capitulo cero / chapter zero

Отчего-то Картману доставляло особое удовольствие наблюдать за Кайлом, когда он в очередной раз объяснял какое-нибудь упражнение из домашней работы Стэну или Клайду. Правда, это было потрясающе: наблюдать за сосредоточенным лицом Брофловски. Наблюдать за тем, как он на миг зажимает кончик карандаша меж губ, как хмурит свои темно-рыжие брови, как задумчиво почесывает щеку и бегло проводит ладонью вдоль своих пышных кудрей. Потрясающе наблюдать за всем этим и вспоминать, какие алые у него были щеки, какие влажные были порозовевшие губы, какой туманный был взгляд прошлой ночью, когда Эрик кончил на это красивое пунцовое лицо. Шумно выдохнув от приятно кольнувших воспоминаний, Эрик разглядывал Кайла с ног до головы; тот сидел на краю парты вполоборота к Картману, водил карандашом по своему учебнику, что-то негромко рассказывая, и смотрел на Марша, сонливый взгляд которого едва ли мог сосредоточиться на отдельных словах. Картман засмотрелся на его бедра, прекрасно зная, сколько синяков и царапин на них таится прямо сейчас под плотной тканью черных джинс — и все это после пальцев и ногтей Картмана. Поднялся взглядом выше, по спине, мысленно воспроизводя ощущение теплой молочной кожи Кайла, которую он гладил накануне, и к волосам, которые сжимал так сильно, что выдрал несколько небольших бронзовых клочков. Трахни меня, шептал он ему этой ночью. Этими самыми губами, которыми сейчас легко коснулся тыльной стороны своей ладони и улыбнулся, выслушивая очередной глупый рассказ Стэна о прозаичных вещах. Зажав пальцы свободной руки меж книги, он положил ее себе на колени; Эрик же внимательно следил за тем, как начали подрагивать аккуратные плечи под объемным черным свитером, когда Брофловски рассмеялся. Кончиками пальцев Картман легко дотронулся до его поясницы: со стороны это выглядело так, будто бы он сделал это случайно — на тот случай, если бы кто-нибудь увидел. Но Кайл все понял; он завел руку за спину, как будто поправлял свитер, и быстро оттопырил средний палец. Затем взмахнул ладонью, мол, даже не пытайся напомнить мне о своем существовании прямо сейчас. Я занят. Он занят. Посмотрите на него. Он, блять, занят. Его Величество Кайл Брофловски занят болтовней со Стэном, которого Картман ненавидел еще больше, чем самого Кайла. Эрик хмыкнул. Вытянув левую ногу, он несильно пнул ею голени Брофловски, на что он тут же попытался ударить его в ответ, но Эрик быстро увернулся. Он улыбнулся, когда Кайл бегло обернулся и злобно посмотрел на него, поджав губы, свои чудесные мягкие губы, прелесть которых знал только Картман, и которые он так страстно хотел поцеловать прямо сейчас. Продолжая разглядывать Кайла, сидящего так близко, что он мог уловить свежий запах его одежды, Картман сосредоточился на своих мыслях, вращавшихся вокруг отдельных фрагментов их совместной ночи. Остервенелый взгляд темно-зеленых глаз, россыпь мелких веснушек на щеках и переносице под ярким румянцем, приоткрытый рот, поблескивающий от слюней подбородок, и бесконечный шепот, зовущий его по имени, невнятно произносивший всякие пошлости и просящий еще, еще, еще. Этот чертов шепот слился теперь в голове Картмана с его собственной интонацией: кажется, Эрик назвал Кайла шлюхой или что-то в таком роде, на что Брофловски прикрыл глаза и простонал еще громче, чем до этого. В попытке воспроизвести этот стон еще раз Картман напряг каждый свой слуховой нерв, из-за чего ощутил мгновенное головокружение и секундную потерянность в пространстве. Боже, Кайл сводил его с ума даже тогда, когда ничего не делал, что за черт, что за черт. Абсурдность ситуации заключалось в том, что Эрик обожал все это. Он обожал такого Кайла — настоящего Кайла, страждущего и страшно возбужденного в его постели и Кайла-недотрогу, высокомерную и равнодушную, какую он обычно из себя строил. Как-то раз Брофловски сказал ему «Даже не думай прикоснуться ко мне», когда сам охотно скользил ладонями по спине Эрика и цеплялся за нее ногтями, раздвигая ноги шире перед ним — и это он тоже обожал. Обожал его искренность, раскрывавшуюся лишь с Эриком, а еще обожал тот факт, что никто больше, ни одна душа на планете, не знает о его тайных постыдных стремлениях; они с Картманом были созданы друг для друга, это точно. Но больше всего Картман обожал эту будничную непринужденность, когда они едва ли касались друг друга в школе и перебрасывались лишь парой оскорблений во время обеда. Он обожал эту непринужденность лишь потому, что, оставаясь наедине ночью, они без промедления начинали нетерпеливо трогать друг друга, ладонями изучая давно изученные тела и целуя друг друга так, как будто желали восполнить хотя бы часть того вожделения, которое накапливалось в них за время их осознанно-неосознанного воздержания.       Картман обожал многое в Кайле, несмотря на то, что ненавидел в нем гораздо больше, чем любил, и потому сейчас так тяжело вздохнул, подперев голову ладонью и ощутив под сердцем знакомое волнение. Брофловски слез со своей парты и только тогда взглянул на Эрика, который, прикрыв глаза, старательно пытался отвлечься от мыслей о Кайле и сфокусироваться на том, что приготовил ему очередной тоскливый день. Однако все, о чем он мог думать — это о том, что каждая секунда без объятий Брофловски оборачивается для него в миниатюрный ад. Что за черт. Какой же длинный день ему предстоит пережить. Надо сказать, что отныне Кайл практически не снимал свитеров с высоким горлом, потому что стоило старым засосам сойти с кожи, как на их месте появлялись новые. Как только предыдущие из них начинали желтеть и расплываться в границах, становясь практически незаметными, то тут же появлялись свежие: лиловые, бордовые и гораздо больше предыдущих, будто Картман с каждым разом пытался свести попытки Брофловски скрыть их к минимуму. На следующий день Кайл приходил в школу в черном свитере и нервно поправлял его горло каждый раз, когда ему казалось, что свежие отметины грозились вот-вот открыться чьему-нибудь взору; так он сделал и сейчас, когда они стояли в коридоре на большой перемене. Приблизившись к Кайлу, Картман легко оттянул шерстяной ворот вниз, разглядывая один из бордовых подтеков. — Если кто-нибудь увидит, что ты скажешь? — Скажу, что снова встречаюсь с Бебе, — усмехнулся Кайл. Картман улыбнулся, кончиком указательного пальца проведя по горячей шее Кайла, ощутив размеренный пульс его сонной артерии. Сегодня ему нестерпимо хотелось поговорить с ним о какой-нибудь чепухе или о собственных чувствах к нему, спросив невзначай, не чувствует ли Кайл то же самое или же он проводит с ним ночи исходя из банальных физиологических потребностей. Хотелось просто поговорить с ним и сказать ему то, на что обычно не было времени, ведь днем они были заняты старательным взаимным игнором, а ночью — жарким нетерпеливым сексом, с лихвой этот игнор компенсировавшим. Старательно перебирая в голове всевозможные варианты предположительных тем для разговора с Кайлом, он не мог ничего придумать. Его мысли были заняты этой красивой тонкой шеей с неровными дорожками засосов и розоватых следов от укусов, поэтому ни о чем другом думать больше не хотелось; в том числе, о таких мелочах. С тяжелым вздохом Кайл прислонился спиной к своему шкафчику и, согнув одну ногу в колене, уперся ею в серую металлическую дверцу, которая отозвалась тихим скрипом. Эрик стоял рядом, шаря по карманам куртки. — Покурим? — Перемена заканчивается. Картман закатил глаза. — Ой брось, блять, с каких пор тебя это волнует? Брофловски раздраженно посмотрел на него — в который сотый раз за сегодня и в который миллионный за целую жизнь. Сегодня они находились рядом дольше обычного и отчего-то он почувствовал себя некомфортно, но в то же время…да черт с ним. Кайл молча отстранился от шкафчика и, схватив Картмана за рукав куртки, направился с ним к выходу. Пальцами он скользнул ниже по запястью Эрика и сжал его ладонь, пока Картман пытался прийти в себя от прикосновения горячей руки Брофловски к его коже. Он схватился за кончики его пальцев с такой силой, как будто старался из последних сил зацепиться за свою мечту побыть с Брофловски лишь еще одну лишнюю секунду. — Прости, принцесса, сегодня только Мальборо. — Не называй меня так. Картман щелкнул зажигалкой, поднеся ее к кончику сигареты Кайла. Засмотревшись на его губы, он почувствовал легкое возбуждение, вспоминая, какие они мягкие, а особенно — когда Кайл скользил ими недавно вдоль его члена. Потрясающе. Незабываемо. А главное — никому больше недоступное удовольствие. — Детектив песочная вагина лучше? — Я согласен только на жида. — Ну хоть что-то. Брофловски пожал плечами. Эрик выпустил дым, не спуская глаз с Кайла, который упрямо отводил от него взгляд, уставившись в точку на горизонте; как же ему хотелось узнать, о чем этот несносный рыжий еврей думает в этот момент. Прошло всего пять или сколько-то там часов после того как Эрик проснулся и вновь не застал Брофловски рядом с собой, поэтому он страшно соскучился. Разглядывая его чуть повернутое в профиль лицо, Картман закусил губу, с трудом поборов желание дотронуться до него. Провести кончиками пальцев по тыльной стороне ладони и пальцам, которыми Кайл сжимал сигарету. Накрыть рукой его плечо. Сжать его бедро. Поцеловать его. Сделать что угодно, думая лишь об одном: невозможно, блять, это просто невозможно — быть настолько красивым. Особенно красивым с твоим жидовским носом, Кайл, и этими сраными веснушками, которых Картману хотелось коснуться каждый раз, когда он находился в непосредственной близости от них. Все это великолепие пробуждало в нем такую несносную сентиментальность и трепет, что Картман начинал чувствовать себя уязвимым, из-за чего, кстати, сейчас сердился на Брофловски. — Хватит пялиться. — Я хочу поцеловать тебя, — неожиданно даже для самого себя прошептал Картман. Погруженный в мысли, он едва ли осознавал разницу между тем, о чем он размышлял, и тем, что ему на самом деле стоит произнести, хотя до этого он более чем успешно справлялся с сокрытием своих истинных желаний. Кайл изогнул бровь, посмотрев на Картмана — и, о Боже, наконец он посмотрел ему прямо в глаза. — Тебе вчерашнего не хватило? Эрик нахмурился. Нет. Не хватило. Мне не хватает тебя, потому что я хочу, хочу, хочу обладать тобой. Неограниченно. Каждое, блять, мгновение, а не только в великодушно отведенные тобою для этого часы. Кайл быстро огляделся по сторонам, убедившись, что они с Эриком наедине и что ни один ублюдок сейчас не может их подслушивать. — Я просил тебя не оставлять засосов, а теперь мне снова неделю не вылезать из свитеров, — злобно прошипел Брофловски, тыкнув в воздух сигаретой, — и так каждый раз! — Мне нравится, — усмехнулся Эрик. — Как это может нравиться? — почти что прикрикнул Кайл, но тут же осекся; он нервно дернул воротник вниз, демонстрируя Картману результаты его последней работы, — я выгляжу так, будто меня побили. Эрик сглотнул, засмотревшись на большие лиловые подтеки, которые в некоторых местах отдавали то бордовым, то фиолетовым. Слишком много испытаний на сегодня для его взволнованного сердца, слишком много ему пришлось пережить и слишком много еще поджидало его вместе с Брофловски; он больше не мог сдерживать себя. Справедливо подметив, что обстоятельства сильнее него, ведь признать это гораздо легче, чем попытаться обуздать собственное вожделение, Картман выкинул окурок и схватил Брофловски за плечи. Он резко прижал его к стене, наклонился и поцеловал, не давая Кайлу время на раздумья, за которое он мог бы оценить ситуацию, смекнуть что к чему и вырваться из его объятий, чтобы убежать — до конца дня, до завтра, а может, и навсегда. Скользнув ладонями Кайлу под свитер, Картман прошелся ногтями по его животу и груди, из-за чего Брофловски, разорвав поцелуй, сдавленно простонал и задрал голову, вжавшись макушкой в холодный кирпич. Эрик оттянул черный ворот вниз и спустился к многострадальной шее Брофловски, бегло поцеловав ее. Правой рукой он провел по бедру Кайла и тут же прижал ее к его паху, крепко сжав. — Никто не увидит, — прошептал он. Кайл повернул голову, пытаясь оглядеться по сторонам, но Эрик грубо схватил его за подбородок, зафиксировав лицо Брофловски так, что он мог смотреть только на него. Влажными губами Картман размазал слюну по его губам и, едва он отстранился, как Кайл прерывисто прошептал: — Т-ты чокнутый. — Ты тоже, — усмехнулся Эрик, расстегивая молнию на его джинсах. Кайл вцепился в него, пытаясь отстраниться, но делал он это больше исходя из каких-то надуманных правил приличия, а не потому что действительно стеснялся того, что Картман сейчас собирался дотронуться до него за углом школы, когда их может увидеть каждый: достаточно лишь бросить случайный взгляд в окно или пройти мимо. Что мы делаем, что мы делаем, что мы… Сознание Брофловски тронуло легкое головокружение, едва ли теплая мягкая ладонь Картмана коснулась его члена; от этого он сходил с ума каждый раз, но сегодня сходил с ума по-особенному, ведь это было так дико и так будоражило его извращенное нутро. Кайл зажал себе рот рукой и вцепился зубами в кожу. Трясущимися пальцами он провел вдоль ширинки Картмана, пытаясь расстегнуть ее, но едва ли мог даже зацепиться за пуговицу на его джинсах; Эрик помог ему с этим. — Боже, — слетело с его губ, когда Кайл запустил пальцы ему в белье. Накрыв ладонью затылок Брофловски, он прижал его к себе и положил голову ему на макушку; Кайл же уткнулся носом в его шею, и его горячее дыхание, щекотавшее кожу, доводило до экстаза. Руками они сбивчиво водили вдоль членов друг друга, то замедляясь, то ускоряясь и до конца не осознавая, что они вообще творят. Мы стоим за углом школы и дрочим друг другу, что за… Кайл закусил губу и тихо простонал, ощутив промчавшийся по коже табун мурашек; Картман тяжело дышал ему на ухо, легко касаясь его теплыми губами. Коротко поцеловав Эрика в шею, Брофловски приоткрыл рот и быстро провел языком вдоль его кожи, после чего слегка прикусил ее. Картман закатил глаза, прижав Брофловски к себе еще крепче; он открыл рот шире, готовый вот-вот простонать, но сдержался. Прямо сейчас его чувства были настолько обострены, что любая мелочь, воздействуя на них, лишь сильнее стачивала их, и получившаяся игла пронзала его несчастное сердце, мечущееся в бесконечной дилемме между ненавистью и страстной любовью к Брофловски. Между ненавистью к его еврейскому рыжеволосому естеству, к этой глупой игре в молчанку и любви к его горячему потрясающему телу, его бескомпромиссной бессовестности и ко много-чему-еще-такому, что роднило его с Картманом, самым большим ублюдком в мире. Подняв голову и приподнявшись на носках, Брофловски провел ладонью вдоль мягкой, вспыхнувшей легким румянцем щеки Эрика и поцеловал его. Холодный язык Кайла скользнул вдоль его языка более уверенно, чем в прошлый раз: так, как это происходило по ночам, когда Кайл позволял себе быть собой, позволял себе эту вседозволенность, которую обычно пытался скрыть. Второй рукой он обхватил Картмана за шею, наклоняя его к себе, и с налетом стыда осознал вдруг, что уже готов. Его ноги слабо задрожали и он чуть подогнул колени, крепко вцепившись ногтями в плечи Картмана. — Ненавижу тебя, — обессилено прошептал Кайл, скользнув спиной по стене вниз и вытирая липкие пальцы протянутой Эриком салфеткой. Картман тихо рассмеялся, застегнув свой ремень и поправляя задравшуюся куртку. — Не опаздывай сегодня. У меня для тебя сюрприз, — бросил ему Эрик и ушел прежде, чем Кайл пришел в себя.

*

— С твоими волосами вообще можно что-нибудь сделать, чтобы они не выглядели настолько уродливо? — спросил его Картман, легко оттянув один из темно-рыжих локонов. Затем он провел ладонью вдоль щеки Кайла и, поднявшись к виску, запустил пальцы в его кудри, с силой их сжав. Посмотрев на Картмана через зеркало, Брофловски прошипел, машинально схватившись за его руку и, чуть повернув голову, уткнулся носом в его запястье. Его руки постоянно пахли сигаретами, но не так, как это было у остальных, а по-особенному и так, как могло быть только у Эрика. Вдыхая запах его теплой кожи, Кайл не мог однозначно решить, что здесь было такого особенного. А может, ничего и не было вовсе, и Брофловски все выдумал, готовый боготворить все, что имело отношение к картмановской сути и ее способности влиять на Брофловски так, что ему казалось, будто бы от этого зависит его судьба. Независимый по своей натуре, Кайл испытывал особое наслаждение от своей принадлежности к Эрику, не понимая, что же это самое наслаждение вызывает. Был ли это пронзительный взгляд темных глаз, извечная насмешка на губах или округлое лицо, черты которого Брофловски считал самыми великолепными из когда-либо виденных им. Было ли это его крупное тело и ощущение своей заранее определенной подчиненности рядом с ним, потому что перед тем, кого приходилось целовать, поднимаясь на носки, оставалось лишь склонить колени, что так же было нехарактерно для Кайла, но он делал это каждый раз: в прямом и переносном смысле. Или же это было что-то более глубинное, возвышенно-прекрасное и чувственное, спрятанное за ширмой его сердца, заглянуть за которую Эрик разрешил лишь Кайлу и никому больше. Однажды Картман сказал ему «Тебе просто нравится мой член», и это тоже было правдой, но все же…пожалуй, это было все вместе: от его члена до того потайного, что скрывалось в потемках его мрачной хладнокровной души. От его лица и мягких каштановых волос, которые Кайл любил трогать, хотя Эрик ненавидел, когда кто-то прикасался к его волосам, до глупой привычки писать в тетради Брофловски всякие гадости, скучая на уроках рядом с ним. От его плотного тела и бархатного тембра голоса до слегка экстравагантных предпочтений, которым он предавался время от времени; как сегодня, когда заставил Брофловски нарядиться в платье. Аккуратное нежно-розовое платье из фатина, прозрачное и легкое, которое, к тому же, идеально село на его фигуру — таков был выбор Картмана, а еще бежевые колготки в мелкую сеточку, которые были почти незаметны на худых ногах Кайла. Сам же Эрик надел темно-синий костюм, предварительно поглаженный и бесподобно подчеркивающий очертания его тела, и даже уложил волосы назад, чем уже свел Брофловски с ума: настолько, что он даже простил ему его желание видеть Кайла в юбке. Сегодня ему захотелось побыть папочкой и он был не-от-ра-зим, потому что, черт возьми, он и без этого всего был для Кайла папочкой — как бы он не смущался этого, но это было правдой, и он не собирался лгать себе даже в такой мелочи. Наверное, за это он тоже его любил. Что еще? Кайл едва осознавал себя в предмете женского гардероба, но действительно: он был в этом чертовом розовом платье, которое он возненавидел еще тогда, когда Эрик достал его из бумажного пакета и торжественно потряс им в воздухе. Картман сказал ему, что сразу же подумал о Брофловски, едва ли увидел «это чудо», на что тот лишь раздраженно фыркнул. Он сам одел Кайла, причем сделал все медленно, наслаждаясь каждым мгновением: помогая Кайлу продеть руки в рукава, он медленно гладил их, прижимаясь к нему сзади и, чуть наклонившись, коснулся губами его виска. Застегивая изящные перламутровые пуговицы на спине, он спустился к его шее и отрывисто поцеловал ее, заставив Брофловски шумно вздохнуть, после чего обнял Кайла за талию и положил голову ему на плечо. Это было совершенно непривычно и разнилось с обычно грубым Картманом, срывающим одежду и не терпящим промедлений, и от того, наверное, обновившаяся природа ощущений так сильно взволновала Кайла; ему все это было в новинку, и новинка эта, изначально отвратительная, но по-своему изящная, возбуждала Кайла так же, как и стоящего позади него Картмана. Плевать уже было на это платье, если у Картмана встает на такое дерьмо — пусть делает, что хочет, лишь бы хотя бы иногда бережно прижимал его к себе, аккуратно обнимая за талию, будто касается Брофловски впервые, и целуя ему шею без укусов и засосов, которые Кайл обожал и ненавидел. Хотя Кайл не терпел подобных нежностей и ему больше нравилась привычная расторопность, очень редко в нем просыпалась потребность в них, и эти минуты, когда они стояли напротив вытянувшегося в углу комнаты Эрика зеркала, были как раз из тех самых. Разглядывая лицо Картмана через ровную серебристую гладь, Кайл удивлялся тому, как же грамотно Картман владел различными, противоречащими друг другу, амплуа. Как ловко он балансирует между тем и тем и как одинаково прекрасно все делает: рвет ли на Брофловски футболку или же не спеша застегивает ему пуговицы. Эрик делал все идеально и так, как никто другой, и за это Кайл был готов в который раз боготворить его; какое же бездумное идолопоклонничество. За это он тоже его любил. И что же еще? — Как дела в школе, принцесса? — прошептал Картман ему на ухо и слабо прикусил его. Ладонью он медленно водил вдоль бедра Кайла, то спускаясь к колену и слабо сжимая его, то поднимаясь выше и забираясь пальцами под полупрозрачную юбку; ощущение скользящей вдоль ноги воздушной ткани вслед за рукой Эрика доводило Кайла до исступления. Пальцами Картман почти поднялся к его паху, и едва ли Брофловски поймал себя на мысли, что больше всего ему бы хотелось, чтобы он вновь дотронулся до него, как сделал это утром, Эрик вновь спустился к колену. И так по кругу. — Н-не называй меня так. — Почему? — Это отвратительно. — Твои веснушки тоже отвратительные, и что с этим делать? — усмехнулся Картман и коснулся кончиком языка его щеки. Брофловски увидел это в зеркале и вместо ответа лишь закатил глаза, приоткрыв рот. Он поерзал, упираясь ягодицами Картману в промежность, а пальцами схватил его левую руку, опустив ее себе на пах. Эрик тут же сжал его, а Кайл задрал голову и прикрыл глаза, оголяя шею. Экстаз. Исступление. Страсть. Возбуждение. Называйте как хотите, но это было то самое, что переполняло Кайла, бесцеремонно швыряя его из крайности в крайность. От категоричного «Я не надену это дерьмо, Картман, и пошел ты нахуй!» до мягкого шепота, которым Кайл, прижимаясь спиной к груди Эрика, попытался что-то бессвязно ему сказать. Накрыв его широкие длинные ладони, Брофловски едва переплел свои пальцы с его пальцами, пока Эрик продолжал поглаживать его тело и целовать ему шею — без засосов, как они и договорились пятью минутами ранее. Собственно, поэтому Кайл и согласился на этот маскарад. Наклонив голову в бок, Кайл пытался понять, как он мог допустить этот хаос, но осознал лишь одно: они оба упустили тот момент, когда их начало влечь друг к другу. Все, что помнил Брофловски — это то, как страшно он устал, когда они занялись сексом впервые. У Кайла дома. Тогда Картман пришел забрать свои вещи, которые он оставил после ночевки, как вдруг Брофловски, подорвавшись со своего места, подбежал к нему и, резко развернув его к себе, поцеловал. Правой рукой он захлопнул дверь, а левой вцепился Картману в предплечье, положив его руку себе на талию. Он был в шортах и растянутой бледно-голубой футболке, а Картман, этот чертов Картман, в бордовой толстовке, которую Кайл почему-то страшно любил. Так все и произошло; когда все легли спать, Картман вдалбливал Брофловски в кровать, который до скрипа стискивал зубы, чтобы не издать ни звука. С того момента они ни разу не обсуждали первопричины их странных отношений — более того, они даже не пытались этого сделать. По какой-то неосознанной договоренности, которая, вероятно, была проявлением их крепкой ментальной связи, они старались вести себя на публике как обычно: небрежно, избегая и ненавидя друг друга. Брофловски помогал Клайду или кому-то там с алгеброй, Картман прогуливал последний урок истории. Все как обычно. Только ночью, когда Кайл пробирался к Картману в дом через заднюю дверь, а он ждал его на кухне, открывались неизведанные дали, недоступные больше никому. Так или иначе, все привело к тому, к чему привело: взаимной зависимости друг от друга, настолько ненормальной, что сносило голову. Обхватив талию Кайла двумя руками, Картман опустился вместе с ним; он сел на край кровати, а Брофловски уложил животом себе на колени. Лениво проведя ладонью по его бедрам, он поднялся выше, поглаживая упругую задницу и задрав юбку настолько, что она уже, безбожно помятая, лежала на пояснице Брофловски. — Сними уже это с меня, — прошептал Кайл и тихо взвыл, когда Эрик сильно ударил его по ягодицам. Звонко раздавшийся шлепок означал для Кайла одно: прежний Картман вернулся, Картман-папочка, грубый и нетерпеливый, очнувшийся от своей спонтанной нежности и не терпящий неповиновения. — Нет, — медленно проговорил он и облизнул губы, накрыв холодной ладонью болезненно ноющую кожу, — я трахну тебя в нем и ты ничего с этим не поделаешь, Кайл. — Какой же ты, блять… — Да, да. Эрик грубо схватился за тонкую сетку колготок и с силой дернул на себя, разрывая хрупкие нити. Прохладными пальцами он провел меж ягодиц Брофловски, который, закусив губу, вильнул бедрами и стыдливо прижался щекой к белоснежному одеялу. Кайлу было стыдно, так стыдно, очень стыдно — впервые в жизни! — а еще стыднее было от того, что ему страшно нравились эти дьявольские игры. Подхватив Кайла за талию, Эрик перевернул его на спину, устроил на своих ляжках и усмехнулся, разглядывая пунцовое лицо, которое еще утром было хмурым и надменным, когда Кайл смотрел на Картмана в школьном коридоре. Сейчас же Брофловски смотрел на него с известным вожделением и немой мольбой продолжить все это, продолжить этот сумасшедший фарс, продолжить то, что они так обожали, а больше всего обожали то, что делали они это только и только друг с другом. Скользя ногтями по бедрам и паху Кайла, Картман продолжал рвать на нем колготки, которые так аккуратно надевал ему десять или пятнадцать минут назад, присев перед Брофловски на корточки и поочередно ставя его стопы себе на правое колено. — Ты такая шлюха, Кайл, — беспечно улыбнувшись, произнес Картман, чуть наклонившись к Кайлу, — знает ли об этом кто-нибудь еще? — Только ты, — прошептал он. Схватив правое запястье Брофловски, Эрик положил его руку ему же на пах, заставив сжать пальцы вокруг члена. У Брофловски же вновь закружилась голова — настолько он был возбужден. — Давай, вспомни что-нибудь, — он так же перешел на шепот, склонившись к Кайлу еще ниже и не сводя глаз с его затуманенного взгляда, — нашу прошлую ночь, например. Картман сжал ладонь вокруг его собственной и провел ею вместе с рукой Кайла вдоль члена Брофловски. С шумным придыханием Кайл открыл рот и закатил глаза, свободной рукой вцепившись Картману в ляжку. — Вспомни, как я тебя трахал тогда. Поставил на колени, вжал мордой в кровать и… Он отпустил руку Кайла, наблюдая, как Брофловски, закусив губу, водит ею быстрее; он приподнял бедра, после чего тяжело опустил их обратно Картману на колени. — …и ты просил меня еще. Эрик дотронулся до его темно-рыжих кудрей, таких потрепанных сейчас, и с силой сжал их в кулаке. — Потом я схватил твои сраные волосы и оттянул их с такой силой, что ты чуть не прослезился от боли. А… Усмехнувшись, Картман тряхнул его голову, заставив Кайла зажмуриться и прошипеть. Что за пытка! —…а потом я кончил тебе на шею и лицо. Размазал все это по твоим губам и сунул пальцы в рот вот так. Отпустив мягкие локоны, Эрик взял вторую руку Брофловски и поднес его пальцы к губам, которые Кайл послушно приоткрыл и коснулся языком сначала своей ладони, а затем пальцев, которые тут же погрузил внутрь. К его пальцам Картман добавил свои и закусил губу, чувствуя, как Брофловски скользит своим нежным горячим языком вдоль его кожи. Вокруг все поплыло. Кайл лежал, приоткрыв глаза, и, отчаянно пытаясь сфокусироваться на какой-нибудь точке в пространстве, покусывал кончики пальцев, — свои и Эрика — чувствуя при этом тянущую боль в правом запястье. Что за пытка, что за пытка, что за отвратительное, ужасное, омерзительное действо, что за издевательство, что за… Картман же любовался, да, именно любовался Кайлом, сконцентрировавшись на его алых щеках, на его темно-зеленых глазах, на его влажных губах, на тонкой прозрачной струйке, стекающей по его бледному подбородку. До чего же он был неотразим. То хмурится, то вскидывает брови; то закатывает глаза и открывает рот шире, вновь и вновь прогибаясь в спине, то опускается обратно Эрику на ноги, медленно моргая; то замедляется, размазывая смазку по всему члену, то ускоряется до боли в кисти руки. Похотливый, возбужденный и такой обаятельный, а самое главное — принадлежавший только Картману и делающий все, что он пожелает. Отстранив пальцы от лица Брофловски, Картман обхватил ладонью его подбородок. Он остановил его руку, давая понять, что не позволить Кайлу кончить раньше времени. — Я твой папочка, да? — Ах, да…— промямлил Кайл и прикрыл глаза, — только…т-только скажи еще раз. — Я. Твой. Папочка. Брофловски резко обхватил ладонями его лицо и прижал к себе, нетерпеливо поцеловав. Покусывая его нижнюю губу и то оттягивая, то отпуская, то вновь ведя по ней языком и целуя Кайла вновь, Картман поднял его и прижал спиной к спинке кровати. В этот момент Эрик ощутил себя так, будто бы всю жизнь до этого он ходил по окольной дороге вокруг той самой, что вела его к истинному, неподдельному блаженству. Все отношения, которые были у него до этого, казались ему лишь фикцией, фальшью, притворством — всем тем, чем он обманывался, пытаясь скрыть свои истинные настроения. Душа и тело его требовали того, что он вытворял с Кайлом, и, Боже, это был еще один пункт, за который он обожал его — за возможность быть самим собой, хотя Картман никогда и ни с кем не притворялся, оставаясь максимально честным в своих словах и действиях. Но с Кайлом все было иначе, потому что Кайл был такой же безумный, как и он сам. Соулмейт, вот как люди это называют. Соулмейт. Ты мой соулмейт, Кайл, и я сверну тебе шею, если ты не признаешь этого. Картман думал об этом, усаживая Кайла на своих коленях, раздвигая ему ноги и расстегивая ширинку на брюках. Думал об этом, смотря ему в глаза, когда Кайл, ухмыльнувшись, уже сам задрал легкую розовую юбку, оголяя свои чудные бедра. Думал и не до конца верил в то, что он делает все это наяву. Приблизившись к Кайлу, он снова поцеловал его; проведя кончиком языка вдоль ровного нижнего ряда белых зубов, он скользнул им внутрь. Тело неожиданно тронула легкая дрожь. Не верится. Кайл быстро стащил пиджак с его плеч и уже было потянулся к галстуку, когда Картман, перехватив его ладони, переплел свои пальцы с пальцами Кайла и прижал его руки к стене. — Нет, не трогай меня, — прошептал Эрик, оторвавшись от его мягких губ. Брофловски нахмурился и уже собрался было что-то сказать, как Картман, придерживая его за бедра, вошел в него, причем сделал это нарочито медленно, наблюдая, как Кайл прикрывает глаза и открывает рот шире. Поерзав, Кайл повел бедрами и опустился, позволяя Картману проникнуть глубже; он схватился за его плечи, ногтями вцепившись в ткань белоснежной рубашки. — Мой жиденок, — вдруг сорвалось с губ Эрика, и он усмехнулся. С силой схватив Кайла за поясницу, он резко опустил Брофловски на себя, войдя до упора и заставив выгнуться так, что макушкой он болезненно ударился о стену, а головкой члена коснулся живота Картмана. Кажется, у него даже хрустнула пара затекших позвонков; либо же это был хруст его разрушенных надежд на возвращение к нормальной жизни после этого вечера. Кайл навсегда запомнит это: как сидел на коленях Эрика, раздвинув перед ним ноги, в ебаном платье и порванных сетчатых колготках, и, двигая бедрами, пока Картман ускорял свои движения, вдавливая его в стену, громко стонал, надеясь, что не переживет эту ночь, чтобы не столкнуться следующим утром с Картманом в школе. В то же время Брофловски был благодарен кому угодно за то, что живет этим моментом: что это он, а не кто-то другой, хватает Эрика за волосы, портя его аккуратную прическу. Что это он на миг цепляется с ним губами, что это он прижимается к нему, чувствуя пряный запах его горячего тела; что это он, смотря на него сверху вниз, крепко сдавливает его шею в объятиях и это он шепчет ему в губы бесконечное «да, да, да, Картман». Что это он, Кайл, и только он делает это с ним, получая внеземное удовольствие от ощущения крупных горячих ладоней на своих бедрах, влажных губ на своем подбородке и нарушения запрета не оставлять засосов на шее Брофловски. Делай что хочешь и называй меня как хочешь, Картман, потому что да, черт возьми, я твой. Они никогда не шептали друг другу что-то вроде «Я хочу тебя» или «Я люблю тебя»; они просто делали то, что должны были. Вместо слов — руки, вместо наспех сложенных фраз, размазанных по губам — громкие протяжные стоны, граничащие с криками и полные остервенелого азарта. Каждый жест, каждый поворот языка, каждое прикосновение губ, пальцев, рук к коже — у всего был тайный смысл, доступный только им двоим и им же двоим принадлежавший. Арифметика их чувств была такой же простой, как дважды два, но с одним лишь различием: поменяй одно слагаемое, как все уравнение потеряет всякий смысл, потому что только они, Кайл и Картман, со своими тайными дерзкими желаниями, полностью совпадавшими, являлись первопричиной каждого их совместного действа. Каждого чувства. Каждого слова. Каждого неловкого взгляда на следующее утро — и так до вечера, пока их губы не соприкоснутся вновь. Они были центром всего того, что затеяли на двоих, и это особое ощущение обособленности возбуждало едва ли не сильнее, чем прикосновение влажного языка к коже или скольжение ногтей по спине. Кусая тонкую кожу на ключицах Брофловски, Картман разрывал сетку на его бедрах и кромсал их ногтями, оставляя свежие царапины поверх старых. Кайл зажал себе рот ладонью, исподлобья посмотрев на Картмана. Замедлившись, Эрик подался вперед и поцеловал его руку, которую Брофловски тут же убрал и, прижав Картмана крепче к себе, поцеловал, отрывисто скользнув зубами по его губам. Переместив ладони на талию Кайла, Эрик сжал его так крепко, что лишь чудом не сломал ему ребра, хотя это не составило бы ему труда. Ускоряясь под собственные вздохи и стоны Кайла, он засмотрелся на его щеки, на эти блядские веснушки, оказавшиеся так близко — ближе, чем когда-либо. Господи. Каждая деталь имела жизненно важное значение. Как Картман хватает взмокшие кудри Кайла липкими от его же слюны пальцами и тянет на себя, приближая лицо Брофловски к себе. Как, приоткрыв рты, они оба сбивчиво дышат друг другу на ухо, и как хватаются друг за друга, готовые вместе рухнуть в темные пучины нахлынувшего оргазма. Как Брофловски долго смотрит на него, когда Эрик отпускает его бедра и, убрав бронзовые кудри с его лба, устало целует в уголок губ — и только тогда Кайл впервые физически ощущает свежие царапины на своей коже и боль в шее. Как он сидит в этом платье, помятом, уже где-то порванном и перепачканном спермой, его и Картмана. Все это имело такое значение и…и было безумием. Это безумие. Безумие, чистой, блять, воды безумие. Безумие, безумие, безумие, которое ты обожаешь, Кайл. Да и я тоже, потому что обожаю тебя.