюнет не испытывал. Ни капли. Может потому что сам композитор его больше не раздражал, а даже, нравился? Сложно сказать наверняка.       Они сидели молча ещё где-то полчаса, просто греясь. Удивительно уютное молчание. А Вольфганг даже почитал одну из книг капельмейстера, из его небольшой библиотеки в театре. Чай допили, камзол высох как и его хозяин. Пора работать. — Большое спасибо, герр Сальери. Я в долгу у вас. — Вы можете легко его отплатить. — глаза потемнели. — И как же? — Вы… купите сегодня же зонт. — замявшись, сказал Антонио. — А, хорошо! — улыбнулся. — До вечера и спасибо ещё раз. — Не за что, — дверь закрылась, — Вольфганг.

***

      Дождь на улице уже закончился. А в бургтеатре уже почти никого не было. На сцене в концертном зале стоял прекрасный рояль, он был таким же произведением искусства, как и то что на нём играли. Звенящую тишину в зале прервали несколько нот, а потом и целая мелодия. Амадей играл, прикрыв глаза. Мужчина почти впервые чувствовал себя настолько уставшим. Виной ли этому утренний инцидент или вечные капризы леди Кавальери, он не знал. Хотелось просто выплеснуть эту усталость, раздражённость. Сколько раз он должен сказать им, чтобы его услышали, сколько? — Красиво. Но тем не менее, столько сбиваний с ритма. С вами всё в порядке?       Музыка прервалась, последняя нота злобно пискнула. Моцарт глубоко вздохнул и посмотрел на Антонио. Тот сложил руки на груди и вопросительно смотрел на гения. — Благодарю. — запнулся. — Просто немного устал. — Ничего страшного. — капельмейстер подходит ближе. — Все мы бываем не в настроении. — Только мне этого показывать нельзя. — цыкает.       Итальянец удивлённо на него посмотрел. Конечно, Антонио знал, что Моцарт не всегда был в хорошем расположении духа. Всё же он обычный человек. Да, даже тот испуг, волнение перед выступлением, он испытывал. Однако, Сальери удивляло желание того всегда выглядеть счастливым, несмотря на то, что это не так. Капельмейстер и сам старался не показывать истинных эмоций, но выражалось это в отстранённости и холодности, а не наоборот. Понимает ли Вольфганг, что прежде всего обманывает себя? — Моцарт, как вы относитесь к лжи? — Я… — замялся. — За ложью всегда идёт предательство. Не так ли? — Часто, но… — Антонио замолчал, видя как при слове «предательство» исказилось лицо Моцарта. — Плохие воспоминания? — Можно и так сказать. — начал наигрывать какую-то мелодию, но вдруг резко её оборвал. — Сальери, вы когда-нибудь любили? — Конечно. Хотя многие считают, что я даже улыбаться не могу. — Да, да. Знаю. Но вы не поняли и… Простите. — резко замолчал.       Снова этот жест, как тогда перед соревнованием. Блондин сжимает запястье, но в этот раз куда сильнее, впиваясь ногтями в кожу. Руки дрожат. Антонио сразу подходит к нему и садится рядом. Аккуратно берёт руку мужчины в свою, тот чуть вздрагивает. — Расскажи мне, если тебя что-то гложет. Я выслушаю. — чуть поглаживает пострадавшее запястье, руки гения такие тонкие. — Сальери? Но вы… ты не должен. — Я хочу тебе помочь.       Вольфганг удивлённо на него смотрит. Он никогда и никому не рассказывал, что чувствовал после того, что сделала Алоизия. Как чувствовал шипы роз на своём сердце. Но карие глаза напротив него, что смотрели с неподдельным беспокойством и нежностью, заставили рассказать. Говорить долго, чуть сбиваясь, иногда шептать. Хотелось вновь вцепиться в запястье правой руки, но её нежно гладили чуть шершавые пальцы капельмейстера, успокаивая. — Я слышал слухи, но не думал… что тебя так заденет её замужество. — Просто... Я действительно любил. — грустно улыбается. — Спасибо. — За что? — За то, что выслушал, мне правда стало легче.       Антонио кивнул и отпустил руку маэстро, тот слегка смутившись, опустил её на колени. Сейчас ему правда было лучше. Уже второй раз за сегодня Антонио его спасает. И, он так резко перешёл на «ты». А говорил, что будет соблюдать нормы приличия в любой ситуации. Амадей улыбнулся. — Моцарт, не хотите сыграть в четыре руки? — спросил неловко Сальери. — Я, на самом деле, всегда мечтал попробовать. Особенно с вами. — И снова мы на «вы». — легко улыбается. — Привычка? — улыбается в ответ. — Видимо.       Капельмейстер начал играть первым, а затем вступил гений. Иногда их пальцы касались друг друга или вообще по неосторожности на одни и те же клавиши опускались обе руки. Но это было так прекрасно, творить вместе с кем-то. Кажется, сегодня Амадей увидел солнце. Оно было не родным, далёким, но не менее тёплым. Солнце Италии.

***

      Высокий забор окружал особняк, за ним виднелся прекрасный сад, а если приглядеться и алые розы. Теперь идея прийти сюда, казалась глупой, но уже ничего не поделаешь, письмо написано. Как отдать его Музе, Вольфганг не знал и надеялся лишь на волю случая. Чтож, везение явно его конёк. — Вы что тут делаете, молодой человек? — мужчина лет сорока недовольно зыркнул на него. — Мне бы передать письмо юной леди. — замялся Моцарт. — Кому? В этот момент к ним подбежал веснушчатый юноша и, нервно улыбаясь, рассмотрел гостя. — Я знаю, кому отнести, пап. Ты иди пока, а я даже посмотрю за садом потом. — заискивающе посмотрел на старшего. — Хорошо, сорванец, но с него. — зыркнул на Вольфганга. — Глаз не спускай. — Конечно. — проводил взглядом отца. — Я так понимаю, Моцарт? — Да. — Марк, ваш посыльный. — протянул руку для рукопожатия. — А, да... Приятно познакомиться. — пожал её. — Отнесёшь Леди? — Всенепременно! Погода утром была жуткая. Госпожа, конечно, расстроилась, что вы не придёте, но понимает причину. В такой дождик из дома выходить то не хочется. — замолк. — Извините, я, наверное, слишком много болтаю. — Нисколечки. Мне, наоборот, интересно. — О нет. Вы от меня о миледи ничего не узнаете. Хихи. — А я так надеялся. Эх. — грустно вздохнул, но сразу расплылся в улыбке. — Ничего страшного. Держи.       Мальчик забрал конверт. Они попрощались с композитором и разошлись в разные стороны. Моцарт напоследок рассмотрел окна, в надежде увидеть Музу, но её там не было. Мужчина, закутавшись в камзол, быстрее пошёл домой, жутко хотелось спать.

***

— Герр Сальери! — Марк! Я уже собирался отходить ко сну. Что-то случилось? — Да, герр Моцарт приходил. — Что! — Сальери чуть не подавился воздухом. — Моцарт? Так поздно? И что он тут делал? — Письмо принёс. — отдал его учителю. — Еле успел. Его отец заметил. Хорошо хоть не успел сказать, что никакой юной леди здесь нет. — Я твой должник. — Вы и так делаете для меня слишком много, герр. — засмущался. — Ну, я побежал? Спокойной ночи. — Спокойной.       Как только за мальчиком закрылась дверь, Антонио начал открывать конверт. «Дурак, настоящий дурак!» — думал он о Моцарте. В конверте было письмо и аккуратно сложенные партитуры. В них он узнал мелодию. Их мелодию.       Дорогой Музе.       Дождь нас разлучил сегодня, но я не смог сдержаться и не написать вам. Хотя бы потому, что этот день прекрасен. Несмотря ни на что. Потому что я знаком с одним прекрасным человеком. Признаюсь честно, мне всегда хотелось быть похожим на него. Таким же трудолюбивым и собранным. Раньше я и подумать не мог, что он может быть таким заботливым. Право слово, жив сегодня только благодаря нему! Ненавижу болеть, а он спас меня от этой участи. Я ведь так и не узнал, как вам мелодия из прошлого письма, но не удержался и прислал вам эту мелодию, написанную сегодня. Возможно, она не идеальна, и всё же я люблю её всей душой. Хочу, чтобы и вы её услышали, миледи. Спокойной ночи.

Ваш Вольфганг.

— Спас? Вот как. — Антонио покраснел, дочитав.       Неужели он правда так важен Моцарту, как герр Сальери, а не Муза? Сладко щемило в груди. Сегодня замечательный день. Несмотря ни на какой дождь.