Виски? Коньяк? Минет за барной стойкой?

      Хэнк — это мужчина. «Нихуя себе наблюдение, а как вы узнали? По грубому голосу? По растительности на лице? Или по толстому члену в трусах? Очень смешно. Пожалуйста, выйдете нахуй с такими прикольчиками вон за ту дверь». Нет, не надо устраивать сцену и придумывать всякие убогие шуточки, чтобы потешить собственное чсв. Для таких вот дел есть Коннор, у которого, наверняка, где-то в одном из карманов пиджака прячется сборник: «Шутки-прибаутки про медведей и бывших жён, которые покажутся смешными только вашим пятилетним детям». И вся вот эта вот «хуета» — это не для порядочных взрослых людей. Настолько порядочных и настолько взрослых, что если им дать монокль, то они сразу поймут, куда его надо вставлять и как правильно придерживать, чтобы тот не выпадал из глаза. О, и мизинчик! Мизинчик тоже надо оттопырить. Боже, какое благородство!       Так, а о чём изначально была речь? Ах, о том, что Хэнк, блять, был мужчиной. Нормальным мужчиной. Нормальным гетеросексуальным мужчиной. Мужчиной, находящим красоту только в женских фигурах. В их упругих грудях, осиных талиях и попах в форме персика — вот, где крылось очарование. Вот, где пряталась культура! Именно здесь, но никак не в мужских причиндалах. Да и вообще, кому мужчины могут показаться красивее женщин? Это же земля и небо! «Боже-боже, до чего ты докатился?»       Хэнк жался макушкой к кафельной плитке, попутно пытаясь смыть с себя всё то, что успело вытечь из его тела за последние десять минут. Пот, слюни, предэякулят, сперму. «Ой, нет, ну только не это. Что за ёб твою мать?» — Хэнк прикусил нижнюю губу, начиная как раз-таки понимать, что он действительно ебанулся. Ебанулся до такой степени, что ему нестерпимо хотелось взять в руки подушку и громко-громко в неё заорать. Заорать так, чтобы уже через пару секунд начали хрипнуть голосовые связки, а из ушей завалил густой горячий пар. Да, давайте, начинайте. Начинайте смеяться над Хэнком. Издевайтесь над ним, тыкайте в него пальцами. Официально: лейтенант Хэнк Андерсон сошёл с ума. Удачи прожить с этой новостью.       К слову, Хэнка нельзя было окрестить озабоченным или извращенцем. Позвольте, Хэнк вообще был самым галантным и обходительным мужчиной в этом мире, который прекрасно умел держать себя в руках. Как-то раз — на одном из своих типичных вызовов — он встретил на улице голую девушку, которую «в качестве наказания за немытую посуду» выгнал из дома муж, попутно стащив с той последние тряпки. И пока остальные копы с пошленькими улыбками поглядывали на прелести этой незнакомки, Хэнк, как и подобает хорошему полицейскому, не только отдал бедняге свою куртку, но и ни разу — совсем-совсем — не посмотрел на её декольте. «Не посмотрел на сиськи красотки? Ты что, импотент?» Возможно, отсутствие какого-либо интереса по отношению к чужому телу в тот день было вызвано тем, что Хэнк ещё находился в счастливом браке, однако, сам он так не считал. Порядочность есть порядочность, и ты никогда, пребывая в добром здравии, не станешь нарушать чужие границы.       Но тогда почему? Почему Хэнк, будучи таким хорошим и таким правильным человеком, сегодня как с цепи сорвался? Почему сейчас, когда он так старательно пытался в себя прийти, рука не переставала сжимать собственные яйца, чувствуя лёгкое покалывание от коротких волос? «Это было взаправду? Я действительно кончил от того, что тёрся об другого мужика?» — раз за разом спрашивал себя Хэнк, словно надеялся, что всё произошедшее окажется глюком. Что сейчас всё ещё семь утра, и что он просто решил принять душ после утренней чистки зубов. А Коннор? А Коннор не приходил. Коннор где-то там: сидит у себя дома и даже не думает извиняться перед Хэнком за свой гнилой язык, а всё случившееся ранее — это лишь игра воображения. Что Хэнк настолько устал от работы на двух сменах, что случайно задремал за водными процедурами и нафантазировал себе всякие пошлости. И эта теория действительно имела бы смысл, если бы не две очевидные детали, напоминающие о случившемся пиздеце. Первая — приятная лёгкость в области мошонки. Вторая — едва различимые капельки спермы на трусах-семейниках.       Вся грязная одежда тут же отправилась в барабан стиральной машины. Вжух — и улетела туда, словно мяч для регби, улетевший за пределы площадки. И как бы Хэнк не пытался привести своё тело в порядок — порядок, конечно, — ничего у него не получалось. Явные ощущения стыда и смущения, пришедшие на смену экстазу, не давали забыться в своих мыслях и всякий раз напоминали, что же именно произошло на кухне. Мол, ага, смотрите, а у нас тут скрывается редкостная геюга, и прав был Коннор, когда дразнил тебя пидором, потому что только у пидора может встать, когда другой мужик целует и вылизывает ему шею. «Нет, это не так!» — спорил со своими чувствами Хэнк, но те лишь ехидно посмеивались. А что не так? Скажи, Хэнк, что именно ты считаешь среди всего этого потока мыслей неправдой? Давай, начни придумывать и врать, что ты тёрся о Коннора просто по инерции и не испытывал при этом никаких приятных чувств? Тебе же понравилось, мужик. Тебе понравилось метить Коннора. Тебя заводила лишь одна мысль о том, что он, будучи редкой сучарой, так покладисто себя вёл. — Не правда! — разозлённо крикнул Хэнк и тут же прикусил язык, надеясь, что сидящий на кухне парнишка не услышал такого порыва эмоций. А то, мало ли, посчитает ещё за сумасшедшего. К гею в придачу.       Честно, как бы Хэнк не пытался в своей умной голове найти ответы, ничего у него не получалось. Он блуждал и блуждал среди импровизированной библиотеки, но не нашёл ни одну книгу на тему: «Вы натурал и у вас встал на молодого парня. Пособие по оправданиям для чайников». Да и факт, как бы Хэнк не старался его приукрасить, оставался фактом — он не сдержался. Он… вернее, его тело, посчитало Коннора достаточно сексуальным, чтобы отреагировать так, как реагировало обычно на красивых женщин. Как бы банально не звучали такие слова, но это неправильно! Подобная хуйня обычно происходит у животных, когда теми движут инстинкты, и они творят то, к чему призывают желания. Но ведь и Хэнк не животное. Хэнк — это человек. И мужчина. Мужчина-человек. Инстинктов он никогда не имел и не позволял странным прихотям командовать над разумом, а попытка дать заднюю и оправдаться, мол, «ну меня поцеловали в шею, а это моя эрогенная зона», нихуя не работала. Потому что шея — это всего лишь часть тела. Бывали дни, когда Сумо, сожрав что-нибудь на улице и захотев в туалет посреди ночи, пытался разбудить Хэнка такими же вылизываниями в области кадыка. Реакция? Никакая. Так почему? Почему с Коннором всё вышло иначе?       Хэнк ещё в самом детстве пообещал себе, что никогда больше не будет кусаться. Никогда! Из-за его поведения случались неприятные прецеденты, в которых он, не сумев сдержать злость в руках, позволял себе вцепиться в чью-нибудь руку крепкой хваткой. Но, позвольте, Хэнку было тогда десять лет. Он был совсем пиздюком, не смыслящим в чужих правах и аспектах нормы. А сейчас-то что? А сейчас ситуация не просто повторилась, но зашла слишком далеко. Сейчас Хэнка подобная шалость не на шутку завела, и дело дошло до натуральных засосов, какие наверняка ещё нескоро сойдут с чужой нежной кожи.       Сперва, когда Коннор только начал пихать его носком в грудь и рассказывать о невинности своей шалости с поцелуями в шею, Хэнк лишь собирался его малость припугнуть. Не сильно. Он не хотел доводить дело до укусов. План заключался в том, чтобы сказать: «Ты кусаешься как сучка», а потом, схватив Коннора за нос указательным и средним пальцем, сделать «сливу». Вот и всё. Вот и весь план. Настолько по-детски глупый и настолько забавный, словно дурная шутка на день рождения у приятеля. Хэнк правда не собирался плохо себя вести, но когда Коннор оказался снизу — в смысле, на полу, мать вашу, — разум просто выключился. В голове раздался щелчок и всё потемнело, как если бы Хэнком управлял радиосигнал, который полностью исчез. Он увидел соблазнительную белую шею. Он почувствовал, как давят на вставший член штаны и как вздымается от страха чужая грудь. «Я должен пометить его», — бились в голове слова, заставляя рот наполниться слюной. «Я должен показать, кто здесь главный. Я должен наказать за все издевательства». Укусы действительно стали ответной реакцией на чужие поддразнивания.       Хэнк, перестав сжимать в руках своё мужское достоинство, прижался ладонями к шее. Интересно, а остались ли у него засосы после поцелуев? Вот у Коннора наверняка — и засосы, и укусы — да ещё и несколько дней продержатся точно. «Всем будет плевать, — думал Хэнк, натирая мочалкой свои ключицы. — Коннор же бабник. Ему легко оправдаться и сказать, что следы оставила какая-нибудь подружка, а мне-то что делать? На работе охренеют». И это мягко сказано. Приходит, значит, такой лейтенант в участок. Суровый и одинокий мужчина, а у него шея в пятнах. «Андерсон, ты что, снова женился? Или решил любовницу завести? Надо же, а ты, оказывается, кому-то нужен». И ведь перешёптываться будут, скотины. Смеяться. Тот же Гэвин вообще пустит слушок, что Хэнк по бабам пошёл от безысходности. Настолько отчаялся, что нанял дешёвых проституток, раз те накинулись на него с такой страстью. «Эх, знал бы ты, дружище, что эти засосы оставил человек, который по щелчку пальцев может унизить тебя во всём интернете?»       Итак, что же в итоге произошло? «Смотри на вещи спокойнее, Хэнк, ничего страшного ведь не случилось». Действительно не случилось. А то, что случилось — это в порядке вещей. Так уж вышло, что после развода Хэнк совсем позабыл о сексуальной жизни. Она перестала его интересовать так, как то было в какие-нибудь двадцать пять. Более того, в отличие от других мужчин, в сексе Хэнк не видел ничего необычного. Куда проще помастурбировать в туалете, нежели чем знакомиться с другим человеком и бояться подхватить венерические заболевания. «А что насчёт презервативов, Хэнк?» Он усмехнулся. Нет, спасибо, это не для него. Лучше уж никак, чем натягивать на член тесный латекс.       Это всё к тому, что Хэнк — как абсолютно здоровый мужчина — возбудился, когда другой человек — пожалуйста, не указывайте на пол — начал делать с ним такие умопомрачающие вещи. Красиво звучит, да? Умопомрачающие вещи. И, какой бы у Коннора не был ублюдский характер, всё же не стоило отрицать, что он был парнем настойчивым. Да и надо ли волноваться, если сам Коннор вообще не понял, что произошло? Был стояк, или не был — это уже десятое дело. Или одиннадцатое.       А что там о речах про нормального гетеросексуального мужчину? Ну, Хэнк и не перестал им быть, так что выкусите. Просто обстоятельства сложились не самым лучшим образом, но это ведь не значило, что Хэнк какой-то неправильной ориентации? Ошибки случаются, и к ним стоило относиться с должным пониманием, ведь как понять, что тебе, например, не нравится сладкое, если ты за всю жизнь не попробуешь ни одной шоколадки? К тому же, Хэнк не испытывал к Коннору никаких романтических чувств и не горел желанием зайти дальше обычных укусов. Не горел же? Он просто хотел сбросить напряжение. Что же, и сбросил, да ещё и безо всяких проблем. К тому же, их отношения с Коннором ведь не изменились ни на йоту. Они как были друзьями, так и остались. Ну, подурачились малость, всякое бывает. Что теперь? Раздувать из этого трагедию? Начинать опять избегать Коннора, который вообще не увидел ничего страшного в случившемся? Забыли, простили. Хэнк — гетеро. Коннор — гете… би, с большим уклоном на женщин.       «Да и потом, Коннор же ни разу не красивый», — продолжал витать в мыслях Хэнк, вытирая полотенцем влажные плечи. Правда, тут он и сам понял, что нагло врёт. Оправдания оправданиями, но по отношению к себе всегда стоило быть честным. И как бы Хэнк не относился к Коннору, — уважал или ненавидел — тот не переставал быть симпатичным и привлекательным парнем, если и судить об этом с точки зрения нормального мужчины. Потому даже такой консервативный человек как Хэнк не побрезговал цепляться зубами к его шее. Коннор был наглым мудаком, но, казалось, выпадают моменты, когда и он позволяет себе прогибаться.       Подводя итоги, Хэнк окончательно сам для себя решил, что если не возводить проблему в абсолют, то и проблемой она считаться не будет. Им же было весело, не так ли? Просто больше не надо позволять себе раскованность и сразу прерывать всё, что заходит настолько далеко. Коннор опять попытается оседлать Хэнка? Надо будет его скинуть. Коннор полезет целоваться? Надо будет его отпихнуть. Коннор… сделает что-то более некультурное? Надо будет схватить его за шкирку, как раньше Хэнк хватал маленького Сумо, и оттащить от себя подальше. Сказать громкое: «Фу, Коннор, нельзя. Плохой мальчик», и отшлёпать его по пятой точке. — Ну уж нет! — громко возмутился Хэнк, открывая дверь и заодно пытаясь выкинуть из головы всякие неправильные мысли. Никаких хороших мальчиков, никаких плохих мальчиков и никаких шлепков по попе, потому что это выше всяких сил. Коннору не пять лет, чтобы наказывать его подобным образом. Да и Хэнк ему не папа.       Несмотря на ноту, на которой закончилось их общение, Хэнк очень надеялся, что Коннор ещё не ушёл домой. Что он продолжает сидеть на той же самой кухне, напрочь позабыв о том, что произошло двадцатью минутами ранее, ибо внезапное расставание могло показаться смущающим. Если Коннор ушёл, значит Коннор больше не хотел общаться с Хэнком. А если он не хотел общаться, то и не факт, что захочет в ближайшее время. И что тогда делать? Опять избегать друг друга, как привыкли делать подростки? Или списываться только по смс-кам? Детский сад какой-то. У Хэнка появилась отличная идея, как можно сгладить случившееся и продолжить разговор на нейтральные темы. Стоило будто бы невзначай спросить, мол, а какую музыку ты слушаешь или какое телешоу тебе нравится? Любая тема, не имеющая отношения к чему-то пошлому, и которая может послужить отличным предметом для дружеского разговора. Конечно, это всё только в том случае, если сам собеседник ещё не свинтил куда подальше.       Благо, чёрный рюкзак Коннора продолжал валяться возле дивана в гостиной, а значит и его хозяин не торопился отправиться домой. Тогда Хэнк лишь напоследок осмотрел своё отражение в стоящем на раковине косметическом зеркальце, проверяя, не осталось ли на его щеках смущённого румянца. Кивнул. Уверенно вернул старое доброе «хэнково выражение» и собирался отправиться назад на кухню, чтобы более не заставлять своего гостя ждать. «Может мне предложить ему посмотреть какой-нибудь фильм?» — думал уж было Хэнк, вытирая полотенцем светлые волосы. От реализации всех дальнейших планов его отвлёк внезапный телефонный звонок. — Слушаю, — сказал Хэнк, покручивая одну из пуговиц на вороте чистой рубашки. Чёрт, как же неудобно было разговаривать по сенсорному телефону. Старая нокия была хороша тем, что позволяла принять вызов по нажатию одной кнопки, а сейчас, чтобы ответить на звонок, требовалось проделать странную махинацию с тыканьем пальцами по экрану, с чем у неподготовленного Хэнка возникали проблемы. — Хэнк? Хэнк! — громкий, пронзающий женский голос, полный запыханий и передышек, сразу дал понять, что ничего хорошего от разговора ждать было не нужно. — Ты как? Ты где? С тобой всё в порядке? Джеффри попросил срочно позвонить.       Истеричный тонкий голос принадлежал Кэти — коллеге Хэнка по убойному отделу. Она никогда не славилась стабильным железным характером и порой могла начать паниковать по пустякам, несмотря на то, что, казалось бы, в полицейской академии учат мыслить трезво и рационально. И тем не менее, почему-то Хэнк подумал, что страх в её голосе появился далеко не на пустом месте. Что, пока он тут лобызался с Коннором, на работе случилось что-то неприятное. Откуда предположение? Шерлок, не надо быть гением, ведь сложить два и два. Кэти плачет, Джеффри Фаулер приказывает срочно позвонить и узнать, где это Хэнк пропадает, когда должен сидеть на своём месте. Пришлось врать. — Я проспал, — ответил Хэнк, понимая, что не может сознаться в действительности. Да и что он скажет? «Ко мне заходил друг и мы слегка покусали друг друга». Звучало по-гейски. Да и не было похоже, что Кэти действительно интересно, почему Хэнк задержался. Её больше волновало его состояние, так что, услышав правду, она облегчённо вздохнула, но после её голос опять задрожал от накатывающих слёз. — Боже, я так боялась, что они и до тебя добрались. Хэнк, у нас тут… — она проглотила половину слова, пытаясь отдышаться, но после всё-таки сказала: — У нас тут кошмар. Хэнк, ты бы видел, что там случилось… — Где? О чём ты говоришь? — Хэнк замер на месте, не предчувствуя ничего хорошего. Кэти порой действительно начинала чересчур паниковать, потому что была слишком мнительной. И тем не менее, она никогда раньше не плакала. Никогда! Что-то, что было названо «кошмаром», смогло довести беднягу до такого состояния, из-за чего ей явно было даже тяжело держать трубку. — Вызов, Хэнк. Утренний вызов. Это было просто ужасно! Джеффри хотел направить на него тебя, но когда увидел, что ты отсутствуешь, то послал с ребятами старину Рика. Боже, бедный Рик. Хэнк, он же скоро на пенсию собирался выходить! — И вновь её голос предательски сел, а Кэти шмыгнула носом, до конца стараясь не распускать слёзы. — Гэвин… Хэнк, там был Гэвин. — Гэвин? — У Хэнка ёкнуло сердце. Да, он ненавидел Гэвина и искренне желал ему почаще врезаться башкой в телефонные столбы, но, тем не менее, они были какими-никакими коллегами, работающими вместе вот уже второй десяток. И, как бы странно это не прозвучало, Хэнк чувствовал, словно его одолевает беспокойство по отношению к этому детективу. — Что там с Гэвином? Кэти, ты меня слышишь? — Он в больнице. Хэнк, ему единственному повезло, и пуля попала в плечо. Но остальные… — Кэти икнула. — Никто больше не выжил, Хэнк. Никто! Это была ловушка. Ты бы видел, что те твари написали на билборде. Клянусь, я так боялась за тебя. Если бы… если бы ты не проспал, то сейчас вместо Рика…       И она разревелась. Громко и протяжно завыла в трубку, глотая слёзы, после чего звонок был сброшен. И всё. Занавес. Хэнк чувствовал, как у него немеют руки, а перед глазами всё начинает плыть, словно он только что залпом выпил бутылку вина. Несмотря на то, что Кэти не договорила фразу, не трудно было догадаться, какими словами она хотела её закончить. «То сейчас вместо Рика был бы мёртв ты». Да, именно так. Ему неизвестно, что именно случилось, и о какой ловушке шла речь, однако, факт оставался фактом. Если бы Хэнк сегодня успел на работу вовремя, то сейчас он… был бы уже мёртв. Мёртв так же, как и старик Рик, уехавший на вызов вместо него.       Реальность вновь пошатнулась. Жалеть своих коллег приходилось нередко, всё же такая у полиции работа, где ты постоянно хоронишь дорогих для себя людей. Хэнк чувствовал, как у него сохнет в горле. Как тяжелеет в грудной клетке и как мутит в животе. Было страшно до безумия. «Я бы уже умер. Умер. Точно умер, если это была ловушка, потому что у меня не хватило бы времени спастись». Однако, как бы Хэнк не переживал за Рика или за Гэвина, которому посчастливилось выжить, одна простая вещь не давала ему прийти в себя до конца. Он понимал, что сегодня Коннор, сам того не подозревая, спас ему жизнь. Его раздражающая навязчивость оказалась той решающей картой, которая по чистой случайности уберегла Хэнка от смерти. А что было бы в противном случае? Думать о таком не хотелось, но мысли сами начинали течь в неправильное русло. Если бы час назад Хэнк решил быть гордым до самого конца и не пустил Коннора к себе в гости, а после, отпихнув того с дороги, уехал в департамент, то, с вероятностью в девяносто девять процентов, он бы больше никогда не вернулся домой.

***

— Ну так? Долго ты там ещё возиться будешь? Дружище, давай быстрее. Ты же знаешь, что мистер Камски с нами сделает, если мы вдруг оплошаем. — Если ты продолжишь ныть у меня над душой, то я вообще нихуя не успею. Если тебе что-то не нравится, так садись и сам взламывай эту поеботу. Уверен, управишься за пару минут.       Прозвучало пусть и со злобными нотками в голосе, но Коннор не спешил выражать на лице и толики раздражения. Наоборот, чтобы не пугать собеседника серьёзным хмурым ебалом, он специально как бы невзначай высунул кончик языка и облизнул царапину, образовавшуюся в уголке губ из-за неудачной попытки этим утром слизать с ножа шоколадную пасту. «Почему родители врут детям и говорят, что если есть с ножа, то станешь злым? Почему нельзя сказать прямо? Сыночек, не ешь с ножа, иначе к хуям порежешь себе весь рот?» — думал Коннор, бегая глазами по блеклому монитору ноутбука и периодически поглядывая на стоящего рядом напарника, проверяя, не сердится ли тот на ответную грубость? Хотя, возможно ли было вообще его заставить? Казалось, эти светлые брови попросту не умели хмуриться, а голубые глаза никогда не темнели от гнева или возбуждения. Не темнели так, как у Хэнка. — Да ладно тебе, чего ты так завёлся? Успокойся, у нас ещё дохрена времени. — Нет, не у нас. Это у тебя дохрена времени, понимаешь? Это ты можешь торчать в этой ебучей заброшке, пока дерьмо из ушей не полезет, а я, если ты так и не понял, человек очень занятой. И у меня есть другие дела.       Пусть ответная агрессия и не была обязательной, а Коннор действительно не хотел с нихуя грубить человеку, с которым он знаком всего сутки, но иначе у него просто не получилось передать точную гамму своих чувств. Волнение, перемешанное с паникой, порождало кучу мата в неуверенной речи и хрипотцу в голосе, которая никогда не была уместна. Да, мать вашу, Коннор действительно паниковал. Паниковал так, что у него стучали зубы. Боялся, что не успеет разобраться со всеми своими делами вовремя и, когда всё же приедет к Хэнку в гости, то уже не застанет того дома. А вдруг? Вдруг Хэнк решит с утра выехать пораньше и заскочить в автомастерскую? Или, может быть, надумает наведаться в департамент ещё до начала рабочего дня, чтобы расправиться со всей бумажной волокитой? Иными словами, вдруг Коннор попросту… опоздает?       От одних таких представлений по вискам начинал струиться холодный пот, а сердце увеличивало скорость своего биения. Пальцы, стучащие по клавишам ноутбука, дрожали настолько отчётливо, словно Коннор уже долгие годы страдал от болезни Паркинсона. Он постоянно ошибался. Он вводил не те символы в таблицу элементов и, порой, прерывался на то, чтобы размять затёкшие костяшки. Естественно, такой реакции не мог не заметить его наблюдательный коллега. — Чего ты так нервничаешь? — поинтересовался тот, опустив на землю свой огромный серый кейс. Довольно громко клацнул замками, из-за чего по пустому грязному помещению пробежало эхо, после чего Коннор краем глаза заметил, как на уровне его головы замаячило дуло ещё несобранной снайперской винтовки. — Боишься что ли? — Ага, конечно, — саркастично ответил Коннор, не желая демонстрировать нетипичные для своего характера эмоции кому попало. — Это ты должен бояться, потому что именно ты будешь стрелять из этой хуйни по людям. Мне-е-е-то чего париться?       Ой, как же неуверенно это прозвучало. Даже Коннор поморщился от внезапно поехавшей буквы «е», выдавшей в нём те самые опасения, возникшие в ходе работы. Извините, а что ещё от него было ожидать? Само поручение Камски, которое тот выдал «в качестве наказания», одновременно и пугало, и вызывало несвойственную тревогу. Коннор чувствовал себя как ребёнок перед важными экзаменами, от которого зависело не только его будущее, но и будущее домашнего питомца. «Не дай Бог, — говорил условный страшный усатый отец, грозя толстым пальцем. — Не дай Бог, ты притащишь двойку. Мы с матерью отправим тебя в детский дом, а твоего хомяка порежем на котлеты». Услышать такое было бы до жути страшно даже взрослому Коннору, так чего говорить о маленьком десятилетнем мальчике?       Более того, не стоило забывать, что Коннор Стерн — это человек ума, а не мускулов. Он, будучи компьютерным червём, предпочитал оставаться в безопасности и оказываться вне зоны досягаемости других людей. Как говорится, его фишка — это сидеть тише воды и ниже травы, действуя дистанционно. Реальный мир — это вам не тот же Воч Догз, где хилые хакеры бегают с пушками наперевес. Реальный мир — это когда ты находишься в уютном кабинете и делаешь свою работу, не прибегая к ненужным рискам. А потому тот факт, что Коннора в последнее время, аки натуральную натренированную шавку, заставляют разъезжать по Детройту и светить своей рожей на глазах у незнакомых зевак, не на шутку нервировал. Настолько нервировал, что, пытаясь затеряться среди проходящих мимо «мирных жителей», он решил одеться как можно более нейтрально. «Ага, и кофта фирмы Баленсиага, стоящая все полторы тысячи — это отличное прикрытие, не так ли?» Да кто вообще будет смотреть на фирму кофты? Она была чёрного цвета, а это самое главное! К тому же, Коннор специально подобрал к ней испачканные в белых пятнах старые штаны, в которых несколько лет назад присел на окрашенную лавочку в парке, а также специальный любимый рюкзак для ноутбука. Ну чем не студент, решивший после пар отправиться с друзьями на ближайшую площадку, чтобы поиграть в бейсбол и послушать «крутую» музыку? У него вон — и колонка с собой была. Правда, для несколько иных целей…       Итак, что же вчера такое произошло, из-за чего Коннора начало тошнить, и он, пытаясь не блевануть себе на одежду, рванул прямо в туалет. Что же случилось после того, как Камски решил поделиться своим секретным планом, когда скинул Коннора со стула на пол и немного разбил ему нос? «Поработать с техникой», так он сказал? Коннор готов был исполнить любое поручение и трижды забил бы хуй, будь работёнка незаурядной и не требующей особых усилий. Но нет же! Это был первый раз, когда Коннору дали напарника. Не тех шкафов-болванчиков, призванных стоять за твоими плечами и выбивать всё дерьмо из гнилых людей, как было, например, при возвращении долга у Майка Саливана. Теперь рядом с Коннором стоял человек, который не являлся «расходным материалом», подобно мелким синдикатовским сошкам и, возможно, для детройтской мафии был ближе всей семьи Стернов вместе взятой.       Возвращаясь назад в прошлое, как там сказал сам Элайджа Камски? «Знакомься, это Саймон». Так вот, «знакомься-это-саймон» был человеком довольно приятной наружности. В прямом смысле этого слова. И сперва Коннор даже посчитал их одногодками, но, как узнал чуть позже, Саймон был старше его на целых пять лет, чего нельзя сказать по его лицу. «Он что, мажется омолаживающими кремами? Или это я выгляжу слишком старым для двадцати трёх?» — думал Коннор, пожимая напарнику руку и продолжая надавливать на ноздрю, чтобы кровь вновь не начала течь.       Собственно, а кем вообще был Саймон, и почему это его решили сделать напарником Коннора? Сперва, когда тот только-только вошёл в кабинет, и Коннор попытался применить свою дедукцию, то предположил, что Саймон — это либо личный ассистент Элайджи, либо такой же компьютерщик как и Коннор. И ничего в нём не выдавало убийцу. Ни короткие светлые волосы, ни сверкающие голубые глаза, ни обручальное кольцо на безымянном пальце. «Не суди книгу по обложке» — именно это всегда говорил себе Коннор, но ведь он прекрасно понимал, что бывают люди, чей внешний вид полностью отражает внутренний. И Саймон не вызывал никакого негатива или желания плюнуть в лицо за одну только отталкивающую рожу. Более того, когда тот только вошёл в кабинет, то первым делом, протянув Коннору руку, помог подняться на ноги и беспокойно спросил, не болит ли нос. «Какой хороший малый», — подумал тогда Коннор, чувствуя, что, несмотря на свою нелюдимость, мог бы поладить с этим человеком. От светлых волос словно отскакивали солнечные зайчики, только не было никакого желания прижаться к ним рукой и погладить, как хотелось сделать это с волосами Хэнка.       Приятные впечатления продолжались до тех пор, пока Камски внезапно не назвал род деятельности Саймона. Оказалось, что это нечто работало снайпером. «Снайпер? Кто-то всё ещё зарабатывает этим на хлеб?» — не поверил тогда Коннор, но ему пояснили, что Саймон — это не просто наёмный убийца, который с вероятностью пятьдесят на пятьдесят может попасть в человека. Саймон — это невероятно меткий сукин сын, что Элайджа даже не постеснялся назвать его лучшим. А услышать такой комплимент от человека едва ли не самого крупного мафиозного синдиката в Америке — это дорогого стоит. Вот тогда-то Коннор и понял, насколько велика между ними разница, потому что если он сам лишь умел тыкать в людей пистолетом и выплёвывать пустые угрозы, то Саймон разил точно и наповал, не моргнув при этом и глазом. Более того, Элайджа даже рассказал Коннору про «инцидент две тысячи тринадцатого года», когда этот парень смог через маленькое окошко прострелить голову бывшему комиссару полицейского департамента Детройта.       Почему же Коннор, работая в синдикате такой продолжительный срок, не знал о существовании столь известной личности и никогда не встречался с ней? Потому что Саймон присоединился к их маленькой тусовке только вчера? Вовсе нет. Так уж вышло, что мистер «лучший снайпер» очутился в синдикате на шесть лет раньше, но последние три года он отсутствовал в Детройте, тем самым не давая возможности на знакомство тет-а-тет. Так где же мистер «лучший снайпер» просиживал свои «лучшие штаны»? «Лечился от лейкоза» — ответил тот, неуверенно отряхивая свою рубаху от грязи. Результат — болезнь отступила, так что вот уже как неделю назад Саймон вернулся в родные края и приступил к делу. Первым его заданием стала совместная работа с Коннором и Камски организовал из них — как он сам сказал — этакую «группу мстящего реагирования».       Звучало ли гордо? Нет, скорее посмешно. Коннору сразу на ум приходила «гражданская ассоциация восстановления независимости эльфов», организованная Гермионой Грейнджер. «Г.А.В.Н.Э.», если образовывать аббревиатуру. Но в чём же, собственно, заключалась сама миссия новоявленной группы? Что же смогло довести Коннора до тошноты и маниакальной идеи не отпустить Хэнка на работу следующим утром? Всё было до безумия просто.       Гленн Питтерсон — очень мерзкая «крыса». Ты самая крыса, которая подкинула наводку на бедолагу Эдриана Кроули, из-за чего того схватила и утащила в свою департаментскую нору полиция. Ситуация не из приятных, так что Камски решил: прощать за такое он не собирается. Игры кончились, и настало время показать всем, кто в этом городе главный. «Детройт — это наше место, — рычал Элайджа, похрустывая пальцами. — И мы обязаны избавиться от всех паразитов. Вытравить их». Под «паразитами» он, конечно же, подразумевал не только идущих против синдиката людей, но и полицейских в частности. Всех, кто мешал работе. Потому не удивительно, что Гленн Питтерсон был выбран первой жертвой на пути к восстановлению авторитета мафии.       Конечно, поймать и убить его было бы слишком просто. Да и какой смысл? Кто тогда усвоит «важные уроки» Элайджи? Нет, шоу обязано было стать более масштабным и более кровавым, чтобы показать всему Детройту, как далеко синдикат может зайти. И первым актом в этой программе стало выслеживание семьи Гленна Питтерсона. Его жена и два маленьких сына проживали в небольшом домике на окраине города и ровно в семь часов все вместе садились завтракать, чтобы после успеть отправиться в детский сад. Сам же Гленн возвращался домой полвосьмого, потому что работал ночным охранником в музее. По приходе он подсаживался к своей семье за стол, целовал любимую в щёчку и принимался за щедро намазанные маслом бутерброды. И так изо дня в день. До завтрашнего утра. Теперь же, когда Гленн опять вернётся домой, то первым делом он увидит свою семью не за завтраком, а крепко привязанной к кровати.       Что в таком случае сделает сам глава семейства? Конечно, тут же кинется развязывать своих ненаглядных, позабыв обо всякой логике. И стоит лишь ему оказаться возле окна, как точная пуля Саймона пронзит черепушку этой крысы. Пронзит на глазах у жены и детей, потому что, как сказал Камски, «только жестокие уроки запоминаются лучше всего». Ну а что будет дальше — понятно кому угодно. Испуганная жена раскричится, дети заплачут, и соседи, увидев, какой ужас случился, обязательно позвонят копам. Вооруженное нападение — это вам не шутки, так что на вызов в таком случае приедет не меньше четырёх человек, среди которых обязательно должен быть полицейский высокой должности, что контролирует ситуацию и отдаёт приказы. И этим полицейским наверняка был бы Хэнк.       Вот тогда-то и начнётся сама суть наказания. Саймон обязан убить всех, кого только сможет. Превратить полицейских свиней в мёртвых полицейский свиней и сделать так, чтобы двор семьи Питтерсонов покраснел от крови и разбросанных мозгов. Под конец, по возможности, избавиться и от жены Гленна вместе с его детьми. Зачем идти на такие крайности? Потому что Камски приказал. Потому что Камски понял, насколько полиция не хочет выходить на контакт и как радикально нужно прижать их к стенке. И если сперва Коннор отнёсся к идее скептически, думая, что убить всех точно не получится, ибо после первого трупа, пока «лучший снайпер» будет перезаряжать винтовку, все остальные успеют понять, что к чему, и спрятаться, то теперь он нисколько не сомневался в реализации идеи. Во-первых, Саймон объяснил, что сначала всегда надо убивать старших полицейских. Сержантов или, по возможности, лейтенантов. Тогда вся остальная группа останется сама по себе. Во-вторых, его снайперская винтовка «Орсис» имела особый магазин, рассчитанный на пять патронов, так что перезарядка не будет отнимать много времени, и получится перебить большую часть полицейских, если и вовсе не всех.       Что же требовалось от Коннора? А от Коннора, как сказал Камски, требовалось сделать «маленькую работёнку». Недалеко от дома Питтерсонов находился билборд, на котором рекламировалась разная хуйня, начиная от женского белья и заканчивая детскими товарами. Всё работало удалённо и через интернет. А Коннор, как «мафиозный хацкер», обязан был взломать это дело и высветить на билборде совершенно новую надпись: «Синдикат передаёт привет. Отпустите всех наших членов, иначе мы продолжим истреблять весь ваш скот и не побрезгуем убивать обычных людей». Весьма и весьма подлый трюк, который обязан был не столько напугать полицейских, сколько подтолкнуть к бунту горожан, что будут бояться за свои жизни и лично пытаться трясти департамент. А если ещё и журналисты подключатся, то вообще — привет всей Америке.       Да, поступок был зверским, но Коннор, проработав в синдикате уже достаточное количество времени, не видел в этом ничего ужасного. Не мысли о мёртвых детях вызвали у него тошноту. К тому же, разве не Коннор делал наводки на дома полицейских, и разве не из-за Коннора пострадало столько честных стражей правопорядка? Люди умирают, такова уж жизнь. И плакать над каждой жертвой синдиката — дело бессмысленное. Коннору действительно было более чем плевать, но его волновала мысль, что приехать на задание может Хэнк. Вероятность, конечно, не была стопроцентной, но он составляла больше половины, потому что именно отдел Хэнка занимался такими срочными выездами и именно Хэнк, будучи лейтенантом, командует опасными операциями. А как говорил Саймон? Первым он убивает именно сержантов и лейтенантов. От одного только представления начинало холодеть в груди.       Звучит громкий, оглушающий улицу выстрел. Хэнк, который всё это время внимательно оглядывал местность на наличие вооружённых преступников, даже не успевает понять, что вообще произошло. Он лишь чувствует жгучую боль в виске, словно кто-то зарядил туда камнем. Хэнк не замечает, как половина его черепушки уже отлетела на расстояние пары метров, и не понимает, почему это тело внезапно перестало слушаться. Все звуки превращаются в протяжный свист, в глазах начинает плыть, а колени предательски подкашиваются. Под конец Хэнк просто ничком падает на подстриженную Питтерсонами траву, а вокруг его пробитой головы образуется лужа горячей красной крови. И всё. Конец. Хэнка больше нет. — Слушай, а может ты всё-таки останешься? — Саймон опять склонился над Коннором, то ли пытаясь заглянуть в ноутбук, то ли просто решив взять небольшую передышку. — Посмотришь, как метко я умею стрелять. Не волнуйся, пока к ним приедет подмога и пока они поймут, откуда вообще летели выстрелы, мы уже сто раз успеем свинтить. — Я же тебе сказал, я должен кое-куда успеть. — Коннор украдкой посмотрел на время. Без пятнадцати семь. Стоило поторопиться, ибо уже примерно через сорок пять минут Гленн Питтерсон вернётся с ночной смены и, заметив связанных жену и детей, получит пулю в голову, после чего запустит отсчёт до прибытия копов. — Интересно, куда это ты так торопишься? Что, забыл выключить дома плиту? Или в каком-то торговом центре началась распродажа? — Саймон хихикнул. Перестав упираться руками в колени, он сначала полностью выпрямился, но после, сцепив пальцы в замке, привстал на цыпочки и потянулся вверх, тем самым вызвав на лице Коннора негодующее выражение. — Что ты делаешь? — спросил тот, глядя, как Саймон начал наклоняться в разные стороны, как если бы хотел поймать летящий в него снаряд. — Разминку. Мне придётся полчаса просидеть в одном положении, так что лучше не давать мышцам затекать заранее, — сказал Саймон, поведя плечами и начертив бёдрами восьмёрку. — Сейа сойа*, Коннор. — Се… Это Бейби Метал? Серьёзно? — Коннор прыснул от смеха. — Он самый. Хорошая музыка мотивирует меня выполнять работу с позитивом, какой бы сложной она ни была. — Саймон забавно подмигнул и, напоследок подпрыгнув несколько раз на месте, наконец взялся собирать свою снайперскую винтовку воедино.       Как бы Коннор не пытался строить из себя «буку», он не мог не признать, что с Саймоном было действительно весело общаться. Они словно нашли общий язык и, подобно закадычным друзьям, могли начать разговор с любой темы. «Почему вокруг меня ошиваются одни блондины?» — подумал Коннор, улыбнувшись своим мыслям. Сначала Хлоя, потом Хэнк, теперь ещё и Саймон. Ну и компания собралась, хрен кто поверит. Правда, с той же Хлоей Коннор давно успел поругаться, а Хэнк вызывает у него пусть и позитивные, но непонятные ощущения, из-за которых того нельзя поставить в один список с обычными знакомыми. Саймон же был очень располагающим и милым парнем, отчего захотелось пригласить его куда-нибудь выпить. Но не потому что Коннор горел желанием наладить контакт, как, опять же, было в ситуации с Хэнком, а скорее просто хотел побеседовать с человеком, с которым можно будет обсудить некоторые вещи… более открыто, что ли. Поделиться своими мыслями и переживаниями, которые Саймон в силу своего характера примет безо всяких издевательств, и сможет поддержать любые пиздострадания с должным пониманием.       «Интересно, а как он вообще попал в мафию?» — тогда подумал Коннор, продолжая делать вид, что занимается ноутбуком, но в перерывах поглядывая на сосредоточенного коллегу. Уж больно его смущало обручальное кольцо на безымянном пальце. Вполне возможно, Саймон был человеком семейным, а в синдикат пошёл по той причине, что не хватало денег на обеспечение детей. Кто знает, вдруг у него в двадцать восемь лет уже было дома около десяти голодных ртов, так что пришлось бросить подработку в каком-нибудь магазине обуви и идти шмалять по головам людей. «Если оно и правда так, то почему он с такой лёгкостью готов убить невинную женщину с двумя маленькими мальчиками?» — задался вопросом Коннор, поражаясь такому хладнокровию. Более того, сам блондин вообще не выглядел как отпетый маньяк или наслаждающийся процессом убийца, а потому казалось, что если он решит пройти мимо копов со снайперской винтовкой наперевес, то те и не подумают его арестовать. — Коннор, я могу задать тебе один вопрос? — Саймон, вытащив из кейса коробочку с патронами, принялся по одному запихивать их в магазин. Он сразу заметил, когда Коннор наконец закончил возиться с проклятым билбордом, а потому решил подсесть рядышком и возобновить разговор. — Скажи, а ты правда можешь найти любого копа по департаментской базе данных? Ну, узнать, где он живёт, и всё такое. — Допустим, — кратко ответил Коннор, захлопывая крышку ноутбука и собираясь укладывать всю свою технику обратно в рюкзак. Торчать в заброшенном здании больше не было смысла — билборд сам высветит нужную надпись ровно через полчаса и не сотрёт её, пока не вмешается живой человек. Теперь оставалось лишь поспешить к Хэнку и по пути продумать речь для извинений. — Ох, правда? Слушай, а сделай доброе дело. Найди для меня одного человечка. — Саймон подсел ещё ближе, а его рука по-дружески похлопала Коннору по плечу. — Ты не думай, я в долгу перед тобой не останусь. Могу заплатить деньгами или, если хочешь, убить для тебя кого-угодно. Ты только скажи.       Коннор поджал губы. И призадумался. На самом деле, у него ещё оставалась одна головная боль по имени «Дэйв Дакенс», с которым Камски приказал разобраться окончательно. И под «окончательно» он подразумевал убийство. Марать свои руки в чужой крови Коннор не хотел, так что идея попросить Саймона пристрелить этого мудака звучала как вполне отличная. Никаких проблем и никаких больше Дэйвов. Коннор вновь мог зажить спокойно и не париться, что этот малолетний ублюдок опять начнёт совать свой нос куда не следует и тем самым злить папочку Хлои. А взамен что? Взамен Саймон всего-то просил найти для себя какую-то полицейскую шавку и дать на неё наводку. Дело получаса, если даже не меньше, так что выгода казалась Коннору очевидной. Он словно собирался принять участие в лотерее, где нет проигрышных билетов, так что и сомневаться в ответе не стоило. Посему, закинув рюкзак на плечо и собравшись уже уходить, Коннор как бы невзначай поинтересовался: — А кто тебе нужен-то? — Лейтенант Хэнк Андерсон, — ответил Саймон.       И тут атмосфера начала меняться. Сперва она была такой же тёплой, как и летнее солнышко, согревающее всё вокруг себя. Но теперь от него не осталось и следа, отчего Коннору показалось, будто окружение стало покрываться коркой льда. В грудной клетке закололо, а располагающие простодушие Саймона треснуло по швам. В его голубых глазах, помимо той самой дружелюбности, начала читаться пугающая одержимость, а улыбка и вовсе перестала казаться приятной. «Хэнк?» — хотел переспросить Коннор, чувствуя, как внутри него вскипает ярость, но он не решился начать бежать вперёд паровоза, так что попытался остудить свой пыл и первым делом вникнуть в тему как можно подробнее. — Лейтенант… как-как? — Переспросил он, потирая одно из ушей и делая вид, что не расслышал. Действительно, может ему показалось? Может Саймон сказал: «лейтенант Фрэнк Сандерсон» или «лейтенант Кент Фландерсон»? В мире ведь столько всяких лейтенантов, да и Коннор никогда не славился идеальным слухом. Вот, до чего доводят наушники с громкой музыкой! — Хэнк Реджинальд Андерсон, — повторил Саймон, а располагающая улыбка и вовсе пропала с его лица. — Он работает в нашем департаменте вот уже много лет. Я надеюсь, что получится снести ему голову сегодня на вызове, но, мало ли, вдруг он не приедет? А мне надо подстраховаться. Если получится, то подкараулю его в каком-нибудь переулке.       Коннор промолчал. Не потому что не знал, что ему ответить, а потому что чувствовал, как внутри начинало разгораться возмущение. Оно щипало и кололо лёгкие. Оно призывало броситься на Саймона с кулаками и прямо сейчас показать ему, что никаких Хэнков ему не видать. Будет надо — Коннор готов вступить в неравный бой. Получить по носу или потерять клок волос. Какая разница? Надо показать ублюдку, что есть люди, которым лучше не угрожать. Но Коннор дал себе сдержаться. Прикусил губу и, пытаясь не показывать, как его лицо побледнело от негодования, лишь искоса поинтересовался: — Ты правда хочешь начать преследовать какого-то копа? Сдался он тебе. — Фальшивый смешок, а за ним пинок по камню. — Сейчас бы так рвать задницу. Что он вообще тебе такого сделал? — Он… — И тут Саймон замялся. Это был первый раз, когда Коннор видел его без искреннего добродушия на лице. Уголки губ опустились ещё ниже, а глаза стали выглядеть разбитыми. Настолько разбитыми, словно были покрыты коркой льда, треснувшей в результате удара молотком. — Он убил кое-кого, кто был для меня очень близок. Три года назад. — Убил? Кого? Родственника? — Коннор сперва не поверил в услышанное, потому что думал, что Хэнк — это хороший коп, который не способен просто так кого-то убить. Правда, потом он напомнил себе, что копы довольно часто стреляют в людей, если те представляют угрозу, так что и на счету у Хэнка много жертв. Среди них могли быть и женщины, и даже подростки. Не удивительно, что и Саймон кого-то потерял. — Нет, не родственника. — Только и ответил Саймон, очевидно не собираясь больше погружать малознакомого человека в свои проблемы. Он опустил снайперскую винтовку на стену и, покрутив на пальце обручальное кольцо, вновь посмотрел на Коннора. — Что, я кажусь тебе слишком сентиментальным? — Нет, не кажешься, просто… — Коннор пытался придумать причину. Он не мог признаться, что вот уже давно с Хэнком крепко сдружился и потому не хочет, чтобы кто-то сделал тому больно. — Просто, ты не думаешь, что это немного опасно? Ты же знаешь, что нам нельзя выслеживать полицейских самим, иначе это может навести на синдикат неприятности. — Не думаю. — Саймон нахмурился. — Коннор, ты сам должен понимать, с кем мы имеем дело. И есть вещи, которые не дают нам двигаться дальше. Я ждал возможности вернуться в Детройт, чтобы прострелить этому ублюдку голову. И я не успокоюсь, пока не увижу, как он захлёбывается в собственной крови. Мне нужна твоя помощь, потому что только ты можешь сказать, где я смогу найти этого членососа. Я готов пойти ради этого на всё. Ну так что? Поможешь мне?       И вновь Коннор ответил не сразу, но в этот раз он просто не знал, что ему сказать. Он ни в коем случае не хотел, чтобы Хэнка кто-то ранил, а тут «лучший снайпер» Детройта буквально рассказывал о всех своих кровавых планах. О том, как хочет снести голову ненавистному лейтенанту. Коннор обязан был защитить. Обязан был оградить Хэнка от Саймона и не дать им встретиться. Но что он тогда ответит? Скажет «нет»? А не будет ли это казаться подозрительным? Если Саймон поинтересовался, то ему наверняка известно, как Коннор может рыться в чужой базе данных. Найти информацию про того же Хэнка — это дело пяти минут, если не меньше. Так почему тогда Коннор отказывается? Ему есть, что скрывать? Почему? Что его связывает с Хэнком? «Чего, чего вы вытворяли на кухне?» Это будет не то, что подозрительно. Это будет просто неправильно, и поставит под сомнение мотивы Коннора.       Рассуждать о последствиях каждого выбора не было времени. Коннор отчаянно спешил к Хэнку, потому что понимал: дорога каждая минута. Небольшая задержка может стать причиной ужасной катастрофы, так что не стоило позволять себе копаться в мыслях и пытаться увильнуть от ответа. А если Коннор постоит так ещё немного, то и смысла выбирать не будет, потому что у Саймона может появиться возможность избавиться от ненавистного врага быстро и без лишней мороки. «Никогда! Ни за что!» Тогда Коннор лишь вздохнул и, чувствуя, как его руки покрываются мурашками, скромно промямлил: — Я постараюсь поискать, но ничего обещать не могу.       Саймон кивнул, а его веки слегка сощурились. Приобняв одной рукой свою винтовку, он смущённо посмотрел себе под ноги, словно хотел что-то добавить, да не набрался для этого храбрости. Опять изучил обручальное кольцо на безымянном пальце, коротко выдохнул и неожиданно вытянул вперёд свою испачканную в земле ладонь. — Напарники? — спросил Саймон, склонив голову и посмотрев на Коннора с той же доброй усмешкой на губах. — Да, — вздохнул Коннор. Он отвёл глаза в сторону, но на рукопожатие всё-равно ответил. — Мы с тобой напарники.

***

      Хэнк проторчал в душе целых двадцать минут. Двадцать минут! «Да чем он там вообще занимается?» — думал Коннор, продолжая согревать спиной мягкий кухонный ковёр. «Наверное, пытается привести в порядок не только своё тело, но и свои мысли». Что же, это предположение имело смысл. Так или иначе, но у Коннора хотя бы появилось свободное время на то, чтобы попытаться разобраться с личными проблемами. Всё же случившееся не прошло бесследно… «Хах, бесследно. Дошло? Классная шутка? Да в пизду». Коннор принялся старательно и упорно отходить после случившегося… казуса. Казуса же, правильно? Да, казуса. «Всякое в жизни бывает, не надо себя накручивать», — думал он, набирая полные ладони ледяной воды из-под крана и смачивая ею искусанную шею, в надежде самую малость избавиться от проявившихся синяков. Судя по отражению, показавшемуся в мутной поверхности висящей на крючке поварёшки, вышло так себе. «Всё нормально, Конни», — тогда шепнул он себе под нос, натягивая ворот кофты повыше. «Если кто-нибудь спросит, то просто скажи, что провёл бурную ночь с одной горячей фотомоделью. Ох, какая же она была дикая, не поверите. Украсила засосами и укусами всю мою шею. Мы с ней целые сутки не слазили с кровати». Да, вот так и скажет. И ещё подбоченится, чтобы никто и не думал начать сомневаться в его вранье.       «А как же твоё желание похвастаться перед коллегами, что эти отметины оставила полицейская свинья?» — спросило у Коннора его чувство собственного достоинства, отчего он только хмыкнул и отвёл смущённый взгляд к полу. Естественно, он бы никогда не пошёл на такой шаг. Он же не идиот, правда? «Что-то как-то я уже сам сомневаюсь в этом». Нет, мыслишки, появившиеся на этот счёт получасом ранее, были лишь плодом разгоревшегося возбуждения, и к трезвому сознанию не имели никакого, пусть даже и косвенного отношения. Думать о подобном — это всё равно что во время секса во всё горло кричать «я тебя люблю» человеку, с которым ты знаком всего сутки. То есть обычные проявления эмоций, которые сходят на нет после окончания полового акта. Коннор — парень достаточно умный. В такой же мере достаточно взрослый. И, кто бы что не подумал, но он уж точно не позволил бы себе хвастаться тем, насколько низко опустился. БУКВАЛЬНО низко. Он лежал на полу в заставленной хламом кухне, при этом позволяя департаментской шавке метить свою шею.       Не желая больше изучать следы от чужих зубов, украсивших собой бледную кожу, и представлять, как она будет выглядеть ещё через один час, Коннор резво развернулся. Сперва посмотрел на грязную посуду, оставшуюся после недоеденной лазаньи, после чего принялся бегать глазами по остальным предметам интерьера. Изучил изрезанный ножом белый стол, кривые стулья, испачканную в пригари газовую плиту и под конец обратил своё внимание на небольшой, тихо гудящий холодильник, по центру которого висел изорванный календарь, кое-как удерживающийся двумя магнитами-динозавриками. Пожелтевшие и в некоторых местах разбухшие от влаги листья уже принялись загибаться, а расположенная в самой верхней части картинка, на которой была изображена плывущая по реке лодка, скромно напоминала о начале октября.       «Так ведь сегодня всё ещё сентябрь», — вспомнил Коннор, не понимая, зачем это Хэнк перелистнул страницу на следующий месяц, если текущий не успел закончиться? «Может он забылся?» Всякое случается. Коннор долго не мог понять, почему календарь вообще так сильно износился, пока не заметил, что перед ним висит чуть ли не целый антиквариат, напечатанный к две тысячи шестому году. По этой же причине дни недели не совпадали с отмеченными числами. «Почему он просто не купит новый? Нахрена вешает на стену эта старьё?» — думал Коннор, подходя к этому самому «старью» поближе с желанием исправить чужую оплошность и не дать сентябрю закончится на три дня раньше. Вот только когда Коннор уже было потянулся к одному из отогнутых уголков, то заметил, что один из дней был обведён бледным красным маркером. Седьмое октября. — А ведь точно! — вслух ойкнул Коннор, мысленно возвращаясь назад во времени и вспоминая тот случай, когда он взломал страничку Хэнка в Фейсбуке. Если память не изменяла, — а она точно не изменяла, потому что Коннору до старческого маразма было ещё очень далеко — то седьмого числа у медведя, проживающего в этой берлоге, должен был случиться очень важный праздник. А именно день рождения. Сколько тому стукало? Сорок шесть! Целых сорок шесть лет, что Коннор даже сперва не поверил в это. Да какие сорок шесть? Хэнку же на вид не меньше пятидесяти. Или это Коннор настолько ебанулся от всего случившегося дерьма, что начал путать чужой возраст?       «Нет, всё правильно. Хэнку исполняется ровно сорок шесть. Просто он настолько загонял себя, что его заёбанный внешний вид оставлял желать лучшего». Коннор вспомнил все эти синяки под глазами и этот усталый взгляд, наполненный жизненными трудностями и проблемами. Оставалось надеяться, что хотя бы на этот праздник он позволит себе отдохнуть. «Ага, конечно», — пронеслось в голове у Коннора, отчего он чуть было не закатил глаза к потолку. Разве не Хэнк рассказывал, как его последняя гулянка выпала совершенно на чужой праздник, случившийся много лет назад. Сам же он никуда добровольно не выбирается и предпочитает компании абсолютное одиночество. Коннор даже и представить не мог, чем конкретно его медвежий друг займётся через полторы недели, когда вернётся с работы домой.       Наверняка на столе будет стоять дешёвый, купленный в супермаркете торт со скидкой, коржи у которого давно как намокли и по вкусу напоминали губку для мытья посуды. А что ещё? А ещё, может быть, две-три бутылки пива, или, если Хэнк решит не экономить, одна бутылка дерьмового коньяка. Тёмная, полная грязной посуды кухня, и всё такой же усталый сухой взгляд, полностью противоположный коржам в ебучем торте, купленном в ебучем супермаркете с ебучей скидкой. Возможно, ещё одиноко горящая свечка, да и то — не декоративная, а бытовая. Мрак, угрюмость и тлен. И тихая серенада «с днём рождения меня», посвящённая единственному находящемуся в комнате человеку.       «Только через мой труп!» — возмущённо нахмурил брови Коннор, замотав головой и решив, что ни в коем случае не даст Хэнку провести этот праздник в полном одиночестве. Как обычно. Каких бы затрат и усилий это не стоило, Коннор обязательно постарается и устроит этому медведю лучший день рождения, который только мог быть у Хэнка за все сорок шесть лет. Зачем? А вот потому что Коннор захотел. Что ему мешало это сделать? Они же лучшие друзья, не так ли? Друзья. А друзья должны поздравлять друг друга со всеми праздниками. Коннору ничего не стоило, скажем… Ну, арендовать какое-нибудь заведение на три часика. По-человечески поздравить Хэнка и подарить тому что-нибудь действительно нужное. «Деньги, Коннор, подари Хэнку деньги. Оплати ему починку дома, тебе же ничего это стоить не будет, но зато ты избавишь Хэнка от страданий и позволишь ему уволиться с работы в баре».       Как насчёт кино? Кино — это же всегда здорово. Люди любят ходить в кино и вместе смотреть вышедшие на экранах новинки. А если среди тех самых новинок нет ничего интересного, то можно попросить владельца кинотеатра поставить любой другой фильм. Устроить, так как сказать, приватный кинопоказ на двоих. Как вариант, можно глянуть «Фореста Гампа». Коннор никогда его не видел, но зато посмотрел «Эйса Вентуру» пятьдесят раз. Более того, как-то раз кто-то из сидящих рядом людей так сильно смеялся над услышанными шутками, что даже обкакался.       Набрав в лёгкие побольше воздуха, Коннор вновь прижался пальцами к следам на помеченной шее. Его щёки в один миг стали румяными, а уголки губ дёрнулись вверх. В голове пришла очень интересная идея — сводить Хэнка в стриптиз-клуб. Дать ему возможность наконец поглазеть на красивых полуобнажённых девушек и полапать их за все мягкие места. В конце концов, позасовывать деньги в эластичные трусики. Более того, Коннор мог бы потом арендовать для Хэнка представительницу эскорта, с которой тот может провести прекрасный интимный вечер. Перестать смущаться своего тела и, наконец-то, выпустить своего внутреннего хищника на волю, а следующее утро встретить в обнимку с прелестной дамой. Это ведь будет честно? Честно, да?       «Нет, это не честно. Я не хочу… Я, мать вашу, не хочу его никому отдавать». — Эй, Коннор.       Из мыслей о выстраивании планов на будущее Коннора внезапно вывел раздавшийся за спиной голос. Он вздрогнул и, попытавшись убрать с лица непонятно с чего взявшееся разочарование, быстро обернулся. Пришедший Хэнк действительно полностью переоделся, сменив свою привычную тёмно-синюю рубашку на белую. Но первый, что бросилось в глаза, была вовсе не одежда, а растерянное выражение чужого лица. Холодные голубые глаза смотрели с нескрываемым ужасом, а понурые крепкие плечи свидетельствовали о том, что пока Коннор пребывал в своих рассуждениях и думал о всякой хуйне, у Хэнка успело что-то случиться. Что-то, что очевидно смогло надломить его стойкий характер.       «Неужели он всё-таки настолько переживает из-за случившегося?» Коннор опасливо сглотнул. Внезапно у него появилось предположение, что Хэнк, загнанный неправильными мыслями, мог действительно принять произошедшее за одну большую ошибку. Он проанализировал ситуацию со своей точки зрения, поняв, какой пиздец они натворили, и теперь готов выдать Коннору длинную тираду, заканчивающуюся словами: «То, что произошло между нами — это ни разу не нормально. Мы дурно влияем друг на друга, так что, нам же будет лучше, если мы перестанем с тобой общаться. Лучше больше не приходи в «Смех Питера» и не звони мне. Никогда», О, нет-нет-нет, этого просто не могло случиться. Они же стали друзьями. Лучшими друзьями! Неужели одна маленькая шалость, случившаяся строго по вине Коннора, настолько испортит выстроенные отношения?       Вопреки всем ожиданиям, Хэнк не спешил ставить перед Коннором нелёгкие темы. Он хранил подозрительное молчание, не свидетельствующее ни о чём хорошем, а взгляд его голубых глаз с каждой секундой казался всё более и более разбитым. Хэнк очевидно думал. Простоял с таким лицом какое-то время, пока, наконец, не сделал несколько шагов и не оказался слишком близко. Шумно вздохнул и протянул правую руку, положив её Коннору на плечо. По-недоброму нахмурился.       «Он меня ударит. Он точно меня ударит», — Коннора сковал страх, когда он уже решил, что точно получит по роже за всё случившееся. Стало так боязно, что он даже сомкнул веки, ожидая вот-вот почувствовать твёрдые костяшки чужого кулака на своём лице. Вот сейчас… Ещё самую малость… Но удара не последовало, как не последовало той самой гневной тирады о разрыве отношений. Тяжёлое хриплое дыхание Хэнка ещё несколько секунд нагнетало атмосферу, пока Коннор не почувствовал, как его резво дёрнули вперёд. Он уткнулся носом в чужое плечо, почувствовав запах мятного шампуня, а после сильные руки приобняли его за талию, а горячее дыхание обожгло собой и без того исстрадавшуюся шею. Хэнк его обнимал. — Хэнк? — Опешивший Коннор, чувствуя, как заколотившееся от страха сердце начало немного побаливать, бесцельно вытаращился в потолок. — Спасибо, — прошептал на ухо низкий голос, после чего чужие руки сильнее прижали податливое тело к себе. — Не спрашивай за что. Просто спасибо.       Но Коннору и не нужно было спрашивать, потому что он и без того прекрасно понял, за что именно Хэнк его благодарит. За свою жизнь. За то, что Коннор не отпустил его утром на работу. За то, что он сейчас стоит живой и здоровый. Стоит рядышком, грея теплом своего тела. За то, что его мозги не выкладывают собой причудливые узоры на лужайке дома Питтерсонов. Возможно, кто-то сообщил Хэнку о случившемся, так и полные благодарности объятия не заставили долго ждать. Не зная, как выразить свои эмоции, он постарался сделать это через телесный контакт.       Наверное, только в тот момент Коннор внезапно осознал, в какой опасности находился его друг. Так уж вышло, что раньше он старался не акцентировать особое внимание на звании Хэнка и ставил его на один уровень с другими полицейскими свиньями из департамента. Теперь же обстоятельства поменялись. Теперь, когда синдикат устроил целенаправленную охоту за служителями закона, любой день может стать для Хэнка последним. Его могут убить на работе, ему могут опять поджечь жилище или, выследив на улице, прострелить голову. Да, Хэнк был действительно очень сильным и очень смелым мужчиной, но Коннор понимал, какой же лёгкой мишенью он стал. Той самой мишенью, за которой, словно назло, устроил личную охоту «лучший снайпер» в городе. Сегодня Хэнк есть. Завтра Коннор может упустить мимо глаз очевидную подставу, и Хэнка больше не станет. Он исчезнет. Растает, как тает в горизонте солнце во время заката.       Коннор не хотел становиться слишком ранимым. Устраивать неуместные сцены и позволять себе проявлять отвратительные «бабские» эмоции, но, чёрт возьми, он, сам того не заметив, перестал изучать потолок и, наклонив голову вперёд, полностью спрятал лицо в чужом плече, прикрывая веки. И в это мгновение он почувствовал, как бьётся настрадавшееся от трудной жизни сердце. Быстро. Но бьётся. И бьётся оно лишь по той причине, что Коннор позволил ему биться. А ведь Хэнк — такой замечательный мужчина — этим утром мог погибнуть из-за обычной пули в голову. И Коннор больше никогда бы его не обнял. И Хэнк уже не встретил бы свой сорок шестой день рождения.       Благо, Хэнк не обратил никакого внимания на то, как парень, находящийся в его объятиях, замер в ужасе и пытался сдержаться, чтобы уже самому не обогнуть руками чужой торс и не попытаться прижаться ещё ближе. Потому что, видит Бог, Коннор считал, что Хэнк заслуживает куда большей любви и заботы, чем ему сейчас может дать хоть кто-нибудь в этом мире. «Надо же, а полчаса назад мы устроили такие странные ролевые игры. Как быстро сменилось настроение», — думал Коннор, но от таких мыслей ему становилось ещё хуже. Происходящее действительно начало его пугать, потому что внутри замершего на месте тела разгоралось что-то, что уже нельзя было описать россказнями о дружбе и взаимопонимании. — Подожди минутку, я сейчас вернусь. — Объятия наконец разжались. Хэнк, отпрянув от Коннора, поспешил куда-то в другую комнату, после чего квартира наполнилась звуками громыхания и шуршания, словно в неё затеяли ремонт. Оставшись на некоторые время один, Коннор начал старательно тереть рукавами кофты своё лицо. Он чувствовал, как оно бледнеет. Как покалывают глаза. Как начинают побаливать виски. А когда шаги опять огласили собой кухню, то пришлось заново натянуть на лицо блаженное недоумение.       Коннор делал то, что получилось у него лучше всего. Он снова играл в дурачка. Устраивал это театральное представление только перед Хэнком, чтобы тот не мог разглядеть, какой же монстр стоит перед ним. Мерзкий и злой монстр, из-за которого вся жизнь Хэнка пошла по пизде. По правде, Коннор и не заслуживал полученных объятий. Он считал, что уж лучше бы Хэнк действительно врезал, да как можно сильнее, дабы выбить из мозгов всю дурь. — Вот, держи. Это тебе. — И тут Коннору протянули небольшую коробочку в которой раньше, судя по этикетке, хранился утюг. Неуверенно взяв её дрожащими руками, он в недоумении посмотрел на Хэнка, но, получив утвердительный кивок, открыл крышку и увидел внутри… свой пистолет. Да, точно, тот самый пистолет, который Хэнк забрал вот уже как почти месяц назад, когда первый раз притащил пьяного Коннора к себе отсыпаться. «Надо же, а я ведь забыл про него».       Оказалось, что пистолет был не единственной вещью в старой коробке из под утюга. Когда Коннор взял его в руку и, приподняв в глазам, недоверчиво осмотрел, словно боялся что тот неожиданно выстрелит, то уши уловили лёгкий стук. Что-то прокатилось по картонному дну, и когда Коннор снова опустил глаза, то заметил нечто очень маленькое. Сперва ему показалось, что то была какая-то ненужная деталь, но стоило прищуриться, как отпали всякие сомнения. Это был брелок. Крохотный брелок в виде дружелюбной овчарки, высунувшей изо рта свой слюнявый язык. — Я выиграл его семь лет назад в тире, да только не пользуюсь такими безделушками. Он валялся без дела. Мне нечего тебе подарить, так что возьми его. Делай с ним, что захочешь. Можешь выкинуть, если не нравится. — Хэнк вытащил из кармана телефон и посмотрел на часы. — Мне сейчас срочно нужно на работу. Прости, что вот так заканчиваю наши посиделки, но дела не терпят отлагательств. Если придёшь сегодня в бар, то встретимся там, хорошо?       Коннор не ответил. Словно позабыв все слова, существующие в английской речи, он неуверенно посмотрел на лежащий в коробке брелок абсолютно безэмоциональным взглядом. Сглотнул. Приоткрыл губы в немом вопросе, но тут же прикусил их, да ещё до такой степени, что язык почувствовал металлический привкус выступивших капелек крови. Хэнк не заметил этого странного действия только по той причине, что поспешил начать собираться на работу. Он учтиво подождал, пока его гость, который, казалось бы, подвис так же, как порой подвисала некоторая техника, с которой тот работал, соизволит покинуть кухню на шатающихся ногах. Тонкие бледные пальцы вцепились в коробку с оружием с такой силой, будто бы боялись её выронить, а безучастный взгляд карих глаз блуждал из одной точку в другую с весьма растерянным видом.       Коннор продолжал виснуть, пока поднимал с пола свой ранец с ноутбуком. Коннор продолжал виснуть, когда он вместе с Хэнком выходил из «медвежьего жилища» и слышал, как бренчит ключ, запирающий дверь на замок. Коннор продолжал виснуть, пока он ехал в такси, что даже не обратил внимание на продолжительный телефонный звонок, очевидно успевший неслабо так разозлить водителя. И только тогда, когда Коннор переступил через порог собственных апартаментов и, отшвырнув рюкзак с дорогой техникой в угол, как если бы там лежал обычный гнилой мусор, он смог издать первое громкое «блять» и прижаться спиной к твёрдой стене. Чувствуя неунимающуюся дрожь в коленях, Коннор медленно съехал вниз, опускаясь прямиком на мягкий белый ковёр, после чего опять открыл ту самую коробочку, в которой лежал его старый пистолет.       Оружие тут же швырнули прямиком к рюкзаку, и оно, издав при падении громкий стук, очевидно оставило на поверхности стены небольшую вмятину. Да и плевать. Коннора оно более не интересовало. Он лишь хотел вновь взять в руку тот маленький потёртый и местами побледневший брелок в виде овчарки. «Надо же, додумался подарить такое старьё». Эти мысли, появившиеся в голове, Коннору никак не принадлежали. Их выплюнуло взращённое с детства презрение ко всему миру, за что тут же получило грозный нагоняй. Да, брелок действительно был потёртым, и да, ему наверняка уже стукнул ни один год, так что Коннор обязан был возмутиться и швырнуть эту бесполезную вещь в мусорное ведро. Хэнк ведь разрешил, не так ли? Не было никакого смысла хранить у себя хлам, чтобы не превратить квартиру в подобие барахолки. А если Коннору вдруг понадобится такой брелок, то он всегда сможет купить абсолютно новый чуть ли не в каждом магазине города. Красивый брелок. Брелок, который не будет выглядеть, словно им каждый день беспрерывно играют в вышибалы.       Глаза предательски намокли от слёз. Коннор сперва даже и не понял, что он плачет, пока не услышал различимые шлепки и не заметил несколько мокрых следов, оставшихся на гладкой поверхности ламината. Шлёп-шлёп-шлёп. Коннор опять прикусил и без того настрадавшуюся нижнюю губу. Коннор сглотнул начавшие подступать к горлу сопли. «Это не нормально», — думал он, желая поскорее избавиться от предмета в своих руках, который заставлял его реагировать таким образом. Выкинуть подальше — к пистолету и рюкзаку, чтобы больше не позволять себе превращаться в бабу. «Ты не баба, Коннор!» — сделал тогда он сам себе замечание, но от брелка не избавился. Наоборот, маленькая покоцанная овчарка была прижата к груди так, как если бы была самым ценным в мире сокровищем. «Я не отдам! Я не отдам тебя никому. И я не позволю никому забрать тебя у меня. Потому что ты… ты — это самая дорогая вещь, которая есть у меня в жизни. Дороже всех картин и всей антикварной посуды».       Коннор плакал не потому что был нюней или плаксой, какая привыкла распускать сопли по любым пустякам. Наоборот, он был полной противоположностью этих слов. Даже в детстве, когда он поскользнулся и, упав плашмя на лёд, умудрился сломать нос, Коннор не заплакал. Он хранил все эти выдающие слабость эмоции глубоко внутри, боясь их лишний раз показать. Потому что быть слабым — это противно, и если ты даёшь людям увидеть себя в разбитом состоянии, то они обязательно начнут вытирать о тебя ноги, как о половую тряпку. И Коннор, зная об этом, позволил себе пустить слезу лишь в полном одиночестве, предварительно заперев Поцелуйчик в гостиной.       Тогда почему же Коннор заплакал? Возможно, по той причине, что никто никогда не дарил ему подарков? Кроме семьи и бывших одноклассников, делающих такой жест лишь вежливости ради. И сегодня был первый раз за все двадцать три года, когда кто-то чужой искренне подарил Коннору пусть и маленький, но всё-таки какой-никакой подарок. Да, в этом был смысл, и Коннор отчасти понимал, что какая-то доля правды в догадке есть, но она всё равно была неточной. Тогда, что же было самым главным в этой ситуации?       А то, что Коннор увидел в этой маленькой овчарке Хэнка. Нет, она была Хэнком. Точной его копией. Символизмом воняло знатно, но, кто бы что не говорил, а Коннор знал — он не ошибается. Неуместные параллели могли и мёртвого довести, да и сам Хэнк, наверняка, не вкладывал в этот подарок глубоких чувств. Ничего не намекало на почву для сравнений, но всё же Коннор это видел. Он же не был недалёким тупицей, пусть порой и совершал необдуманные поступки. Да уж, наверное, если бы кто-нибудь узнал, как «по-девчачьи» такой гордый уёбок реагирует на эту маленькую бесполезную хуёвину, то точно поднял бы парня на смех. «Фу, какая ты неженка. Запинаю-ка тебя ногами». Но самому Коннору было не до смеха.       Как старая, побитая жизнью овчарка, работающая в департаменте с утра до самого вечера, Хэнк привык плыть по течению. Тронутые сединой блондинистые волосы — это высветленные участки на пластмассовой шерсти. Раны от выстрелов — это маленькие неглубокие царапины. Уставшие от жизни пустые глаза — это две чёрные точки, внутри которых уже виднелись пятна. И даже несмотря на такие ужасы, какие сотворила жизнь с этим бедным созданием, оно продолжает радостно высовывать язык, желая любви и ласки.       Но Коннор понимал, что его пугали не только внешние схожести. Его пугал сам факт того, что он сейчас держит этот брелок в своих руках также, как и держал жизнь Хэнка этим утром. Одна маленькая задержка или неправильно сказанное слово, и конец. Труп Хэнка так и лежал бы возле дома Питтерсонов, как лежала бы эта овчарка где-то в одной из пыльных коробок. А есть ли ещё кто-нибудь, кому Хэнк может довериться настолько же искренне? «Ты сам знаешь ответ, Коннор». — Я ведь пытался тебя убить, — прошептал он, глядя на морду с высунутым языком и чувствуя как по щекам продолжаются струиться слёзы. — Я хотел прострелить тебе колени. Это я… я дал наводку на твой дом. Это из-за меня ты сейчас живёшь в дерьме. Я испортил тебе жизнь, Хэнк. Если бы ты только знал, с кем дружишь…       Какими бы славными не казались поступки Коннора, они всё равно продолжали оставаться врагами. Они навсегда ими останутся, и этого уже ничего не изменит. И даже если кто-нибудь приставит к виску Хэнка пистолет и потребует уйти из полиции, тот не послушается. Ровно так же и Коннор не сможет покинуть синдикат, если очень сильно захочет это сделать. Ведь как там было? Синдикат — это милая дочурка, у которой всегда в кармашке будет лежать твоя фотография. И даже когда ты будешь думать, что смог от неё спрятаться и уже начал новую жизнь, она обязательно тебя найдёт. Всё, что дарило тебе счастье, обязательно закончится: этого было просто не избежать. Конец наступит тогда, когда либо синдикат доберётся до Хэнка и навсегда избавит его жизнь от мучений, либо уже сам Хэнк узнает, кем именно работает его дорогой Коннор, после чего лично пристрелит его, подобно бешеной псине.       Хэнк одновременно был таким большим и страшным, но при этом очень маленьким и беззащитным. Ему требовалась помощь, но он не готов был принять её от других людей. И пусть Хэнк не говорил, как именно он относится к Коннору, но тот и без этого прекрасно понимал, что является единственным человеком, с которым Хэнк так открыто себя ведёт. Которому доверяет свои вещи, несмотря на то, с каких ужасных слов и поступков начиналось их общение. И если раньше Коннор не смотрел на их отношения с такой стороны, считая, что он заботится о Хэнке лишь по той причине, что считает себя обязанным из-за старого спасения, то сейчас всё кардинально изменилось. «Кардинально? Всё просто перевернулось с ног на голову. Мир окончательно ебанулся». Коннор впервые посмотрел на Хэнка, как на равного себе человека, у которого есть потребность в жизни. Да, как бы странно это не звучало, но даже у копов, выполняющих грязную работу, есть свои желания и потребности. Изначально Коннор сравнивал Хэнка с потрёпанной жизнью дворнягой, которую он подкармливал по доброте душевной, но теперь Хэнк оказался человеком. Человеком, который первый раз в жизни попытался положиться на Коннора, пусть и таким косвенным образом.       Однако, что же случится, если вдруг Камски прикажет Коннору не просто поджечь Хэнку дом, а уже перерезать тому глотку? Что делать тогда? Честно выполнить свою работу? Или отказаться и встретиться с ужасными последствиями? Пусть Детройт и был довольно большим городом, не нужно было быть гением, чтобы понять одну важную истину: когда-нибудь обязательно наступит день, в который придётся предстать перед выбором. Хэнк принимал участие в важных операциях по поимке членов синдиката. Хэнк убил кого-то, кто был сильно дорог Саймону. Хэнк — это известная личность, за которой уже долгое время ведётся охота. И если сожжённый дом был лишь первым и последним предупреждением, то следующий приказ станет для Хэнка летальным. — Что мне делать? — продолжал истязать себя сложными вопросами Коннор, запуская пальцы в растрёпанные волосы и прикрывая веки. — Что, блять, делать?       Решения не было. А если и было, то какая разница, если Коннор всё равно не мог его увидеть? Он же идиот. Он загнанный жизнью мальчишка, который долгое время мнил себя волком. И трудности, какие перед ним вставали ранее, теперь казались лишь обычными пустяками. Коннор не хотел больше ничего выбирать или выдумывать. Всё, чего он желал, это вновь прижаться лицом к маминому плечу и рассказать ей обо всех своих проблемах. Чтобы она, будучи взрослой и мудрой женщиной, всё исправила, как исправляла много лет назад, когда её сыночек был ещё ребёнком. Сломалась машинка? Мама починит. Упало в грязь мороженое? Мама купит новое. Порвалась одежда? Мама зашьёт. Мама сделает всё, лишь бы не дать своему чаду страдать.       Мир снова показался злой страшной штукой, которая пугала так же, как пугает младенцев темнота. Коннор, не переставая увлажнять слезами лицо, сильнее прижался спиной к стене. Он искал поддержку. Он искал помощь. Он чувствовал себя полным ничтожеством, какое вытащили из зоны комфорта и показали, что вся та сладкая жизнь — это не более чем аквариум с прозрачными стёклами. Что всё это время он был сам по себе и не контролировал ситуацию, а теперь уже слишком поздно что-либо решать. Потому что решения нет. Его не существует. Мафия, полиция, горожане — всё смешалось воедино, представ перед Коннором в лице огромной зубастой твари, желающей проглотить его за один присест. «Я не хочу», — жаловался Коннор, прикрывая руками лицо и шмыгая сопливым носом. «Я больше не хочу с вами играть». И тут Коннор вспомнил те дни, когда он сбегал в свой личный мир грёз, воссозданный героином. Скрывался в нём от всех пугающих проблем и позволял мозгу перестать слишком много думать. «Ах, вот бы вновь вернуться туда».       Коннор снова почувствовал себя шестнадцатилетним пиздюком, который в тот злосчастный день забрался на крышу двенадцатиэтажного дома. Он вновь услышал крики заплаканной матери и удивлённые возгласы собравшихся вокруг места происшествия горожан. Он вновь посмотрел вниз, а холодный ветер подул прямо в лицо, трепля и без того торчащие в разные стороны волосы. Здесь. Один. Стоит на небольшом бордюрчике и вот-вот сорвётся вниз. Но Коннор не боялся, а чувства восторга и эйфории смешались воедино, заставляя сердце стучать всё быстрее и быстрее. Он вновь чувствовал себя живым. Настолько живым, что хотелось громко закричать, давая понять, что большего для счастья было и не нужно. Что жизнь наконец приобрела свои краски, смешивая их в одну густую чёрную массу. Голос, рвущийся наружу, начал давить на лёгкие изнутри. Вот только вместо того, чтобы открыть рот, Коннор вздрогнул. Поёжился.       В шестнадцать лет ему казалось, что есть только одна дорога — вперёд. В полную неизвестность, поджидающую в самом низу двенадцатиэтажки и протягивающую вверх свои склизкие щупальца. Коннор делал то, что считал нужным, но он никогда не задавался вопросом: «А что будет, если посмотреть назад?». Пусть хотя бы на долю секунды, но забыть обо всём, что находится впереди и позволить себе плюнуть на сносящий голову адреналин. В те дни эта идея казалась бессмысленной и глупой, потому что, как думал тогда Коннор, позади него ничего не было. Зачем оборачиваться? Зачем делать несвойственные логике вещи? Зачем? Зачем? Зачем?       «Потому что я имею на это право», — процедил Коннор, и в своих же фантазиях сделал то, что изначально считал очень абсурдным. Он обернулся. Отвернулся от собравшейся внизу толпы и обратил своё внимание на крышу. Коннор полагал, что он один, но, как оказалось, он ошибался. Потому что позади стоял Хэнк. Не тот молодой тридцативосьмилетний Хэнк, с которым Коннор познакомился впервые, а уже его версия из реальности. С синяками под уставшими глазами. С морщинами на лбу и седыми прядями в волосах. С мягкой полуулыбкой на тонких губах. Хэнк со всеми своими особенностями и недостатками. Более того, он не смотрел на Коннора с ужасом и паникой, с которой встретил того семь лет назад, оттащив подальше от края крыши. Теперь Хэнк смотрел с жалостью, но не спешил ругаться или делать выговоры. Наоборот, шагнув вперёд, он протянул обе свои руки и уверенно произнёс: — Прыгай, я поймаю.       И Коннор прыгнул. В свои шестнадцать лет он весил довольно немного, так что не удивительно, с какой необычайной лёгкостью Хэнк смог его поймать. Подхватить обеими руками и не дать столкнуться с землёй. А после Коннор вновь посмотрел в эти голубые глаза, кажущиеся такими недоступными и такими пленящими. Кричащая мама, полиция и переживающие зеваки — всё это осталось там, внизу. Где-то далеко-далеко, что Коннор тут же забыл про них, потому что ничего из этого уже не было важным. Такими же важными, как то, что сейчас происходило на этой крыше между ним и Хэнком. Приятное тепло, разливающееся внутри грудной клетки, заставило Коннора сильнее прижаться к чужому торсу. Прикоснуться губами к шее, от которой пахло пусть и дешёвым, но таким приятным одеколоном. И, чтобы не случилось, он был уверен — Хэнк не отпустит. Сколько бы они не простояли, и как бы сильно не устали израненные руки, он ни в коем случае не отпустит.       Коннор не знал, как описать свои чувства. В его словарном запасе не хватало подходящих определений или синонимов, а все слова, которые он вспоминал, казались совсем неуместными. В каком-то роде даже чуждыми. Более того, во всём происходящем было что-то необычное и неправильное. Само влечение к Хэнку казалось неправильным. Коннор полагал, что вся его привязанность — лишь желание подружиться и наладить контакт хоть с кем-нибудь, кто более-менее понимает его. Он списывал на это любые необычные странности, но даже не подозревал, что у его симптомов есть другое название. Дружелюбием и расположенностью здесь и не пахло, потому что Коннор не умел быть дружелюбным и располагающим. И всё то, что вызывало целый шквал переживаний в его дрожащей тушке — это нечто непонятное и неизведанное такому одинокому придурку как он.       Коннор ещё не знал, что это называется «любовью». Чистой и искренней любовью, которой у него ещё никогда не было и которую он уже не надеялся найти.       Дружелюбные, полные энтузиазма слова, раздавшиеся прямо в голове, отчётливо поинтересовались: — Напарники?       И точно такой же тихий, но более тёплый и более близкий голос — голос, от которого у Коннора проступал на щеках румянец — с уверенностью добавил: — Спасибо. Не спрашивай за что. Просто спасибо.       «Я защищу Хэнка», — поставил жирную точку Коннор, вытащив из кармана телефон. Подцепив и отодвинув ногтем заднюю панель, он с особой бережностью привязывал к углублению для динамика потёртый брелочек в виде овчарки, после чего захлопнул крышку обратно. Современные смартфоны не имеют крючков для подобного рода аксессуаров, так что пришлось придумывать что-то самому. «Это пока на первое время, — с уверенностью решил для себя Коннор, принявшись разглядывать довольную морду. — Потом я обязательно сделаю в крышке дырку, и пропущу шнурок через неё». «Коннор, ты что, с ума сошёл?! Дырявить дорогой смартфон ради подобной ерунды? У тебя совсем мозгов нет?» — мог воскликнуть какой-нибудь человек, увидев, какие махинации проделывает парень с такой дорогой вещью. Что же, возможно, Коннор действительно потерял последние мозги, но ему было уже как-то плевать. Сейчас эта овчарка для него была куда дороже и куда значительнее какого-то навороченного гаджета. Потому что подобных гаджетов — целые магазины. Выбирай, не хочу. А вот брелочек только один, и Коннору казалось, что если он потеряет его, то он потеряет и Хэнка.       Необратимый кошмар обязательно должен был случиться. Он неизбежен, как неизбежен и взрыв солнца, что испепелит все планеты в «Млечном пути». Однако, если от неминуемого уже не спастись, то почему бы не попытаться его отсрочить? Это было в возможностях Коннора, так что он, решив более не терять ни минуты, вытер с ресниц остатки слёз, после чего вскочил на ноги и кинулся к своему рюкзаку. Резво расстегнул замок, вытащил наружу свой ноутбук и, швырнув его на кровать, тут же уселся за работу. «Я не успокоюсь, пока не покончу с этим дерьмом». И несмотря на то, что этим вечером Хэнк ждал появления Коннора в баре, тот уже нашёл для себя совсем иное занятие, которое наверняка отнимет не только всю последующую ночь, но и даже утро. Коннор решил, что не ляжет спать, пока не удалит из базы данных синдиката все упоминания о Хэнке Андерсоне. Любые заметки, записанные другими членами наблюдения и фотографии, на которых лейтенант когда-либо появлялся — всё это должно исчезнуть. Навсегда. — Жаль, что тебя нельзя так же просто вырезать из чужих воспоминаний, — расстроенно пролепетал Коннор, изучая один из отчётов, составленных после операции по сожжению дома Хэнка, и попутно разглядывая скрытно сделанную фотографию, на которой тот же самый Хэнк стоял на коленях возле полыхающих останков своего жилища и крепко обнимал старого верного сенбернара.       «Я обязательно спасу твою жизнь, Хэнк, как и ты когда-то спас мою. Я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы ты был в безопасности. И до тех пор, пока моё сердце не перестанет биться, ты будешь жить».

«Но я ухожу, охваченный паникой, Я потерян и травмирован, не могу найти свой путь. Всё, чего я хочу, это найти кого-то, кто спасёт меня Потому что я исчезаю, и я не могу выбраться»

Ashes to New — Panic

* — Саймон процитировал слова из песни «Karate» музыкальной группы Babymetal. «Сейа и сойа» — это боевые кличи, используемые в каратэ.