***
Хэнк суды не любил. Не любил всю эту напряжённую атмосферу и не любил долгие затянутые разговоры об одном и том же, считая их такими же скучными как и утренние телешоу. Была бы его воля, он бы вообще не посещал подобные мероприятия и провёл бы время с куда большей пользой, но, увы, его мнение никто спрашивать не собирался. Такова уж обязанность полицейских, когда дело доходит до спорных ситуаций и приходится отвечать перед судом чуть ли не за каждое своё действие, ибо наступило время, в которое за любой выстрел тебя могут притянуть за превышение полномочий. Убил на улице бешеного пса, пытающегося загрызть ребёнка? А его хозяйка уверяет, что песик был здоров и всего лишь хотел поиграть. Пульнул убегающему человеку в ногу, чтобы тот, украв из кассы деньги, не сумел смыться? А вот он уверяет, что на деле никуда не убегал, а полиции просто показалось и теперь ему обязаны выплатить компенсацию. Прострелил шею одной из мафиозных шавок, которая на требование сдаться открыла по тебе встречный огонь? Ох, ну оказывается, что у этой самой шавки был бедный муж, которого, мало того, не засадили за решётку за соучастие, так ещё и устроили целый спектакль, в котором, внезапно, все зрители смотрели на Хэнка как на последнюю мразь. — Лейтенант, что вы нам расскажете? — продолжил судья, приготовившись делать какие-то заметки в своих документах. — Можете описать, что конкретно произошло в тот день? — Всё так, как уже и сказал мистер Дженкинс, — ответил Хэнк, заметив то, с какой издевательской усмешкой на него смотрит адвокат. — Обвиняемый действительно не принимал непосредственного участия в перестрелке, однако когда мои ребята смогли его скрутить, он предпринял попытку потянуться к оружию, выпавшему из рук покойного. — Описывайте вещи правильными словами, лейтенант! — перебил его Дженкис, театрально хлопнув кулаками по столу. — Вы прижали беззащитного человека к полу. Сперва он даже не понял, что вы из полиции, так как был слишком напуган. К тому же, вы на его глазах убили его же супруга. Вполне логично, что в такой ситуации он попытается защититься всеми доступными способами. — Мы были в полицейской форме, — попытался оправдаться Хэнк, не понимая, как можно проигнорировать такой очевидный факт, но адвокат не хотел и слушать. — Боже правый, что вы несёте? — пуще прежнего начал возмущаться Дженкинс, пытаясь своими ораторскими навыками впечатлить присяжных. — У человека случился стресс. Вы же слышали, как он кричал, когда заметил, что его муж уже не дышит. К тому же, вы правда думаете, что член преступной группировки кинулся бы к вам под пули? Без оружия! Без прикрытия! Если бы мой клиент действительно помогал заниматься контрабандой, то при первых звуках перестрелки он бы в первую очередь либо бросился убегать, либо хвататься за пистолет, а не оказывать помощь смертельно-раненному пострадавшему. И это всё при том условии, что вы могли точно так же пристрелить его на месте. В этом абсурде даже не пахнет и толикой логики. — Люди — существа нелогичные, мистер Дженкинс, — поспешил остудить его пыл Хэнк, хотя чувствовал, что все его попытки так и не добьются успеха. — И если бы ваш клиент действительно посмел бы направить в нашу сторону пистолет, то сейчас этого дела бы не было. — А может быть, не было и вашей работы, — язвительно пробурчал адвокат, проводя платком по своей жирной шее и стирая с неё пот. — Легко рассуждать на такие темы, когда понимаешь, что твоя ошибка не приведёт к серьёзным последствиям, не так ли? Поверьте мне, лейтенант, если бы в данный момент подсудимым были вы, то мне бы не составило никакого труда упечь вас за решётку. — Да что за цирк вы здесь устроили? — Хэнк уже начал сердиться. Казалось, что его заставили принимать участие в ебучем каламбуре, а вокруг следят за происходящим сплошные идиоты. О чём вообще речь? Хэнк убил человека, который занимался нелегальным бизнесом и открыл ответный огонь по полицейским. Какая вообще разница, кто и с кем состоял в браке, если речь шла об устранении опасного преступника? Видимо, большая, так как сидящий рядом с Дженкинсом придурок выглядел так, словно Хэнк убил не контрабандиста оружием, а милого и невинного врача, разработавшего лекарство от детского рака. — Вы серьёзно строите из своего клиента жертву? Подумайте головой! Неужели вы пытаетесь всех нас убедить в том, что в преступной организации настолько не хватает людей, что они готовы просить таскать ящики своих членов семьи? Вслушайтесь в то, что вы несёте. Репетитор по математике случайно оказался в одном из крупнейших складов по поставке контрабандного оружия. Такой он у вас бедный и несчастный, столкнулся с жесткой действительностью. Вы, Дженкинс, покрываете такого же преступника, и вы сами об этом прекрасно знаете. После этих слов Хэнк мельком взглянул уже на самого подсудимого. Он полагал, что тот, услышав в свою сторону такие открытые обвинения, попытается огрызнуться или, наоборот, попытается чуть ли не расплакаться, дабы вызвать жалость в глазах присяжных, но ничего подобного не случилось. Саймон Манфред лишь продолжал смотреть на Хэнка такими же стеклянными глазами, словно витал где-то в облаках и даже не мог осознать, что в данный момент речь идёт именно о нём. — Да что вы говорите, лейтенант? Единственное, что всем присутствующим на судебном процессе очевидно, так это полное отсутствие у вас эмпатии. — Дженкинс грустно вздохнул и положил руку на плечо подсудимого. — Конечно, зачем вам проникаться проблемами человека? Проще же без суда и следствия засадить его за решётку, не так ли? Какая разница, что он пережил настоящее горе, когда узнал, что человек, которому он так сильно доверял, оказался преступником. — Если оно и правда так, то причин для переживаний нет. — Твёрдо сказал Хэнк, будучи абсолютно уверенным в своих словах. — Если бы я так же внезапно узнал, что объект моей симпатии на деле занимается нелегальным бизнесом, представляющим угрозу людским жизням, то порвал бы с ним любые отношения. Да чего уж там? Даже если бы я состоял с этим человеком в браке. Нет никаких оправданий для того, чтобы нарушать закон, и перед тем, как лить слёзы по покойному мужу, пусть ваш клиент задумается вот над чем: а сколько людей было убито из оружия, которое распространяла их шайка? Сколько таких же жён и мужей остались одни? А скольким детям придётся расти без родителей? Разве они не заслуживают человеческого сострадания? Насколько я знаю, у вас тоже есть сын, мистер Дженкинс. Скажите мне, как бы вы отреагировали, если бы узнали, что этим утром его застрелили из пистолета, чьего владельца мы никогда не сможем отыскать, ибо продано оно было нелегально и без документов? И стали бы вы точно так же отстаивать разбитые чувства мужа той скотины, что частично ответственна за смерть дорогого для вас человека? И Хэнк замолчал. Он видел, что своей речью вызвал замешательство не только в глазах присяжных, представивших себя в роли родителя убитого ребёнка, но и в глазах самого Дженкинса, хотя тот сразу напустил на лицо должное хладнокровие. Сам же по себе Хэнк был человеком весьма и весьма принципиальным. Он считал, что не существует веских причин для того, чтобы присоединиться к мафии. Вступить в их, так называемую, «семью» — это всё равно что добровольно заклеймить себя последней скотиной. «Ой, вы не понимаете, у меня болеет мать и мне нужно были деньги на лечение» или «нас с женой и пятью детьми собираются выселить из дома и мне срочно нужна была работа» — это всего лишь жалкие оправдания. А потому, в отличии от людей, любящих оправдывать финансовые трудности работой в мафии, Хэнк смотрел на ситуацию трезвым взглядом. Всё в синдикате взаимосвязано, и какой бы работой человек там не занимался, он всё равно так или иначе будет связан с убийцами, наркоторговцами и контрабандистами. Животными, что натурально портят жизнь одних людей, дабы другим — более богатым и влиятельным — жилось хорошо. Хэнк подобное презирал настолько, что даже если бы вдруг несколько лет назад ему сказали, что бывшая жёнушка на деле подрабатывает в мафии уборщицей, церемониться он бы не стал. Безо всякой жалости отправил преступницу туда, куда ей и полагается — прямиком за решётку. Потому что да, Хэнк никогда не заведёт дружественные или романтические отношения с преступником. По этой же причине он не видел причины грустить по убитому контрабандисту и, пытаясь донести свою точку зрения до всех присутствующих в зале суда, добавил следующее: — Что же касается покойного — Маркуса Карла Манфреда — я хочу уведомить вас, дорогой судья, что помимо контрабанды оружия, ранее он также был подозреваемым в парочке дел о похищении детей у высокодолжностных лиц. Видите ли, ребята из синдиката очень любят разыгрывать подобные спектакли, требуя немалые выкупы. Так скажите мне, действительно ли человек, готовый разрушить чужие судьбы ради пары тысяч долларов, достоин хотя бы минимальной любви и уважения? Я считаю, что нет. И какой бы концерт мистер Дженкинс не пытался здесь разыграть, я всё равно буду придерживаться своей точки зрения. Мы убили не человека, а натуральное животное, которое оказало вооружённое сопротивление при аресте и было обезврежено. Вопрос закрыт. — З-заткнись. Негромкое, сказанное дрожащим голосом замечание, стало тем самым катализатором, вызвавшим вспыхнувшую взаимную ненависть в обеих парах голубых глаз. Хэнк нахмурился и наклонился вперёд, вглядываясь в лицо подсудимого, которого до этого воспринимал не более чем за декорацию, играющую в происходящем спектакле незначительную роль. Саймон наконец-то подал признаки жизни, но выглядели они слишком уж дикими. Обмотанные бинтами руки задрожали, а пустые стеклянные глаза посмотрели на Хэнка с настоящим отвращением. Губы то и дело открывались и закрывались, пытаясь выдавить из себя хотя бы ещё парочку слов, а жилки на висках запульсировали, придавая картине ещё более жалкий вид. И пусть Хэнк сам понимал, что несколько перегнул палку с такими нелестными комментариями в сторону уже покойного человека, но брать свои слова назад, ровно как и извиняться, он не собирался. «О мёртвых либо хорошо, либо ничего», — гласила народная мудрость, но распространялась она исключительно на людей, принёсших в этот мир хоть что-то правильное. И не было никакой речи о том, что расхваливать отпетых негодяев. Сдох — и спасибо Богу. Но, видимо, Саймон так не считал, а чаша его терпения оказалось доверху переполнена. Наклонившись в сторону, она начала изливать всё гнилое содержимое. — К-как ты смеешь? — От приступа гнева у Саймона начали стучать зубы. Он предпринял попытку немного успокоиться и обхватил тонкими пальцами край стола, но когда понял, что это не помогает, то буквально впился ими в замотанное бинтами предплечье. — Как ты смеешь говорить такое? Мерзкий злой кусок дерьма… — Мистер Манфред, я бы попросил вас… — Судья попытался образумить подсудимого вежливым предупреждением, но его слова оказались попросту проигнорированы. — Это ты должен был сдохнуть. Это ты должен был получить пулю в свою ебучую черепушку. Это тебя должны были оплакивать твои убогие родные. Мерзкая полицейская свинья не заслуживает права на жизнь. — О, вот как? — Хэнк ухмыльнулся. — Как же быстро вы показали окружающим своё истинное нутро. — Я бы с удовольствием посмотрел на твоё, — прошипел низкий голос, а разгневанные голубые глаза, казалось, потихоньку превратились в две колодезные ямы. Такие же пустые и бездонные. — С удовольствием прострелил бы твою тупую голову и наслаждался зрелищем вытекающих мозгов. Мать твою, клянусь, я не забуду ни одного твоего слова. Бинты на перевязанных запястьях начали пропитываться кровью. Саймон не просто чесал руки — он чуть ли не расковыривал свою кожу, заставляя кровавые подтёки растекаться по столу. Люди в ужасе начали перешёптываться. Дженкинс, заметив всё происходящее, попытался вернуть ситуацию под контроль, да только никто уже не обращал на него внимания. Казалось, Саймон совсем позабыл о том, где сейчас находится. Единственное, что сейчас его волновало — это Хэнк, продолжающий держать на лице издевательскую ухмылку. — Эй! Эй, Саймон! — Дженкинс вновь дёрнул того за плечо, но реакции совсем не удосужился. Два голубых глаза продолжали смотреть только на Хэнка. — Маркус был в сотни раз лучше такого куска дерьма как ты, уёбок! — крикнул Саймон дрожащим голосом, всё больше и больше поддаваясь истерике. — Он правда занимался нелегальными делами, но в отличие от такого пидораса как ты, каждый год перед Рождеством помогал приютам для бездомных. Каждый сраный год жертвовал деньги в фонд помощи ветеранам и покупал лекарства для больной матери. Такая тупорылая свинья как ты не имеет никакого права считать себя лучше него… — Крик превратился в отдышку, но монолог не подошёл к концу. — Когда он умер, на его похоронах было много людей, что рассказывали о нём только хорошее. Когда же сдохнешь ты, то никому не будет дела. Всем насрать на твою жизнь, потому что она ничего никогда не стоила. А когда придёт время, и твоя свинячья туша окажется в могиле, то обещаю, я станцую прямо на ней. Плюну на твоё ебучее надгробие и понадеюсь, что твоя ссаная душонка будет вечно гореть в аду. Бинты уже не могли сдерживать стекающие реки крови, а проку от них было не больше, чем от крошечной плотины, что обязана была сдержать цунами. Превратившись в изорванные тряпки, они начали спадать, обнажая всем на глаза страшные раны, полученные хрен пойми где. Люди с отвращением прикрывали лицо руками, когда видели, как тонкие пальцы проникают прямо в открытые порезы и сдирают с тех только недавно наложенные нити. Но Хэнка происходящее волновало не особо, а всё его внимание было направлено куда угодно, но только не на Саймона. На самом деле, он очень хотел ответить тому на обидные слова, да только не нашёлся что сказать. Не потому что запретная черта уже была переступлена, а потому что, как бы больно не было это признавать, последние услышанные слова кольнули куда-то в сердце. Не так давно Хэнк развёлся с женой и в последнее время начал замечать, что у него осталось не так много приятелей, с которыми можно поговорить, да и те потихоньку отдалялись. Так что, наверное, если Хэнк и правда умрёт в ближайшее время, то к нему на похороны не придёт ни одна живая душа. Даже двоюродный брат Фредерик, живущий в Оклахоме, совсем не расстроится от такой новости. — Увидите его! Быстро! И вызовите врача! — криком скомандовал судья, обращаясь к одному из охранников, стоящих возле выхода. Дважды повторять не пришлось, ибо верзила без проблем подхватил Саймона под руки и чуть ли не силком потащил к двери, оставляя за ними след из кровавых капель, стекающих из раненных рук. А сам Саймон смотрел на Хэнка. Смотрел злыми холодными глазами, словно хотел испепелить взглядом. И пусть в судебном зале поднялся настоящий переполох и все присутствующие на деле люди устроили громкий гул, Хэнк также молча следил за тем, как обвиняемого уводят прочь. Они переглянулись. На бледных искусанных губах появилась подозрительная ухмылка и перед тем, как Саймона окончательно утащили в другое помещение, он как-будто бы прошептал: «Я обязательно тебе отомщу». Хэнк откашлялся. Никаких поводов для сомнений не оставалось — перед ним явно сидел убийца. Точно такой же причастный к контрабанде ублюдок, сошедший с ума из-за случившегося горя. Единственный оставшийся вопрос — почему судебный процесс до сих пор продолжается? Почему судья просто не встанет и не выйдет? Разве есть ещё хоть какая-то надежда на то, что человек, продемонстрировавший всю ту гниль, скопившуюся в его душе, имеет право на жизнь вне тюремной камеры? Хэнк так не считал и искренне верил в то, что уже ничего не сможет помочь тому оказаться на свободе, ибо сравнивал его с бешенной собакой. Хотя даже бешенных собак было жаль куда больше, ведь те оказались таковыми не по своей воле. Тот же добродушный сенбернар по имени Куджо был очень хорошим мальчиком и точно не заслуживал участи сойти с ума и погибнуть от биты, превратившей его голову в кашу, чего не скажешь о Саймоне Кристиане Манфреде. Цинично, но в самое яблочко. — Тишина в зале суда! — пытаясь успокоиться после увиденного, судья поправил на голове парик и повернулся прямо к адвокату, хотя в его глазах всё ещё хранился тот самый ужас. — Вы можете прокомментировать случившееся? Дженкинс весь напрягся, а на его лбу проступила плёночка пота. Очевидно, что такая импровизация не входила в его изначальный план и могла без проблем похоронить всё дело. Тяжело оправдывать убийцу, когда тот у всех на глазах говорил о вещах, от которых у неподготовленного человека могли проступить на спине мурашки, а от кадров с покрытыми ранами руками появиться тошнота. А потому Дженкинсу пришлось думать. Почёсывая затылок, он оглянулся по сторонам, словно не мог найти достойного оправдания. Цыкнул. После обратил своё внимание на растёкшееся по столу пятно крови, и в тот же миг его как-будто озарило. — Мой клиент находится в очень подвешенном состоянии, сэр. — Дженкинс театрально прикрыл рукой глаза, словно готов был вот-вот расплакаться, хотя в его голосе не звучало и толики сочувствия. — Сами понимаете, что ему пришлось пережить. К тому же, вы наверняка видели, что лейтенант Андерсон нарочно провоцировал его на конфликт. Надеюсь, все господа присяжные обратили на это внимание и не пошли на поводу у дешёвых трюков. Да и как можно? Насмехаться над чужим горем, чтобы упечь невинного человека в тюрьму. Вот вам и демонстрация всего института полиции в нашей стране. Оскорбления и угрозы со стороны моего клиента были лишь защитной реакцией человека в подвешенном состоянии. Да и кто бы смог сдержаться после такого? Наверное, именно в тот день Хэнк впервые и увидел все те странности судебной системы Америки, а также отличительные черты их менталитета. Казалось бы, всё случившееся в зале суда было просто отличной иллюстрацией общей картины преступления. Саймон открыто поехал крышей, да ещё и у всех на глазах угрожал Хэнку убийством, в красках описывая то, как хочет прострелить ему голову. Какие ещё нужны аргументы для того, чтобы засадить его за решётку? Хэнк считал, что причин для беспокойства уже нет, однако каким на деле оказался приговор? «Невиновен». Все присяжные пришли к выводу, что подсудимый, как и рассказывал Дженкинс, всего лишь оказался жертвой провокации злого полицейского, решившего поглумиться над смертью его мужа. И трижды похуй, что до этого он чуть ли не прямым текстом описывал красочные методы того, как собирается мстить обидчику за случившееся. Когда позже Хэнк поймает на улице одного из присяжных и спросит, с чего они вообще дошли до такой милости, когда сами слышали горы оскорблений и угроз, тот безучастно ответит: «Ну мой сын тоже много ругается и угрожает убийствами, когда проводит время в компьютерных играх. Он же не поедет на полном серьёзе кому-то тыкать ножом в печень». — Суд постановил: Мистер Саймон Кристиан Манфред признан невиновным и будет снят с учёта в полиции, однако… — Судья поправил очки и внимательнее вчитался в текст. — Случившееся сегодня в зале суда не останется без внимания. Чтобы в будущем искоренить возможность повторения подобных инцидентов, суд принял решение направить мистера Саймона Манфреда на принудительное лечение в психиатрическую больницу «Элоиза», до тех пор, пока его ментальное здоровье не нормализуется. Вердикт окончательный и обжалованию не подлежит. Громкий стук молотка оповестил всех об окончании судебного процесса. — Благодарю вас, ваша честь. — Отклонившись, сказал Дженкинс. — Я знал, что господа присяжные примут верное решение. Справедливость вновь восторжествовала. А потом он посмотрел на Хэнка. Весьма выразительно и с явной издёвкой, хотя ничего при этом не сказал. В блеклых серых глазах вспыхнули огоньки, а краешек языка пробежался по верхней губе. И Хэнку ничего не оставалось, кроме как усмехнуться в ответ. «Какой же бред», — так и вертелось на языке, но Хэнк не позволил себе высказаться. Просто только сейчас до него допёрло, что Дженкинс выиграл это дело ещё до того, как оно началось. Дженкинс — это обычная пешка из мафии, что отстаивала такую же пешку. И что бы Хэнк не сказал, у него просто не хватило бы доказательств. Оставалось лишь смотреть на то, как зал суда пустеет. Смотреть и сглатывать фразу: «Вашу гниль только травить».***
В две тысячи четвёртом году произошло много всякого дерьма. И нет, речь сейчас идёт не о Соединённых Штатах Америки, хотя и они столкнулись с трудностями, одной из которых стало избрание в президенты Джорджа Буша. Мир катится под откос и делает это с удвоенной силой, но речь идёт о Конноре, Конноре и только о Конноре. Потому что Коннор — это главный герой своей жизни, и он, в отличие от страны, в которой родился, имеет несколько другие взгляды на окружающий мир. Обладает хитрым характером, умной головой и стальными нервами. Самое главное — считает себя не просто малолетним тупорылым пиздюком, желающим заполучить внимание одноклассников, хотя порой и грешит любовью к чужим комплиментам. Если говорить проще и конкретнее, то Коннор — это маленький пятилетний мальчик. И в отличие от других детей, он обладает особыми вкусами и интересами. Любит брокколи, смотрит с отцом новости и терпеть не может Дисней. Буквально его не переваривает. А началось всё с того, что матушка купила в магазине диск, на котором был записан мультфильм «Мулан 2», вышедший как раз в две тысячи четвёртом году. «Гляди, что я тебе принесла, — сказала она, протягивая сыну подарок. — Тебе же понравилась первая часть. Давай и вторую вместе посмотрим». Коннор неуверенно кивнул. Сказать по правде, он не был особым поклонником или ценителем «Мулан», потому что при просмотре нашёл его больше пугающим, нежели мотивирующим, но раз уж мама решила подарить ему сиквел, то не стоило рушить её ожидание и побыть примерным сыночком хотя бы полтора часа. Да и потом, что, в теории, могло случиться плохого? Если в продолжении истории про девушку-воительницу не будет пугающих кадров, Коннор, возможно, даже позволит себе насладиться сюжетом. Он ожидал увидеть достойное приключение, и по итогу это ожидание его и добило. Мультфильм оказался просто отстойным. Настолько отстойным, что Коннора чуть было не вывернуло наизнанку. Он корчился, хныкал и дёргал мать за подол кофты, пытаясь объяснить, почему же продолжение «Мулан» разочаровало его до боли в груди. «Не было там никаких битв, какие были в первой части, — сетовал Коннор, чувствуя себя обманутым. — Только три тупые принцессы, которые влюбились в трёх тупых солдатов». И это мягко сказано. Вместо того, чтобы показать, как сильная и уверенная девушка вновь идёт против системы и одна сражается с главным злодеем, мультфильм решил с головой уйти в ебучие пиздострадания и устроить аналог свадебных телешоу. Коннор не получил ни эпичных боёв, ни трудных выборов, но зато успел насытиться ванильными речами и растянутым нытьём. «Как же мне выбрать между долгом и сердцем? — продолжал ругаться он, цитируя одну из героинь мультфильма и подражая её писклявому голосу. — Да никак, тупая ты корова. Если ты не выполнишь свой долг, то всех жителей Китая убьют. Какие могут быть речи о любви? Вам просто повезло, что история хорошо закончилась» «А мне понравилось! — улыбалась мама, поглаживая сына по волосам. — Принцессы не могли смириться с тем, что им придётся выйти замуж за тех, кого они не любят». Она захихикала, а Коннор посмотрел на неё как на полную идиотку. С таким негодованием и отвращением, словно она внезапно стала обмазываться грязью. Не могли смириться? Что за глупости? Как можно обречь на погибель всю страну? Как можно променять миллионы жизней на мужика, с которым ты знакома всего три дня? Коннор не понимал таких вещей, а потому считал, что киностудия, создавшая подобный шлак, не имеет права на уважение. Мало того, что они испортили всё впечатление о первой части мультфильма, так ещё и попытались вдолбить в головы детишек мораль о том, что любовь достойна рисков. Так как же выбрать между долгом и сердцем? Да никак. Коннор считал, что долг всегда должен быть превыше чувств, ведь иначе какой смысл тебе носить титул или занимать высокопоставленную должность? Мир существует не в вакууме и любые действия всегда будут иметь последствия, а глупые счастливые концовки существуют лишь в сопливых сказках. «Да и потом, — продолжал думать Коннор, с ненавистью запихивая диск обратно в коробку. — Зачем Дисней постоянно вставляет в свои мультфильмы тупые песни? Выглядит нелепо». Действительно, откуда пошёл этот стереотип, что влюблённым людям хочется петь и танцевать? Это же несерьёзно. Коннор в свои восемь лет в любви ничего не смыслил, но старался судить рационально. Он не мог представить подобную ситуацию в реальной жизни: чтобы здравомыслящий и взрослый человек начал сходить с ума и устраивать бурные пляски из-за нахлынувших на него чувств? Ага, расскажите об этом впечатлительным молокососам. Смех и улыбка без причины — это признак дурачины. К этому признаку стоит отнести также виляние задницей и напевание слащавых мотивов. Низкий уровень для чего-то настолько бездарного как «Мулан 2». И пусть Коннор сам понимал, что он пока ещё слишком маленький и не может делать однозначные выводы о человеческом поведении, всё равно он был уверен, что никогда не опустится до позорных трясок и визгов. «Я в жизнь не упаду так низко, чтобы начать сходить с ума из-за любви, — с уверенностью думал он уже у себя в кровати, когда сладкий сон начинал раскрывать свои объятия. — А когда стану постарше и наконец встречу девушку, которая мне понравится, то обязательно сохраню хладнокровие». С тех самых пор прошло вот уже пятнадцать лет. И Коннор своего обещания не нарушил. А что, кто-то мог подумать, что Коннор болеет «пиздабольством» и любит пускать слова на ветер? Нашли дурака! Нет, нет и ещё раз нет. Коннор так и остался Коннором — хладнокровным, уверенным и бесподобным мачо, умеющим держать эмоции и чувства под контролем. И когда любовные порывы и осознание того, что в его сердце появилось место для ещё одного человека, подошли к концу, то весь мир вновь вернул серые краски. Проливной дождь начал бить по лицу, а проезжающие на полной скорости автомобили несколько раз обрызгали его водой из лужи. Топать домой пешим ходом оказалось не лучшей идеей, но когда Коннор всё же смог проделать столь долгий путь и очутиться в своей дорогой обители, то необычные ощущения вновь взяли верх над его разумом, а ноги сами пустились в пляс. Коннор не понимал, что именно и зачем он делает. Былая уверенность перемешалась вместе с робкой наивностью, и вместе они создали необычайную симфонию внутри переполненного любовью сердца. Коннор нагло отшвырнул свой рюкзак к порогу и, совершенно забыв стащить с ног ботинки, подскочил к ноутбуку. Пару раз стукнув по клавишам, он подключил к колонке музыку, после чего, схватив Поцелуйчик за передние лапы, кинулся кружиться с ней по гостиной. И Поцелуйчик танцевала. Не Коннор! Поцелуйчик! Не нужно смеяться и издеваться над такой странной формулировкой. Коннор мог Богом поклясться, что он не изменил своим предубеждениям, а просто хотел немного позабавиться со своей собакой и посмотреть, как смешно она умеет перебирать задними лапами. Просто так уж вышло, что в это время на всю квартиру громыхала бодрая музыка, что словно впитывала в себя раскаты грома, доносящиеся из настежь распахнутого окна. А Поцелуйчик была и рада станцевать. Пропитавшись воодушевлённым поведением хозяина, что вернулся домой просто в прекрасном расположении духа, она высунула изо рта слюнявый язык и радостно виляла хвостом. Как же давно она не видела столь искренней улыбки на лице Коннора. Обычно тот курил вонючие сигареты, выпивал крепкий алкоголь или ругался с кем-нибудь по телефону, а тут внезапно вернулся домой в прекрасном расположении духа. Промокший, но очень довольный. Поцелуйчик была всего-навсего лишь обычной собакой породы «русская гончая» и она, в силу своего ограниченного собачьего интеллекта, не понимала, что же такое происходит и почему вдруг её хозяин начал так необычно себя вести. Однако она совсем не возражала. Ей нравилось наблюдать за этой располагающей улыбкой точно так же, как нравилось слушать тихое мычание, звучащее в ритм играющей песни. Они кружились. Кружились так долго, что по итогу хозяин попросту выдохся и, невзирая на свой взлохмаченный внешний вид, свалился на кровать. Поцелуйчик запрыгнула следом и, поджав под себя лапы, уложила свою морду тому на грудь. Хозяин пах счастьем. Хозяин пах любовью. А сам Коннор был просто без памяти от того, что сейчас происходило внутри его грудной клетки. Его не смущала даже промокшая от дождя одежда, ибо голова была зациклена совершенно на другом. «Я нормальный, — думал он, пытаясь отдышаться после нарезания кругов по своей гостиной. — Я такой же нормальный, как и другие люди. Я тоже умею любить». Просто замечательная новость! Такая же замечательная как отрицательный тест на ВИЧ, а может даже и ещё лучше. Энергия переполняла каждую клеточку тела, отчего Коннор сперва начал просто дёргать ногами, но когда понял, что и это не помогает, то, спрыгнув с кровати, поспешил направиться в душ. Там он проторчал около двух часов, безостановочно намыливая свою голову дорогим шампунем и одновременно с этим пытаясь согнать напряжение. Жизнь — это очень непредсказуемая и нечестная штука, которая постоянно готовит своеобразные приколы. И Коннор уже успел настрадаться и ощутить на себе все прелести обманов судьбы, так что приятные сюрпризы он очень и очень ценил. Вот, например, как-то раз с ним случилось очень неприятное происшествие. Когда Коннору только-только стукнуло тринадцать лет, то его внезапно охватило небывалое вдохновение, и он решился написать на листочке свой собственный сценарий для фильма, который назвал «Мир голубых обезьян». Глупая маленькая история о том, как горилла с синей шерстью из другой галактики попала на планету к людям и там стала их изучать. Несмотря на простенькую идею, сюжет Коннору нравился, но по собственной невнимательности он оставил тот самый листочек в такси, когда они с матерью ехали загород. И что по итогу? Через две недели на экраны кинотеатров вышел всем известный «Аватар» от Джеймса Кэмерона. Совпадение ли? Скорее всего. Но это не отменяет факта, что Коннору было очень обидно от мысли, что он был настолько близок к мировому гению и почти что в одиночку создал идею для фильма, в который по итогу готовы были вбухать две сотни миллионов долларов. Так что Коннор сделал один очевидный вывод: жизнь любит над ним издеваться. Думает, что раз он родился с золотой ложкой во рту и привык не нести ответственность за свои поступки, то не мешало бы начать устраивать дурацкие козни. Одной из них стало полное отсутствие желания вступить с кем-то в полноценные отношения, и Коннор уже даже готов был признать, что он просто болен, но не тут-то было. — Я… люблю Хэнка, — с улыбкой сказал он, вытирая полотенцем мокрые волосы и глядя на своё отражение в зеркале. «Видишь, не так уж и сложно было это признать?» — ответило ему отражение и улыбнулось в ответ. Коннор солидарно кивнул. В мыслях он повторял своё признание из раза в раз, пытаясь всё больше и больше им проникнуться. Почувствовать каково это, когда ты отдаёшь себе отчёт в том, что у тебя есть определённые взгляды на человека. И нет, это не обычная детская влюблённость, какая бывает у девочек, когда к ним подсаживают нового соседа по парте. Сегодня Стивен, завтра Майкл. То была настоящая и искренняя любовь, которую Коннор никогда раньше ни к кому не проявлял, ибо никто не был достоин подобного внимания. И вроде как, с одной стороны, Коннор понимал, что он не обязан вот так просто прислушиваться к своему внутреннему голосу. Ничего же не мешает сделать вид, что всё случившееся оказалось сплошной глупостью, не так ли? Переубедить себя, сказав, мол, я на самом деле просто запутался и принял желаемое за действительное и, авось, если буду игнорировать эти странные позывы к романтике, то по итогу смогу излечиться. Звучало как вполне неплохой вариант. Но какой толк? Коннор смущался и делал это так, как подобает эгоистичному засранцу, но всё же он прекрасно понимал, что самообман просто запутает его ещё больше. Чувства никуда не денутся, а вот мозг начнёт пухнуть от вечных оправданий и избегания реальности. Того и гляди, обязательно наступит момент, когда Коннор выгорит как личность и больше не сможет как-либо реагировать на свои рассуждения. Ведь как оно получается? Если любовь к Хэнку — это всего лишь глупые фантазии, которые разум принял за действительность, то что тогда в этом мире вообще реально? Реальна ли любовь к матери? А к отцу? Реально ли вообще то, что Коннор чувствует потребность в поддержке и проявлениям заботы? Или это всего лишь такие же надуманные желания, которые нужно игнорировать. «Если любовь — это один большой обман, то я хочу быть обманутым», — думал Коннор, обнимая себя за плечи. Да и потом, ничего же зазорного в его чувствах не было. Коннор так и оставался таким же Коннором, каким он был и раньше. И какие бы взгляды, касательно Хэнка, не начали появляться в его затуманенном мозгу, стоило сразу подметить один важный. факт. А именно то, что Коннор — не гей. «И никогда им не стану, — рассуждал он, пафосно поджимая губы и корча перед зеркалом рожу. — Я — гетеросексуальный хэнкосексуал. Это немного разные вещи». «Кого? Ты чего, ебанутый? Какой ещё хэнкосексуал? Простудил под дождём голову и теперь у тебя опять поехала кукуха?» — такие вопросы мог задать глупый и невежественный человек, но Коннор лишь подвёл под лоб глаза. «Хэнкосексуал — это человек, которому нравится Хэнк, невзирая на его основную сексуальную ориентацию». Всё настолько просто, что даже ребёнок сможет понять эту мысль с первого раза. И Коннор был первым и единственным представителем этого меньшинства, а потому всецело считал, что ему не помешало бы свой личный флаг и буква «Х» в известной всем аббревиатуре. Но зачем вообще такие мудрёные понятия и к чему эти попытки избегать попадания под ярлыки? Всё очевидно. Несмотря на свои весьма прогрессивные взгляды в отношении однополой любви и людей, которые в ней состоят, Коннор откровенно стеснялся подписывать себя под гомосексуала. Он бы даже бисексуалом постремался себя назвать. Стереотипы стереотипами, но Коннор в них откровенно верил и очень боялся, что если внезапно он поставит себя на одну полку с «пидарюгами» или «полу-пидарюгами» (бисексуалами), то по итогу наступит момент, когда ему захочется носить зауженные джинсы, слушать песни Селин Дион, пить через трубочку смузи и зализывать на одну сторону волосы. О, и ещё краситься губной помадой, подводить ресницы и таскать у себя в кармане леденцы в виде членов. Ибо да, именно так себе Коннор геев и представлял, несмотря на то, что тот же Саймон под такие определения не подходил. К тому же, ему на самом деле никогда и не нравились мужчины, а Хэнк стал первым и единственным исключением. По этой причине Коннор и решил открыть для себя понятие «хэнкосексуальность», которое нравилось ему куда больше, нежели остальные варианты. И теперь можно было смело всем говорить, мол, да-да, пацаны, я всё ещё в ваших рядах натуралов, просто есть один человек, который заставляет мои ладошки потеть, а моё сердце биться чаще. — Интересно, — сказал Коннор, когда наконец покинул ванную и, оказавшись в спальне, обернул полотенце вокруг своих сырых плеч. — Как бы выглядел мой личный флаг? А чего тут гадать? Всё ведь было более чем очевидно. На флаге должно быть три цвета: золотой, голубой и красный. Золотой — это цвет прядей волос Хэнка, сквозь которые потихоньку начала пробиваться седина. Голубой — это красивые, но уставшие глаза. А красный — это цвет доброго и храброго сердца. Сердце, которое продолжает неустанно биться только потому, что Коннор хочет, чтобы оно билось. «Как-то это неправильно и немного стрёмно», — думал он, понимая, что несколько переборщил с такой зацикленностью на конкретном человеке. Казалось бы, только недавно собирался прострелить ему колени, да ещё и вдоволь поизмываться после этого. А теперь что? Устроил тут цирк, заведомо притворившись клоуном. Смотрите все, верная собачонка нашла себе хозяина, который осмелился протянуть ей косточку. Коннор надулся. Вот уж чего, а с собачонкой никто не имел права его сравнивать. Да и потом, какие вообще могут быть претензии к человеку, который буквально пропустил всю подростковую пору романтики? У мальчиков первая любовь наступает на десять лет раньше, так что Коннор с этим делом уже несколько запоздал, а потому имел полное право целиком и полностью отдаваться новым ощущениям. Но планировал ли Коннор признаться в чувствах объекту своих воздыханий? «Ага, щас, несите букеты и коробки шоколадных конфет». Нет, не собирался. И дело был не в том, что он слишком смущается или боится неправильно себя поставить. Просто Коннор был далеко не дураком и прекрасно отдавал себе отчёт в том, как Хэнк должен отреагировать на подобного рода голубизну. Навряд ли фраза: «нет, ты не понял, ты нравишься мне не в гейском плане, а в хэнкосексуальном» хоть сколько-нибудь спасёт ситуацию. Любовь — она как политическая позиция. Иными словами, она вроде есть, но лучше держать её при себе. Так что Коннор решил, что несмотря на все новые открытия, его вполне устраивают их дружеские отношения. Благо, не животные, не сорвутся. К тому же, Хэнку куда важнее и нужнее именно близкий друг-бабник, что сможет разбавить нелепой шуткой разговор или позвать на какую-нибудь гулянку. Скажет: «Как думаешь, Хэнк, у Меган Фокс сиськи натуральные? Или там силикона больше, чем жира?» Хэнк покрутит пальцем у виска, но всё же улыбнётся. Только так он сможет остаться рядом. — Потому что Хэнк никогда не примет иного рода отношения, — печально подмечал Коннор, уподобляясь своей вредной привычке грызть ноготь на большом пальце. — Он взрослый мужчина с консервативными взглядами. Любое проявление какой-либо неправильной привязанности может вызвать отвращение. Точно такое же, какое было у него на лице в тот день, когда мы поцеловались. С таким омерзением вытирал губы, словно боялся, что у меня отравленная слюна. Остаётся лишь оставить всё как есть. И Коннор оставил. Благо, ему нигде не пекло, да и жил он не в вонючем диснеевском мирке, где все друг друга понимают и прощают. Нужно уметь довольствоваться малым, и каким бы вторым счастьем не была наглость, стоило сперва оценить ситуацию с точки зрения дальновидности. Каковы шансы на успех? Нулевые. Чего стоит риск? Всего. Так зачем сходить с ума? Коннор лишь хотел, чтобы его лучший друг не испытывал дискомфорта при их общении. И чтобы в самом Конноре он видел приятеля, которому можно открыться и рассказать о своих мыслях. Какая может быть речь об искреннем диалоге, когда ты знаешь, что перед тобой сидит человек, который открыто по тебе сохнет и которому ты успел отказать? Тут уж в пору прекращать все встречи до момента, пока кто-нибудь из вас не женится. А жениться Коннор не хотел, так что из всех возможных выводов, какие можно было сделать в текущий момент, он выбрал наилучший и специально создал для себя план дальнейших действий. И как бы сам не рвался в ту самую клетку чувства и желаний, он ещё не успел окончательно отупеть от своей любви. Всё! Никаких больше пошлостей и никаких больше неожиданных комплиментов, идущих наперевес со внезапными желаниями как-либо прикоснуться к Хэнку в запретных местах. Наподобие шеи. «А ну хватит лентяйничать!» — скомандовал Коннор сам себе, когда наконец понял, что последние десять минут он тупо пялится на своё отражение в зеркале, висящее на раздвижном шкафу. Теперь, когда заряд бодрости отвесил ему нехилый подсрачник, больше не стоило витать в облаках и мусолить одни и те же мысли. Конечно, Коннор решил, что не станет переступать рамки, однако ничего ведь не мешало ему пытаться произвести на Хэнка хорошее впечатление? Так сказать, исправиться за все их прошлые ссоры и начать демонстрировать в себе не интеллигентное быдло, а рассудительного и добродушного джентльмена. Пусть Хэнк видит, что Коннор не такой уж незрелый и эмоциональный говнюк, каким пытался казаться с самого начала. Пусть Хэнк начинает узнавать и положительные черты. Пусть! Пусть та прозрачная связь, что начала соединять их между собой, становится крепче и толще! Коннор очень этого хотел, так что, скинув полотенце с обнажённых плеч, он вновь шагнул к шкафу, решив с особой доскональностью подобрать одежду на предстоящий праздник. Ибо раз уж он взялся организовывать Хэнку лучший день рождения, то не мешало бы поработать со своим внешним видом. — Нужно, наверное, что-нибудь не очень вычурное. Чтобы не смущать Хэнка, — крикнул Коннор, обращаясь к валяющейся на кровати Поцелуйчик, словно та могла его понять. — Как думаешь, что мне надеть? — Надень что-нибудь, что подчеркнёт твою красивую фигуру, — писклявым голосом ответила собака. Вернее, ответил за неё Коннор на свой же вопрос, но сделал это лишь по той причине, что был уверен — его преданная мохнатая подруга считает своего хозяина во всём идеальным. «А кто не считает?» Коннор хихикнул и встал к зеркалу боком, принявшись оглядывать изгибы своего тела. «И нахрена меня мать с такой задницей родила?» — первым делом подумал он, заметив, что вообще-то размер его ягодиц немного великоват. Вспомнить всех известных накачанных знаменитостей — всё выглядит гармонично. А Коннор? А округлости Коннора уж точно нельзя назвать эстетичными. И пусть до бампера Ким Кардашьян ему было как раком до луны, всё равно как-то непривычно осознавать, что хвастаться такой попой — это не мужское дело. Возможно, причина крылась в генетике, а, возможно, в любви к алкоголю и горькому шоколаду. «Коннор, всё, после праздника ты обязательно садишь свою жопку на строгую диету». — Тебе не надо худеть, Коннор! — всё таким же писклявым голосом сообщила Поцелуйчик. — У тебя нормальная задница. Я уверена, что Хэнку нравятся именно такие. — Что ты такое говоришь? С чего бы это Хэнку любить задницы? — Коннор повернулся к своей собаке лицом и скрестил руки на груди. — К тому же мужские. Да ещё и жирные. — Потому что никто не идеален. — Поцелуйчик подняла голову и высунула язык. — Я тебе даже больше скажу. По-хорошему, Хэнку тоже не помешало бы скинуть несколько лишних килограмм. — А ну пошла на место! — Почему-то это замечание очень разозлило Коннора, несмотря на то, что он сам его сказал. — Твои собачьи мозги не мыслят в человеческой внешности ни черта. Быстро на место! Испуганная Поцелуйчик, всё это время лежащая на кровати, тут же спрыгнула вниз, так и не поняв, за что это на неё решили накричать. Она бегом рванула к своей лежанке и послушно опустилась на мягкую измятую подушку, после чего виновато воззрилась на хозяина, который только похлопал себя по лицу. «Коннор, ты ебанутый. Тебе лечиться надо. Говорила мама, что любовь к алкоголю и сигаретам до добра не доведёт. А теперь ты разговариваешь сам с собой и ссоришься с собакой по той причине, что она посмела осудить Хэнка за парочку лишних килограмм». И правда. Отругать бедную Поцелуйчик за то, что её хозяин — зацикленный на ком-то идиот… это ниже всякого достоинства. Не удивительно, что в свои двадцать три года Коннор не смог найти себе подходящую девушку. Такого долбаёба попробуй-ка вытерпи, никаких сил не хватит. Видимо, сама судьба готовила Коннора к тому, что его возлюбленным окажется именно полицейский и по совместительству опасный враг. Вот тебе и выбор между долгом и сердцем. — И всё-таки, с задницей-то что делать? — Коннор вновь развернулся к зеркалу и принялся разглядывать в нём свою пятую точку. Призадумался. Прижал к покрывшимся мурашками ягодицам ладони и несильно их сжал. Мягенькие. Потому что жирные. Потому что кто-то слишком много ест. Потому что мать должна была заметить недостаток ещё в детстве и отвезти Коннора к какому-нибудь врачу, чтобы тот зарубил проблему на корню. А теперь Коннор жирный. Жирный и страшный. И никто не захочет смотреть на его тело кроме проституток, которым он платит за это деньги. А вообще, Коннор только почему-то сейчас начал обращать внимание на то, что он на деле не такой уж и идеальный, каким представлял себя изначально. Далеко не суперзвезда и не модель… В смысле не подиумная модель, а вот для каталога вполне бы сгодился. Хотя почему не подиумная? Коннор же вполне хорош собой. И, возможно, если бы он захотел, он мог бы вполне пойти в шоу-бизнес. Но только не с такой жопой. И всё же были моменты, которые Коннора пиздец как смущали. Вот раньше, когда он не пытался кому-то нарочито понравиться и принимал как должное тот факт, что это другие люди обязаны к нему тянуться, а не он к ним, то и собственная внешность его не особо-то и волновала. Да даже если бы Коннор был жирным и прыщавым уродом, ему всё равно было бы плевать на мнение окружающих. Но вот сейчас… А сейчас, когда у Коннора первый раз в жизни появилось желание понравиться человеку внешне, он вдруг осознал, что на деле не так уж и прекрасен. Итак, не помешало бы начать с той самой части человеческого тела, на которую люди привыкли постоянно искать приключения. А именно с задницы. Что вообще не так с этой самой задницей? Да всё! Всё не так! То есть Коннор был абсолютно уверен, что она у него в несколько раз больше, чем должна была быть у приличных мужественных парней. До бабской, конечно, далеко, но ведь это нисколечки не меняло факта, что проблема существует и с ней нужно как-нибудь бороться, ибо даже самая незначительная и незаметная клякса может испортить собой всю картину. По какой-то причине даже вспомнился тот день, когда они с Хэнком ездили к мосту «Амбассадор», где Коннор, спрыгивая с бетонного ограждения, чуть было не расшиб себе нос. Интересно, о чём мог подумать Хэнк, когда подхватил его под живот своей рукой? «Он чуть не упал, потому что не смог удержать равновесие. Задница как у бегемота. Не удивительно, что всё это время он шутил свои тупые шуточки про педиков. Сразу видно, откуда проблема произрастает». Ну всё, теперь точно на диету! Но задница — это ещё полбеды. Кто вообще будет рассуждать о столь незначительных деталях, когда имеет настолько непримечательное лицо как у Коннора? Да, лицо! Потому что лицо — это ещё один пиздец, который решил напомнить о себе в столь неудобный момент. Самый пиздецовый пиздец из всех пиздецов, которые только можно было представить. Коннор нарциссизмом не болел и смотрел на свою внешность с точки зрения рассудительного человека, но как-то раз в одном журнале он даже вычитал совет, который гласил: «Меняйтесь до тех пор, пока, глядя на своё отражение в зеркале, вам не захочется его хорошенько трахнуть». «А что, я ведь весьма хорош собой. Не будь я парнем, то, возможно…» — подумал тогда он, рассматривая свою самодовольную харю. Коннор откровенно считал себя красивым, так что не видел смысла в том, чтобы хоть как-то колдовать над своей внешностью, но вот пришёл тот самый день, когда он решил оценить черты своего лица не со стороны богатенького мажора или девушки, готовой ради денег залезть на всё что движется, а со стороны обычного человека, умеющего примечать любые недостатки. Главным же недостатком Коннора, как ему показалось, было чрезмерное количество родинок. Не просто парочка блеклых пятнышек, скрытых от человеческого взора волосами, а очевидные округлые точки, раскинувшиеся по всему лицу. Крохотные правда, но от этого не менее заметные. «Может записаться на удаление лазером?» Коннор запыхтел. Наклонившись поближе к зеркалу, он широко разинул рот — тем самым попытался изучить зубы. Ничего серьёзного: всего лишь пара пломб, но при этом никакого налёта, никакой грязи и никакого кариеса. Идеально белоснежными они, конечно, не были, однако Коннор не считал это признаком неопрятности. Кто вообще щеголяет с белоснежными зубами наголо, помимо именитых актёров и пижонов, любящих кичиться своим состоянием? Так что не стоило слишком переживать по этому поводу, чего не скажешь о языке. Интересно, существует ли пересадка языка? Если да, то Коннор хотел бы заиметь другой, ибо свой ему вот нисколечко не нравился. Нет, он не походил на змеиный и не был слишком толстым или слишком длинным, но вот цвет… всё дело в бледном налёте. «Какие-то проблемы с пищеварением», — так говорили врачи с самого детства, но сколько бы Коннора не пытались лечить, проблема не исчезала. «Наверное, это просто наследственное», — предположила мать и вся семья согласилась с этим суждением. Что же касается самого Коннора, то до сегодняшнего дня он не особо парился над такими мелочами. Теперь же пришло время страдать. «Да какая уже разница? Язык хотя бы находится во рту и никто не пытается его разглядеть, чего не скажешь обо всех остальных частях тела». Коннор сделал два шага назад и, гордо выпрямившись и согнув руки в локтях, принялся уже целиком разглядывать свою обнажённую фигуру. Проблем был целый ворох — хоть на листочек записывай. Стоило начать с того, что Коннору не помешало бы подкачаться. Дрыщом он пусть и не был, но особыми физическими данными также никогда не выделялся. Даже кубики на животе, которыми он когда-то пытался похвастаться перед Хэнком, на деле также были едва заметны. Но всё это не идёт ни в какое сравнение, когда в глаза бросалась самая кошмарная и смущающая деталь, а именно полное отсутствие растительности на грудной клетке и редкие коротенькие волоски в районе лобка. Если честно, то Коннор всегда мечтал выглядеть как самый настоящий мачо, у которого из-под расстёгнутой рубашки выглядывают густые вьющиеся кудри, какие можно было часто заметить у актёров из Болливудских фильмов. Увы, у вселенной были явно другие планы, так что она решила поизмываться над бедным Коннором по полной. Рассыпала по его телу десятки родинок, а вот с растительностью пожадничала. Врачи также объясняли такие особенности генетикой, но Коннора подобный расклад ни капли не устраивал. Он выглядел посмешно, только и всего. Общую же нелепость картине только добавляли израненные от падений в детстве коленки и относительно небольших размеров член. «И как же бесит эта жирная задница». Коннор вновь позволил себе повернуться к зеркалу спиной и удручённо посмотреть на бледные ягодицы. Зафыркал. «Всё, прощай жирное и сладкое». «Вот то ли дело Хэнк». Коннор немного нагнулся и напряг руки, пытаясь хоть как-то похвастаться перед отражением нечто похожим на мускулатуру. А что Хэнк? Хэнка стоило ставить в пример в самую последнюю очередь, ведь в отличии от Коннора, он был человеком такого типа, что не привык тратить деньги на дорогие средства по уходу за собой. Обычный мятный шампунь из супермаркета, обычный бюджетный одеколон и обычная недорогая одежда. Как же нужно не любить своё тело, чтобы докатиться до подобных издевательств. Кошмар! Более того, Коннора искренне удивляло полное нежелание Хэнка закрашивать проявляющуюся на висках седину. Неужели тому не хочется показаться хоть немного моложе в глазах окружающих? Заёбанный вид, потёртые джинсы, усталый взгляд и — вишенка на торте — амбре из запаха мяты и хвои. Кого вообще сможет привлечь весь этот нелепый образ полицейской свиньи? «Тебя», — улыбнулось Коннору отражение в зеркале. И то была чистая правда. Несмотря на то, что Коннор крайне скептично относился к вони а-ля «кто эти ваши парфюмерные бутики?», почему-то именно с Хэнком ситуация для него обстояла иначе. Мятный шампунь отдавал нотками чего-то свежего и приятного, отчего Коннору хотелось запустить пальцы в шелковистые волосы. Вновь прижаться носом к шее, пахнущей хвойным одеколоном, после чего со всей силы дёрнуть Хэнка за рубашку, чтобы различить громкий треск дешёвой ткани. Замереть на месте. Прислушаться к тяжёлому и возмущённому дыханию, от которого так и будет сквозить фразой: «Что ты себе позволяешь?» А после дёрнуть вновь, но уже сильнее. Порвать на этой самой рубашке ворот, чтобы дать запаху одеколона особый простор. Почувствовать, как рассердившийся Хэнк пытается отпихнуть тебя подальше, но не поддаться на его усилия. Опять прижаться носом к шее, после чего пройтись по ней языком, чтобы ощутить лёгкое вздрагивание — то самое, какое совершает Хэнк, когда ты заходишь слишком далеко и позволяешь себе начать откровенно издеваться над его эрогенными зонами. «Стоять!» Опомнившись, Коннор тут же похлопал себя по щекам, пытаясь успокоить разбушевавшуюся фантазию. Его опять понесло куда-то не в ту сторону. Здорово, конечно, позволять себе иногда воображать приятные сцены, но всему должно быть своё место и своё время. Можно было бы думать о таком перед сном или во время завтрака, но точно уж не возле зеркала, в котором отражается твоё обнажённое тело и толстая задница. Так что Коннор, вспомнив свою изначальную тему для внутренних монологов, вновь взялся заниматься тем, чем занимался до этого — разглядывать самого себя со всех ракурсов и думать над тем, что именно он хотел бы изменить в своей внешности. «Так, похудение — это вопрос номер один. Абонемент в спортзал — вопрос номер два. А третий… ну… наращивание волос?» Коннор посмеялся со своих же мыслей. Он был на все сто процентов уверен, что на лобке ему уж точно никто ничего наращивать не станет. Да и потом — с этими волосами столько будет мороки. Одно дело — это их отрастить, а второе — заставить выглядеть эстетично, ибо неряшливые кустари никогда не пользовались популярностью у противоположного пола. Коннор был в этом абсолютно уверен, да и для интимной гигиены у него даже хранился на полке особый шампунь. «Интересно, а как с этим справляется Хэнк? Тоже посещает специализированные магазины?» И вновь мысли поплыли не в то русло, но Коннор не мог перестать задаваться таким интригующим вопросом. Но это не потому что он был каким-то озабоченным или помешанным извращенцем, а просто потому что имел свойство проявлять любопытство к жизням других людей, что так не похожи на него. И ведь это абсолютно нормально. Это в порядке вещей. Кто в этом мире не без греха? Если такие присутствуют, то могут смело швырнуть в Коннора камень, но пусть тогда после этого уёбывают жить в монастыри и не показываются на глаза нормальным людям. Коннор же интересовался разного рода вещами и в своей голове он был хозяином. Королём! Правителем! И потому любые, пусть даже самые странные и глупые идеи, что рождались в его гениальном мозгу, должны были быть досконально изучены и разобраны. Итак, вот есть Хэнк. Хэнк — это мужчина. Упорный, но небогатый. Не в плохом смысле этого слова, скорее уж его зарплата в полиции спокойно покрывает все основные нужды, но не позволяет далеко уходить за рамки бюджета. Особенно в эти дни, когда все накопленные деньги уходят на починку сгоревшего дома. То есть почти для каждого человека, владеющего этой информацией, было бы более чем очевидно, что Хэнк не посещает специализированные магазины. И, наверное — Коннор не был уверен до конца и мог лишь предполагать — свой лобок Хэнк также моет шампунем для волос. И какие можно сделать из всех этих рассуждений выводы? «Господи, не надо никаких выводов, пожалуйста!» А нахуя тогда были эти странные идеи для обдумываний? Без этих самых выводов никуда не деться, да и было их всего-навсего два. Первый — шампуни у Хэнка заканчиваются быстро, так что на день рождения можно было бы подарить ему коробку с десятком больших бутылей для душа. А второй… — А второго нету! — рявкнул Коннор своему отражению в зеркале, щёки у которого густо покраснели. — Всё, закрыли тему! Но никто тему закрывать не собирался. Коннор просто перестал о ней думать, но это не означало, что тот самый очевидный вывод, который он постеснялся озвучивать вслух, перестал крутиться на языке. Коннор был хитрым малым и умел ловко акцентировать своё внимание на других деталях, хотя почему-то сейчас, когда он опять попытался вернуться к разглядыванию своего тела, навязчивая мысль отказалась исчезать из его головы. Получается, что лобковые волосы Хэнка также пахнут мятой. Бог того не одобряет. За подобные фантазии он отправляет людей в Ад — прямиком к педофилам и сексуальным детям, которые этих самых педофилов и соблазняют. Самое главное — это окончательно не сходить с ума. Вести себя так, словно всё обдуманное оказалось не более чем растянувшейся шуткой, ставшей плодом больного чувства юмора. Коннор просто подурачился, ведь дурачиться он очень и очень любил. А ещё любил курить. Курил бы двадцать четыре на семь, задействуя всё своё тело, помимо мозга. Почему помимо мозга? Потому что мозг нужен был для того, чтобы дурачиться. Но пока это самое дурачество не довело до сумасшествия, стоило со всей силы ущипнуть себя за бедро и попытаться сфокусироваться на насущных делах. Не ставить перед собой неправильные вопросы и начать волноваться за своё тело. Такое неидеальное и такое немужицкое. «Надо бы набить парочку татуировок» — вдруг подумал Коннор, и идея показалась ему весьма и весьма достойной. Никому ведь не станет хуже от двух-трёх классных рисунков? Да и девчонки любят плохишей с наколками, от которых чуть ли не за версту веет опасностью. Идёшь такой себе, красивый, а на руке, например, злой рычащий волк, под которым красуется фраза: «рождённый бегать пизды не получает». Или нет… как-то не очень звучит. Но над фразой ещё будет время подумать. — Что скажешь, Поцелуйчик? — Коннор наконец удосужился отвернуться от зеркала, и, подняв с пола полотенце, обернуть то вокруг своих бёдер. — Как думаешь, я смогу произвести на Хэнка хорошее впечатление во время праздника? Поцелуйчик не ответила. Почему — не ясно. Возможно она не нашлась в словах, а возможно Коннор просто перестал страдать хуйнёй и делать вид, что его питомец с ним разговаривает. И всё же собака увидела, что хозяин более на неё не сердится, а потому дружелюбно завиляла хвостом. Правда, что-то в её уверенном взгляде Коннору не понравилось. У него была одна забавная привычка — считывать эмоции своего питомца и предполагать, что бы интересного он бы мог сказать, если бы вообще умел разговаривать, но сейчас почему-то ему показалось, что над ним насмехаются. Да как такое вообще может быть? Поцелуйчик ведь никогда не испытывала к Коннору ни ненависти, ни обиды, однако в ту самую секунду, если бы ей вдруг выпал шанс съязвить что-нибудь эдакое, она бы наверняка прошептала: — Из нас двоих ты окажешься большей сучкой. И была бы полностью права.***
Ночная смена в «Смехе Питера» началась с весьма шумной компании. А именно с типичной молодой тусовки состоящей исключительно из буйных мажорчиков, решивших отметить в этом месте день рождения своего друга. «Между прочим, сына заместителя мэра, — несколько раз поставили Хэнка перед фактом. — Так что, будь добр, смени музыку и поставь что-нибудь более «драйвовое». «Интересно, что конкретно? — думал в свою очередь спросить у них Хэнк, но не хотел портить себе настроение. — Я и так каждую ночь чуть ли не глохну от хард-рока, орущего мне в уши, а вы требуете что-нибудь ещё более драйвовое. Вы смерти моей хотите?» При всём при этом нельзя ведь даже было сказать, что тот же Хэнк, например, уже успел стать старпёром, который не любит слушать музыку таких жанров. Просто когда ты изо дня в день только и делаешь, что маринуешься в рассоле из треков, половина из которых состоит из чистого гроулинга, то уже начинаешь потихоньку перенасыщаться. К тому же, каким бы обширным ни был плейлист, составленный старшим сыном владельца заведения, песни в нём не играли бесконечно и каждую неделю начинали повторяться по кругу. Потому, объединив все эти факторы в одно целое, Хэнк пришёл к выводу, что совсем скоро произойдёт одно из двух: либо музыка станет хотя бы на несколько пунктов потише, либо он окончательно ебанётся. «И судя по тому, что я творил с Коннором на кухне, второе уже успело произойти». И стоило лишь вспомнить о мерзавце-Конноре, как Хэнк тут же встревоженно охнул. Он ведь уже успел совершенно забыть об одной из своих сегодняшних прямых обязанностей! Не мудрено, ибо какая может быть речь о крепкой памяти, когда разыгравшаяся в баре вечеринка зашла настолько далеко, что одна из подружек того самого «сына заместителя мэра», изрядно напившись мартини, предприняла около шести попыток залезть на барную стойку и показать всем, как классно она умеет трясти волосами и кричать: «е-е-е, рейв». «Звонили из палаты, — хотел уж ответить ей Хэнк. — Просили тебя вернуться». Но не ответил, ибо хватит с него скандалов и колких подъёбов в сторону сумасшедшей молодёжи. Вот был бы тут Коннор, он бы точно нашёл на неё управу. «Или присоединился бы, чтобы поорать про рейв на пару». Но хватит о душевнобольных. Хэнк больше медлить не желал, так что, подманив пальцем официантку по имени Кэра, — ту самую, что подарила ему одну из своих резинок для волос — он любезно попросил подменить его за барной стойкой всего на пару минут, дабы у него самого появилась возможность сбегать к мистеру Бёркамну, пока тот ещё не успел уйти домой. Кэра согласилась, и Хэнк, на ходу стряхивая с рубашки невидимую пыль, рванул прямиком к кабинету своего начальника. Немного помедлил перед самой дверью, но всё же решился и постучался. Услышав дружелюбное «войдите», проследовал внутрь. — Доброй ночи, — поздоровался он, после чего откашлялся перед следующим предложением. — Извините, что покинул рабочее место во время своей смены, но я хотел бы с вами поговорить. Можно? — Спрашиваешь ещё? Конечно! — Бёркман повёл густыми усами и широко улыбнулся, демонстрируя отбеленные зубы. — Ну? Чего хотел? Временами Хэнк ставил перед собой вопрос — как так вышло, что его работодателем оказался столь добрый и понимающий человек? Казалось бы, владелец такого элитного и популярного среди богачей заведения спускал с рук подобные малые халатности со стороны одного из своих работников. Где оно видано, чтобы в таких местах разрешено было пропускать свою смену или ругаться матом с посетителями, отделываясь при этом лишь кратким нагоняем? Не бар, а заправская столовая. Но только спустя какое-то время до Хэнка дошло, что всё дело крылось в доставучести Коннора. Конечно же, когда ты меняешь сотрудников как перчатки, а к тебе на стол в год падает по двадцать заявлений об увольнении, то волей-неволей начнёшь привязываться к человеку, способному не только сохранять должное хладнокровие при встрече с твоей главной головной болью, но и попутно эту самую головную боль перевоспитывать. Хэнк не был идеальным барменом. Он не умел жонглировать бутылками, вертеть на носу лимоны или разливать напитки, подбрасывая шейкер в воздух. И тем не менее, с основными своими обязанностями он без труда справлялся. Честно выполнял свою работу и никогда не филонил. Хэнк, как бы громко это не звучало, смог найти управу на главную занозу своего босса, не дававшей тому спокойно вести бизнес. И ценой чего? Редких прогулов и негромких перепалок. По этой причине Хэнк считал, что раз уж он, помимо должных ему поручений, также строил карьеру няньки, то имел полное право на личные привилегии. — Могу я отпроситься с завтрашней смены? У меня… — Хэнк опять прокашлялся, пребывая в полной неуверенности того, что его слова смогут прозвучать хоть сколько-нибудь убедительно. — У меня завтра день рождения. Вот. Я не могу не приехать в полицейский департамент, а провести праздник за барной стойкой — это такое себе удовольствие. Потому… можно я возьму себе выходной на одну ночь? В минус заработной платы, само собой. — А… что? — Мистер Бёркман вдруг растерялся. С нескрываемым замешательством он то и дело бегал глазами по Хэнку вверх-вниз, отчего становилось до ужаса неловко. «А вдруг я показался ему наглым?» — подумал тогда Хэнк, и неловкость сменилась стыдом. — Вообще-то тебя уже отпросили. Я думал, ты в курсе. — Отпросили? Кто? — Хэнк не мог поверить в услышанное. Сперва он было предположил, что стал свидетелем глупого юмора мистера Бёркмана, который, узнав о надвигающемся празднике, решил именинника разыграть. Сказать, мол, да, это я тебя у себя же и отпросил, поздравляю с днём рождения, желаю счастья-здоровья, прибавки к зарплате не будет и все чаевые я также заберу себе. Но, как оказалось, Хэнк ошибался. Вскрывшаяся же правда вогнала его в такой ступор, что чуть было не отвисла челюсть. — Коннор, — спокойно констатировал Бёркман, продолжая всё также в недоумении хлопать глазами. — Он того… позвонил мне ещё самым утром и сказал, что завтра ты ему срочно для чего-то там понадобишься, так что он попросил дать тебе выходной на одну ночь. Это всё, конечно, весьма славно, но ты тоже постарайся не привыкать к подобным отгулам, хорошо, Хэнк? Я, конечно, крайне рад, что нелюдимый и, можно сказать, токсичный сын Роберта вдруг начал питать к тебе настолько тёплые чувства, но не забывай, что ты всё ещё работаешь в этом заведении барменом. Вечно ставить тебе на замену официанток или ребят из дневной смены я не могу. — Да, спасибо… — Однако слова благодарности прозвучали крайне неестественно. Пребывая в откровенном замешательстве Хэнк до самого конца не мог найти ни единой причины, с чего бы это Коннору понадобилось брать для него выходной. В чём крылась причина? Чего он захочет потребовать взамен? Самое главное — если вдруг Хэнк ему так внезапно понадобился, то почему сам Хэнк об этом не в курсе? Неужели нельзя было уведомить его заранее? В крайнем случае поинтересоваться, желает ли сам Хэнк принимать непосредственное участие в ближайших делах Коннора. Потому что, как бы грустно это не звучало, Хэнк не желал. Потому что у самого Хэнка впереди намечался очень важный праздник, и если вдруг некто, чьё имя начинается на «К», а заканчивается на «оннор», решился вновь заправить свою тушку алкоголем, как то случилось в прошлый раз, и ему просто требовался временный собутыльник, то пусть он занимается поисками в другом месте. Хэнк же учёл горький опыт и более быть нянькой он не собирался. Но делать поспешные выводы было пока рано. Хэнк решил, что лучше уж поступить так, как и подобает нормальному и здравомыслящему человеку. А именно не устраивать глупые истеричные разборки, какие любят устраивать жёны, когда узнают, что их супруг забыл о годовщине свадьбы и решил в этот день поехать с друзьями в бильярд, а написать по смс своё собственное приглашение и потом уж смотреть, как Коннор станет на него реагировать. Если начнёт возмущаться и предъявит, что никакие празднования дня рождения в его планы не входили, а выходной для Хэнка он взял только для того, чтобы тот помог ему не получить в репу во время пьяных ночных гулянок, то тогда следовало бы сразу гнать в шею этого прохиндея. А то гляди, чего вдруг удумал. Подумать только! Не даёт человеку отметить его же собственный праздник. А этот самый человек — то бишь Хэнк — если вдруг кто-нибудь успел позабыть, был личностью, а не велосипедом или машиной, какие можно было взять напрокат в любое время суток, после чего использовать по своему усмотрению. И Хэнк был не обязан подстраиваться под Коннора. Если же вдруг тот обнаглел настолько, что посмел начать строить планы на именинника, в частности не спросив именинника о том, согласен ли он проебланить свободное время, занимаясь хуйнёй, то ему следовала прямая и ровная дорога нахуй. Направление найдёт сам. По этой причине, не теряя больше ни секунды, Хэнк резво вытащил из кармана свой новенький телефон и, отыскав в нём единственный сохранённый контакт, начал строчить тому сообщение: «Привет. Завтра у меня будет день рождения. Я планировал отпраздновать его один, но думаю, что если ты вдруг окажешься свободен, то буду крайне рад встретиться с тобой завтра у себя дома в восемь часов вечера, чтобы было не так скучно. Подарок нести не обязательно. Я просто буду рад твоему присутствию. Немного погодя, он перечитал написанный им бред и решил, что приглашение вышло каким-то уж слишком сухим и негостеприимным, так что, чуток поразмыслив над правильными словами, добавил следующее: «Я знаю, что ты у нас гурман, так что можешь заранее написать мне, какие блюда тебе нравятся, и я постараюсь их заказать. Ты будешь единственным гостем на празднике, так что имеешь полное право понаглеть и выбрать именно то, что тебе нравится. «А не слишком ли это… учтиво?» Хэнк призадумался. Он не хотел казаться грубым, но подобный стиль общения мог натолкнуть Коннора на мысль, что перед ним словно унижаются и буквально умоляют прийти. «Я закажу тебе всякой еды, только поздравь меня, пожалуйста, а то, кроме тебя, друзей больше нет». Хэнк поёжился. Он не хотел оказаться объектом для жалости, которого навещают так же, как звёзды навещают больных детей в отделении онкологии. С улыбками на лицах, но безо всякого желания. Стоило поразмыслить ещё немного, а когда в голову пришла отличная идея, Хэнк решил приписать к своему приглашению последнюю пару строчек, которые должны были расставить всё по своим местам. «Но не переживай, если у тебя не получится. Значит мне достанется больше вкусной еды. А если вдруг расплачешься, то я всё же принесу тебе парочку конфет)». А что? Сообщение вполне в духе Хэнка. С одной стороны, он вроде бы и хочет видеть Коннора на своём празднике, а с другой — без особых проблем примет отказ и совсем не расстроится, если внезапно у Коннора появятся на вечер совершенно иные планы. Не расстроится же? «Ну, может быть самую малость», — подумал Хэнк, ещё раз перечитывая написанное им приглашение. Невзирая на их последние тёплые встречи, что-то внутри всё равно не позволяло Хэнку проявить окончательное доверие по отношению к Коннору. Ну не могли они вновь общаться без задних мыслей. «То есть мы вроде как помирились, а вроде…» — правильные слова подобрать было крайне тяжело. Самому же Хэнку не хотелось думать, что у Коннора могут до сих пор храниться хоть какие-нибудь коварные планы, но и без этого предчувствия обойтись было нельзя. Одна ссора, начатая из-за какого-то пустяка, случиться уже успела, а потому не было никакой гарантии, что впереди не будет поджидать и вторая. А что, если Коннор вновь сильно обидит Хэнка? Не просто наговорит ему гадостей, а затронет те темы, от которых по спине начинают бегать мурашки и перед сном отказываются слипаться глаза. В тот раз одних извинений было достаточно, но ведь тема так и осталась открыта. Гарантии, что они не вернутся к этому разговору, не существует, а потому стоило держать ухо востро и оценивать все свои действия заранее. «Лучше не думать об этом», — повторял сам себе Хэнк, но не думать у него не получалось. По этой же причине он с такой неуверенностью и пытался позвать Коннора на грядущий праздник, ведь любое «пожалуйста, навести меня в этот день» в будущем может превратиться в злорадное «жалкий медведь по имени Боб оказался настолько никому не нужен, что умолял меня обратить на него внимание». А потому да. Хэнк выстроил вокруг себя определённые рамки и пытался за них не заходить, дабы в будущем не столкнуться с обидными последствиями. Коннор же в свою очередь обязан был понять негласную истину — Хэнк считал его другом — при том довольно близким — но не включал в список тех людей, без общения которых не сможет прожить и пару дней. С такими друзьями всегда приятно поговорить, но в случае, если вам вдруг придётся разойтись, то подобная утрата не нанесёт особой моральной травмы. «Ну вот. Теперь порядок». Оставшись полностью довольным своим красноречивым сообщением, Хэнк решил вновь приступить к своей работе. Не стоило ожидать быстрого ответа, ведь наверняка у Коннора есть и свои — иные планы, которые не связаны с просиживанием штанов и мониторингом смс-ок. К тому же, на улице уже успела наступить ночь, а в это время порядочные люди давно как привыкли ложиться баиньки. «Порядочные да, но при чём тут Коннор?» Хэнк фыркнул от смеха, но телефон в карман убрал. Правда, ненадолго. Стоило ему вновь подменить Кэру и встать за барную стойку, как в том же самом кармане раздалась лёгкая вибрация. Не прошло и тридцати секунд, а написанное впопыхах приглашение уже удостоилось ответа. Даже сложилось впечатление, словно Коннор всё это время только его и ждал, но нужно обладать совсем уж больной фантазией, чтобы принять его за правду. Хэнк оглянулся по сторонам, проверяя, не смотрит ли на него кто из гостей, после чего украдкой разблокировал экран большим пальцем и увидел на нём скромное: «Я приду.» Это коротенькое и невзрачное «я приду», состоящее всего лишь из какой-то пары слов, на самом деле стало началом дальнейшего неминуемого кошмара. Кто бы мог подумать, правда? Хэнк вот точно не мог. Однако все последующие события станут лишь не более чем следствием одного сообщения, содержащего в себе такое простенькое предложение. И если ещё утром Коннор, проснувшись в замечательном расположении духа, уже было искренне наделся превратить праздник своего лучшего друга в грандиозное торжество, состоящее из неожиданных подарков и приятных комплиментов, то уже ближе к полуночи вся его самоуверенность испарилась. Превратилась в клубы сигаретного дыма, что растворились на фоне красивого звёздного неба. Никаких позитивных чувств не осталось, ровно как не осталось хоть какого-то желания разглядеть в себе нечто большее, чем убогое ничтожество. Самооценка пробила собой пол и устремилась далеко-далеко вниз, а ненависть по отношению к собственному телу начала вызывать самое настоящее отвращение, от которого распирало лёгкие и болел живот. И ничего уже в тот момент не имело и не будет иметь значения. Остались лишь Коннор, кровать, презрение и тёплые солёные слёзы, стекающие вниз по всё ещё красным щекам. *Что не следует носить — американский реалити-сериал, основанный на одноименном британском шоу. В России вы можете встретить его аналог под названием «Модный приговор».