Я чувствую себя потерянным, ебанутым Я знаю, что никогда не добивался большого прогресса в наших отношениях Я знаю, что, блядь, никогда не смогу сосредоточиться, наверное… Наверное, в лучшем случае я просто пиздец как безнадежен. familypet — bad mood, bad year
Утренние лучи желтовато-розового восхода обогнули собой верхушки живописных детройтских высоток и солнечными зайчиками отскочили от переливающихся всеми тёплыми оттенками оконных стёкол. Растёкшийся яркими ручьями по узковатым дорожкам нежный рассвет, пока лишь самую малость выглянувший из-за расплывчатого безоблачного горизонта, уже успел привнести вслед за собой первые крупицы густого осеннего тумана, что проявился благодаря прошедшему минувшей ночью мелкому грибному дождю. Впрочем, подобный октябрьский климат вполне вписывался в ежегодные сезонные рамки пасмурных дней, а потому и не вызвал никакого удивления в глазах граждан — если, конечно, не учитывать следствие в виде начала эпидемии гриппа, но его следовало бы отнести в категорию «привычных вирусов», а вирусы — это уже проблема десятая. Или даже одиннадцатая. А какая разница? В чём вообще была суть этих никак не связанных друг с другом рассуждений? Разве что повыёбываться хоть какими-то красотами такой дыры, как Детройт, и сделать вид, будто в этом Богом забытом городе, полном преступников и наркоманов, имеет место быть ещё как минимум что-то примечательное (в хорошем смысле слова). Приезжайте, так сказать, в Америку, дорогие туристы, и отведайте на вкус дебоширство и беззаконие, что радушно встретят вас в штате Мичиган сразу, как только вы ступите не в тот район или по своей неуклюжести забредёте в гетто. Да, возможно, из вас вытрясут все деньги и оставят без мобильного телефона, но зато взгляните, какой же красивый здесь рассвет (особенно в те дни, когда небо не затянуто смогом). Розовый такой. Симпатичный. Сделайте парочку фотографий и проваливайте отсюда нахуй. Для тех же идиотов, что поленились вычитать напечатанные крупным шрифтом предупреждения в своих туристических бюллетенях и посчитали, что восход солнца в Детройте является полноценной достопримечательностью, а потому должен удостаиваться повышенного внимания не только со стороны приезжих зевак, но и с позиции живущих здесь граждан, не помешало бы напомнить простую истину: «Рассвет красивый, а город нет. Возвращайтесь обратно в отель». На деле наступившее утро очередного понедельника казалось совершенно обычным и ничем не примечательным для такого города как Детройт. Типичным. Характерным. Таковым, каким и обязано было быть самое спокойное и самое заурядное утро в штате Мичиган. Это вовсе не значит, что им нельзя любоваться или наслаждаться, просто большинство местных жителей уже успели привыкнуть к алым оттенкам выглядывающего из-за горизонта солнца и перестали находить его причиной для удивлённых охов-вздохов. Однако обратите внимание, что ключевое слово в этом суждении — «большинство», и оно не распространяет свои законы на парочку сотен чудаков, разглядывающих детройтский рассвет всякий раз как будто в первый. Среди таких чудаков был и Коннор. Но этим утром Коннор не проснулся. Так уж повелось, что ложился спать он относительно рано. Бывали, конечно, дни, когда в связи с непредвиденными обстоятельствами приходилось засиживаться за неотложными делами допоздна и заползать в постель лишь глубокой ночью, но подобные случаи считались исключением из общего правила, установленного специально для исправно функционирующего организма. Коннор попросту привык отправляться на боковую в одиннадцать часов вечера, но делал это не потому, что был брюзжащим старпёром с недостатком энергии, а потому, что именно к такому распорядку дня приспособилось его тело. Когда изо дня в день занимаешься бурной мыслительной деятельностью, то по итогу начинаешь замечать, в какие конкретные промежутки времени тебе думается легче, а в какие в голову не лезет ничего, кроме еды. Научно доказано, что пик мозговой активности приходится именно на утро: в эти часы стимулируется кратковременная память и повышается концентрация внимания, благодаря которой становится проще сидеть за ноутбуком и бегать глазами от одной строчки программного кода к другой. Монотонная работа разгребается всего за один присест, и весь последующий день оказывается абсолютно свободен. Когда Коннор только поступил на обучение в Гарвард и благополучно покинул родную детройтскую обитель, переехав жить в студенческое общежитие, он сразу же отбросил все навязанные родителями правила о распорядке дня и решил ложиться спать лишь тогда, когда сам считал это нужным (зачастую не раньше четырёх часов утра). Что же произошло в итоге? Вероятно, ответ никого не должен удивить. Сперва Коннор чувствовал себя таким независимым и таким свободным, что готов был от счастья прыгать до потолка и все ночи напролёт бегать по разного рода вечеринкам, устраиваемым университетскими братствами. Алкоголь, музыка, девчонки… какой бы человек в здравом уме сумел отказаться от подобных излишеств? Особенно в самый разгар своей бурной молодости. Вот Коннор, например, не смог и практически всё свободное время пробовал на вкус свою тотальную независимость, пока к концу месяца не столкнулся лицом к лицу с ужасающими последствиями в виде снизившейся успеваемости. Он стал куда более забывчивым и абсолютно рассеянным, за что его взялись отчитывать многие преподаватели. Успехи в учёбе оказались под угрозой. Не желая сталкиваться с плачевными последствиями и обнаружить своё имя в следующем списке на отчисление, Коннор вовремя взял себя в руки, и с тех самых пор в его жизнь было введено железное правило под названием: «Хорошие мальчики ложатся спать не позднее одиннадцати часов вечера». Звучало, конечно, душно, но со своей миссией оно справилось, так что благодаря подобным нововведениям, Коннор сумел вернуться к состоянию должной концентрации и усидчивости на лекциях, а и без того длиннющий список его разносторонних познаний пополнился ещё одной важной мудростью, которая звучала как: «Быть взрослым — это не значит пренебрегать родительскими советами и находить счастье в попытках на них забить. Быть взрослым — это уметь здраво подходить к анализу определённой точки зрения и решать для себя, стоит ли принимать её во внимание». Как итог, благодаря всё тому же устоявшемуся режиму дня, утро у Коннора никогда не походило на сцену из ситкома нулевых — ту самую, где главный герой комично прыгает на одной ноге и, впопыхах пытаясь почистить зубы бритвой, расчёсывает запутанные волосы вилкой. Наоборот, он весьма легко и непринуждённо поднимался с кровати и, приняв бодрящий горячий душ, усаживался баловать себя сбалансированным завтраком: яйца, тосты, йогурт, фрукты, сок. Ну чем не пища богов? Да и само слово «утро» у Коннора ассоциировалось в первую очередь не с неминуемым опозданием на работу, а с чем-то более спокойным и приятным: мелодичным звоном установленного на телефон будильника, писком начавшего свой обыденный обход робота-пылесоса и цоканьем когтей Поцелуйчик, которая только-только вернулась из парка с собачьей прогулки (об этом также свидетельствовало доносящееся с кухни хрумканье). И пусть сам Коннор не был ярым любителем покидать тёплые налёжанные места, он всё равно заставлял себя подняться на ноги и, сделав коротенькую зарядку из парочки упражнений, направлялся прямиком в душ, по пути уже смакуя во рту грядущие привкусы зубной пасты, апельсинового сока и намазанных творожным сыром тостов. А ведь так было почти всегда. Было. Но почти. До сегодняшнего дня. Очередное хуёвое утро очередного хуёвого понедельника началось с очередного хуёвого стона, наполненного ненавистью ко всему живому. Стоило экрану мобильного телефона пронзить ярким светом кромешную тьму маленькой прибранной спальни отельного номера, как в воздухе заиграла стандартная мелодия сработавшего будильника. Но даже несмотря на то, что уши Коннора успели уловить первые протяжные ноты ещё до того, как льющийся из динамиков звук стал увеличиваться в громкости, сам он не проснулся. Потому что и не ложился. Потому что, невзирая на обременяющую каждую часть замершего тела усталость, Коннор почти всю ночь провалялся на кровати в одной и той же позе, вместе с тем пялясь ничего не выражающим взглядом в стену напротив и задаваясь одним единственным вопросом: «Что пошло не так?» Подражая опасному редкому паразиту, эта мысль присосалась к его разуму всей своей увесистой тушкой и начала выкачивать оттуда любые эмоции, несмотря на то, положительными те были или отрицательными, отчего складывалось ощущение, будто внутри головы образовалась бездонная чёрная дыра. Сперва Коннора подобные странности не на шутку настораживали и в какой-то мере даже пугали, но потом он всё-таки сумел взять нервы под контроль и уже практически не паниковал. А зачем паниковать? К чему хорошему приведут беспрерывные переживания? Между прочим, лишний стресс может вызвать множество заболеваний, среди которых затесались знакомые каждому человеку сахарный диабет, артрит, ожирение, гипертония, язва, фантомная беременность и т.д. Чтобы держать себя в тонусе и проводить профилактику всех ранее перечисленных недугов, стоило не обращать внимания на возникающие на пути проблемы, а если уж какая-либо неприятность и успела произойти, то следовало успокоиться и попытаться подметить для себя пусть и незначительные, но всё же плюсы. Вот, например, Коннор совсем перестал плакать, за что он уже успел несколько раз себя похвалить. Что, простите? Почему перестал? Ну-у-у… возможно, дело было в том, что он оценил случившуюся неприятность с нужной точки зрения и наконец признал свои ошибки, а, возможно, в нём просто закончилась влага. Какая уже разница? Главное — это то, что Коннор совладал со своими эмоциями и более не реагировал так бурно на тот факт, что его… продинамил человек, которого он любил. Начиная с момента, когда опомнившийся Хэнк поспешно покинул отельный номер, и заканчивая затренькавшей мелодией вовремя сработавшего будильника, Коннор испытывал на себе давящую тоску и апатию. Несмотря на щедро накрытый шведский стол всевозможных вкусностей, какие только могли подавать в самом дорогом детройтском отеле, он пропустил весь завтрак от начала и до конца, ибо не сумел пробудить в себе ни аппетита, ни сил подняться с кровати. Ноги и руки казались абсолютно ватными, как если бы Коннор всю минувшую ночь безостановочно занимался энергичными отжиманиями и попутно разучивал цирковые трюки. Что, кстати, имело бы под собой хоть какие-нибудь логичные оправдания для его состояния, ибо всё же, когда полностью здоровый организм не способен без посторонней помощи принять вертикальное положение — это явный звоночек и повод обратиться к людям в белых халатах. И если поначалу Коннор ещё мог поклясться, что на секунду он даже успел заволноваться, то в конечном счёте все его эмоции вновь были поглощены разгорающейся внутри пустотой, которая словно увеличилась в размерах и теперь планировала выбраться на волю, дабы впитать в себя все существующие краски мира. Тем временем спокойное приветливое утро сменилось шумным темпераментым днём. Льющийся по городским улочкам розоватый рассвет уже давно просочился в канализационные люки и образовавшиеся меж дорожных плит трещины, а яркое, похожее на румяный блин солнце гордо возвысилось прямо над Ренессанс-центром. Не получив должного приказа завалить своё бесячее ебало, установленный на мобильнике будильник вот уже тридцать девятый раз подряд заиграл одну и ту же настоебавшую мелодию, что на протяжении целой минуты звонко отскакивала от стен крохотной спальни, после чего, не дождавшись нужных действий от владельца телефона, самолично отложилась на девять минут вперёд. Тем не менее как бы сильно Коннор не хотел проваляться в кровати целую вечность, в определённый момент он всё же нашёл в себе силы подняться на ноги и, прихватив с ручки шкафа свисающие боксеры, неуклюже попёрся в душ, где в течение целого часа только и делал, что безразлично буравил пристальным взглядом запотевшее от насыщенного пара зеркало и вслушивался в шлепки бьющихся о керамическое дно капель. Среди отупляющей рассудок пелены невысказанных обид и незаслуженных самообвинений, призванных окончательно свести бедного Коннора с ума, в самом центре всей этой вакханалии ключевой фигурой маячил один единственный вопрос: «Почему?» Действительно, почему? Почему? Почему, блять, так? Почему? Подобно безвкусной назойливой рекламе, всплывающей во весь экран на сомнительных порносайтах, он перекрывал собой любые другие мысли и буквально всю ночь напролёт изматывал Коннора упёртой навязчивостью. И пусть слёзы уже давно перестали пропитывать батистовую ткань измявшейся подушки, сама дилемма так и не пришла к логическому завершению. «Почему?» — сдавленно шипел Коннор, сжимая свою глотку костлявыми пальцами и до крови прикусывая слизистую оболочку щёк. «Почему?» — эхом отзывался в его ушах полный негодования голос, принадлежащий больше обделённому заботой ребёнку, нежели взрослому и самоуверенному человеку. «Почему?» — и больше ничего в тот момент не имело значения. Почему Хэнк ушёл? Это ведь… это… не поддавалось никакой логике и не обретало должного смысла даже спустя десять часов беспрерывных размышлений. Звучало настолько нелепо и абсурдно, что мозг до сих пор отказывался верить в случившийся пиздец и воспринимал его скорее как отголоски дурного сна. Будучи не в силах смириться с бессмысленностью внезапного расставания, Коннор последовал зову своего жизненного опыта и взялся искать виноватых, что в свою очередь не отняло у него много времени в силу скромного количества задействованных в прелюдии лиц. Проще говоря, так как на протяжении длительных сексуальных ласк в тёмной комнате присутствовало только два человека, то и вывода могло быть всего лишь два: проебался либо Хэнк, либо не Хэнк. Третьего не дано. Размышляя о концепциях любовной привязанности, первым делом Коннор решил, что он не имеет права считать себя виноватым, ибо не совершил и не сказал ничего ужасного, ровно как и не пытался нарочно соблазнить ни в чём неповинного гетеросексуального мужчину. (Ну, может быть, только самую малость). Да и вообще, арго это как бы его бедного-несчастного заставили чуть ли не насильно раздеться в прохладной комнате. Арго это его позорно опустили на колени, арго жестоко избили по мягкому месту и арго попытались изнасиловать. «Ну себе-то ты зачем пиздишь? — ругнулся Коннор, легонько стукаясь макушкой о влажную кафельную плитку. — Не так всё было». Ну, может и нет. Может он немножечко утрировал и на деле с готовностью принял все правила их с Хэнком игры. Тем не менее, всё это никоим образом не отменяет факта, что Коннор вёл себя весьма послушно и безо всяких колебаний позволил другому мужчине (к тому же полицейскому) в очередной раз искусать и разукрасить свою шею кучей засосов, тем самым напрямую доказав проявленную ранее покорность и готовность к экспериментам. «А может быть он догадался, что… я его люблю?» — подумал Коннор уже на выходе из ванной комнаты. Почему бы и нет? Звучало как вполне весомая причина для внезапного разрыва отношений, ведь какому объекту воздыхания захочется давать ложную надежду влюблённому человеку и брать на себя ответственность за чужие беды с башкой? Коннор беспокоился, что он мог случайно потерять контроль и каким-либо жестом или словом дать Хэнку понять о своих истинных чувствах. Немного погодя, он пришёл к мнению, что такое развитие событий навряд ли имело место быть, ведь поцелуи и приятные слова — это далеко не признак влюблённости, а лишь обычное проявление намерений помочь партнёру расслабиться. Секс — это секс, и никто с данным суждением спорить не собирался. Потрахались — разбежались. Оба довольны. Коннора такое развитие событий вполне устраивало, и он не пытался прибегнуть к бабскому нытью из разряда: «А ты точно на мне женишься?» или «А ты правда меня любишь?» Более того, Коннору приходилось заниматься сексом куда чаще чем Хэнку, а значит его любовные порывы уж точно никто не должен был принять всерьёз. Но случившегося уже не воротишь. Нету больше смысла мусолить одну и ту же тему и таким образом пытаться исправить ошибки прошлого. Плакаться — это удел слабаков, а Коннор слабаком никогда не был. Более того, во время своего обучения в Гарварде он от корки до корки прочитал «Преступление и наказание», которое и сумело подтолкнуть его к выводу, что при подобном разделении общества на сильных и слабых, сам он скорее относится именно к сильным, ибо владеет не только приличным денежным состоянием, но и значительным багажом знаний. Что не менее важно — умеет им правильно распоряжаться, за что перед ним, по-хорошему, должны падать ниц всякие неудачники. «Я-то не такой, как тот идиот-Раскольников, — с гонором подмечал Коннор, вытирая полотенцем мокрые волосы. — Я никогда не стал бы переживать из-за совершённого убийства, если оно способно пойти на благо моей семьи». Да, не стал бы. Однако это не значило, что Коннор не станет переживать из-за более бессмысленных вещей. Например, как ему теперь общаться с Хэнком? Вопрос… неприятный, ибо сложно предугадать, как тот себя чувствует. Испытывает ли он отвращение? Сердится? Презирает ли Коннора? А сам Коннор что? Он пусть и был парнем умным, но не совсем предусмотрительным, так что как-то не успел прочитать книгу под названием: «Как посмотреть в глаза человеку, которого вы любите и с которым у вас почти произошёл пьяный секс, но в последний момент он успел передумать и оставил вас плакать в подушку… пособие для чайников». Несмотря на выстроенные надежды, горячий душ так и не помог прийти в норму. У Коннора ломило поясницу, отказывали ноги, кружилась голова и дёргались веки, от чего складывалось ощущение, будто это не он управлял своим телом, а какой-то совершенно другой человек. Гнусный захватчик с нехорошими намерениями, желающий превратить будущее безвольного программиста в кромешный Ад с помощью неверных слов и неправильных действий. В это же время сам Коннор являлся лишь сторонним наблюдателем, чья несгибаемая воля была в кой-то веки окончательно подавлена. Сломлена. Разбита на малейшие кусочки. Весь происходящий кошмар зашёл настолько далеко, что в какой-то момент Коннор даже начал задыхаться только потому, что забыл, как нужно правильно дышать. Багаж знаний-то у него имелся, да какой от всего этого хлама прок, если среди наспех набросанной груды всякого рода пособий по «Передовой теории» и инструкций к правильному взлому уличного вай-фая нужного ответа на тревожащие темы всё равно не проглядывалось? Но Коннор не мог морозиться вечно, так что не без труда переборов бьющуюся в истерике трусость, он решил самолично наведаться в бар, дабы убедиться в том, что между ним и Хэнком не образовалась непроходимая пропасть. По крайней мере, Коннор на это надеялся. Возвратившись из отеля обратно домой, весь оставшийся день он просидел как на иголках. Идея как ни в чём не бывало припереться в «Смех Питера» и сделать вид, будто ничего страшного не произошло, сходила на нет каждые полтора часа, и Коннор обещал себе остаться дома, однако в течении последующих пяти минут его решимость восполнялась обратно, из-за чего все внутренние монологи по большей части походили на разговоры шизофреника. «Не лучше ли мне переждать грозу в безопасном месте? Нет, не лучше. А точно ли стоит идти? Точно стоит. А что, если всё пойдёт наперекосяк?» Коннор чувствовал себя напортачившим ребёнком, который с замиранием сердца ждёт возвращения матери с родительского собрания и попутно готовит задницу для эластичного кожаного ремня. От нервов он успел выкурить целых две пачки сигарет и для храбрости тяпнул пару стопок водки, а когда стрелка настенных часов указала на одиннадцать, Коннор поднялся с кровати и с комом в горле направился в свой любимый бар, по дороге к которому он пришёл к выводу, что лучше не пытаться начинать с Хэнком цацкаться, а продемонстрировать свою тотальную независимость. (Если, конечно, тот вообще придёт на работу). И Хэнк действительно работал. Словно ни в чём не бывало, он, как обычно, спокойно стоял за барной стойкой и пытался дрожащими пальцами аккуратно расположить лимонную дольку на самом краю наполненного коньяком тумблера. Впрочем, получалось у него на редкость херово, отчего фруктовый кусочек постоянно перекашивался набекрень и от любой малейшей тряски грозился соскользнуть на липкую поверхность подноса. В тот момент у Коннора в самый последний раз за вечер появилось острое желание быстро развернуться назад и покинуть «Смех Питера», не понеся серьёзного морального ущерба, но, как назло, Хэнк, всё это время увлечённый декорированием алкогольного коктейля, поднял голову и пробежался по его лицу своим извечным проницательным взглядом, после чего вернулся к изначальному занятию. В тот же миг стало понятно, что давать заднюю — идея крайне хуёвая, а потому Коннору пришлось прикусить язык и попытаться состроить своё привычное наглое выражение а-ля «я здесь царь, сученьки». Всё-таки не впервой наёбывать Хэнка пренебрежением. Что мешало Коннору сделать это повторно? Ничего. Абсолютно ничего. Настолько ничего, что он хмыкнул, повёл плечами, запрыгнул на один из свободных барных стульев и, выразив на лице абсолютный похуизм, впервые за вечер открыл рот. — Прив-… привет… Хэнк, — услужливо проблеял Коннор, взявшись теребить верхнюю пуговицу на своей выглаженной рубашке. — Как у тебя дела? Какой сейчас час? Час для вселенских позоров. Не успел Коннор и рта раскрыть, как уже кардинально обосрался, озвучив один из самых тупых и самых бессмысленных вопросов, созданных специально для того, чтобы изощрённо издеваться над добрыми людьми. Коннор не особо любил уходить в банальности и допытывать собеседника бессмысленными темами для разговора, однако в данный момент цель его интереса крылась не столько в желании узнать о насущных делах и проблемах Хэнка, сколько в надежде убедиться, что после случившейся неудачи их отношения ни на йоту не изменились и не заставили отшатнуться друг от друга. Да, ошибки случаются и делают это постоянно. Но ничего ведь страшного не произошло. Правда? Коннор лишь хотел убедиться в том, что Хэнк сумел перебороть вчерашнюю неприязнь и более не желает его избегать. Благо, сам Хэнк уже не выглядел таким же отстранённым, каким был прошлым вечером, а располагающая улыбка на его пусть и усталом, но всё же спокойном лице помогла самую малость взять себя в руки. — Привет! — Отложив злосчастный тумблер с наперекосяк пришпандоренной к краю долькой лимона, Хэнк всё такими же дрожащими руками вытащил из-под барной стойки слегка измятую алкогольную карту и протянул её Коннору, не теряя при этом позитивного расположения духа. — Как видишь, у меня всё замечательно. Спасибо, что поинтересовался. «Пиздеть — не мешки ворочать. Нихуя у тебя не замечательно, ебучий пиздобол», — думал осуждающе выплюнуть Коннор, но под конец всё-таки решил почтительно воздержаться. «Всё ведь не настолько плохо, да?» Да, да… нет. На самом деле Коннор ещё ни разу не видел Хэнка настолько измученным и уставшим. Если раньше тот ещё умел как-то маскировать симптомы хронического недосыпа и делать вид, что он бодр как огурчик, то теперь диагноз сказывался на нём не в лучшем виде. Трясущиеся из-за нервов руки — это лишь первый и наиболее очевидный симптом, что сразу бросался в глаза, однако когда Коннор подсел поближе, то заметил: несмотря на попытки выглядеть как можно свежее, Хэнк ненароком начинал залипать в одну точку, а синяки под его глазами стали гораздо отчётливее. — Хэнк, — настороженно обратился Коннор, после чего задал вопрос, ответ на который не требовался, от слова «совсем» — Ты вообще спал сегодня ночью? — Я? — Сделав вид, что не расслышал сказанное, Хэнк о чём-то тщательно поразмыслил и наконец вновь дружелюбно усмехнулся. — Ну конечно. Как младенец. А что? — Ты выглядишь ужасно. Я вообще поражаюсь тому, как ты ещё держишься на ногах, — и это было слабо сказано. Коннору вообще казалось, что сейчас перед ним маячит живая мумия — точно такая же мумия, какой он сам был минувшим утром. — Да брось, со мной всё в полном порядке, — констатировал Хэнк, пытаясь согнать всю усталость и придать себе более уверенный вид. — У меня всегда такое лицо. Как бы Хэнк ни старался, обмануть Коннора у него всё равно не получилось. Всё потому, что человек, у которого действительно «всё в полном порядке», не будет выглядеть и вести себя так, словно является подвисающим терминатором. Нет, конечно, у Хэнка и до этого прослеживались некоторые проблемы с внешним видом, корни которых подпитывала изнуряющая работа в полиции, но даже их нельзя было назвать совсем уж критичными. Тронувшая светлые волосы седина ему в какой-то степени шла, а раскинувшиеся по всему лицу морщинки казались весьма солидными. Несмотря на возраст, Хэнк был очень привлекательным мужчиной, однако сегодня его истощение достигло своего апогея. В покрасневших голубых глазах прослеживались десятки часов хронического недосыпа, а трясущиеся от усталости руки только больше подталкивали к мысли, что даже у человека имеется свой срок годности. И пусть Хэнк до самого конца пытался прикидываться дурачком и делать вид, что он понятия не имеет, что же такое из себя представляет это ваше изнеможение, реальность была всецело против него. Подтверждая данное суждение, Хэнк водрузил перед Коннором заказанный напиток. — Хэнк… — Коннор преподнёс стакан к своему носу и настороженно принюхался. — Я заказывал виски. Ты же знаешь, я не люблю креплёное вино. — Да? А я… а что я тебе налил? — Всполошившись, Хэнк выудил из-за барной стойки всё ещё незакупоренную бутылку из-под портвейна и внимательно вгляделся в название, будто бы не мог правильно разобрать буквы. — Коннор, это же… — Порто, — помог прочитать тот. — А я пью Поугс. Хэнк, ещё раз, с тобой точно всё в порядке? — Наверное, просто случайно перепутал бутылки. — Хэнк до самого конца пытался вчитаться в крупную белую надпись, словно действительно не мог поверить в совершённую оплошность и старался сделать вид, что вся его нынешняя рассеянность — это не более, чем череда случайных совпадений. — Прости, я сейчас же всё переделаю. — Нет, не надо! — поспешил остановить его Коннор, мигом прижимая стакан к себе. — Всё хорошо. Я выпью. Давно хотел попробовать нечто подобное на вкус. Клин клином вышибают. На пиздёж отвечай точно таким же пиздежом. По правде говоря, Коннор просто не хотел, чтобы Хэнк за свой личный счёт исправлял такие недешёвые ошибки. Конечно, в какой-то степени бутылки от портвейна и виски можно было назвать похожими, но далеко не настолько, чтобы, пребывая в здравом уме и твёрдой памяти, начать их путать. Текущее состояние Хэнка было не просто ужасным. Оно, в прямом смысле слова, было пиздец каким хуёвым. И, как бы он не пытался сделать вид, что всё в полном порядке, даже дураку стало бы понятно, что этой ночью Хэнк так и не сумел заснуть. В принципе Коннор мог бы попытаться вывести его на чистую воду, но в чём была бы суть? Он не хотел нарочно загонять своего друга в угол и заставлять его делиться подробностями тех секретов, какие тот всеми правдами и неправдами пытался скрыть. Раз говорит, что спал, значит пусть так и будет. — Кстати, Коннор… — Хэнк наклонился поближе и, несмотря на орущую изо всех щелей музыку, понизил голос, явно стыдясь задать интересующий его вопрос вслух. — А ты… ты ведь не сильно расстроился из-за вчерашнего? Ну, из-за того, что я тогда внезапно ушёл. Коннор неискренне хмыкнул. Расстроился ли он? Конечно же нет. Да кто вообще мог о таком подумать? Коннор ни капельки не расстроился. Не расстроился. Не расстроился и точка. Он всего лишь хохмы ради выплакал в подушку чуть ли не половину жидкости, составляющей основную массу его организма, после чего взялся просто так откусывать ногти на руках. А вообще, звучало как отличный способ похудеть. Точно! Коннор просто решил сбросить лишний вес, так что никто не имел права обвинять его в слабохарактерности. Он — мужчина. Гордый мужчина. Красивый, между прочим, пусть и в меру пидорковатый (позвольте, хэнкосексуальный). И пусть сам Хэнк не способен был додуматься до такой очевидной истины своими слабыми ментовскими мозгами, Коннор всё равно состроил на лице былое язвительное выражение и до ужаса наигранно сообщил: — Расстроился? Я? С чего бы? Хэнк, дружище, да я тебе наоборот должен сказать спасибо за то, что ты вовремя съебался домой, иначе этим утром я бы первым делом поехал в участок писать на тебя заявление за изнасилование. Да, потому что я был пиздец как пьян. Вообще не разбирал, что несу и делаю. Честно, окажись на твоём месте какая-нибудь тумбочка или даже арбуз, я бы такими темпами и с ними поебался. — Прервавшись на самодовольный смешок, Коннор украдкой проверил, слушает ли его собеседник, после чего продолжил врать дальше. — Прикинь, вообще ни пизды не соображал. Да и стал бы я на полном серьёзе заниматься сексом с таким… уро-… кхм… с таким ни разу не возбуждающим человеком как ты? Вот тебе спойлер: нет, не стал. А потому как только ты благополучно свалил в закат, я тут же позвонил своей девушке… да, девушке. Помнишь Кэсси? Вот. Я ей позвонил значит, и она приехала. Знаешь, мы с ней просто замечательно провели время. Развлекались до самого утра. Ты думаешь почему я сегодня такой уставший? Да потому что она — ненасытная моя тигрица — не давала мне заснуть. Коннор лгал. И лгал умело. На самом же деле после того, как Хэнк покинул отельный номер, он настолько пришёл в отчаяние от нахлынувших обиды и горя, что разодрал до кровавых ссадин каждый палец на обеих своих руках. Те в свою очередь оставили на белоснежном одеяле множество маленьких красных отпечатков. Когда и этого Коннору показалось недостаточно, он, захлёбываясь слезами чистой ненависти, принялся яростно избивать ни в чём не повинную подушку, представляя на её месте отчуждённую рожу злоебучего Хэнка и надеясь хотя бы таким образом выпустить весь накипевший пар. Что же, этот план сработал на отлично, однако по большей части благодаря тому, что во время страстной и продолжительной прелюдии Коннор растратил почти всю свою энергию, из-за чего почувствовал усталость уже через пять минут проявлений своих гневных всплесков. Беспорядочно рухнув на кровать, он принялся вовсю сверлить взглядом обклеенную дорогущими обоями стену и вслушиваться в пердящие звуки проезжающих мимо отеля машин. На самом деле, Коннор очень хотел спросить у Хэнка, почему он тогда ушёл. Что сумело заставить его так внезапно изменить своё решение и отказаться от идеи довести начатое до конца? Виноват ли в этом сам Коннор? Если да, то никаких проблем — он готов был признать все свои ошибки и извиниться даже за те, которые и не совершал. Да что там? Коннор готов был умоляюще опуститься на колени на глазах у всех посетителей бара и покаяться за совершённые вчерашним вечером грехи. Только, пожалуйста, пусть Хэнк укажет ему на ту кучку, в которую придётся тыкаться носом. Пусть хотя бы частично намекнёт, в каком конкретно моменте Коннор проебался. Если есть шанс — Коннор постарается всё исправить, чего бы ему это не стоило. Он даже попытался аккуратно совершить опасный манёвр и взять Хэнка за руку, да только тот так невовремя заметил подсевшую на другой конец барной стойки женщину, что поспешил отвлечься, дабы принять у неё заказ. Пришлось сделать вид, что протянутая рука адресовалась лежащей рядом с тарелочкой для лимонов пепельнице. — А ты как? — вежливо поинтересовался Коннор, пытаясь не проявить в своём интересе и толики той самой печали, что душила его на протяжении всей последней ночи. — Небось, продолжил празднование своего дня рождения в другом баре, не так ли?***
— В другом баре? Ага, если бы… — Хэнк состроил недовольную гримасу и безразлично отмахнулся от чужого вопроса, аки от назойливой мухи. — Не поверишь, но я та-а-ак устал… Когда вернулся домой, то сразу же без задних ног завалился спать. Представь, даже забыл стащить с себя верхнюю одежду и выставить на утро будильник. Скорее всего, если бы не просящийся на прогулку пёс, я бы проспал аж до обеда. А то и вовсе до следующего вечера. Произнеся эти слова, Хэнк весьма комично пфыкнул и закатил глаза под лоб, тем самым пытаясь в точности повторить манеру поведения некоторых болтливых друзей, что подобным образом демонстрировали всю несуразность своих историй. Однако, как бы нарочито убедительно не звучал переданный монотонным голосом рассказ, и с каким бы доверчивым пониманием на него не отреагировал сопереживающий слушатель, на деле же Хэнк откровенно врал. Недоговаривал. Пиздел. Утаивал реальные подробности минувшего вечера, но делал это настолько ненапряжно и искусно, отчего аж хитрый и проницательный Коннор не сумел выявить подвоха. Вот только практически все элементы заранее спланированного повествования — озвученные после фразы «когда вернулся домой» — не имели никакого отношения к действительности. За покрасневшими глазами, взъерошенными волосами, безразличным тоном и расслабленной полуулыбкой Хэнк скрывал то, о чём стыдился напомнить даже самому себе. А началось всё с того, что домой Хэнк вернулся просто в ужасном расположении духа. Пьяный, уставший, сердитый и возбуждённый. На ходу скидывая с ног изрядно промокшие в лужах кроссовки, он избавился от объятий сковывающей движения рубашки и, потрепав за ухом подсеменившего добряка-Сумо, поплёлся в заставленную коробками спальню. «Всё. Я спать», — скомандовал самому себе Хэнк, после чего ничком бухнулся на кровать и прикрыл веки. Впрочем, у судьбы были на него совсем другие планы, и сон в их число явно не входил. Несмотря на всю безмерную усталость, от которой и ноги, и руки наливались свинцом, за десять минут пассивного отдыха на укрытой одеялом постели Хэнку так и не удалось отправиться в эфемерный мир грёз. Неприятно, но нисколечко не удивительно. Да и какая вообще может идти речь о физическом спокойствии, если Хэнк мало того, что чувствовал, как от негодования у него начинают трястись руки, так ещё и давящий на живот стояк не давал принять удобную для сна позу и требовал поскорее обратить на себя внимание. «Жестокая правда жизни, Хэнк. Не подрочишь — не уснёшь». «Я не буду мастурбировать», — тогда тихо ругнулся Хэнк, накрывая голову пуховой подушкой и пытаясь отвлечь себя далёкими от извращённых тем мыслями. Пытаться — это всегда полезно и здорово, но иной вопрос, получилось ли у него в итоге? Едва ли. Вероятность и без того была ничтожно мала, а стоило дрожащим от усталости пальцам вцепиться в нечто тяжёлое и вместе с тем мягкое, как голову вновь заполонили не самые радужные воспоминания. В ушах зазвучали отрывки размашистых шлепков и приглушённых стонов, а до ноздрей донёсся запах одеколона и ментоловых сигарет. Приятный, манящий голос прямо на ухо прошептал тихое: «Хорошо, лейтенант, я больше не буду», отчего у Хэнка по всему телу пробежали мурашки, а и без того давящий на живот член стал ещё твёрже. Энергии от этого, конечно, не прибавилось, зато полная негодования усталость взбунтовалась ещё больше: «Я преследую тебя уже почти месяц, Хэнк, а эта сучка на возбуждении только полчаса. Ложись спать, не майся дурью». «Я бы рад, — ответил ей Хэнк, почёсывая колючую бороду. — Но, прости уж, засыпать со стояком — дурная примета. А ещё на нём лежать неудобно». «Ну тогда сделай с ним что-нибудь, дурья твоя башка!» — скомандовала усталость и для придания дополнительного веса своим словам вызвала протяжный ленивый зевок. Легко сказать — избавься. Хэнк же не наркоман и не психически-больной извращенец, который может без зазрения совести отрезать себе член и сделать вид, будто так оно и должно быть. «Да и жалко такое достоинство отрезать». Оставалось действовать менее радикальным путём и, воспользовавшись старым дедовским методом, так сказать, основательно взяться за дело своими руками. «Был бы я умнее, — подумал Хэнк, поднимаясь с кровати и направляясь в злосчастную ванную. — Лёг бы спать в том дурацком отеле». Кста-а-ти, а раз уж зашла такая тема, то зачем вообще Коннор изначально его туда притащил? «Да какая нахуй разница? Спящим прикинуться можно всегда. А был бы ещё умнее, то вообще мог притвориться мертвецки пьяным и сделать вид, что отрубился». План надёжный, как швейцарские часы, хотя, наверное, даже в таком случае Коннор сумел бы его разбудить своими хитрыми фокусами. Заполз бы на кровать, уселся на бёдра, склонился сверху и, вжавшись ягодицами в член, начал хлестать по лицу ладонями до тех пор, пока его рассерженно не повалили на пол. «Хватит, блять, о таком думать!» Размениваться на горячую воду Хэнк не стал — сразу во всю выкрутил ледяную, решив таким образом смыть с тела остатки вечерних приключений, избавиться от алкогольного опьянения и самую малость прийти в себя. Что удивительно — раздеваться он начал только тогда, когда забрался в обшарпанную акриловую ванну, дёрнул переключатель для смесителя и занял своё место под бьющими из душевой лейки струями. «Прохладно, зато бодрит». Правда, избавляться от намокшей и прилипшей к телу одежды было непросто, но Хэнк уделил этому все свои старания и всего за какие-то полторы минуты сумел стянуть дорогущую чёрную рубашку. «Твою ма-а-ать, — печально протянул он, когда вместо пары блестящих пуговиц обнаружил по две торчащие нитки. — Это где я умудрился её порвать?» Неприятно получилось. Очень неприятно. Да и если учесть, что рубашка стоила целую тысячу долларов, а семь её основных элементов фурнитуры составляли около одного процента ото всей покупки, то… цена одной пуговки будет равна примерно одному с половинной доллару. «Ёбанный ты ж нахуй, вот потому я и не люблю покупать дорогие вещи», — мысленно пожаловался Хэнк, стаскивая с себя штаны вместе с носками и закидывая те в барабан стиральной машины. Увы, такова уж суть модных цацек — их приятно получать, но больно с ними расставаться. Таким беспорядочным образом Хэнк оказался в одних трусах-семейниках. Впрочем, и это ненадолго. Как только он подцепил пальцами тугую бельевую резинку и резво дёрнул её вниз, глазам уже второй раз за вечер предстал главный источник не только бессонницы, но и всего скверного состояния в целом. Его величество стояк — собственной персоной. «Ну, здравствуй, причина всех моих проблем», — хмыкнул Хэнк, после чего горько усмехнулся. От усталости он настолько поехал кукухой, что принялся вести разговор со своими частями тела. (Поправка: с частями, о которых не принято высказываться публично). Хэнку было стыдно, но Хэнк пришёл сюда не лясы точить. Посмущался он только для вида, да и то перед самим собой, но когда накатившая усталость вновь дала о себе знать, то пришлось засунуть всю гордость в одно место, поддаться диким необузданным желаниям и крепко обхватить член ладонью. Стиснуть зубы. Провести рукой туда-обратно и почувствовать очередную стаю мурашек, пробежавшую по мокрой спине. «Успокоиться. Расслабиться. Избавить себя ото всех препятствующих сну симптомов». «Эрекция — это не симптом, Хэнк». «А как это ещё называется?» «Реакция тела». «Сорокоградусная температура — это тоже реакция тела на простуду и симптомом она от этого быть не перестаёт». «Симптомы бывают не только у заболеваний. Чем ты должен болеть, чтобы у тебя происходил значительный прилив мужской силы?» «Слабоумием». «Почему же?» «А потому, что этот, так называемый «прилив мужской силы» произошёл из-за того, что меня возбудил другой мужик». «Это ты Коннора мужиком-то назвал? Брось, обычный пацан». «Как будто данное суждение хоть что-то меняет». «Ой, нашёл чему удивляться. Не первый раз же встал на него. Скажи спасибо, что опять в этот раз не пришлось тереться о его ногу». «Блядь, конечно не пришлось. Он мне отдрочить пытался». «Ты пытался его трахнуть. Это кто из вас двоих больший извращенец?» «Я был пьян». «И он тоже». «Он спровоцировал меня своими стонами». «Ты сам начал его шлёпать». «Потому что он встал передо мной на колени». «Поправочка: ты заставил его встать». «Правильно. Он ведь был полностью голый». «Ты приказал ему раздеться». Да, приказал. И Хэнк до сих пор не жалеет об этом рисковом, но удачном решении. У Коннора ведь действительно было очень соблазнительное и привлекательное тело. Утончённое, но ни разу не тощее и не иссохшее. По груди, рукам, ногам, лицу и шее рассыпалось бесчисленное количество родинок, от одного взгляда на которые у Хэнка пересыхало во рту и появлялось странное желание к каждой из них прикоснуться пальцами и прочертить незамысловатые дорожки от одной к другой. Заставить Коннора посмеиваться от щекотливых движений и впиваться ногтями в чужую спину, при этом страстно прикусывая нижнюю губу. «Пожалуйста, Хэнк, хватит», — улыбался бы тот, склоняясь к самому уху и обжигая его своим пахнущим сигаретным дымом дыханием. Но Хэнк бы не останавливался. Шутки ради ущипнул бы Коннора за мягкий животик, а после вновь куснул бы за шею. Осторожно, пусть и по-ребячески игриво. Потому что кусаться Хэнк любил и если бы ему только дали особое разрешение, он бы с удовольствием искусал Коннора вдоль и поперёк. Не сильно. Но по-собственнически, чтобы на некоторое время остались отметины от зубов. «Чёрт, хватит думать о Конноре за этим делом», — пожурил он сам себя, понимая, что такими темпами только укореняет в сознании все абсурдные мысли и занимается тем, отчего как раз таки и пытался сбежать одним часом ранее. Да, Хэнк нарушил своё недавнее обещание и взялся мастурбировать, однако делал это не как пристыженный прыщавый подросток во время поры цветущего пубертата, а как и полагается серьёзным взрослым мужчинам. Молча, сосредоточенно и энергично. Уверенно в себе и, что самое главное, достаточно умело. Он даже попытался переключить всё своё внимание с воспоминаний об обнажённом Конноре на фантазии о грудастых девицах в непристойных позах, которых по молодости встречал во всяких эротических журналах, найденных в гараже у отца или купленных на заработанные деньги в газетных киосках. Что же… попытка завершилась полнейшей неудачей, ибо те не смогли вызвать в нём и толики должного возбуждения. Но это не потому, что они были какими-то отталкивающими или неженственными уродинами, а потому что… ну… «Действительно, а почему?» — задумался Хэнк, на мгновение замедлив свои движения и рассеянно посмотрев под ноги. Правда казалась туманной — как сегодняшнее холодное детройтское утро, но на помощь быстро пришёл догадливый жизненный опыт и сразу же помог найти верный ответ. «Потому что ты, Хэнк, был женат и уже не раз занимался сексом. Тебя такими скупыми на детали картинками не заинтересуешь». Резонно. Нет, правда резонно. Хэнк вновь неспеша прошёлся рукой по толстому упругому члену и сперва было подумал о том, чтобы сконцентрировать всё своё внимание на давних воспоминаниях, связанных со Стефани и их совместным времяпрепровождением за исполнением супружеского долга. Концентрация получилась недолгой, и вот уже спустя десять секунд тщетных попыток завестись от не самых приятных фантазий, он разочарованно отринул от себя это желание, посчитав его в данный момент неуместным. По правде говоря, Хэнка совсем не прельщала идея думать о сексе с бывшей женой, что долгое время щедро осыпала его оскорблениями и упоминала только в негативном ключе. Да, постельная жизнь у них была достаточно разнообразной, но это не отменяло факта, что ему становилось мерзко и обидно лишь от одного упоминания имени этой женщины. «Стефани. Сте-фа-ни». Произнося первый слог, язык отскакивает от верхних передних зубов и губы на автомате шепчут последние четыре буквы. «Да я лучше свой член в муравейник засуну, чем буду тешить себя такими иллюзиями, — хмыкнул Хэнк, надавливая большим пальцем на уздечку и набирая в лёгкие побольше воздуха. — Неужели в мире так мало всяких знаменитых порноактрис?» Очевидно, что нет. Однако Хэнк, в силу своей незаинтересованности, никогда не увлекался фильмами для взрослых, а оттого не знает имени ни одной представительницы порноиндустрии. В теории, он бы мог попытаться воспользоваться своим новым телефоном и попробовать поискать для себя что-нибудь стоящее, но ведь это надо выходить из душа, вытираться, учиться правильно подчищать историю поисков и т.п. На кой хер Хэнку это сейчас нужно? Пришлось бы затрачивать слишком много драгоценного времени, чего он на сегодняшний день уж никак себе позволить не мог. Нет-нет-нет, решение окончательное и покидать пределы ванной комнаты Хэнк не собирался ни под какими предлогами, даже если бы в его квартире начался чудовищный пожар. «Просто подумай о ком-нибудь другом. О ком-то, кто сможет довести тебя до пика за пару минут, — посоветовал он сам себе, опираясь спиной о покрытую кафельной плиткой стену и крепче сжимая в ладони твёрдый пульсирующий ствол. — О ком угодно. Кончи и иди наконец-то спать, а то время уже не детское». На ум не пришёл никто. Никто, кроме Коннора. «Блять, ну почему так-то? — Хэнк раздосадовано повёл плечами. — Как вообще можно мастурбировать, представляя этого придурка?» «Ну как, как? — ответила ему его же рассудительность, не побоявшись погрузиться в вопрос со всей своей буквальностью. — Очень даже просто. Коннор ведь действительно очень сексуальный малый и ты об этом знаешь. У него гладкая мягкая кожа, упругие ягодицы и пристальный манящий взгляд, способный смутить любого своей отчуждённостью. А ты вспомни, с какой нескрываемой преданностью он смотрел на тебя, когда послушно сидел на полу. Куда подевалось всё былое бахвальство? Где та самая чрезмерная гордость, готовая смешать с дерьмом любого, кто только попробует пойти против его слов? В тот момент Коннор был согласен на всё, Хэнк, и ты об этом и сам прекрасно знаешь. Знаешь, но проявил слабость и побоялся закончить начатое, а ведь он точно не стал бы противиться, если бы ты пожелал поставить его раком». Да, пожелал бы. И мог это спокойно сделать, не встретив на своём пути и намёка на сопротивление. А ведь сама идея нагнуть Коннора казалась до мучительного притягательной. Заставить его уткнуться лицом в пропитанную слюнями подушку и, прижав одну ладонь к пояснице, а вторую к тёплому животику, помочь прогнуться в спине, дабы тот смущённо выпятил покрасневшую от шлепков пятую точку. Увидеть в когда-то надменных карих глазах неудержимое желание и жажду завершить вечер так, как и подобает завершать такие вечера: несдержанно, влажно и до боли в горле громко. В конце концов, наполнить маленький отельный номер звуками тяжёлого рваного дыхания и отупляющими разум стонами, сливающимися в удивительно приятный унисон. О, если бы Хэнк не сумел прийти в сознание и не решился вовремя покинуть комнату, он бы точно показал Коннору, как следует обращаться с теми, кто не умеет следить за языком. А если точнее, то как нужно вдавливать их голову в скрипящий матрас, по-собственнически наваливаться сверху и, не сдерживая никаких сил, грубо и горячо трахать, не давая возможности на малейшую передышку. Представляя каждую из этих сцен во всей возможной красе, Хэнк несдержанно покусывал нижнюю губу и без продыху скользил ладонью по горячему члену, из головки которого тонкими ниточками стекал густой предэякулят. Парочка прозрачных капель даже умудрилась долететь до влажной стены, но на фоне прочих крупиц хлещущей из душевой лейки воды их совсем не было заметно. Впрочем, Хэнк и так не обращал на своё окружение никакого внимания и продолжал пребывать в мире пикантных грёз, пытаясь довести себя до разрядки. В голове он вырисовывал, как подхватив Коннора под живот, вдалбливается в его податливое тело до самого предела и тем самым заставляет того несдержанно мычать огрызки всяких фраз в подушку. Как нежно кусает его вспотевшую и пахнущую дорогим одеколоном шею и как очередной раз прижимается к припухшим губам с глубоким поцелуем, чувствуя на своём языке знакомые привкусы никотина и мятной жвачки «Trident». Как заставляет Коннора беспрерывно выкрикивать своё имя и подаваться бёдрами навстречу, безостановочно перечисляя друг за другом слова «пожалуйста» и «ещё». Но какими бы заманчивыми не казались навеянные возбуждением фантазии, Хэнк всё равно был всецело уверен, что никогда бы до такого не опустился. Где-то в глубине души он прекрасно понимал, что все сводящие с ума представления — это напускные грёзы, а на самом деле он бы в жизнь не взялся заниматься с Коннором сексом и уж тем более не позволил бы себе столь негуманное обращение по отношению к совсем ещё молодому пареньку. Наверняка чуть позднее, когда сознание вновь придёт в норму, Хэнк обязательно отмахнётся и скажет: «О каких же глупостях я фантазировал» и постарается забыть об этом дне как о кошмарном сне. Выкинуть его из памяти и продолжить жить своей ничем непримечательной жизнью. Да, так оно и будет. Но будет потом. А сейчас Хэнк всего лишь хотел поскорее кончить. Наконец-то прийти к кульминации и выпустить всё то, что начало накапливаться в нём с момента, когда Коннор впервые встал на колени и, прижавшись своим лицом к широкой шершавой ладони, позволил погладить себя по волосам. А ведь… а ведь в самом начале их общения он был таким высокомерным и грубым. Постоянно смеялся, издевался и игрался с нервами бедного Хэнка, пытаясь как орех расколоть его хладнокровность. Кто бы мог подумать, что в итоге он сам скинет потрёпанную волчью шкуру и продемонстрирует поразительную покладистость? Что вся напыщенность, буквально ставшая его визитной карточкой, в мгновение ока растворится, а надменность и вовсе сухо треснет, подобно тоненькой корочке льда. Тогда Коннор впервые проявит себя совершенно с другой — незнакомой, но интригующей стороны. С самой необычной и самой потрясающей. Что покажет не только телесную красоту, но и красоту своего внутреннего мира. — Да, ты очень красив, Коннор, — хрипло прошептал Хэнк, не сумев удержать все свои фантазии границами черепной коробки. Сжав головку у самого основания, он грубо надавил большим пальцем на щёлочку уретры и, размазав по ней новую порцию хлюпнувшего предэякулята, всё также несдержанно добавил: — А ещё красивее ты бы выглядел с моим членом в своей неусидчивой заднице. И с… — Хэнк пристыженно замолчал. Он не хотел заканчивать свою мысль, но когда приятное тепло вынуждающе скользнуло по животу, а подобравшаяся мошонка начала ритмично сокращаться, слова вырвались сами собой. — И с… моим семенем… на своём лице. И стоило только представить, как Коннор, смущённо прикрывший один глаз, послушно подставляет своё покрасневшее личико, чтобы принять на него все выплеснушиеся выделения, Хэнк не сдержался. Он обильно кончил в кулак, стиснув зубы от накатившего оргазма и запечатлев в своём сознании кадры, на которых слегка удивлённый Коннор довольно проводит языком по испачканным в сперме губам и слизывает с них весь стекающий эякулят, после чего недолго смешивает его во рту с жидкой слюной и делает один отчётливый глоток. В довершении всему этому разврату прижимается к головке Хэнка с очаровательным поцелуем и хитро щурится на того снизу, как бы говоря: «Этого ведь ты хотел, грёбаный извращенец?» — Блядь… ну что я за животное такое? Как оно и предполагалось, после столь бурной грандиозной разрядки к Хэнку вернулась былая апатия. Вспомнив о валящей с ног усталости, он в отвращении разжал свой кулак и посмотрел на стекающую с ладони сперму, что с противным хлюпаньем начала медленно капать вниз и вместе с холодной водой перемешиваться в исчезающем в сливе водовороте. Натянув на себя только чистые трусы, Хэнк неуверенно вышел из ванной комнаты. Он замялся, словно боясь, что кто-нибудь может попытаться осудить его за нагрянувшие под душем фантазии, хотя при этом также прекрасно помнил, что вообще-то живёт один. Был ещё, конечно, Сумо, но даже тот уже развалился на старом дырявом ковре и целиком потонул в своих собачьих грёзах. «Наверное, мне тоже лучше поскорее направиться спать», — подумал Хэнк, надеясь, что хотя бы сон сможет отделить сегодняшний день рождения ото всех прочих праздников и с годами стереть о нём всякие воспоминания. Превратить их в прах и лет так через десять заставить когда-то знаменитого лейтенанта Хэнка Андерсона уверовать в то, что ничего из случившегося ужаса не произошло и что они с Коннором распрощались на мирной ноте, а после разошлись по своим домам и легли наконец-то баиньки, не забыв перед сном почистить зубы, как и подобает хорошим мальчикам. «Авось, уже утром станет попроще». Однако попроще так и не стало. Нисколечко. Вероятно, это как раз по той причине, что Хэнк, преисполненный чувством невероятного стыда, по итогу так и не добрался до своей кровати, из-за чего в полицейский департамент он приехал совершенно убитым и весь последующий день вёл себя не как сильный храбрый полицейский, ставший лицом своего города, а как нищий пропитый алкаш, чьи руки тряслись чаще, чем поедаемое в поезде желе. В чём же крылась причина? Ну, ничего таинственного тут не было. Просто перед тем, как вернуться в постель, Хэнк на свою дурную башку решил прогуляться до входной двери и проверить, не забыл ли он закрыть ту за собой после возвращения в квартиру. «Район-то может и благополучный, но чем чёрт не шутит?» — подумал Хэнк, резво дёргая за железную ручку. Дверь не поддалась — признак положительный. Казалось бы, пришла пора наконец-то совершить повторный визит в спальную комнату и исполнить то дивное обещание, данное исстрадавшейся усталости десять минут назад, да не тут-то было. Стоило Хэнку повернуться обратно в сторону гостиной, как совершенно случайно краем застланного слепящей пеленой глаза он заметил маленькую голубую коробочку, перевязанную широкой атласной лентой. «Подарок от Коннора», — поспешила проинформировать память, когда напрочь сонный Хэнк взял её в руки и принялся в негодовании вертеть вокруг своей оси. «Точно, подарок. Он ведь просил его не открывать так сразу. Интересно, что там может находиться?» «А тебе какая разница, Хэнк? Ты не достоин принимать от Коннора подарки. Будешь знать, как в своих фантазиях спускать ему на лицо целый камшот». «Да ну, глупости какие, — Хэнк поспешил потянуть за край ленты. — Должен же я узнать, что находится в коробке». Не желая зазря тратить своё время и пародировать героя из фильма «Семь», он затаил тяжёлое дыхание и осторожно снял крышку. Сперва ему показалось, что внутри находилась самая обычная поздравительная открытка. Прямоугольная, зелёная, бумажная и с какими-то непонятными надписями, которые Хэнк почему-то по началу принял за шуточные поздравления. Он усмехнулся, но усмешка тут же пропала с бескровного лица, стоило ему протереть свои заспанные глаза и попытаться взять эту самую «открытку» в руки, после чего обнаружить под ней вторую — точно такую же. «Погодите-ка… — нахмурился Хэнк, перевернув коробку вверх дном и высыпав себе на ладонь целую охапку… стодолларовых купюр. — Коннор, ты с ума сошёл? Сколько их здесь вообще?» Пусть вопрос и был риторическим, ответ на него также не заставил себя долго ждать. Потеряв всякий интерес ко сну, Хэнк мимолётно пересчитал все полученные деньги и обнаружил, что так немногим, немалым — десять тысяч долларов. Подлинных. Американских. Способных быть обмененными на любой товар. Целая сотня небольших шершавых бумажек, среди которых тайным шпионом затесалась одна отличительная. Ею оказалась поздравительная записка. С прошедшим днём рождения, Хэнк! Поздравляю от всей души. Почему с «прошедшим»? Потому что я в себе не сомневаюсь, умник. Но, так уж и быть, я разрешаю тебе вновь поблагодарить меня за шикарнейший секс-марафон с горячей цыпочкой. (Надеюсь, выбрал ты не уродину). В ноги кланяться не обязательно, достаточно при следующей встрече пожать руку. Но да ладно. Ты же понимаешь, что я прикалываюсь? Не принимай близко к сердцу. Я просто хочу немного разрядить атмосферу. Но если говорить честно, то я на самом деле долгое время думал о том, что тебе подарить. Боялся, что если дам деньги, то ты от меня отвернёшься. Но всё же я понимаю, как сильно они тебе нужны в данный момент. И даже если ты уволишься из бара и перестанешь со мной общаться, я всё равно хочу помочь тебе с починкой дома.***
На протяжении всей последующей ночи Коннор провалялся в широкой измятой кровати без сна. Минувшая встреча оставила на его памяти яркий неровный отпечаток, отчего сам он долгое время не мог должным образом успокоиться и заставил себя лечь спать только под утро, понадеявшись на то, что на следующий день не придётся переться на работу. Однако надежды Коннора не оправдались. По пробуждении, состоявшимся аж в два часа дня, он столкнулся со срочным звонком и приказом немедля прибыть в здание синдиката, откуда он должен будет опять отправиться в незабываемое приключение под названием «Игра в коллектора» и начать выбивать деньги из очередного непутёвого должника. «Мать вашу, началось время ебучих приключений. Я теперь как Даша-путешественница, но только злой, грустный и без Башмачка. Жалко. Последнего можно было бы сдать в поликлинику для опытов и получить за это неплохие деньги». Ахуенный бизнес-план. Жаль, что нереализуемый. Такое развитие событий хоть сколько-нибудь помогло бы Коннору поднять настроение и приехать на работу с улыбкой, а не с опухшей от недосыпа рожей, из-за которой ему потом пришлось добирать оставшуюся энергию путём полуденной дрёмы за своим рабочим местом. — Выглядишь хреново, — проинформировал знакомый девчачий голос, полный не то натянутого сочувствия, не то оскорбительно неубедительный жалости, присущей пытающимся подлизаться мачехам. — У тебя всё хорошо? — Надо же, — Коннор вскинул голову и истерично всхохотнул. — Посмотрите-ка, кто решил снова начать со мной разговаривать. А что случилось, дорогуша? Оказалось, что кроме меня, у тебя не так уж и много друзей? Некому засирать уши своими переживаниями? — Знаешь, я могла бы сказать про тебя абсолютно то же самое. — Хлоя обиженно надулась. Она тряхнула светлыми, завязанными в конский хвостик волосами, но уходить не собиралась, несмотря на услышанную в свой адрес грубость. — В общем… я тут подумала и решила тебя простить. — Да? Это с чего бы? — Издёвка на лице Коннора стала более явной. — Чем такая грязь, как я, сумела заслужить снисходительное помилование её величества Хлои Камски? Мне уже броситься целовать тебе ноги или пока ещё рано? — Что с тобой такое? — разозлилась девушка, сжав пальцы на обеих руках в кулаки. — Я, между прочим, тебе и так помочь пыталась. Просила папу, чтобы он не нагружал тебя работой и не посылал в опасные места. — Нихуя себе щедрость. Спасибо вам, мисс Камски. Спасибо большое! — Коннор немного отодвинул свой стул и отвесил краткий издевательский поклон. — А то я ведь так боялся, что меня — человека, который является наиболее мыслящей ячейкой во всём ебучем синдикате, внезапно отправят на убой. Но теперь, благодаря тебе, я чувствую себя как у Христа за пазухой. Грубо, но справедливо. На самом деле он уже и без того прекрасно понял, что снисходительность Хлои произросла из удовлетворённого чувства романтической возвышенности. Простыми словами: она помирилась со своим тайным бойфрендом и теперь сменила гнев на милость по отношению к Коннору, который почти одним месяцем ранее сумел задеть её девчачьи чувства грубыми замечаниями. Приятный бонус, однако сам Коннор сейчас был не в том расположении духа, чтобы радоваться подобным мелочам и в честь столь грандиозного воссоединения бежать устраивать фуршет. На деле он настолько отвык от общения Хлои, что уже как-то и не переживал по поводу их продолжительного раздора, хотя определённая часть правды в его словах сразу же распространялась на них обоих — у них действительно больше не было близких друзей. А Коннор пусть и дулся, но дулся уже исключительно вида ради и даже был всецело благодарен за определённые попытки хоть как-то помочь ему с нелёгкой работой. — Ладно, — пристыженно пробурчал он, когда оскорбившаяся Хлоя уже было собиралась уходить. — Я перегнул палку. Прости, что сорвался на тебя. Просто… день сегодня дурацкий. — Это потому что папа опять посылает тебя ехать выбивать деньги из должников? — поинтересовалась та, элегантно приземлившись на стоящее рядом кресло. — Нет, дело в другом… — Но в чём конкретно, Коннор рассказывать не собирался. Просто потому, что не видел в этом никакого смысла. Не хватало ему ещё уподобляться всем этим ноющим персонажам из сериалов для домохозяек и устраивать драму на пустом месте. Нет, он стойко умолчал обо всех подробностях своего самочувствия, правда под конец всё-таки решился задать один уточняющий вопрос, внезапно показавшийся ему крайне важным. — Хлоя, скажи мне… я красивый? — Что? — удивилась та, выдавив неуверенный смешок. — В каком смысле? — Ну вот как ты считаешь, я симпатичный? Рожа у меня привлекательная? Ты бы стала встречаться со мной? — Коннор… — На лице Хлои промелькнули не то неловкость, не то отвращение. — Если это такой способ ко мне подкатить, то боюсь тебя огорчить… — Да нет же! — снова начал сердиться Коннор, чувствуя себя последним идиотом. — Я просто хочу узнать, как оценивают меня другие люди с личной точки зрения. Просто ответь мне на вопрос, я ведь не призываю тебя мне поклоняться. — Как бы… — Задумчивая Хлоя в смятении замялась и принялась подбирать наименее обидные слова. — Тебе сказать честно? Дуться опять не будешь? — Не буду! — пообещал ей Коннор, хотя душой уже предчувствовал неладное. — Говори как есть. Как считаешь нужным. — Хорошо. Знаешь, Коннор, я считаю… — Сделав драматичную паузу, Хлоя проследила за реакцией своего слушателя и тут же уверенно добавила: — Я считаю, что ты красивый. Честно. Ты один из самых привлекательных парней, которых я вообще встречала за всю свою жизнь. Ты высокий, миловидный, ухоженный и чистоплотный юноша, способный произвести впечатление на девушку со вкусом. И я не пытаюсь тебе льстить, а говорю как есть. Однако, встречаться с тобой я бы не стала… — Почему? — в негодовании перебил её Коннор, потеряв всякую взаимосвязь между словами. — Ты же сама сказала, что я… — Дослушай, — бранно остудила его пыл Хлоя, заставив заткнуться лишь с помощью одного звучного хлопка в ладоши, которому она наверняка научилась у своего отца. — Я бы не стала с тобой встречаться, потому что я тебя слишком хорошо знаю и, в свою очередь, могу описать как высокомерного, наглого и бестактного человека, не способного нормально коммуницировать со своим окружением. С тобой было бы тяжело ужиться и ты всегда поступаешь только по-своему. Иногда это, конечно же плюс, но в большинстве случаев явный минус. Наверное, я бы просто поняла, что с тобой не может быть никакого совместного будущего. Ты, Коннор, как я привыкла говорить, «парень одного дня». Не спорю, с тобой бывает весело и мы всегда можем с пользой провести время, но если речь внезапно зайдёт о более серьёзных отношениях, то ты для такого не годишься. У тебя тяжёлый характер, нет никакого понятия о тактичности и личных рамках, а про романтику, думаю, и говорить не стоит. — Но… — Коннор предпринял вторую попытку оспорить услышанный вердикт, но его вновь поставили на место одним уверенным жестом. — Дослушай меня! Видишь? Об этом я тебе и рассказывала. — Хлоя закатила глаза. — Ты сам спросил у меня моё же мнение и сам начал оспаривать его, хотя обещал не обижаться. То есть ты, вероятно, хотел услышать в свой адрес похвалу, но когда столкнулся с критикой, то тут же дал заднюю. Так скажи на милость ещё раз, какая может идти речь о взаимопонимании, если ты не даёшь человеку самовыражаться? Если ты не собираешься принять его личное мнение и его чувства. Коннор, пойми наконец, что в нормальных отношениях не бывает «я», только «мы», а до тех пор, пока ты не примешь данный факт, искать верного партнёра тебе придётся очень и очень долго. Я не спорю, есть, конечно, девочки, которые могут начать с тобой встречаться ради денег, но ты сам понимаешь, что все они — это банальные содержанки, что откажутся от тебя сразу, как только ты останешься без статуса и без средств. Кто-нибудь с более серьёзными намерениями изначально не станет рассматривать тебя в качестве объекта для создания семьи. А может быть и того хуже, скажет что-нибудь наподобие… — «Мы слишком далеко зашли». — О, Хлое и не требовалось называть эти таинственные слова, потому что Коннор и без того слишком хорошо про них знал. Всего одним хлёстким колким воспоминанием они смогли заставить его побледнеть и виновато спрятать глаза под ладонью. — Я тебя понял… ты права, я… совершенно из себя ничего не представляю. — Я говорила не об этом! — тут же поспешила сгладить свой ответ Хлоя, беспокойно складывая руки на груди. — Я просто имела ввиду, что если ты захочешь найти для себя любимого человека, то тебе стоит исправиться. Это же очень просто. То есть… — Да, спасибо, пожалуйста… — бесчувственно перебил подругу Коннор, не желая больше выслушивать нудные нравоучения. Мельком глянув на время, он на шатающихся ногах поднялся из-за своего рабочего места и неспеша направился в сторону входных дверей. — Ты меня, конечно, извини… мне пора на работу. Поговорим позже, хорошо? — Коннор! — истерично окликнула его Хлоя, хлопнув ладошками по столу и опрокинув с него две записные книжки. Однако тот уже её не слышал. Потерянный, опустошённый и морально разбитый — он вяло побрёл прочь из собственного кабинета, не переставая по пути царапать и без того изодранную шею. «Парень одного дня». Парень. Одного. Дня. Ну и ну, как же всё-таки метко и правильно сумела описать его Хлоя, прибегнув лишь к трём обычным словам из всего разнообразия существующего в Америке лексикона. Сразу «бах» — наповал. Вероятно, Коннор из прошлого взялся бы с нею спорить и, вспоминая редкие примеры проявления собственного благородства, доказывать, почему в одном его мизинце куда больше ценности, чем во всём работающем в синдикате сброде. Он бы кричал, огрызался, ругался и махал руками до тех пор, пока Хлоя бы не устала от безостановочных перебранок и не сдалась (что она рано или поздно точно бы сделала). А теперь… а какой был теперь во всём этом толк? Коннор ведь и в самом деле не представлял из себя ничего путного, помимо смазливой рожи и набитого деньгами кошелька. Умные мозги? Ну и что? Кто на эти самые мозги вообще будет обращать внимание? Кому они в теории будут нужны? Разве что поликлинике — для опытов. — Если бы во мне и правда были хоть какие-то положительные качества, Хэнк наверняка бы не отказался со мной спать, — глухо прошептал Коннор, на ходу вытирая подступившие слёзы. — Лучше бы… — Он нервно икнул. — Лучше бы он вообще дал мне упасть с той ебучей крыши.***
Всякой волею злосчастных судеб в этот несовершенный бренный мир были привнесены вещи, суть коих заключалась в том, чтобы раздражать и выводить из себя несчастный народ. Господь послал своего сына — Иисуса Христа — страдать за людские грехи, но отчего-то ни в одной Библии мира не упоминалось о том, что в назидание за эти же самые грехи человечество было проклято жить бок о бок со всякими уродливыми тварями и изредка улавливать внимательным ухом омерзительные раздражающие звуки, способные даже мёртвого из могилы поднять. Вот взять хотя бы для примера истошные вопли грудных детей, металлический скрежет ржавых деталей или ритмичные шлепки, что издают вытекающие из незакрытого крана капли. Особенно вытекающие из незакрытого крана капли! Это же буквально симфония Сатаны. «Шлёп-шлёп-шлёп». Долгая, надоедливая и мучительная. Та самая симфония, которая всего за три минуты своего звучания сумела сделать то, чего не удавалось ранее ни одному живому человеку. Это был первый раз. Первый раз, когда Коннор позволил себе сделать широченный шаг и переступить через собственные принципы, не позволяющие ему ранее опуститься до уровня типичного маргинального преступника. Если поначалу он ещё пытался сдерживаться, до крови раздирая исцарапанную шею и успокаивая нервы уверенным наворачиваем кругов по до ужаса слащавой гостиной, то в конечном итоге потерпел сокрушительное поражение, поддавшись своим негативным эмоциям и выплеснув гнев в весьма изощрённой форме. Коннор терпел. Коннор старался. Коннор выкурил целых пять сигарет за двадцать минут. Однако он так и не сумел стойко перенести воцарившуюся на его жизненном пути неприятность, наполнившую и без того массивную чашу терпения до краёв. Ну а что до раздающихся из ванной комнаты шлепков… Они не были катализатором его скверного настроения, но сумели стать финальным штрихом в измазанной чёрной краской картине мира. Обычное стечение обстоятельств — не иначе. Неудача. Совпадение. Но только благодаря им… Благодаря им Коннор ударил беззащитную женщину. Да-да, именно ударил. Не просто влепил ей размашистую пощёчину, которой обычно принято приводить в чувство людей без сознания, а приложил весь кулак и оставил на красивом загорелом личике отчётливый заплывший синяк, который начал проглядываться даже сквозь состоящую из тональника и пудры штукатурку. Болезненно содрогнувшись, женщина прогнулась в спине и хрипло закашляла, выпуская изо рта тоненькие ниточки вязкой слюны. Схаркнув на пол пенистый плевок в виде багряной амёбы, расплывшейся бесформенным пятном по лакированному паркету, она, словно дикая собака, покрутила растрёпанной головой и исподлобья воззрилась на стоящих перед ней людей. Ухмыльнулась. Прошлась языком во верхней губе, слизывая струящуюся из носа струйку крови, после чего переметнула взгляд на Коннора, который раздражённо потирал костяшки ноющих пальцев. — Слушай меня сюда, свинья, — хрипло процедил он, показательно разминая запястье правой руки. — Даю тебе ещё одну попытку ответить: где деньги? Поверь, мне ничего не составит труда превратить твоё лицо в кашу, если того потребует ситуация. — Поешь-ка дерьма, выблядок, — насмешливо прошипела та, сплёвывая на пол очередной кровавый харчок. — Нет у меня денег. Услышал? Или глуховат? Ну так читай по губам, мразь: Мне. Нечем. Вам. Заплатить. Понял? Или такой тупой мелкий выродок, как ты, не понимает английской речи? Y entonces entiendes? Gallo sucio. Коннор промолчал. С трудом подавив внутри себя разгорающееся желание совершить второй размашистый удар и изуродовать уже не такое прекрасное личико очередным синяком, он тяжело вздохнул и, оставив на время их содержательную беседу, развернулся к шкафу, после чего принялся заниматься своим излюбленным и важным делом — изучать всевозможные детали, дабы суметь отыскать болевую точку конкретного человека и суметь надавить на неё вдвойне. Конечно же, попутно не забывая про угрожающие разговоры. — Знаешь, коллекторы — это такие интересные ребята. Если ты не вернёшь банку деньги, они будут названивать, угрожать и даже приезжать к тебе с постоянными визитами. — Вытащив из пачки очередную сигарету, он неспеша закурил и как ни в чём не бывало продолжил свой разговор. — Но мы — не коллекторы. И второго шанса на уплату тебе давать не будем. Так или иначе сегодня ты вернёшь нам всё до последнего бакса. Поверь, я не хочу просто так бить женщину. Давай пойдём друг другу навстречу и распрощаемся на пока ещё мирной ноте, хорошо? Иначе нам придётся перерыть весь твой дом. — Удачи. Можете хоть паркет вскрыть, вы не найдёте тут ни цента, — самодовольно ухмыльнулась должница, резво дёрнув головой вверх. — Валяйте, вы всё равно ничего от меня не получите. Но на эти громкие самодовольные слова Коннор ответил лишь внятным молчанием. Не потому что он хотел очередной раз показаться крутым или пафосным, а потому, что он так и не сумел заприметить деталь, с помощью которой бы мог попытаться выбить из женщины долг. Как оказалось, семьи или детей у неё нет, а все пылящиеся на полках фотографии были сделаны в одиночку. Даже не нашлось любимых домашних питомцев. В таком случае спрашивалось, а на что стоило пытаться давить? Как забрать у этой особы деньги, не прибегая к убийствам или упрашиваниям? — Эй, парнишка. Слушай, что я тебе скажу… — бесцеремонно обратился к Коннору один из двух накачанных амбалов, не позарившись при этом склониться над самым его ухом. — Мы зря теряем время. Зуб даю, она так борзо себя ведёт, потому что успела заныкать все бабки на своём счету. Бесполезно пытаться искать их здесь. — И что ты, блядь, предлагаешь мне делать с этой информацией, умник хуев? Выставить на продажу всё её имущество и ждать, пока не накопится задолженная сумма? — Коннор в недовольстве скривился. Он терпеть не мог, когда кто-то начинал читать ему нравоучения. — Я сделал всё, что было в моих силах. Хотите выведать у неё данные счёта — пускайте в ход кулаки. Бейте, душите, пытайте. Выполняйте свою ебучую работу, за которую вам платят бабки. Если же вы не в состоянии разговорить одну зазнавшуюся бабу, то пиздуйте из мафии драить толчки в KFC. — А ты берега не попутал, обсосок? — Прорычал второй лысый бугай, показательно разминая кулаки и похрустывая костяшками пальцев. — Молоко под губами не высохло — так с нами базарить. Ты либо слова подбирай, либо сам через минуту будешь лежать на полу рядом с этой пиздой. Усёк? — Буду лежать, говоришь?.. — Коннор понимающе закивал, вытаскивая изо рта не дотлевшую сигарету. Пытаясь вернуть на лицо выражение крайнего спокойствия, он подавил внутри жгучее желание броситься на обидчика с кулаками, а потому взялся действовать своим проверенным методом. Сделал два шага по направлению к лысому горемыке, после чего всё с такой же поразительной невозмутимостью затушил грязный окурок о его светлую рубашку. Когда же тот задохнулся от негодования и уже было собирался пустить в ход кулаки, Коннор всё с таким же спокойным удовлетворением добавил: — Думай о том, кому ты пытаешься угрожать, грязная свинья. Мерзкая свинья, живущая в ебучем хлеву на Блэквелл-стрит. Имеющая у себя всё таких же грязных поросят и жену-свиноматку, работающую в засмарканном «Бенниганс». Не строй такое удивлённое лицо, пидрила. Я всегда проверяю людей, с которыми мне приходится работать в будущем. Если сейчас ты не постараешься послушно прохрюкать сбивчивые извинения, то поверь — мистер Камски поспособствует тому, чтобы порезать всех твоих близких на куски и превратить их в сочный горячий шашлык. И заставить тебя — хряка — всё это жрать до тех пор, пока ты не заблюёшь собственную рубашечку. Это первое и последнее предупреждение, Сандерс. Усёк? — Я… я… — С побелевших губ испуганного амбала сорвался тихий писклявый звук. Сбросив с себя всякую спесь, он опасливо сделал один шаг назад и прошептал позорное: — Извини меня, чувак. Я не хотел. — Раньше бы так скулить начал, быстрее бы понял, на какой ступени иерархии ты находишься. — Вытащив из пачки вторую сигарету подряд, Коннор бросил уставший взгляд на лежащую на полу женщину. — А с этой-то мы что делать будем? — Обычно такие как она раскалываются после парочки грязных трюков, — поспешил рассудительно подметить первый амбал, отчего его лицо приобрело уж слишком тупое выражение. — Босс вроде говорил, что ты с техникой возиться умеешь. Я-то в таких вещах не шарю, но в соседней комнате ноутбук видел. Раз ты весь из себя такой взломщик, то может попытаешься что-нибудь там отыскать? Вероятно, так будет проще, чем начинать её пытать. Но всё на твоё усмотрение. «Всё на моё усмотрение», — сухо повторил в своей голове Коннор, щёлкнув зажигалкой и подпалив фитилёк тонкой сигареты. На самом деле доля истины в словах его текущего «напарника» всё же имелась, и он мог бы попытаться добраться до банковского счёта через персональный ноутбук должницы. Конечно, без специальных программ и оборудования сделать это не так просто, однако, если на том имелись хоть какие-то сохранённые данные доступа к личному аккаунту или, как минимум, информация по последним оплаченным счетам, Коннор мог бы попробовать проделать грязный трюк и по меньшей мере за час расправиться с этой затратной работёнкой. «И всё-таки, один час — это мучительно долго. А разве я должен заниматься работой, за которую мне не заплатят сверхурочные?» Коннор машинально покрутил головой, отвечая на свой же вопрос: нет, не должен. Вероятно, если бы сегодня он находился в более позитивном расположении духа, то не поскупился бы затратить чуть больше времени и без замешательств взялся бы решать проблему самым мирным путём, не прибегая к нанесению бессмысленных увечий. Теперь же, когда внутри него разгоралась тоска и ненависть ко всему сущему, то любое желание проявить инициативу по отношению к другим людям тут же сходило на нет. Включать ноутбук, рыскать по сохранённым паролям, пытаться зайти в старые интернет-магазины. Ещё раз, почему он вообще должен этим заниматься и лезть из кожи вон, когда буквально перед ним лежит хитрая здоровая женщина, способная отдать все деньги за пять минут? Задача Коннора — вернуть долг любой ценой, а пути всего два. Первый — это долго и упорно делать всё самому. А второй… второй — это малость подтолкнуть хозяйку к самоличному возврату средств. Так сказать, помочь ей приобрести должную мотивацию. — Сандерс, будь так любезен… — сипло процедил Коннор, кивком подзывая к себе обиженного лысого бугая. Поглубже затянувшись супер-лёгким «Кентом», он выпустил изо рта едкие клубы сероватого дыма и, адресовав избитой женщине холодный решительный взгляд, уже более спокойным голосом произнёс: — Принеси-ка мне из шкафа утюг.***
— То есть в каком таком смысле «вы меня выселяете»? Хэнк никогда особо в приметы не верил. Да и не верил в магию вообще. Гадания там, предзнаменования, карты таро, привороты, отвороты, проклятия, фокусы-покусы — это всё не для такого откровенного скептика как он, привыкшего получать подтверждения любой непонятной хрени эмпирическим методом — как и полагается взрослым дядям. Кроме того, будучи самым что ни на есть настоящим безбожником, Хэнк не бесправно считал, что будущее не может быть предопределено заранее, и каждый живущий на этой бренной земле человек вершит его своими собственными руками. Судьба зависит от конкретных действий конкретной личности в конкретный период времени, и любое вмешательство извне — пусть даже самое незначительное — может привести к серьёзным переменам, о которых не должна заранее знать ни одна живая душа. «Хотите убедить меня в том, что ваши танцы с бубном работают? — всякий раз иронично спрашивал Хэнк, когда дело доходило до предложений за определённую материальную плату приоткрыть пред ним завесу грядущих тайн. — Тогда предскажите мне что-то, что произойдёт в ближайшую минуту. Время пошло». Естественно, после столь щедрого предложения продемонстрировать всё могущество своих потусторонних сил и поведать о событии, которое должно будет случиться на протяжении последующих шестидесяти секунд, практически все гнусные шарлатаны тут же позорно давали заднюю. «Практически» — это потому что смогла найтись одна хитрая гадалка, что работала в шалаше на городской ярмарке. По правде говоря, Хэнк там оказался совершенно случайно (забрёл лишь ради интереса) и уже было собирался уходить, как внезапно пожилая, одетая в тёмный сиреневый балахон гадалка, привлекла его внимание щелчками пальцев и предложила рассказать будущее, заведомо предупредив о цене в пятнадцать долларов. — Пятнадцать? А не многовато ли за сеанс вешанья лапши на уши? — спросил у неё двадцатипятилетний Хэнк, безразлично пожав плечами. — Ну хорошо. Я буду готов заплатить за ваши услуги, если прямо сейчас вы предскажете мне что-то, что произойдёт в ближайшую минуту. — Конечно, дорогой, — промурлыкала в ответ та, прижав свои костлявые пальцы к стеклянной декорации в виде сияющего магического шара, внутри которого горела лампочка. — Я вижу… вижу… Я вижу мерцающий пламенный поток, что окропит твоё недовольное лицо обжигающей водой. — Поток? В каком смыс-… — Но договорить Хэнк не успел. Стоило ему лишь в недоумении почесать затылок, как нечто жгучее и сальное пару раз капнуло на кончик его носа и заставило возмущённо зашипеть от накатившей боли. Сделав неторопливый шаг назад и обтерев лицо манжетой полицейской рубашки, он посмотрел наверх и заметил покачивающийся из стороны в сторону канделябр, со свечи которого стекал жидкий воск. Магия ли? Мистика? Привет от пришельца из будущего? Ага, конечно же. Возможно, Хэнк бы действительно поверил в увиденное, будь ему лет четырнадцать или двенадцать, но тут он просто сделал наиболее очевидный вывод и пришёл к мнению, что либо хитрая старуха случайно углядела стекающий с канделябра воск, либо хранила у себя за пазухой секретную кнопку, по одному нажатию которой каждый недоверчивый скептик получал порцию обжигающего дождя. «Интересно, — думал Хэнк перед сном, когда вспоминал об этой истории уже на следующий день. — Неужели действительно не нашлось человека, прочухавшего её обман? Или тот фокус был придуман исключительно для меня? Может, она специально пытается дурить полицейских?» Если оно и так, то гадалка, стоило отдать ей должное, была на самом деле весьма умна. Так к чему была вся эта история о приключениях на детройтской ярмарке? А к тому, что Хэнк уже успел позабыть какого это, когда чужие предсказания сбываются. В этот раз он лишь случайно за ужином уронил на пол серебряную чайную ложку и когда наклонился её поднять, то внезапно поймал себя на мысли, что, видимо, стоит ждать гостей с хорошими новостями. Поймал он, естественно, в шутку и не собирался накрывать на стол, да подносить тапки, однако, уже спустя полчаса — когда он почти собрался на работу в бар — кто-то позвонил ему в дверь. Примета сбылась, но только наполовину. Пришедший гость — арендодатель. Хорошая новость — Хэнка хотят выселить из его текущего места жительства. — Не выселяю… — тут же поспешил оправдаться вспотевший от волнения арендодатель, при этом умоляюще сложив руки лодочкой. — А тактично прошу съехать. — Это одно и то же! — прорычал в ответ Хэнк, будучи не в настроении играть в «подбери синоним» и разъяснять непутёвому собеседнику, в чём сходство между двумя словами, смысл которым придавала не изначальная этимология, а суть сказанного. — Хэнк, пожалуйста, встань на моё место! — поспешил жалобно прохныкать неудавшийся эрудит, которому палец в рот не клади — дай состроить невинную морду. — Я уже долгое время думал о том, чтобы сделать в этой квартире капитальный ремонт, но никак не мог разобраться со страховой компанией и финансами. Когда у тебя была тяжёлая ситуация в жизни, я пошёл тебе навстречу и даже нарушил собственные правила, пустив жить с собакой. Но теперь и ты меня пойми. Я наконец-то сумел найти общий язык с ребятами, которые готовы помочь мне с таким затратным делом по доступной цене. — Между прочим, моя «тяжёлая жизненная ситуация» ещё не закончилась, — поспешил напомнить Хэнк, кивая в сторону наставленных друг на дружку коробок. — Одно дело, если бы я давно отстроил свой дом и жил бы здесь у вас от нехуй делать, но другое… — Да, да, всё верно. Хэнк, я тебя прекрасно понимаю, — тут же согласно закивал арендодатель, пытаясь поскорее закрыть тему. — Однако посуди сам. Ты не понаслышке знаешь, какие потолки может задрать строительная фирма. Если я упущу свой шанс в кои-то веки заняться этой халупой, то потом могу вообще навсегда забыть о том, чтобы превратить её в пригодное для проживания место. Прости, ничего личного. Жить-то в ней можно, но я бы хотел сдавать её за более высокую цену. Недвижимость в центре города, да ещё и со всей инфраструктурой под боком. Сам понимаешь, какие деньги мне приходится терять каждый день. Спрашивалось, и как это называется? Какое слово, помимо «пиздеца», имело место быть? Да никакого! Один сплошной пиздец! Честно говоря, у Хэнка в последнее время и без того было слишком дохуя проблем, чтобы отвлекаться на внеочередные трудности и подыскивать себе новую квартиру для съёма. Мало того, что он чувствовал себя сломанным и морально выжатым, так тут ещё его и перед фактом поставили, мол, давай-ка собирай свои манатки и вылетай из насиженного гнезда. Будь хорошим полицейским и пойди навстречу доброму человеку, который тебя приютил и благодаря которому тебе не пришлось в первые дни ночевать в дорогущем отельном номере или на улице под газетой. — И когда мне надо съехать? — Об этом можешь не переживать! — тут же замахал руками арендодатель, очевидно полагая, что его последующие слова будут иметь строго позитивный окрас. — Впереди ещё две недели. Живи, я с тебя даже оплату за этот срок не возьму. Считай, мы оба останемся в выигрыше. Ты это… подожди два-три месяца, я, как только приведу здесь всё в порядок, сразу тебе позвоню. Приезжай и живи, сколько твоей душе будет угодно. — Просто ахуенно. Спасибо за предложение, — зло рыкнул Хэнк. Не дождавшись, когда разнервничавшийся собеседник попытается вставить в разговор ещё парочку каких-либо неуместных сравнений, он резко захлопнул дверь. Спрашивалось, а куда же теперь придётся переезжать? Невзирая на не самые царские условия, текущее место жительства Хэнку более чем нравилось. Его квартира мало того, что располагалась почти в самом центре города, так ещё и находилась всего в нескольких милях езды и от полицейского департамента, и от «Смеха Питера». Возле дома была частная парковка, район числился в списке самых безопасных районов Детройта, да и пешая доступность к «Волмарту» не могла не радовать. Среди же минусов можно было отметить действительно скудно сделанный старый ремонт и относительно небольшие размеры комнат, однако все эти недостатки с лихвой компенсировала доступная цена в семьсот пятьдесят долларов за месяц. В тяжёлые времена Хэнку крайне посчастливилось отыскать столь комфортное место для проживания, и он уже успел понадеяться, что сможет спокойно просуществовать в нём до тех пор, пока строители не закончат с починкой его дома, однако у судьбы оказались на этот счёт совсем другие планы. Как итог, ему дали всего две недели на то, чтобы в срочном порядке куда-нибудь съехать, что на самом деле являлось очень и очень маленьким сроком. И пусть найти новую квартиру — это далеко не главная проблема, Хэнк всё равно был целиком и полностью уверен в том, что ему придётся пожертвовать комфортом. Семьсот пятьдесят долларов — деньги не маленькие, но в Детройте они смогут потянуть лишь какую-нибудь чахлую квартирёнку на окраине города в преступном районе. В связи со сложившимися обстоятельствами, придётся тратить куда больше времени на дорогу до работы и обратно (если у Хэнка, конечно, не решатся угнать машину). Такими темпами, вероятно, ему придётся насовсем оставить работу в баре, иначе он рискует словить инфаркт в связи с недосыпом, ибо когда для твоего организма важна каждая проведённая в кровати минута, то, встретившись с последствиями в лице одного часа полноценного сна, он точно приостановит свою работу и объявит бойкот жизнедеятельности. Несмотря на значительный прогресс в починке дома, у Хэнка оставалось впереди ещё много работы, а потому увольняться ему уж никак не было разрешено. Однако Хэнк держался из последних сил.***
Как же всё-таки чарующе и завораживающе может сгорать пушистый искусственный мех, пришитый к плотному плюшевому ворсу и обёрнутый вокруг мягкой белоснежной ваты. Не просто в одночасье вспыхивать и словно по волшебству превращаться в крошечную горстку рыхлого пепла, а медленно — ниточка за ниточкой — растворяться под жаркими языками пляшущего на ветру пламени. И пускай данное зрелище не пойдёт ни в какое сравнение с неописуемыми красотами алого детройтского рассвета, однако наблюдать за ним — это занятие благородное, пусть и излишне слащавое. Всё же, с одной стороны, кадры со сгорающими игрушками кому-то на полном серьёзе могут показаться довольно занимательными и успокаивающими, но с другой… какая же это всё хуйня! Огромная такая… Наихуёвейшая хуйня из всех возможных хуень, которые только могли существовать. Усевшись в чистых выглаженных брюках на грязной крыше своего десятиэтажного дома прямо под моросящим дождиком, Коннор с ничего не выражающим лицом следил за тем, как медленно, но верно сгорает сэр Чедвелл Хит. Как превращается в развеивающийся на ветру прах повязанный на шее голубой бант и как плавятся от высокой температуры пластмассовые глаза-бусины, отчего со стороны могло показаться, будто медведь плачет. «Но-но-но! Никакой жалости проявлять не следует». Между прочим, поджечь этого гада было не так уж и просто. Коннору пришлось израсходовать практически половину от общего запаса горючего своей зажигалки, прежде чем ему удалось подпалить краешек приветливо разжатой лапы, которая потухла сразу же, как с неба посыпались первые крупицы осеннего дождя. Казалось, что даже сама погода была против ритуальных махинаций с ни в чём не повинными игрушками, но останавливаться на достигнутом Коннор не собирался. Он незамедлительно сбегал в свою квартиру и прихватил оттуда чистящее средство, на котором так удачно крупными буквами была выведена предупреждающая надпись: «Хранить подальше от открытых источников огня». Во второй раз Сэр Чедвелл Хит загорелся уже окончательно. Внимательно наблюдая за тем, как увеличивается в размерах мокрая кучка золы, что ранее принадлежала искусственной тушке одного из его лучших друзей, Коннор продолжал беспорядочно копаться в своей утомлённой голове. По правде говоря, занимался он этим скорее больше по инерции, нежели на полном серьёзе пытался прийти к каким-то определённым выводам. Однако это не потому что считал свои попытки безосновательными, а потому, что уже давно успел это сделать (прийти к определённым выводам, а не начать считать свои попытки безосновательными). Утренний диалог с Хлоей помог расставить всё на свои места, а её запарные грубые слова пусть поначалу и казались Коннору излишне обидными, но в итоге он всё-таки пришёл к разумному мнению, что та была полностью права в своих красноречивых суждениях. Более того, Хлоя уже во второй раз сумела неосознанно задеть тонкие струны его души и заставила осознать один неприятный факт: Коннор действительно не тот человек, с которым можно выстраивать серьёзные романтические отношения. Истина была до смешного безумия проста. Настолько очевидна и безусловна, что стоило начать колотить палкой по заднице тех, кто не сумел прийти к ней с самого начала. И несмотря на то, что Коннор был парнем далеко неглупым, только сегодня он впервые посмотрел в глаза разочаровывающей правде и безвольно подтвердил то, о чём должен был подумать ещё около двух недель назад: «Я ничего не могу предложить Хэнку взамен». Ни-че-го. Интересно, как вообще так вышло, что Коннор — человек, который всегда придерживался мнения о взаимовыгодности всяких здоровых отношений — самолично скатился до того, что ослабил бдительность и повёлся на, пусть и заманчивые, но ни разу не реальные мечты о безвозмездной любви лейтенанта Хэнка Андерсона? Вероятно, если бы он подключил логику и задался этим вопросом чуть ранее, то сейчас не сидел бы на крыше с недовольным лицом и не следил бы за тем, как сгорает его лучший друг детства. «За какие такие мои качества Хэнк мог бы меня полюбить?» — этот вопрос не давал Коннору покоя, и он силился найти в себе как минимум одно положительное качество, да только все попытки оказались тщетными. Коннор всегда был редкостным мудилой, который первую половину их с Хэнком общения занимался неприкрытой травлей, а вторую половину выводил того на отрицательные эмоции. Заставлял рычать, ругаться и пускать в ход кулаки. И пускай у них также были совместные счастливые воспоминания, это не отменяло факта, что на деле Коннор косвенно представлял из себя красивую богатую девчушку, с которой можно весело провести время и может разочек выебать, но в жёны брать бы её никто никогда не стал (разве что коварный альфонс). Хотя… в случае Коннора, даже такое сравнение было нетождественно, ведь Хэнк как раз отказался заниматься с ним сексом. Получается, что пунктик о красоте также попадает под сомнения. «Посмотри на это глазами адекватного человека, Коннор. Ты Хэнку не нужен». И это была чистая и неоспоримая правда. Хэнк — это пусть и сломленный, но всё же взрослый и самостоятельный мужчина. Он сильный, в меру красивый, сообразительный, добрый, отзывчивый, да ещё и умеет вкусно готовить. Идеальной парой для такого человека, как он, могла бы послужить какая-нибудь славная и скромная женщина, которая взялась бы рожать детей и следить за домашним очагом. Она бы встречала своего мужа с работы тёплыми поцелуями, помогала ему снять с уставших плеч куртку, вела к щедро накрытому ужином столу, делала нежный массаж и беседовала с ним о всякой всячине долгими часами напролёт. А что, в свою очередь, сможет предложить тот же Коннор? Бахнуть по стакану алкоголя? Рассказать несколько пошлых анекдотов? Упрекнуть Хэнка за то, что тот в очередной раз надел какую-то уродливую шмотку? Да они бы целыми днями только и делали, что собачились, как это и происходило между Хэнком и его бывшей женой. Какой здесь вообще будет намёк на здоровые отношения? К тому же, как бы Коннор не старался выстроить из себя интеллигентное чадо благородных родителей, Хэнку всё равно нет и никогда не будет до него дела. Вероятно, именно по этой причине он тогда и отказался заниматься с Коннором сексом. Ему стало неприятно. Ему стало противно. И ведь Коннор не мог его в этом винить. Да и, если честно, не имел права. Хэнк поступил здраво и теперь совершенно не парился по поводу их тяжёлых отношений. Скорее всего, он даже и не заметил, как сильно Коннор страдает, а потому ничуть не расстроился, когда последний предложил оборвать все отношения. Вариант, пусть и радикальный, но в целом — эффективный. Возможно, если Коннор перестанет встречаться с Хэнком изо дня в день, он постепенно сможет избавиться от противоречивых чувств и, последовав совету матушки, завести уже свою семью. Авось через пятнадцать лет будет рассказывать жене и детям о том, как в молодости по собственной тупости влюбился в обычного копа из полицейского департамента и принялся задаривать того деньгами и айфонами. Они бы все на славу посмеялись, покорчили дурацкие рожи и отправились ужинать в какой-нибудь приличный ресторан. Ну чем не безмятежная семейная идиллия? «Так оно обязательно и будет», — попытался заверить себя Коннор, однако всё оказалось далеко не настолько просто. Когда после минувшего задания по визиту скотов, задолжавших мафии кругленькую сумму денег, он вернулся обратно домой, то поймал себя на мысли, что, несмотря на окончательное решение подвести финишную черту их с Хэнком общению, так называемое «сжигание мостов» оказалось далеко не таким уж простым занятием — как с моральной, так и с практической стороны вопроса. Когда так поступают персонажи сопливых бабских фильмов, то на фоне начинает играть грустная музыка, камера превращается в пчелу и начинает кружить вокруг героини по часовой стрелке, а хитрые гаферы нарочно приглушают свет, делая картинку более мрачной. Как бы странно это не звучало, но у Коннора не нашлось под боком ребят, способных воссоздать ему подобный антураж, и потому он взялся отвечать за всё сам. Приглушил во всей квартире свет, на полную подрубил вытяжной вентилятор и включил на телефоне душераздирающее «bad mood, bad year».Застали меня в плохом месте Плохое настроение, плохой год Я все еще слышу твое имя Да, оно звенит у меня в ушах. Выстрели мне в сердце Выследи меня, пожалуйста, моя дорогая Детка, убей меня сейчас Пожалуйста, девочка, позволь мне умереть здесь
— Мой дорогой, — загорланил в такт Коннор, опрокидывая в себя разом полбутылки молочного пунша, купленного в ближайшем алкогольном магазине. — Мо-о-ой дорого-о-ой. В первую очередь он принялся избавляться от их с Хэнком совместных фотографий. Таковых, правда, было не так уж и много, и практически все они были сделаны тайком, чтобы не дай бог сам Хэнк не заметил, отчего большинство кадров получились либо очень смазанными, либо перекрытыми посторонними предметами. Коннор не без труда вычистил всю свою галерею и на всякий случай избавил хранилище от адресованных Хэнку смс-ок, хотя и здесь без проблем у него не обошлось. Под сомнение попало старое нарытое видео из караоке-клуба, на котором красивый Хэнк красивым голосом пел красивые пошлые песни. «Это ведь такое сокровище», — печально подумал Коннор, перемотав ползунок к началу целых десять раз и внимательнее вслушиваясь в пробирающий до мурашек тембр. Да, сокровище, но цена у спокойной жизни была немалая. Подавив воспротивившуюся подобному решению привязанность, он удручённо вздохнул, но всё-таки заставил себя вжать указательным пальцем иконку с изображением мусорной корзины и теперь внутри его исцарапанного телефона больше не хранилось ни одной улики, напоминающей о хотя бы малейшей связи с лейтенантом Андерсоном. Как итог, душевное удовлетворение Коннор обрести так и не сумел, но тут уже дело крылось совершенно в ином. Энергично повертевшись по сторонам и проверив свою квартиру на наличие «хэнко-вещей», он внезапно заметил старого плюшевого медведя, что вот уже на протяжении всех полутора лет скромно сидел на подоконнике. Сэра Чедвелл Хита ещё в далёком прошлом подарила мама, однако теперь весь его косолапый образ по понятным причинам начал ассоциироваться всё с тем же Хэнком, ибо второй также напоминал Коннору благородного, сильного и храброго зверя, что в любую секунду готов был броситься на амбразуру и прикрыть своим телом беззащитного мальчика от любых невзгод. «Наверное, стоит отнести его в детский дом или в садик», — первая мысль, поспешно прибывшая в умную голову. «Он — мой, и я не позволю каким-то мелким соплякам пачкать его своими слюнями», — вторая мысль, последовавшая всё по тому же курсу. «Мне лучше его сжечь», — сами знаете кто, сами знаете что, сами знаете куда. А дождь тем временем становился всё сильнее и сильнее. В определённый момент он всё-таки переборол подпитывающееся чистящим средством пламя и сумел полностью затушить горящую игрушку, однако в этой куче испачканных пеплом лоскутов уже не осталось ничего, что напоминало бы о былых медвежьих корнях. Всего лишь недогоревший до конца синий бант, парочка кусочков плюшевой ткани цвета ванильного мороженого и торчащая во все стороны вата, которую Коннор одним движением втоптал в образовавшуюся лужу. «Ну, наконец-то, — подумал он, делая несколько шагов вперёд и издалека рассматривая открывающийся с многоэтажки вид на город. — Прощай-прощай, человек на букву «Х» Больше никаких тревог, никаких переживаний и никакого гомосячьего нытья, способного вывести из себя даже буддистского шамана. Полная и непоколебимая свобода, дающая простор для съёма горячих девочек и полных алкоголя домашних вечеринок. Коннор вновь стал таким же одиноким и таким же желанным волком, призванным покорять женские сердечки и больше не вспоминать о проблемных личностях. — Надо, наверное, чего-нибудь выпить. Отметить, так сказать, расставание, — довольно протянул Коннор, привстав на носочки и потянувшись сперва вверх — к небу, а после к карману промокших под дождём брюк. Вытащив оттуда телефон, он всего лишь хотел быстренько глянуть на текущее время и прикинуть, успеет ли заказать на дом чего-нибудь вкусненького из «Loi Estiatorio», однако в тот же миг что-то легонько стукнуло его по тыльной стороне ладони. Что-то, что окончательно свело весь аппетит на нет и в один миг похоронило под собой всё хорошее настроение. И этим чем-то оказался крохотный брелок в виде высунувшей язык овчарки. Она посмотрела на Коннора чёрными влюблёнными глазами. Коннор взаимностью ответить не смог. Опасливо покосившись вниз, он набрал в лёгкие как можно больше воздуха и, согнув трясущиеся коленки, тихо зашипел сквозь стучащие друг о дружку зубы. «Это всё ты. Ты — ебучий последний мост. Самый длинный и самый широкий». Куда шире чем «Амбассадор» и «Гонконг» вместе взятые. Такие мосты обычно не остаются незамеченными, и если позволить себе проявить слабину и оставить его нетронутым, то однажды он обязательно напомнит о себе вновь. А Коннор помнить не хотел. И только по этой причине он обхватил привязанную собачонку ладонью и резко дёрнул её в сторону, окончательно разрывая тонкую нить и отделяя аксессуар от своего телефона. Не в силах сопротивляться суровому хозяину, та беспомощно повисла в воздухе и, столкнувшись с парой дождевых капель, лишь изредка покачивалась из стороны в сторону. Последний мост наконец был разрушен. Но не сожжён. — Пошёл ты нахуй, Хэнк! Размахнувшись со всей силы, Коннор прочертил кистью неполную дугу и, разжав свои пальцы в самый последний момент, выпустил из них исцарапанный брелок. Несмотря на ощутимые порывы холодного северного ветра и смехотворно крошечные габариты пластмассовой фигурки, декоративная овчарка всё же сумела преодолеть расстояние в виде двух с половиной метров и, пулей устремившись вниз, исчезла за очертаниями каменного бордюра. В ту же секунду по небу пронёсся оглушительный раскат грома, в отголосках которого слышалось то ли хвалебное одобрение, то ли порицательное осуждение. Звук был далёким и совсем не устрашающим, однако Коннор всё равно прикрыл уши руками и шатко попятился назад, шаркая подошвой по склизкой каменной кровле. В кармане у него остались лежать лишь измятая пачка сигарет с зажигалкой и покрытый дождевой влагой мобильник. Поначалу Коннор почувствовал себя самым свободным человеком на свете. Как девушка, решившая после болезненного расставания отстричь длинные волосы и перекрасить новую причёску в какой-нибудь яркий цвет, дабы таким образом показать всему окружению начало нового отрезка в своей жизни. Крикнув небу победоносное: «Так тебе!», Коннор даже позволил себе злорадно усмехнуться и порадоваться тому, что он сумел-таки избавиться от столь нездоровой зависимости по отношению к человеку, которому на него похуй. Невзирая на усиливающийся дождь, он даже осмелился вытянуть руку и показать фак тому месту, где собачонка решила скрыться в самый последний раз. Мол, смотри, Хэнк, мне плевать на тебя, плевать. Плевать на твои подачки и плевать на всё то внимание, которое ты ко мне проявил. Плевать на то, что между нами было. Я объявляю бойкот всему твоему существованию! Тем не менее, позитивные чувства продлились относительно недолго. Радость от утраты пролетела достаточно быстро, и вот уже Коннор опять замер на месте, не зная, что ему делать дальше. Чувствуя, как по вискам стекают холодные дождевые капли, он оглянулся назад и с каким-то чуждым сомнением посмотрел на втоптанные в лужу остатки сгоревшего медведя. Даже решился подойти к ним вплотную и в очередной раз наступить на превратившуюся в желе вату кроссовком, подошва которого испачкалась в чёрном пепле. Таком же чёрном, какой стала вся его настрадавшаяся душа. И вот уже вместо всякого напускного ликования в голове появился совсем другой, далеко не такой радужный вопрос: «А чего я пытался добиться?» Вроде как… цель была. Мать твою, цель точно была. Но она так и не была достигнута. Коннор вновь повернул голову и посмотрел на перекрытый каменным бордюром край крыши. Кажется, он собирался порвать все связи с Хэнком, да? Не только личные, но и ментальные. Вообще перестать о нём думать или вспоминать под каким-либо предлогом. Вычеркнуть из своей жизни ядовито-красным маркером и вслед за этим поставить в конце жирную точку. А ведь план действительно хороший, но иной вопрос в том, сумел ли он это сделать? «Как-то… не очень похоже». Ну так если не очень похоже, то получается, что Коннор проебался? Получается, что у него в голове место полноценного мозга насыпана куча песка? «Нет, это не так». А если не так, то, спрашивалось, зачем Коннор вообще устроил весь этот цирк с ритуальными сожжениями? Где же тогда шаманские танцы? Может ещё напялить на бёдра юбки из пальмовых листьев? «Ещё раз, Коннор, ты точно сумел всё сделать правильно?» «Нет, я знатно проебался». А дождь тем временем продолжал набирать обороты. Если сперва он лишь самую малость моросил, то постепенно накрыл собой весь Детройт и превратился в самый настоящий ливень. «Как бы не потонуть», — иронично подумал Коннор, вскидывая голову и разглядывая затянутое тучами небо. На секунду он представил себя совсем незначительным и маленьким человечком, что беспомощно барахтается в глубоком необъятном море. Захлёбывается в солёной воде, идёт на таран с девятибалльными волнами и пытается держаться на плаву, пусть ему это и не слишком хорошо удаётся. «Повезло, что с таким ростом мне не грозит утонуть в луже» — в шутку подумал он, воображая себя этаким философом, глагольствующим избитыми метафорами. Потом певцом, сочинившим очередной депрессивный трек для подростков. А затем представил маленькую пластмассовую овчарку, которая беспомощно валяется на грязной замусоренной земле и ждёт, когда дождевая вода смоет её в ближайшую канализацию. Под конец представил Хэнка. Мёртвого Хэнка. Хэнка точно также лежащего на мокром, поблёскивающем от света фонаря асфальте, и глядящего пустыми глазами в небытие. Зрачки характерно расширены, на лице ничего не выражающее спокойствие, а из головы густой тонкой струйкой стекает бордовая кровь, что смешивается с дождевой водой воедино и попадает прямо в канализационный сток. Попадает туда, куда однажды был смыт его самый искренний подарок. — Что… что я наделал? Наспех сколоченная плотина из никотина и алкоголя внезапно дала глубокую трещину. Не в силах сдержать всего того океана из противоречивых чувств и эмоций, она раскололась на две равные части, давая волю хлынувшим наружу сентиментальностям, которые Коннор так старательно пытался сдержать внутри себя и которые в кой-то веки помогли освежить ему разум, ополоснув собой мозг и покинув голову через выступившие на глазах слёзы. «Зачем я это сделал? — опомнился тот, словно бы возвращаясь к реальности после продолжительного стазиса. — Это же… это был подарок!» А сделанные от всей души подарки ни в коем случае нельзя так просто выбрасывать в мусор. Верно, глупый Коннор поддался заманчивой идее сжечь все соединяющие его с Хэнком мосты, но то решение было поспешным и сумбурным. Оно не имело права на реализацию ни в коем виде, а вышвырнутый во двор брелок должен был если и не мозолить глаза, болтаясь на телефоне, то хотя бы лежать в каком-нибудь дальнем ящике — как самая ценная память о близком человеке. Подарив волю всем негативным эмоциям, Коннор собственноручно уничтожил то, что когда-то ему оставила мама. Сэр Чедвелл Хит был, пусть и плюшевым, но каким-никаким другом, понёсшим долгую и верную службу. Однако его утрата была ни на йоту несопоставима с утратой брелока в виде овчарки. Не потому что Коннор любил маму меньше или не ценил её подарки, а потому, что мама была, есть и будет в его жизни многие и многие годы. Игрушечный медведь — это лишь одна из множества замечательных вещей, которые она отдала Коннору. Но что отдал Хэнк? Брелок. Один маленький и старый брелок, который в свою очередь ни в коем случае не ассоциировался со страхом или ненавистью. Всякий раз глядя на него, Коннор вспоминал те тёплые объятия, что словно вдохнули в него жизнь и заставили первый раз за много-много лет пустить искренние слёзы. Спрашивалось, а что будет, если Хэнк завтра погибнет? Ничего. Ничего больше не останется. Коннор избавился ото всех дорогих воспоминаний. Добровольно удалил то, что заставляло его чувствовать себя живым. Что позволяло ему улыбаться. Окончательно плюнув на всё, Коннор марш-броском метнулся к двери, ведущей на выходную лестницу. Перепрыгивая через три ступеньки каждым широким шагом, он за тридцать секунд преодолел расстояние в десять этажей и как ненормальный выскочил на улицу. Сердце колотилось как бешеное, а в голове главенствовала неугомонная паника, призывающая поставить на уши все государственные органы — даже ФБР. Благо, Коннор не настолько сошёл с ума, пусть при всём желании он бы и мог попытаться устроить здесь массовые раскопки. Предполагаемое место для поисков оказалось достаточно обширным — примерно семьдесят футов в ширину и сотня в длину. Коннор на всякий случай ещё раз посмотрел наверх и попытался просчитать, куда мог упасть маленький лёгкий брелок. «В безветренную погоду наверняка бы приземлился где-нибудь рядом с центром, — подумал он, прочерчивая в своём воображении невидимую линию. — Теперь же его наверняка унесло поближе к дому. Давай, Коннор, думай, не зря же ты столько лет проучился в ебучем Гарварде». Но думать было тяжело. Коннор мысленно поделил газон на две равные части и решил, что в первую очередь возьмётся за левую — ту, которая находится ближе к кирпичной стене. Если же пропажа не отыщется, то он перейдёт уже к правой и попутно проклянёт все существующие законы физики, не подействовавшие тогда, когда ему это было нужно. А пока все планы были выстроены и работа наконец пошла. Не пожалев своих чистеньких кроссовок, Коннор переступил через маленький декоративный заборчик и, чавкая ногами, упрямо побрёл вперёд. Впрочем, зря он грешил на основные законы физики, ибо те безупречно выполняли свою работу и сразу же дали Коннору понять, что, как говорится, нехуй пиздеть, иначе треснет ебальник. Вот взять, например, силу трения. А чем не хорошая сила? Она позволяет людям ездить на машинах, играть в футбол, готовить еду, качаться на качелях и т.д. Да и вообще: сила трения скольжения прямо пропорциональна силе реакции опоры и коэффициенту трения скольжения. При должной инерции объект, хранящий кинетическую энергию, может двигаться вперёд до тех пор, пока его что-нибудь не остановит. Правило, конечно, не обязательное, но забывать о нём не следует, иначе можно неправильно распределить вес, потерять точку опоры и оказаться в параллельном земли положении. Вот Коннор оказался. Говоря простыми словами, во время попыток разглядеть на земле свой незаменимый брелок, он сделал настолько неудачный шаг, что комично поскользнулся и шмякнулся пятой точкой прямо на мокрую траву. «Пиздец, какое же ёбанное дежавю». Тем не менее, поиски не прекратились. «Я найду его. Я обязательно найду его», — утешал сам себя Коннор, разрывая руками гнилую листву и выискивая хоть что-то похожее на свою утрату. Казалось, что всё в этом мире в одночасье настроилось против него: и погода, и зрение, и разбросанный по газону мусор. Сложности также прибавляла чепрачная расцветка искусственной шерсти, что столь неудачно сливалась с черновато-жёлтыми опавшими листьями и не была приметна невооружённому глазу издалека, из-за чего приходилось в большинстве своём полагаться на осязание. Проходящие же мимо люди приподнимали свои разноцветные зонтики и смотрели на Коннора не просто с недоумением, но и вместе с тем с отвращением, явно посчитав того за перекаченного героином наркомана. Некоторые улыбались, а некоторые начинали неслышно перешёптываться и не прекращали даже тогда, когда Коннор поднимал голову и начинал пялиться прямо на них. Впрочем, ему было абсолютно похуй. Не чураясь измазывать штаны в вязкой грязи, он настойчиво полз прямо вперёд и подносил к глазам каждый попавшийся на пути камушек. Но брелока нигде не было видно. Коннор в панике кусал губы, загонял под ногти немыслимое количество заноз и периодически надавливал мокрыми ладонями на острые осколки от разбитых бутылок, отчего подушечки его пальцев стали оставлять за собой следы из грязи и крови. Однако знакомая собачья морда всё никак не хотела показываться. Да и мало того, что одинаково пёстрые листья сливались на фоне друг друга и вдалеке больше походили на рассыпанное золото, так ещё и после десяти минут тщетных поисков глаза начали замыливаться, отчего Коннор окончательно перестал разбирать, что лежит у него под носом. Приходилось наклоняться чуть ли не вплотную, из-за чего поиски значительно замедлились, а льющий с неба ливень как будто нарочно усилил весь свой напор в два раза. Тем не менее Коннор и не думал провозглашать перерыв, и даже когда точка его обзора снизилась до шестнадцати футов, продолжал упёрто елозить руками по земле, словно слепой медвежонок. «Камень. Камень. Стекло. Камень. Крышка. Фантик. Стекло. Камень», — перечислял он в уме, вглядываясь в каждую подобранную деталь и молясь, чтобы это оказалась его пропажа. Пропажа так и не нашлась. Как бы отчаянно Коннор не пытался перерыть весь устланный опавшей листвой газон, в руки ему попадались либо производные остатки от матушки-природы, либо отходы жизнедеятельности человека. «Блядь, ну почему? Почему? Почему всё так?» — чуть ли не хныкал он, достигая такого уровня отчаяния, от которого уже хотелось начинать вопить во весь голос. К тому же долгое пребывание под хлещущим по лицу ливнем привело к тому, что у Коннора проявился мелкий озноб и посинели обветренные губы, пусть и внимания на это он не обратил. Покопавшись на одном и том же месте ещё около трёх минут, беспомощно — словно годовалый ребёнок — приземлился на пятую точку и, оглянувшись по сторонам, наконец-то пришёл к неутешительному выводу: во время дождя навряд ли удастся найти такую маленькую вещь, а уже после не будет никакого смысла — весь двор превратится в одно грязевое месиво. «Что я скажу Хэнку?» — Коннор беспомощно открыл рот, пытаясь выдавить из себя хоть что-то помимо тяжёлого дыхания. Ненависть по отношению к собственной тупости полилась раскалённой рекой из извергнувшегося внутри него вулкана самомнения. Коннор заскулил, оглядывая свои напрочь изрезанные ладони, в некоторых местах которых до сих пор ощущалось загнанное под кожу стекло. «Почему?» — не переставал из раза в раз повторять он, чувствуя себя самым злым и самым ужасным человеком на всём белом свете. Почему всё произошло именно так? Он ведь хотел как лучше. Хотел избавиться от пагубной зависимости к определённому человеку и превратить их обоих в свободных от обязательств, незнакомых людей. Но что по итогу? А по итогу Коннор в очередной раз проебался настолько, что плюнул на свои же обещания и полез искать такой незначительный, но в то же время такой дорогой подарок. Вероятно, именно по этой причине над ним ехидно похихикал очередной проходящий мимо гуляка, который наверняка принял Коннора за алкаша и даже не постеснялся ткнуть в его сторону пальцем. И Коннор не сдержался. Разворошив ближайшую кучку листьев, он поднял с травы крупный увесистый камень и, замахнувшись, швырнул его в сторону невежественного забияки, пытаясь целиться прямо в лицо. Попасть-то, он не попал, и камень, издав глухой звук, столкнулся с краем железной изгороди, однако внимание Коннора привлекло кое-что совсем иное. Среди только что разгребённого вороха, он внезапно заметил нечто, похожее на крохотное остренькое ухо, что приветливо топорщилось из-под надломленной ветки. Недолго думая, Коннор дикой кошкой метнулся к предполагаемому месту поисков и, вытянув перед собой руки, скрюченными пальцами сгрёб в охапку весь скопившийся мусор, среди которого проглядывались всё те же изорванные листья, сухие веточки, стёклышки, камни, мёртвые насекомые и… маленькая чумазая овчарка. «Нашёлся», — одними губами пролепетал он, не веря своим глазам. Сжав отсыревший брелок в левой ладони, выкинул обратно всю прочую гниль и крепко-накрепко прижал находку к своей груди. «Ты нашёлся» — и больше ничего не имело значения. Сделав один долгий, глубокий вдох, Коннор замер на месте, пытаясь сориентироваться в пространстве и понять, насколько далеко он прополз от изначального места поисков. Уж точно больше тридцати футов — и это если не учитывать несколько ушедших в сторону кругов. А проходящие мимо люди с зонтами всё продолжали пялиться, смешивая Коннора с дерьмом лишь одними своими взглядами. Несмотря на то, что он однозначно был куда умнее, статуснее и богаче всех этих невежественных зевак, в данный момент ничего из этого не имело значения. Коннор добровольно уподобился безмозглому зверью и променял последние остатки того, что делало человека человеком. И променял на что? На символический подарок от любимого мужчины. «Посмотри, что ты со мной сделал, Хэнк, — горько подметил он, после чего спрятал глаза во влажной манжете и истерично захохотал, пытаясь не обращать внимание на навернувшиеся слёзы. — Ты превратил меня в псину». В блядскую тупорылую псину, чьё самочувствие целиком и полностью зависит от действий безразличного хозяина (злого, коварного и бесчувственного). Несмотря на достигнутую цель, смех у Коннора был переполнен болью и отчаянием, ибо до него наконец-то сумела дойти пусть и странная, но понятная мысль: этот брелок мог совсем не найтись. Тот факт, что сейчас он держал его в своих израненных озябших руках — не более чем слепая случайность, иначе, если бы Коннор не решился поднять тот камень и не задел им краешек недавно опавшего листа, то милая маленькая овчарка уже на следующий день могла оказаться либо в мусорном ведре, либо в канализации. Сами его чувства к Хэнку могли оказаться точно там же. «Наверное, тогда в моей жизни более ничего бы не имело значения», — подумал Коннор, который до такой степени не хотел верить в свою невероятную удачу, что принялся сжимать брелок с неимоверной силой, словно боялся, будто тот может выскользнуть из его ладони как пенный кусочек обмылка. Спустя десять секунд он попытался успокоиться. «Успокоиться» в свою очередь пытаться не собиралось. — Прости меня. Пожалуйста, прости… Эмоции пожирали Коннора изнутри. Намертво вгрызались в его опьяневшую от отчаяния душу и превращали ту в прогнившее изуродованное нечто, из дырок коего струилась смесь горячей юношеской крови и осквернённой алкоголем сентиментальности. Отравляя собою организм, она до краёв наполняла рассудок и смывала на пути всё то, что делало из Коннора здравого, мыслящего человека. Если раньше его разум можно было смело сравнить с исправно функционирующим компьютером, то теперь он больше походил на жалкий кусок второсортного процессора, который ввиду долгой безостановочной работы успел прийти в негодность и теперь страдал от бесчисленных перегревов и сбоев. Выражались подобные проблемы в весьма странной форме: у Коннора больше не получалось рассуждать. Вся его цепочка мыслей в какой-то момент прерывалась, из-за чего прочие домыслы наплывали друг на друга и превращались в банальную кучу спама, и по этой причине он сам окончательно терял связь с реальностью. А если уж говорить совсем прямо, то оставалось подметить, что отныне Коннор столкнулся с тяжёлыми последствиями морального разложения и даже не мог отличить, что среди всех его мыслей имело первостепенную значимость, а что — нет. Коннор всегда считал себя исключительно умным созданием. Не каким-то там душным заучкой или выёбистым лицемером, любящим подчёркивать собственную уникальность, но тем самым созданием, которое глядит на других людей сверху вниз и, благодаря достаточному багажу знаний, не допускает фатальных ошибок. По этой же причине Коннор считал такое понятие как «любовь» слишком затратным и бессмысленным (если даже не губительным). Влюблённые дурачки из кожи вон лезут, дабы заполучить внимание второй половинки: тратят деньги, здоровье, свободное время и тем самым начинают терять всю свою индивидуальность, что по итогу приводит к деградации личности. «Ромео и Джульетта», «Титаник», «Касабланка»… «Том и Джерри» в конце концов — столько классических произведений сумели на своём примере показать, какой трагедией оборачивается привязанность. «Любовь убивает» — простая и ясная мысль, подвластная мышлению маленького пятилетнего Коннора, но оказавшаяся слишком невнятной для его двадцатитрёхлетнего «я» из будущего. А ведь поначалу Коннор был так рад, что наконец нашёл для себя подходящего человека. Не просто падкую на деньги и статус фифу, готовую терпеть его несносный характер ради личного достатка, а сильного и принципиального мужчину, рядом с которым он чувствовал себя особенным. Коннор не хотел лукавить или обсыпать Хэнка незаслуженными комплиментами, но он не мог не отметить, что тот казался ему таким родным и таким близким, отчего каждая мысль, касательная этого своеобразного копа, заканчивалась бесконечной цепочкой из приятных слов. «Я же обещал себе не сходить с ума, — ругался Коннор, до крови царапая шею. — Обещал не ввязываться в эти любовные переживания». Но он ввязался. На свою же тупость дал себе ложную надежду, что по итогу привело к осознанию мерзкого факта: нельзя вечно любить кого-то, не получая любви взамен. Однако больше всего Коннора пугали вовсе не мысли о позорной демонстрации истинных чувств и даже не мысли о возможном грядущем одиночестве. На деле он попросту боялся, что все те романтичные порывы, которые заставляли его пускаться в неудержимый пляс и задыхаться от накатывающего волнами восторга, на деле оказались самой обычной заурядной привязанностью и не имели ничего общего с таким возвышенным и таким светлым чувством как «любовь». Ежели оно и так, то получается, что Коннор действительно запутался. Что он совсем съехал с катушек и от отчаяния всё напрочь перепутал, раздув из крошечной мухи целого слона. Вероятно, Хэнк всего-навсего проявил лишь капельку доброты и сострадания, которые снесли нецелованному Коннору крышу и заставили его свято уверовать в то, что желание наладить контакт — это вселенская любовь, когда на деле все смешавшиеся в одно целое чувства можно было спокойно уместить лишь в весьма лаконичное понятие «дружба». В таком случае, из этой проблемы произрастала парочка не самых приятных вопросов, которые начинали давить на мозг сильнее, чем все былые загоны: что вообще должна представлять из себя «правильная» любовь и можно ли «правильной» любовью назвать любовь к матери и к отцу? Или это всё те же навеянные сентиментальностью эфемерные понятия, а Коннор, подобно самому настоящему идиоту, просто путает холодное со сладким? «Ничего страшного, Коннор, — пыталась успокоить своего хозяина мудрая и опытная рассудительность, что опиралась на бесчисленные познания о мире, взятые из учебников по философии. — Ты обязательно ещё встретишь любимого человека, и вы будете жить с ним долго и счастливо. Наверное, ты возьмёшь в жены замечательную девушку и создашь с ней семью. А когда придёт время, вы наверняка заведёте множество детишек. В море ведь ещё полно рыбы, не так ли?». Да уж, звучало как самая настоящая сказка, обязанная вызвать на лице у адекватного здорового мужчины восторженную улыбку. Вот только Коннор не улыбался. Не потому, что его мутило от мыслей о большой и дружной семье, а потому, что он попросту не хотел встречать «любимого человека» в будущем, каким бы красивым и хорошим тот ни был. Коннор уже считал «любимым» именно Хэнка, и не собирался переносить это особое звание на всяких незнакомых ему личностей. Какой тогда вообще смысл в слове «любимый», если его можно передаривать от одного человека к другому, словно потрёпанную футболку из Секонд Хэнда? А если же «любимый» — это нечто абстрактное, что имеет под собой срок годности, то какой тогда вообще толк придавать этому слову хоть какой-то значимый смысл? Коннора пугала негласная истина. Будучи обманутым своим же отзывчивым сердцем, он больше не мог полагаться на личные суждения и следовать зовам желаний, какими бы заманчивыми те не выглядели. К тому же Коннор мог поклясться: он точно знал, какой у всей этой истории будет исход. Любой бы знал. Любой бы понял. Любой бы покрутил пальцем у виска. Какие вообще могли быть перспективы на совместное счастливое будущее, если Хэнк — это человек из другого мира, чьи взгляды, принципы и даже ориентация не дают зелёного сигнала для активных действий. Он никогда не поймёт и никогда не примет чувства Коннора, вне зависимости от того, случится у них секс или нет. Спрашивалось, почему тогда Коннор вообще дал себе ложную надежду? Почему он не поддался зову логики и не заткнул любовные порывы одной здоровой дубовой пробкой, какой обычно закупоривают бутылки с вином? Да, ошибка по итогу вскрылась, но где вообще гарантия, что эта ошибка была единственной? Где гарантия, что таких же ошибок не будет впредь ещё больше? Как оказалось, Коннор неправильно думал, неправильно чувствовал и неправильно рассуждал. Неправильно жил, в конце концов. Что же, если оно и так, то он готов был признать все свои ошибки, принести тысячи извинений и встать на истинный путь, попросив взамен лишь одно крохотное объяснение: а как будет правильно? Мысли стали пожирать Коннора изнутри. Испытывать. Сводить его с ума. Окончательно утратив всякую связь с реальностью, он почувствовал, как постепенно превращается в тронувшегося головой параноика и начинает бояться того, чего на самом деле нет и никогда не было. Впрочем, несмотря на шумный осенний ливень, Коннор запихнул найденный брелок обратно в карман насквозь промокших брюк и устало прикрыл свои глаза ладонями. Таким образом он попытался хотя бы ненадолго успокоиться и взять все переживания под контроль, однако быстро пожалел о столь поспешном решении. Как только суровая реальность перестала красной тряпкой маячить перед взглядом, Коннора вновь начали терзать отголоски прошлых кошмаров, а когда он предпринял безуспешную попытку выкинуть из головы все воспоминания о Хэнке, то лишь очередной раз ненароком провёл ассоциативный ряд и вспомнил, каким прекрасным было его обнажённое подтянутое тело и какими холодными — словно беспрерывно льющий дождь — были возбуждённые голубые глаза, внимательно наблюдающие сверху вниз. Не важно, по ошибке, или же нет, но сам по себе Хэнк стал центром Конноровской вселенной, отчего последнему оставалось позорно вскинуть вверх обе руки и признать пусть и неприятный, зато значительный факт: из этого омута безумия выхода уже не было. Когда Коннор вернулся обратно домой, он был напрочь вымокшим и измазанным в вязкой земляной грязи. Каждый его шаг отдавался в воздухе мерзким чавкающим звуком и оставлял позади себя липкое очертание полиуретановой подошвы, а их общее количество уже успело слиться в импровизированную тропинку, ведущую с улицы вверх по бетонным ступеням. Впрочем, на пороге чистенькой квартиры она останавливаться не собиралась и медленным ходом потянулась дальше — вслед за уставшим Коннором, что плюнул на свой чумазый внешний вид и, не разуваясь, попёрся прямо в спальню. Сил на проявление педантичного снобизма не осталось вовсе, ровно как не осталось и каких-либо опасений по поводу пропитывающихся зловонным месивом шерстяных ковров. Просочившаяся сквозь щели дорогущего ламината влага, что в результате вызовет вздутие дубовых досок? Похуй. Вывозившаяся в этой самой грязи Поцелуйчик, которая страдает от дурной привычки запрыгивать на стулья, диваны и прочие предметы интерьера? Похуй. Неприятный запах? Похуй. Болезнетворные микробы? Похуй. Гигиена? Похуй. Похуй. Похуй. Пошло оно всё в пизду. В пизду, блять! С этой самой минуты любые тревожащие рассудок дилеммы стали казаться совершенно пустыми и напрасными. Распрощавшись с последней надеждой вновь наладить связь с реальностью, Коннор окончательно отринул от себя все эфемерные людские переживания и беспрекословно доверился жизненному опыту, который на данный момент и обязан был помочь ему разобраться с насущными трудностями. При этом не мешало бы подметить сразу, что «разобраться» — это не значит «решить». В случае Коннора «разобраться» — это в первую очередь «избавиться от негативного влияния для психики». Не устранить корень проблемы, но хотя бы снизить тот уровень переживаний, который из-за этой самой проблемы и вырос до запредельных масштабов; таким образом наконец перестать заниматься самобичеванием и поскорее оказаться в самом дальнем и самом укромном уголке своей обители, дабы почувствовать себя в безопасности и совершить один единственный телефонный звонок. Тот самый звонок, который должен был, если и не помочь Коннору вернуть контроль над поплывшим сознанием, то хотя бы приглушить его до возможного минимума — также, как обычно приглушают слишком громкий звук. Ну а скрутят ли его регулирующим датчиком или к хуям собачьим разъебут колонку здоровенным молотком — это уже вопрос десятый. Или даже одиннадцатый. — Алло, — хрипло бросил Коннор, прижимая мокрый телефон к самому уху и попутно заваливаясь на незаправленную кровать прямо в грязной отсыревшей одежде. — Здарова. Узнал? Ага, не созванивались почти два года. Считай, прошла целая вечность. Повезло ещё, что твой номер вообще у меня сохранился. Как, кстати, дела? Всё отлично? Бизнес процветает? Очень рад это слышать. К слову, Стэнли… могу я вновь попросить тебя стать моим наркодилером? Надеюсь, ты ещё барыжишь белым героином.