Я стою на берегу реки, Мечтая: «Надежда, приди, спаси меня сейчас». Я чувствую, что не могу убежать, Крича: «любовь, вытащи меня сейчас!» © «Forest Fire» The Amity Affliction
— Коннор? Коннор! Милый, пожалуйста! Отойди от края, малыш. Ты разобьёшься! В какой такой переломный момент крик матери превратился в истошный вопль? Настолько омерзительный и противный вопль, отчего появилось неестественное желание закрыть уши и громко послать её нахуй, дабы она только не усугубляла ситуацию. Ситуацию, подобную той, когда чайник закипает на плите и под конец начинает громко свистеть, как сейчас свистело в ушах у Коннора от дующего в лицо ветра. Вполне логично, ведь когда происходящее выходит из-под контроля, то последнее, что хочется слышать — это истеричные плаксивые визги человека, которого ты любишь, ибо в этот самый момент начинаешь чувствовать абсолютно обратное. Но, как бы то ни было, у Коннора не было никакого желания повышать голос и переходить на ответный крик, чтобы успокоить разволновавшуюся мать. Там внизу всё равно слишком шумно и никто бы не услышал его грубого ответа. Собственно, «там внизу» — это где? Внизу двенадцатиэтажного дома, конечно. В том самом низу, где сейчас собрались порядка ста — ста пятидесяти человек, включая спасателей и пожарных. Да кого там только не было? И дети, и взрослые, и старики. Дошло до того, что несколько автомобилей встали на парковку, и оттуда выглянули любопытные рожи. И шум, шум, шум, шум. Коннор с усталым лицом переводил взгляд с одного человека на другого и вскидывал глаза к пасмурному небу всякий раз, как заплаканная мать кричала ему утешения. Да и не только она. Нашлись ещё добровольцы, решившие отговорить Коннора от прыжка вниз. Уверяли, что жизнь не заканчивается на временных трудностях, и что надо всегда находить себе в силы двигаться дальше по жизненному пути. И спасатели — выряженные клоуны с громкоговорителями в руках — пытались успокоить «запутавшегося мальчика», что, исключительно по их мнению, решил свести счёты с жизнью. Но Коннор прыгать не собирался. Он же не дебил и, тем более, не суицидник, чтобы хотеть вот так просто покинуть этот бренный мир. И тот факт, что перепугавшаяся мать, потерявшая сына во время прогулки по магазинам и обнаружившая его десятью минутами позже на краю двенадцатиэтажного дома, внезапно своими воплями собрала вокруг себя народ — это ничуть не круто. Коннора же в школе потом засмеют! Назовут долбоёбом, который довёл мать до истерики своими закидонами. И трижды похуй, что Коннор не из тех полоумных подростков, которые только и делают, что ноют: «Предки отстой, я специально бунтую им назло». Несмотря на несколько резкие высказывания, маму Коннор очень любил и не хотел, чтобы она увидела его на краю крыши высоченного дома. Да только как сейчас объяснишь ей и всем остальным зевакам, что он не поехал с катушек и у него нет никакого желания умирать? Ну, почти нет. «Коннор, перестань висеть на перилах, а то упадёшь». «Коннор, хватит спрыгивать со ступенек — сломаешь ногу». «Коннор, больше никогда не гладь на улице бродячих собак, иначе они могут укусить». И ещё много-много других предупреждений. Наверное, слышать их Коннор начал лет с двенадцати, когда родители только заметили за ним странное поведение. Порой ловили сына за недопустимыми и опасными для ребёнка занятиями. Например, он мог начать играться с зажигалкой или пытаться повторить увиденный в интернете фокус с ножом. А семья Стернов долгие годы славилась завидным состоянием, и мать с отцом вбухали десятки тысяч долларов на разных психотерапевтов, дабы те разобрались и исправили их сыночку проблемы с головой. Куча посещений, горы таблеток и индивидуальные консультации с врачами. Да вот только без толку. Коннор и сам не мог объяснить своё желание почувствовать риск. Но порой ему до безумия хотелось ощутить себя на краю опасности. Посмотреть с этого края вниз, глубоко вздохнуть и ощутить, как его сердце с каждым мгновением начинает колотиться всё быстрее и быстрее. И это желание он воспринимал как должное. Как нечто, что было само собой разумеющимся. Коннор сравнивал эти чувства с жаждой. Когда он хотел пить — он шёл и пил. Когда он хотел испытать адреналин, он шёл искать возможности для собственного самоудовлетворения. Вот в четырнадцать лет он, по заветам всё тех же умников из интернета, прикупил себе скейтборд, к которому в последствии охладел быстрее, чем охладевают друг к другу голливудские звёзды, вступившие в брак. Какие-нибудь кретины могли упрекнуть Коннора в излишней драматизации. Мол, таким образом ребёнок старается привлечь к себе внимание, чтобы родители уделяли ему ещё больше времени и шли на поводу. А если учесть, что в тот период жизни у Коннора ещё и сестра родилась, то это предположение только приобретало вес. «Скорее всего, мальчик ревнует ваше внимание и специально хочет заставить вас беспокоиться, чтобы вы начали бегать за ним. Такое часто бывает, когда в семье появляется второй ребёнок». Эти слова сказал один из очередных психиатров, чем только оскорбил и без того заёбанного Коннора. Ревновать к младшим братьям и сёстрам — это удел тупых малолеток. Обычных детей. А Коннор никогда не был обычным, потому он и не думал ревновать внимание родителей к маленькой Алисе, которую сам сильно любил. Нет, всё было далеко не так. Коннор никогда не драматизировал и не пытался выстроить из себя девушку в беде, которой ой как нужно чужое внимание. Чтобы его все жалели и гладили по головке. И даже наоборот, такое отношение со стороны людей его сильно бесило. Коннор считал, что жалость проявляют только к тем, кого считают слабее или тупее. Например, к собакам на улице или к сиротам в приютах. А Коннор был далеко не собакой, да и ничем страшным не болел. И когда очередная родственница или просто знакомая родителей начинала его жалеть, называть «бедным мальчиком» и утешающе гладить по голове, то быстро получала в ответ злой взгляд. Да Коннор даже плакать на людях не любил, чтобы, не приведи Господь, никто не начал его успокаивать. А вообще, многие, кто всё-таки докапывался до сути проблемы, не раз спрашивали, что же это за ощущение такое, от которого Коннора пёрло, как прёт наркоманов от очередной дозы. Что заставляло его начинать рисковать? Но Коннор лишь загадочно улыбался, ведь в подростковом возрасте у него никогда не хватало словарного запаса, чтобы выразить всю свою гамму эмоций. Да и попытайся он объяснить, его бы всё равно никто не понял. Что же это за ощущение такое? Это было то самое ощущение, когда с каждым стуком сердца вместе с кровью по телу разливался адреналин, а в грудной клетке начинало приятно щекотать. Ощущение, подобное тому, когда на аттракционе поднимаешься вверх, задерживаешься там на долю секунды, а после начинаешь резко падать вниз. Когда хочется кричать, глубоко дышать и сжимать пальцы в кулаки. Но это если выражаться очень простым языком. Почувствовав подобное единожды, Коннор стал абсолютно зависим от этих эмоций и даже не понимал, как он мог обходиться без этого всего раньше. Всё равно что всю жизнь питаться лишь растениями и овощами, а потом попробовать вкус мяса. Незабываемо. Но не стоит путать все ранее перечисленные странности с желанием поскорее умереть, присущее суицидникам. Коннор умирать не собирался и планировал прожить ещё долгие-долгие годы. У него было много планов на будущее, какие он очень хотел воплотить в реальность и отказываться от этого не собирался. Но какой смысл в том, чтобы постоянно сидеть в раковине и бояться хотя бы раз сыграть с огнём? А потом ещё раз. И ещё один раз. И опять. И снова. И вот Коннор уже одержим идеей вновь рискнуть. Но если в свои четырнадцать лет максимум, что он мог себе позволить — это курение тайком украденных сигарет и поглаживание уличных собак, то в шестнадцать таких шалостей стало мало. И тогда Коннор открыл для себя новое классное занятие — прогулку по краям крыш. Находил возможность тайком пробраться на один из высоких домов или торговых центров, после чего мог часами там торчать и смотреть вниз, испытывая при этом незабываемое удовольствие. Бывало, пытался немного наклониться вперёд, чтобы дыхание спёрло, а по телу побежали мурашки. И всё бы ничего. Коннор всегда старался заниматься своими собственными желаниями в свободное время, да так, чтобы никто случайно его не увидел, но сегодня — в один из таких же обычных дней — Коннора таки заметила мать, когда вышла из торгового центра и не смогла отыскать сына, которого на кой-то чёрт взяла с собой. Она долго оглядывалась и искала его, пока не заметила своё чадо на крыше одного из жилых домов. И не успел Коннор крикнуть ей, что причин для паники нет, и прыгать оттуда он и не собирался, как Эмбер Стерн раскричалась на всю улицу, чем привлекла внимание прохожих и зевак, которые через десять минут уже собрались в целую толпу. Телевидения только и не хватало. — Пожалуйста, малыш, — плакала миссис Стерн, удерживая в руках сумочку. — Отойди от края. «Чего ты так надрываешься?» — подумал Коннор, уже окончательно садясь на корточки, из-за чего внизу все замерли и громко вздохнули, расценив это действие как попытку оттолкнуться перед прыжком. От их перепуганных рож даже стало смешно. Коннор почувствовал себя кроликом в зоомагазине, на которого таращатся покупатели. Но только на кроликов обычно смотрят с присущим умилением, а вот на Коннора смотрели с ужасом. Столько паники и всё из-за какой-то ерунды. «Напридумывали себе проблем», — подумал Коннор, покачнувшись на корточках. А ведь когда он спустится вниз, то его наверняка затаскают по врачам и психологам, которые будут долго копаться у него в голове. По этой причине стоило наслаждаться моментом, пока такая возможность была. Ну или пока не устанут ноги, потому что сидеть в такой позе на краю крыши — занятие выматывающее. Этот концерт мог продолжаться целую вечность. Но чем дольше тянулось время, тем больше людей собиралось внизу, дабы узнать, что тут за такое мероприятие проходит. Коннор, просидев на корточках ещё пару минут, наконец решил, что хватит уже играться. Пришла пора покорно спуститься, послушать в свою сторону не самые вежливые высказывания, после чего просидеть под домашним арестом неделю или две. И это не говоря о том, что в конечном итоге Коннора всё равно потащат к очередным психотерапевтам, а в школе ещё и смеяться будут. Всё потому, что бестолковая мать всё не так поняла. Как обычно. Коннора никто никогда не понимал, отчего у него появлялись проблемы. Удручённо вздохнув, он кинул последний взгляд вниз и хотел было начать спускаться. Правда хотел. Вот только у судьбы были несколько другие планы на этот счёт. В какой-то момент, когда Коннор уже собирался развернуться, усталость в онемевших ногах дала о себе знать. Он не смог правильно перевалить свой вес, потерял точку опоры и почувствовал, как его тело неуклонно начинает падать вперёд. А если быть точнее, то прямиком вниз — туда, откуда на него глазело больше сотни человек. И тогда у Коннора сердце ушло в пятки — он точно сейчас разобьётся. Превратится в лепёшку по собственной глупости. Люди не выживают, когда падают с высоты двенадцатиэтажного дома. Да ещё и на асфальт. В лучшем случае он разобьёт голову, после чего умрёт от кровотечения. В худшем заодно и переломает все косточки в своём теле. И в это самое мгновение сработал инстинкт самосохранения. Коннор, не желая умирать, попытался зацепиться за край бетонного ограждения, на котором всё это время и сидел. Да только толку от этого было ноль, потому что кончикам пальцев не хватило пары тройки сантиметров, чтобы дотянуться до нужного края. Сердце, которое до этого колотилось от постепенно накатывающего адреналина, в один миг остановилось, а карие глаза распахнулись от страха. Хотелось закричать и не открывать рта одновременно. Дыхание спёрло, воздух сжался в лёгких, а люди внизу истошно завопили, когда увидели, что паренёк сорвался. И в момент, когда Коннор уже почти было полетел вниз, а смерть буквально начала смотреть ему в лицо своим безжизненным холодным взглядом, случилось кое-что странное. Кое-что, что невозможно объяснить словами, если только не прибегать к очень заумным научным терминам. Но если говорить коротко и просто — Коннору сорвало крышу от эйфории. Правда, поцеловаться с асфальтом ему так и не было суждено. В то самое мгновение, когда Коннор, уже успевший принять свою участь, оказался лицом на одном уровне с чьим-то окном, чужие руки внезапно схватили его поперёк голеней, после чего дёрнули назад. Да ещё с такой силой, что парень попутно успел проехаться носом по бетонному ограждению, на котором сидел десятью секундами ранее, что в результате вызвало кровотечение. Спасённого оттащили подальше от края крыши и усадили на некое подобие скамейки. Потрепали по плечу и начали засыпать вопросами. Коннор тихо охнул, но выражение лица так и не сменил. Он вообще ничего не слышал и не видел, а в ушах у него стоял долгий протяжный писк. Сошёл ли он с ума? Нет. Совсем нет. А всё потому, что то самое чувство страха и испытанного кайфа смешались воедино, вогнав Коннора в ступор. Он просто не мог поверить в случившееся и от шока не помнил сам себя. Разбитый нос продолжал истекать кровью, но Коннор этого как будто не замечал. Он неподвижно сидел на месте, проигрывая в голове мгновения, следующие после падения. И полученный кайф с каждой секундой потихоньку растворялся, оставляя после себя лишь отпечаток в виде ужаса на испуганном лице. Любой другой человек, скорее всего, после такого опыта понял бы свою ошибку. Решил бы, что не стоит больше залезать на крыши и рисковать своей жизнью. Любой бы. Но не Коннор. Нет, ведь, когда тело перестало колотить от страха, на его запачканном в крови лице появилась нервная усмешка. Захотелось закричать во весь голос от наплывшего восторга, как кричат сноубордисты во время своих пируэтов в воздухе. — Эй, ты в порядке? — светловолосый мужчина, что, судя по форме, был полицейским, потряс Коннора за плечо. — Живой хоть? — Живой, — ответил Коннор, а улыбка на его лице стала шире. — Живее всех в этом ебучем мире. Правда, полицейский не понял такой реакции со стороны человека, что чуть было не разбился насмерть. А Коннор, всё это время втыкавший себе под ноги и переваривающий произошедшее, ощутил на себе изучающий взгляд. Вот чего-чего, а больше жалости он не любил, когда на него пялились. Сразу хотелось спросить: «Что на мне такого интересного ты нашёл?» Пялиться должны на клоунов в цирках и на животных в зоопарках, но никак не на Коннора. Потому он, невзирая на переполнившие его эмоции, поднял голову и собирался возмутиться. У него это так и не вышло. В тот момент карие глаза встретились с чужими голубыми. И все чувства, распиравшие Коннора изнутри, словно запечатлелись в холодном взгляде. Страх, наслаждение, восторг, азарт — всё это смешалось с синевой радужки. И вот уже Коннор опять неподвижно замер, принявшись разглядывать каждую крапинку в глазах полицейского, который в свою очередь начал смотреть на него в ответ. Что за странный зрительный контакт? Откуда он взялся? Коннор сам не понял, но по какой-то причине ему казалось, что вся его эйфория от падения внезапно впиталась в эту синеву. Глубоко и надолго, смешавшись в ней и образовав одну единую массу. Больше никаких вопросов или странностей не возникло. Когда полицейский убедился, что с пострадавшим всё в порядке и ему не требуется срочная медицинская помощь, то вытащил из кармана платок и протянул его Коннору, чтобы тот смог остановить кровотечение. А после, проявив всю свою наглость, взял того на руки — как ебучую девушку, вы чё, с ума сошли? — и дотащил вниз, где заплаканная мать тут же рванулась обнимать и целовать своего сыночку. Обещала больше не оставлять его, уделять море внимания и сделать всё, чтобы «её малыша» никогда не посещали мысли о суициде. Коннор же её не слушал от слова совсем. Его сердце до сих пор колотилось от испытанного страха, а испуганная и одновременно приятная улыбка не покидала лица. Хотелось ещё раз. Опять прыгнуть с крыши. Но прыгнуть не так, чтобы разбиться, а чтобы кто-то внезапно — это самое главное — поймал тебя. Схватил сильными руками поперёк талии или ног, как сделал это тот полицейский с голубыми глазами. Коннор не знал, что именно движет им. Он не знал, возможно ли объяснить эти странные чувства с логической точки зрения. Нет, он просто хотел, не думая, опять сигануть с крыши, поддавшись искушению испытать эйфорию. Но сигануть не так, чтобы умереть, а чтобы кто-то поймал его. Только так Коннор мог дышать. Только так он чувствовал себя живым.***
— В каком смысле? — Коннор усмехнулся. Но усмехнулся не так, как обычно, а с наигранным недопониманием. — Ты намекаешь на то, что это я гей? Хэнк не ответил. Голубыми глазами пробежался по одеялу на своих ногах, видимо, стараясь подобрать правильные слова. Сглотнул. Покрутил головой, подобно блядскому коту после душа. Но потом вновь посмотрел на Коннора, с таким выражением, словно тот должен был понять его реакцию по одним только жестам. И Коннор понял, отчего ему стало на душе ещё более мерзко и неприятно. — Ты ебанутый совсем? — Парень, стараясь выглядеть как можно более оскорблённым, озлобленно рыкнул. — Я тоже не из этих, слышишь? Я что, похож на пидораса? Хоть чем-то? — Ну не я же намекал на секс, когда был пьяным, — спокойно ответил Хэнк, однако в его глазах читалась неприязнь, перемешанная с лёгким смущением. — Вот именно! — тут же выпалил Коннор, подавшись вперёд и стукнув руками по матрасу. — Когда был пьяным. Я сам уже не помню, что там говорил. А если и говорил, то с чего ты решил, что это было на полном серьёзе? Да меня тянет блевать от одного только твоего вида. Ты старый, стрёмный и… и… ты, короче, не в моём вкусе. Много на себя берёшь, медвежонок. И правда, Коннор совсем не помнил, что он там уже говорил. Но, что бы не говорил, геем он не был и никогда не станет. Вот в чём, в чём, а в этом Коннор был уверен на все сто процентов и даже больше. Но был ли у него опыт с парнями? Да, Был. И Коннор этого не отрицает. Он с гордостью принимает факт, что является таким любопытным человеком, открытым к новым познаниям. Современным человеком. Человеком нового поколения, что не стесняется выражать свои фантазии и воплощать их в реальность. Захотел смешать пиво с коньяком — смешал. Захотел шлёпнуть женщину на улице по заднице — шлёпнул. Захотел попробовать заняться чем-то неприличным с человеком своего пола — занялся. Правда, тот его единственный опыт и опытом назвать было нельзя. Случился он давно — четыре года назад, когда Коннор ещё учился в Гарварде и жил в общежитии. Подростковый максимализм и желание познавать новые вещи били изо всех щелей. И, воодушевлённый влечениями к запретному, Коннор решил попробовать заняться сексом с соседом по комнате. Но до полноценного полового акта у них, к сожалению, — а может и к счастью — так и не дошло. Всё закончилось невинным петтингом. Поцелуи, взаимная мастурбация и неумелые ласки. После этого оба парня сделали выводы и сошлись на том, что заниматься этим с девушками в разы приятнее. У них нежнее руки, приятнее прикосновения и мягче губы. И если каким ненормальным нравится заниматься сексом с другими парнями — это окей, ничего такого в этом нет. Но Коннор твёрдо решил, что он уверенный в себе гетеросексуал. Би-любознательный гетеросексуал. Такие вообще бывают? Бывают! Коннор живой тому пример. Несмотря на все его убеждения, ничего не отменяло факта, что какой-никакой опыт у Стерна был, правильно? И здесь точно такая же ситуация, какая бывает и с шутками про афроамериканцев. Если белый человек назовёт темнокожего ниггером, то будет считаться нетолерантным расистом. Но если темнокожий человек назовёт темнокожего ниггером, то ничего страшного в этом не будет. Подумаешь, у них свой юмор. Руководствуясь этим правилом, Коннор имел право шутить про геев и называть Хэнка пидарасом без зазрения совести, потому что он сам, по сути, когда-то им являлся. Косвенно! Но являлся. Точно по этой же причине он может глупо шутить и подкатывать, ведь тупые шутки так и останутся тупыми шутками. Но кто как ни Хэнк будет воспринимать их всерьёз? У него нет ни чувства юмора, ни понятия о сарказме. Ну поподкатывал Коннор к нему на улице. Надо было посмеяться и закрыть на случившееся глаза, ведь пьяный человек не фильтрует то, что выходит из его рта. «Но ты же сам решил, что отсосал ему, так ещё и утром в трусы полез», — напомнило Коннору подсознание. «Иди ты нахуй», — ответил ему Коннор. — Смотри сюда, — не желая больше терпеть на себе этот презрительный взгляд, Коннор вытащил из кармана телефон и, порывшись там десять секунд от силы, чуть не ткнул гаджетом Хэнку в лицо. — Вот, это я с Анной. А вот с Кристи. А это я с Дженнифер в кафе. Смекаешь, да? Я выебал больше женщин, чем ты за всю свою жизнь. И ещё выебу. — Разве у тебя нет девушки? — спросил Хэнк, отчего выражение отвращения на его лице усилилось, а Коннору стало куда хуже. — Кэсси? — спросил Стерн, только сейчас вспомнив о выдуманной им же легенде. — У нас с ней свободные отношения. Ох, зря вот он это ляпнул. Потому что после этих слов Хэнк и вовсе цыкнул от накатившего на него возмущения. Видать, обаятельная проститутка на него два дня назад всё же оказала своё влияние, отчего тот подумал, что Коннор лишь пользуется ей. И не скажешь же Хэнку, что на деле не было у Коннора никакой девушки, а Кэсси лишь играла её роль. Почему? Да потому что тогда придётся уже рассказывать всё до конца и признаваться в своих коварных планах. «Я хотел, чтобы ты заревновал», — вертелось на языке у Стерна, но он быстро сглотнул эту фразу. Вышло-то иначе. Заревновал он. Его после такого ну точно на смех поднимут. Но в принципе понять Хэнка можно. Когда человек думает, что отсосал тебе, открыто ревнует, а утром лезет в трусы — это не лучшие проявления его гетеросексуальности. Да чего уж греха таить, Коннор сам запутался в собственных рассуждениях и уже не мог сказать, кто кого и на что пытался подловить. Хэнк теперь видел в нём не просто гея-извращенца, так ещё и ужасного изменщика. Но это всё было одним большим недопониманием. Недопониманием, к которому привели неправильные рассуждения. И потому, в накатившем отчаянии, Коннор выпалил то, что первым пришло ему в голову и что показалось самым лучшим вариантом: — Ну давай я прямо сейчас вызову проститутку! — Чтобы доказать свою ориентацию и откинуть ненужные предубеждения. — Вызывай, — ответил Хэнк, но при это окончательно откинул одеяло в сторону и встал на ноги. — Но без меня. Спасибо, что позволил у тебя отоспаться и всё такое. Очень тебе благодарен. А теперь, если ты не против, я пойду домой. И он пошёл. Даже не стал заходить в ванную, как любой нормальный человек, который только-только встал с кровати, а просто взял свои вещи с тумбочки, надел обувь и захлопнул за собой входную дверь. И за всё это время Коннор так и не смог найти, что бы такое крикнуть Хэнку вслед. Потому что правильных слов попросту не было. Он же крупно проебался. Так проебался, как не проебётся ни один неудачник в мире. И как не пытайся доказать Хэнку, что ты самый самцовый самец, он тебе больше не поверит. Ты хоть приводи в бар каждый день по новой проститутке — Хэнк не поверит. А всё потому что Коннор сделал то, что уже сам посчитал идиотским поступком. Спрашивалось, а что делать дальше? Вновь пытаться убить Хэнка? Полный абсурд. Коннор ведь сам опозорился. Убив Хэнка, он не избавится от этого ощущения и будет помнить о нём до конца жизни. О том, как покончил с жизнью первого человека, что смог вогнать его в тупик. И пусть Хэнк уже не считает Коннора таким классным и даже немного презирает, он всё равно полностью ему доверял. Нельзя так просто взять и опять отвезти его в лес и прикончить. Тут как с эвтаназией собак. Один раз пожалел одну, а после не можешь сделать ей больно, потому что она тебе бесконечно доверяет. Как-то отец, когда Коннору было семь лет, прочитал ему «Муму» на языке оригинала. Ох, как Коннор плакал в конце. Так плакал, что потом неделю не мог уснуть. Но кто знал, что в конечном итоге из того чувствительного мальчика он превратится в бездушную мразь? Люди меняются и не всегда в лучшую сторону. Коннор ненавидел это ощущение. Ощущение, когда ты не можешь ответить и с закрытым ртом смотришь, как твой собеседник, надумав всякого неправильного, сваливает. А ведь он и не знал, что может испытывать нечто подобное, ведь раньше никто не мог так сделать. И как теперь Хэнку в глаза смотреть в баре? Даже подъёбы уже будут казаться максимально нелепыми. Но в конечном итоге, пришлось признать окончательное поражение и решиться на отчаянный шаг. Да, Коннор этого не хотел. Да, он старался избежать такого развития событий, но проиграл. Проиграл первый раз в своей жизни. А потому, как бы не хотелось вновь вернуть свой сучий характер и опять и опять навещать «Смех Питера» с очередными шутками, забивая гвоздь в крышку своего гроба с каждый разом всё сильнее и сильнее, пришлось признать одно. Тот бар отныне для Коннора был закрыт. Больше он туда и ногой не ступит, и Хэнк может наконец вздохнуть спокойно.***
«Это плохо. Это очень плохо. Пиздец плохо». Эти слова крутились в голове у Хэнка по кругу. Крутились как ебучее торнадо, превращая любые другие мысли в мусор. И ведь хотелось обратить своё внимание на другие проблемы. Пересчитать там свои накопления или расходы. Составить графики работы и сна на ближайшую неделю. Сделать что угодно и больше не думать о Конноре. Но нет, Хэнк не мог выкинуть произошедшее из головы. Да ещё и холодный ветер дул в лицо — всё же машина так и осталась стоять возле бара со вчерашнего вечера, потому пришлось переться домой на общественном транспорте. У всех программистов в голове есть своя шиза. Хэнк был в этом уверен, ибо не раз слышал о них и читал в интернете. А потому, полностью полагаясь на свою интуицию и опыт, он списывал все странности Коннора именно на его профессию. Но, возможно, Хэнк был несколько старомоден. При слове «программист» он представлял этакого очкарика в растянутой толстовке и слуховым аппаратом в ухе. Полноценный образ, навеянный старыми фильмами. А Коннор был одет с иголочки в дорогие цацки, носил с собой оружие и постоянно сквернословил. Далеко не тот человек из фантазий. Стоило учесть, что также у программистов совсем не было друзей. Это да. Это логично. Сидят там в своих компьютерах и ни с кем не общаются. А вот тут Коннор уже был живым доказательством, ведь вряд ли ладил с кем-то из своих сверстников. И Хэнк, будучи довольно добрым человеком, решил пойти на контакт. Подружиться, протянуть руку помощи и помочь Коннору поменяться. И если притащить друга к себе домой — это ещё нормально, то полезть к нему в трусы — это ни разу не по-дружески. Все фразы про ревность резко поменялись в смысле, и уже становилось неприятно. Конечно, кардинально поменять свои планы касательно человека лишь по той причине, что он оказался несколько… других взглядов — это неправильно, но тут Хэнк уже ничего не мог поделать. Не потому что не хотел, а потому что ему мешали собственные принципы, которые не так просто откинуть. Коннор был очень странным. Настолько странным, что Хэнк теперь вообще не понимал, как к нему относится. Но с каждым шагом он всё больше осознавал, насколько всё не так понял. Насколько был слеп. Коннор же выглядел как весь из себя завидный бабник, а в итоге оказалось, что у него есть на Хэнка свои взгляды. Да, он их прятал под маской похуизма. Да, он старался прикинуться безразличным ублюдком. Но не подозрительно ли, что всё то же его безразличие быстро трескалось, когда эмоции брали верх? «А вдруг он уже успел посмотреть, пока я спал?» — подумал Хэнк и с недоверием покосился на собственную ширинку. «А вдруг он специально притащил меня к себе?» Если оно так и было, то Хэнк уже окончательно запутался в том, как относиться к Коннору. Он ведь был когда-то женатым мужчиной. Гетеросексуальным женатым мужчиной. Позволять богатенькому мудаку пялиться на себя во время сна — последнее дело. Хэнк даже сперва подумал, что у Коннора не всё в порядке с головой. Что он какой-то псих, который не понимает что несёт. Но эта теория разбивалась о другие важные факты. Психи не работают на сложных профессиях. Психов вообще не принимают в Гарвард и на высокооплачиваемые работы. А Коннор очень умён. Настолько умён, что в какой-то момент Хэнк даже успел усомниться в собственной адекватности. А может это он псих? Может просто что-то не так понял? А вдруг у программистов свои закидоны и, когда они лезут к кому-то в трусы, то таким образом проявляют уважение? Как собаки, которые при встрече нюхают друг другу зад. «Что за бред?» — хмыкнул Хэнк, на секунду останавливаясь и глубоко вдыхая. Ему почудилось, что он точно начал сходить с ума. Терять рассудок и мыслить нелогично, подменяя факты. И, казалось бы, зачем париться? Наоборот, надо забить на Коннора. Он же Хэнку никто. Пустое место и не более, чем обычный бесячий клиент. Но нет, всё равно складывалось неприятное ощущение. И Хэнк никогда не был гомофобом или человеком, не принимающим взгляды других. Просто ему не нравилось, что эти самые взгляды внезапно коснулись его. То есть, окажись Коннор просто геем, Хэнку было бы трижды похуй. Но всё же было не так. Коннор заигрывал с ним и делал… всякие странные штуки. А ту самую протянутую руку помощи вообще принял за нечто другое. Позвал, называется, человека к себе отоспаться на одну ночь, ничего не скажешь. Хэнк очень долго думал. Он копался в своих мыслях как в мешке с мусором, но только по приходе домой решил, что, скорее всего, Коннор просто запутался. Он молодой умный парень, который сам не понимает чего хочет. Такой вывод можно было сделать после пары недель общения. Да, возможно, Коннор является человеком несколько нетрадиционных взглядов. Но стоило учесть, что он не только посылает Хэнка нахуй, но также одновременно нуждается в нём. Ведь если он так грубо обходится со своей, казалось бы, девушкой — бедной оскорблённой Кэсси, то какие надо сделать выводы про его отношения с другими людьми? Коннора никто не любит и не воспринимает всерьёз. Да и потом… Хэнк, наверное, всё и правда не так понял. Какая может быть влюблённость, о чём речь? Хэнку сорок пять лет и у него самого довольно неприятный характер. «Старик о себе много думает», — усмехнулся он, печально опустив глаза и открыв дверь в свою квартиру. Да, в сравнении с апартаментами Коннора, эти стены выглядели такими старыми и потёртыми, что становилось тошно. Хэнк даже вспомнил, как паренёк назвал его жилище помойкой и с каким отвращением швырнул ключ на барную стойку. Да, неприятно было, но стоило признать, что квартира и правда выглядела не очень, хотя выбирать не приходилось. «Стоит пригласить его потом к себе в отремонтированный дом», — подумал было Хэнк, но тут же себя отчитал. Зачем ему приглашать Коннора в другой дом, если после того, как Хэнк его починит, он точно уволится со своей работы бармена? И больше никаких Конноров, никаких вечных доёбок и странных приставаний. Никаких выплеснутых напитков в лицо, никаких завязанных в хвостик волос и никаких бессонных ночей. Хэнка вполне устраивало такое развитие событий. Но, судя по всему, оно совсем не устраивало Сумо, высунувшего слюнявый язык и усевшегося перед Хэнком на полу. Удивительно, но после дорогущего корма, оставленного Коннором в подарок, сенбернар стал куда более активным. — Я поговорю с ним сегодня вечером, хорошо? — вздохнул Хэнк, всё же решившись не давать заднюю и не отказываться от своих изначальных планов. Сумо же, завиляв хвостом, одобрительно гавкнул.***
Удивительно, но в многоэтажном доме, где Коннор год назад купил дорогую просторную квартиру, совсем не была закрыта дверь, ведущая на крышу. Хотя, казалось, многие состоятельные люди живут здесь со своими семьями и маленькими детьми, которым ничего не мешало подняться на верх. А дальше один неловкий шаг и привет похоронам. Коннор когда-то давно чуть было сам не свалился с двенадцатиэтажного дома, так какие могут быть разговоры о шестнадцатиэтажном? «Если это такая попытка сократить популяцию суицидников, дав им реальный шанс для реализации планов, то попытка хуёвая», — думал парень всякий раз, проходя мимо приоткрытой двери. Сам он никогда больше не горел желанием вновь вставать на край многоэтажки, что совсем не помешало ему сегодняшним днём таки посетить её первый раз в жизни. И совсем не зря, ведь на крыше было очень хорошо. Коннор бы даже сказал, что красиво. Отсюда открывался чудесный вид на ночной Детройт, что мерцал многочисленными огнями. Звуки машин и вдалеке играющей музыки успокаивали, позволяя Коннору молча смотреть на свой прекрасный город, удерживая в руках бутылку, в которой смешались ром и кола. Полупьяный взгляд блуждал между домов, а волосы трепал холодный северный ветер. «Какое дежавю». — Эй, мистер, — внезапно кто-то крикнул парня из-за спины. — Вы бы лучше на крышу не поднимались. А то можете упасть и разбиться. И словно по щелчку Коннор развернулся к собеседнику. Судя по всему, обычный рабочий, что каким-то чудом заметил открытую дверь и пошёл проверить, кто же сюда поднялся. Скорее всего, он отсюда не уйдёт, пока не убедиться, что на крыше больше не осталось людей. Пришлось отвечать. — Разобьюсь, — кивнул Коннор, делая глоток из бутылки. — И никто меня не поймает. Он кинул последний взгляд в сторону города, после чего его тело неожиданно пробил озноб. Крыша, страх, возбуждение и голубизна чужих глаз — всё это за секунду предстало в голове, решившей предаться воспоминаниям. Коннор охнул. «Совсем уже от алкоголя с ума схожу», — подумал он, направляясь к выходу и попутно разглядывая этикетку на бутылке в своих руках. Надо же, а проводить вечера в баре было куда веселее. Коннор смотрел, как злятся бармены в ответ на его шутки. Сколько всего он смог довести до ручки за год? Человек двадцать пять точно, не меньше. Кто-то держался неделю, кто-то две недели. И какой кайф начинаешь испытывать, когда приходишь очередным вечером за выпивкой и видишь там работника с дневной смены, потому что ночной уже уволился. «Безоговорочная победа», — всякий раз думал Коннор, считая себя победителем. И сколько бы хозяин заведения не просил Коннора быть повежливее, ведь постоянная текучка барменов не есть хорошо, он всё равно никогда на него не ругался. Потому Коннор и наглел. А теперь всё — закончилась лафа. Пришёл Хэнк, забравший этот бар себе. И Коннору пришлось проводить этот вечер дома, страдая от скуки. Его спутанные мысли тут же растворились в голове, стоило дверному звонку огласить собой квартиру. Поцелуйчик, всё это время лежавшая на приватизированном краю дивана, тотчас спрыгнула с него и виляя хвостом помчалась к двери. Даже удивительно, что у настолько загнанного хозяина столь дружелюбная собака, которая всех гостей встречает одинаково. Будь то проститутки, доставщики еды или сранный Хэнк. «А вдруг это он пришёл?» — подумав об этом, Коннор одним движением отложил бутылку с алкоголем в сторону и поднялся на ноги, вышагивая к двери. А ведь ему ещё было что сказать. Ведь Хэнк… вернее, мудак-Хэнк не ответил за свои последние предположения, подставив под сомнение ориентацию Коннора. И последнее слово должно было остаться за ним. С этими мыслями Стерн распахнул дверь. Хэнк? Не Хэнк. Далеко не Хэнк, отчего Коннор было расстроился, но попытался взять себя в руки. Чего ему расстраиваться? Хэнк же для него никто и звать его никак. Да любой доставщик еды из ресторана был бы предпочтительнее Хэнка в данный момент, а тот мог спокойно валяться дома в своём гадюшнике. «Верно, в своей блядской помойке», — решительно кивнул Коннор, поставив перед собой правило — отныне Хэнку путь в его чистое прекрасное обиталище был навсегда закрыт. Правда, кивок этот пришедшая гостья оценила неуверенным выражением лица, потому пришлось здороваться с ней по нормальному. — Привет, мам. — После этих слов Коннор сделал шаг в сторону, давая Поцелуйчик поприветствовать миссис Стерн и послушно улечься у её ног. — Опять пьёшь? — сказала мама вместо приветствия, минуя пьяного сына и захаживая в его квартиру. — Сколько можно? Только здоровье губишь. Миссис Эмбер Анита Стерн была низкой, но властной женщиной с тёплыми карими глазами и не менее тёплым сердцем. Когда Коннор был маленьким, в детстве все только и сравнивали его с матерью. Говорили, что когда он вырастет, то будет точной её копией. Увы, как бы странно это не звучало, Коннор приобрёл черты отца и теперь единственное, что хоть как-то роднило его с матерью — это цвет глаз и изгиб губ. Хотя она всё равно по какой-то причине ласково называла его своим маленьким мышонком, переняв эту традицию ещё с прошлого. — У меня депрессия, — ответил Коннор, опускаясь на стул. Он не очень-то хотел, чтобы родная мать застукала его в таком виде, но её приходы — это что-то непредсказуемое. Никогда не знаешь, когда она явится вновь и начнёт задавать неуместные вопросы. Обычно такие визиты случались раз в один-два месяца. Миссис Стерн говорила, что таким образом она просто наполняет своё скучающее материнское сердце любовью, но Коннор подозревал, что всё не так просто. Скорее всего, она просто проверяла, не скатился ли её сын в ту самую яму, из которой нет выхода. — Совсем не меняешься, — начала сетовать она, расставляя на столе привезённые непонятно откуда банки с непонятным содержимым. — Такие мозги гробишь, дорогуша. А ведь мог бы полезным делом заняться каким. Научился бы на гитаре играть. С детства же ещё мечтал. Коннор хмыкнул. Ну да, играть на гитаре он научиться мечтал, а что толку? Кому потом этими умениями хвастаться? На дворе давно не девяностые, и девчонки сейчас скорее отдадутся тому, у кого есть деньги, а не какому-то балбесу, умеющему бренькать красивые песенки. Речи о том, чтобы играть аж на рок-гитаре, и быть не могло. Эта ниша уже занята, и Коннор лезть туда не хочет. — Мам, может тебе потом зайти? — Парень запихнул руки в карманы. — Я сейчас не в том состоянии, чтобы обсуждать свою жизнь. Давай завтра сам к вам приеду. Миссис Стерн замерла на месте. Одна из банок в её руке зависла на долю мгновения, после чего с громким стуком опустилась на стол. Далее, отряхивая руки, та грозным шагом начала приближаться к сыну. Коннор было не понял к чему это, ведь мать никогда бы на него и руку не подняла, не говоря уже об обычных оскорблениях. Максимум, что она могла себе позволить — это грозный тон, но не более. Однако, стало понятно, к чему всё это было, когда миссис Стерн, запрокинув голову — всё же Коннор был выше неё ростом — уверенно выдала: — Руки покажи. Запястьями вверх. — Мам… — Коннор нервно улыбнулся, делая шаг назад. — Ты чего? Ты же не думаешь, что я… — Руки, Коннор, — грубо сказала она, приняв боевую стойку. Всё как тогда. Всё как полтора года назад. Как полтора блядских года назад. — Да пожалуйста. Цыкнув с явной обидой, Коннор послушно вытянул руки, давая матери возможность осмотреть его бледные предплечья. Та в свою очередь вцепилась в его запястья, да ещё с такой силой, отчего те заныли. А после её внимательные глаза стали бегать вверх-вниз, разглядывая каждую клеточку кожи. Но, как бы она не старались, так и не смогла найти ни одного синяка или ранки, за что Коннор получил одобрительный вздох. Но ему совсем не понравилась такая внезапная проверка, что навела за собой не очень приятные воспоминания. Воспоминания, от которых становилось больно и стыдно. Воспоминания, от которых глаза стыдливо опускались к полу. До чего может довести человека зависимость или отсутствие возможности самовыражаться? Когда столько писателей, актёров и артистов добровольно подсаживались на героин, чтобы восполнить то, чего у них больше не было. Вдохновение, тягу к творчеству и к жизни. И подобные примеры — это далеко не редкость, особенно в Америке, где чуть ли не каждый десятый знаменитый творец либо сидит на наркотиках, либо на антидепрессантах, либо бухает как не в себя. По большей части среди них множество настоящих гениев, оказавшихся в такой ситуации из-за неспособности найти свою музу. Коннор же всегда считал себя точно таким же гением. Он был умён. Он был слишком умён. Он был зависим. В какой-то момент, когда он вернулся из Гарварда обратно домой, то быстро понял, что его желание рисковать только увеличилось. Порой становилось до невозможного страшно, когда мысли уводило не в ту сторону. Например, Коннор несколько раз хотел начать играть в русскую рулетку, но вовремя себя останавливал, когда понимал, что это было полнейшим безумием. Он любил рисковать, но всегда придерживался разумных мер, чтобы его жизни не угрожала серьёзная опасность. Но чем больше Коннор старался себя ограничивать, тем больше он начинал сходить с ума. В такие моменты на помощь и приходит героин, позволяющий лишь немного притупить неправильные чувства и утолить жажду к адреналину. Коннор считал, что вкалывать в себя всякую дрянь — это тот ещё риск. Не такой опасный, как игра в русскую рулетку, но не менее возбуждающий. И вновь приходила долгожданная эйфория, а сердце начинало биться до неприличия быстро. Прямо как тогда. Как семь лет назад, на крыше двенадцатиэтажки. Но всему хорошему свойственно заканчиваться. Как-то раз родители всё же застали Коннора в том состоянии овоща, в котором он валялся у себя в съёмной квартире. И вновь мать заливалась горькими слезами, когда держала голову сыночка на своих коленях и пыталась привести его в чувство, шлепая по безразличному лицу. Коннору было очень стыдно перед ней, отчего он очень хотел было извиниться, но не смог выдать ничего, кроме тихого стона. «Ужасный из меня вышел сын», — подумал тогда Стерн-младший, решивший, что на этом его жизни пришёл конец. Столько денег и сил было вбухано в его образование и воспитание. А что в итоге? А в итоге будущий глава семьи, который должен был перенять дела отца и продолжить доброе имя Стернов, сейчас валялся на полу в практически бессознательном состоянии и стыдился даже посмотреть заплаканной матери в лицо. «Надеюсь, хотя бы Алисой ты сможешь гордиться», — подумал он тогда, прикрывая веки и чувствуя, как на его лоб ложится компресс из мокрого полотенца. Роберт Стерн — отец Коннора и по совместительству умный и сильный мужчина — в тот же день принял весьма радикальное решение. Нет, он не стал ругать и кричать на своё накачанное героином чадо. В отличие от матери, он совсем не истерил и не пытался позвонить всем врачам в городе. Нет, никакой агрессии и никаких ссор. Лишь один очень болезненный взгляд в сторону Коннора, от которого у парня в груди всё сжалось. Не от страха, а от отчаяния, которое тот увидел в серых глаза Стерна-старшего. В них читалось одновременно и сожаление, и сильная жалость. А после в пальцах Роберта показался телефон. Кому он звонил, Коннор так и не понял сразу. Может врачам, а может и ещё каким своим личным специалистам. Кто знает? Правда открылась лишь через двадцать минут. Входная дверь распахнулась. Никакого стука и никаких приветственных слов не прозвучало. Лишь скрип пола и тяжёлые уверенные шаги. И каким было удивление Коннора, когда Роберт приказал матери уйти из комнаты. Нет, он не попросил её, как привык делать обычно, а просто поставил перед фактом. На всё ещё истекающем слезами лице миссис Стерн отразилось удивление, но не успела она и слова вставить, как отец грубо дёрнул её за руку и насильно потащил на кухню, где и запер, приказав не шуметь. Несмотря на своё состояние, Коннор очень занервничал, ведь раньше Роберт Стерн даже на свою жену и голоса повысить не мог, а тут внезапно перешёл к таким вот грубым действиям. Ради чего? Ответ вскрылся довольно быстро. В ту же секунду в комнату вошёл и источник тех шагов и скрипов. Высокий худой мужчина, одетый в длинное бежевое пальто. Взгляд сразу прицепился к его острым чертам лица и к синякам под глазами. «Какой-то Эдриан Броуди*» — подумал тогда Коннор, сперва было решив, что это личный врач отца. Но он быстро понял, что ошибся, когда после одного только взмаха руки, Роберт Стерн послушно опустился на кровать. Опустился как пёс, которому хозяин отдал приказ. А ведь Стерн-старший занимал высокое положение в обществе и не мог никому позволить так с собой обращаться. «Да кто это?» — прошептал страх в голове у Коннора. Но стало ещё хуже, когда незнакомец бестактно, не снимая с ног обуви, прошёлся вперёд и присел рядом с Коннором, заглянув тому прямо в глаза. — Это твой умный сын? — спросил высокий мужчина, облизнув верхнюю губу. И тогда Коннор заметил завязанные в пучок волосы. «Какое гейство» — подумал он, но, благо, не смог выдать смешок, ибо казалось, что стоит перед этим человеком улыбнуться, как он сотрёт тебя в порошок одним своим взглядом. — Да, мистер Камски. Его зовут Коннор. — Отец печально вздохнул, а после посмотрел на сына с сожалением в глазах. — Я про него вам рассказывал. — Такой молодой, а уже сидит на героине. — Камски зацокал языком, а его пальцы легли парню на лицо, после чего оттянули нижнее веко. Коннор такое отношение к себе не понравилось, и он, нахмурившись, дёрнул головой в сторону, чем только вызвал усмешку на чужих губах. — У него адреналиновая зависимость, — кратко пояснил отец. Складывалось ощущение, что в присутствии этого самого незнакомца он боится лишний раз открывать рот. — И он решил глушить её с помощью наркотиков? Какой отчаянный мальчик. — Камски наконец убрал свои длинные тонкие пальцы, но на этом свой осмотр не закончил. — Даже обидно, что такой умница гробит свой талант. — Так вы сможете помочь ему? — О, я-то смогу, — ответил Камски, наконец полностью отсаживаясь от Коннора в сторону. — Но ты же понимаешь, Роберт, что синдикат — это не клуб анонимных наркоманов, куда люди приходят, чтобы побороть свою зависимость? И если ты решаешь отдать своего сына к нам на работу, то учти, что пути назад у него уже не будет. — Это вынужденная мера, мистер Камски, — твёрдо сказал отец, а его серые глаза заблестели от ещё большего отчаяния. Услышав это, высокий мужчина кивнул, после чего вновь посмотрел на лежащего рядом Коннора. — Эй, дружище, хочешь стать частью синдиката? — его тонкие бледные губы растянулись в улыбке. Коннор не ответил. Не потому, что хотел показаться крутым и сохранить молчание, а потому что до него просто не дошла суть вопроса. Приход от героина был крайне ужасен и половину слов его мозг просто не усваивал. Потому ни отказа, ни согласия он выразить не мог, но тот вопрос навряд ли нуждался в ответе. Он был сказан исключительно ради приличия. И пустых глаз Коннора хватило, чтобы дать понять — он согласен на всё. Многие люди, знакомые с Коннором и его работой, приходят в шок, когда узнают, что Роберт Стерн добровольно отдал сына на работу в синдикат. Но Коннор никогда не осуждал и не проклинал отца за такой шаг, потому что сам понимал, что этот вариант был единственным, чтобы спасти его от наркотиков. Ведь именно благодаря работе в синдикате, Коннор наконец смог получать ту самую дозу адреналина, в которой нуждался. Когда ты держишь множество людей на мушке и рискуешь своей жизнью, то начинаешь испытывать риск. А тут никакой героин уже и нужен не будет. Коннор наслаждался своей работой. Благодаря ей, он наконец смог встать на ноги и быть тем, кем всегда хотел быть. Но, видимо, его подкошенное состояние не могло оставить без внимания мать. И её можно понять, ведь ей приходилось много раз заставать сына в ужасном состоянии. Столько слёз было выплакано и столько седых волос закрашено. Так что Коннору всё ещё было стыдно, что ему приходилось заставлять её страдать. Но, тем не менее, она не отрекалась от такого проблемного сына и всегда заботилась о нём. — Все хорошо? — Карие глаза миссис Стерн, передавшиеся сыну по наследству, настороженно посмотрели тому в лицо. — Да, мам. — Коннор пригладил волосы, чувствуя, как у него потихоньку засыпает разум. То ли от алкоголя, то ли от присутствия близкого человека рядом. Так сложилось, что Коннор привык быстро засыпать рядом с теми, кому он доверял. Но он лгал. Без совести и стыда нагло лгал, не собираясь раскрывать свои мысли. А какой в этом был смысл? Что ему рассказать? Что он посрался с барменом и теперь страдает от этого? Коннор всегда считал, что он выше других людей, да только от этого его проблемы казались им глупыми. Вот у кого-то умер родственник или любимая кошка. Вот это настоящая трагедия, из-за которой можно спиться. А тут что? Золотого мальчика поставили на место, какой ужас. «Так тебе и надо», — говорил Коннор сам себе, решив держать свои проблемы при себе. Потому что так правильно. Потому что его до сих пор никто не мог понять. — Знаешь, тебе бы девушку найти. — Женская рука с наманикюренными пальчиками легла Коннору на грудь, а на устах миссис Стерн заиграла улыбка. — Совсем не следишь за собой. А так, может, хоть кто будет помогать тебе. Ты же у меня хороший мальчик, Коннор. И ты знаешь, что я всегда буду желать тебе только добра. Пожалуйста, не заставляй мамочку волноваться. Постарайся выстроить отношения. Возможно, тебе самому станет лучше. Коннор усмехнулся. Усмехнулся очень печально и тихо, понадеявшись, что мать не услышит этот звук. И правда, что с ним не так? У него же была замечательная жизнь, о которой многие люди могут только мечтать. Гора денег, любимая работа и куча красавиц, что готовы приехать и раздвинуть ноги по первому приказу. Его уважали, ценили и побаивались. Разве не это самое главное в жизни? Коннор считал, что именно это. Во всём мире ты никому не будешь нужен без связей и материальных ценностей, что только подтверждал жизненный опыт других людей. Взять, например, богатеньких политиков, которых когда-то Коннору приходилось шантажировать. Стоило тем потерять своё положение и огромную сумму денег, как они оказывались брошенными всеми своими знакомыми. А становиться брошенным Коннор не хотел, потому никогда и не привязывался к людям. Но, как бы то ни было, от осознания того, что он совсем один, Коннору становилось грустно. А всё потому, что в отличие от других людей, имеющих по сто друзей и сто приятелей, парень искал только одного. Хотя, слово «искал» не описывает всей серьёзности ситуации. Если говорить прямо, Коннор нуждался в нём. Потому что, не ровен час, вся его жизнь оборвётся. Когда занимаешься неправильными вещами и ведёшь неправильную жизнь, стоит быть готовым к тому, что это может зайти слишком далеко. И Коннору нужен был тот, кто поймает его. Поймает тогда, когда он, встав слишком близко к краю, совершит одну ошибку, после которой начнёт стремительно падать вниз. *Эдриан Броуди — американский актёр и продюсер.