capitulo cero / chapter zero

последний драббл про тусовки, клянусь

Шум вечеринки, уже потухший и переросший в размеренный осадочный гул, остался за широкими стеклянными дверями. Кайл оставил его там вместе с пьяными друзьями и их глупыми способами провести время, с уже давно приевшейся музыкой, с хмельными возгласами и смехом, действовавших ему на нервы, а главное — с Картманом, который действовал ему на нервы больше всех. Начиная от его привычки постоянно поправлять волосы и заканчивая грубыми шутками: Кайла раздражала любая деталь, составляющая Картмана, а особенно раздражала его сегодня. В привычной манере Эрик объяснил состояние Кайла предменструальным синдромом, поэтому пусть это остается единственным объяснением той глухой ненависти, которую Брофловски неожиданно ощутил этим вечером. Он старался не думать о том, что сказал ему этот ублюдок двадцать минут назад, хотя слова еще задевали его сердце. Лучшим способом привести мысли и тело в порядок было окунуться в прохладную воду, поэтому Брофловски так и сделал. Сил едва ли хватило на то, чтобы раздеться, поэтому он залез в бассейн в одной футболке, посчитав, что хер с ним и он что-нибудь потом придумает. В конце концов, отберет у Картмана его толстовку, которую он навязчиво предлагал ему весь вечер, почему-то посчитав, что Брофловски, только что оправившийся от простуды, вот-вот замерзнет. Удивляясь внезапно проснувшемуся внутри ублюдочного сердца Картмана такту, Кайл мягко уклонялся от его предложения, при этом не переставая размышлять, что же подтолкнуло Эрика на такое спонтанное проявление чувств. Эти мысли, терзавшие его несчастный захмелевший мозг, он так же оставил за широкими дверями вместе с вечеринкой и прочим дерьмом; по крайней мере, попытался это сделать. Что же это за человек такой, ваш Картман: посылает нахуй Брофловски, при этом справляясь о его самочувствии и предлагая ему помощь, заранее зная, что Кайл откажется. Наклоняется к нему, как будто собирается что-то сказать, и выдыхает сигаретный дым ему в лицо, после чего смеется над ругающимся Кайлом — и потом ему же, спустя пару минут, предлагает свою ебаную толстовку, в которую Брофловски отчего-то и вправду хотелось закутаться, но он, не подавая виду, отмахивался, мол, мне ничего не нужно. Обрывки свежих воспоминаний привели его к более давним мыслям, которые давно занимали его голову и путали едва ли не больше, чем их странные отношения с Картманом последние…сколько? Шестнадцать лет? Семнадцать? Хуй с ним. Давно. Люди называют это абьюзивными отношениями. Или нездоровыми — как угодно, только проблема заключалась в том, что у них с Эриком не было и не могло быть никаких отношений. Кайл был уверен в этом, как был уверен в том, что он не может чувствовать к нему ровно ничего, кроме привычного негодования, но именно оно в последнее время отдавало некоторой…чем? Привязанностью? Или что это было? Одно оставалось ясным: что бы не таилось за этой напускной небрежностью, это было очень сильное, бьющее точно в сердце, туманящее мозги и много-что-еще-делающее сокрушительное нечто, похожее на крепкую ментальную связь, годами у них складывающуюся. Кайл не мог этого объяснить, да и, если честно, не особо желал, наивно предполагая, что само как-нибудь пройдет. Ему не о чем было волноваться, ведь он по-прежнему ненавидит Эрика, а единственная мелочь, которая нравилась ему в нем — это его второе имя Теодор. Кайл не понимал, почему оно ему так нравится, но он находил его созвучным и приятным на слух. Пожалуй…хотя нет, было еще кое-что: его голос. Плавный, с легкой хрипотцой, и такой, от которого все внутри сжималось в плотный ком каждый раз, когда он слышал его. Вот и все. Имя и голос, имя и голос, имя и голос. Или было еще что-то? Положив голову на белоснежный бортик, Брофловски прислушивался к стрекоту сверчков, приятно умиротворившего его, смятенного и страшно злого на Эрика. Ему не хотелось проводить время в абсолютной тишине, которая выводила его из себя едва ли не больше сокрушительного праздничного грохота позади его спины, поэтому сложившийся фон был и-де-а-лен. Уединение и покой — вот что требовалось Брофловски всегда и особенно требовалось прямо сейчас, когда он, отвратительно почувствовав себя после седьмого или двадцать седьмого стакана виски, а заодно устав от этой блядской музыки, плясавшей на каждом его нерве едкой злобой, оказался здесь, в бассейне, в абсолютном одиночестве. Лишь сверчки, далекий гул из дома, приглушенный хруст проехавшего по гравию вдалеке автомобиля и размеренный шум воды, по которой Брофловски не спеша водил рукой, разгоняя миниатюрные волны вокруг себя. Послышался стук: кто-то отодвинул дверь, после чего, бесшумно протиснувшись, задвинул ее. Кайл напрягся, но не открывал глаза и продолжал лежать так, как будто его ничего не волнует. Хотя его и вправду ничего не волновало: разве что только точечная боль в макушке и шорох приближающихся шагов, которые Кайл всегда узнавал и узнает из тысячи остальных. Картман. Картман пришел. Картман смотрит на него, и Кайл знал это даже с закрытыми глазами; этот проницательный взгляд темно-карих глаз он ощущал на себе постоянно, ощущал сегодня и ощущает сейчас. Знал, потому что узнал это по неизменным мурашкам, пробежавших по его коже. Или это от воды? Нет, это Картман, который рассматривает его сейчас со спины и молчит, думая о своем, а когда Картман молчит и думает о своем, то Кайлу оставалось лишь молиться, чтобы он поскорее начал говорить, потому что молчание это было еще невыносимее, чем сам Картман. Как и сейчас, Эрик часто рассматривал его, подмечая, как чудесно может сидеть на Брофловски его новое бежевое пальто, идеально подчеркивающее линию его стройных плеч и обтягивающее крепкую подтянутую спину. Или разглядывал его худые голени в черных гольфах на тренировке, когда, сославшись на выдуманную боль в животе, оставался на скамейке и, уткнувшись локтями в колени, упирался подбородком в кулаки и не спускал глаз с Брофловски. Один раз он даже тайком сфотографировал его, отчего-то почувствовав несносное возбуждение, после чего, пялясь в экран телефона, мастурбировал, забравшись с головой под одеяло в своей комнате тем же вечером. Фантазия рисовала ему манящие картинки: как Кайл сидит перед ним на коленях в этих самых чертовых гольфах, как он раздвигает перед ним ноги, как он, смотря Картману в глаза, проводит своими тонкими пальцами вдоль его ширинки и как он…ох, Боже. Он улыбнулся, вспомнив свой маленький секрет. Стал бы Кайл поступать так же: фотографировать исподтишка Картмана, а потом в одурении гонять член, сдерживая стоны и представляя себе всякое? Задержавшись на этой мысли, Эрик присел на корточки рядом с Кайлом и дотронулся до его кудрей, мягких обычно, но теперь слипшихся от влаги и почему-то взволновавших его, Картмана, так же сильно, как и промокшая белая футболка Брофловски. Кайл никогда не давал ему никаких намеков. Не было ни интригующих переглядываний между ними, ни двусмысленных фраз, ни легких касаний — ничего. Кайл встречался с девушками, как бы Картман ни старался обвинить его в его педиковатости; Картман тоже пытался заводить отношения, но все они терпели крах почти что на старте. Причина была проста: это был не Кайл. Это было не его тело, не его волосы, не его глаза. Не его бархатистый тон голоса, не его мягкий смех, каждый раз безбожно хватавший черствое картмановское сердце. Это был не он с его манерой огрызаться на Картмана и оскорблять его в ответ — уже по привычке, взятой из детства, чем из желания по правде задеть его. Это был не Кайл, уже ставший для Эрика родным и единственным, кого он так близко подпускал к себе. Сейчас же Кайл подпустил его, — наверное, впервые в жизни — и Картман задержал дыхание, проведя кончиками пальцев по его кудрям и пытаясь справиться с внезапно нахлынувшим волнением. — Сколько раз я тебе говорил не трогать мои волосы, — лениво произнес Брофловски, не открывая глаз.       Картман нахмурился, наматывая на указательный палец один из бронзовых локонов, так чудесно лоснившийся при блеклом отсвете воды. — Замерзнешь ведь, — прошептал он, — сидишь тут уже полчаса и… — Вот тебе не похуй? — улыбнувшись, перебил его Брофловски. Картман внимательно посмотрел на него. — Если ты замерзнешь, то заболеешь, а если заболеешь, то сдохнешь, — быстро проговорил он, наблюдая, как шире становится улыбка Кайла, — а если сдохнешь, то до кого мне доебываться? — У тебя есть Баттерс. — Мне никто не нужен, Кайл, — не своим голосом произнес Картман, давая понять, что шутки кончились. По крайней мере, на сегодня. Кайл открыл глаза, посмотрев на Картмана снизу вверх. Эрик сидел перед ним в опасной близости, рассматривая его плечи под футболкой, прилипшей к телу, рассматривая капли воды на его коже, на веснушчатых щеках, на кончике носа, на рыжих кудрях. С беспечной сентиментальностью, которая не отпускала его весь вечер, Картману хотелось дотронуться до всего этого. Чертов Кайл сделал его таким уязвимым, и Картман начинал снова ненавидеть его за это, а еще за то, что из-за него у него не складывались никакие отношения, потому что, когда он был с кем-то другим или с кем-то другой, то он мог думать лишь об одном: мне никто не нужен, никто не нужен, никто не нужен. Никто не нужен кроме тебя, Кайл, несносная твоя жидовская жопа. Ты сломал мне жизнь, сломал мою веру во что угодно, во что я мог бы поверить, сломал… Мысли сменялись одна за другой. Недавнее, но уже позабытое воспоминание, пробудило в нем это расслабленное выражение лица Кайла. Кажется, пару месяцев назад или около того, Картман отвозил Кайла домой поздним вечером — и он уже не помнил, откуда и при каких обстоятельствах. Устроившись на заднем сидении, Брофловски подложил руку под голову, опустил ее и прислонился лбом к прохладному стеклу автомобиля, тихо сопя. Вслушиваясь в его размеренное дыхание под сопровождение бесшумного движения автомобиля по мокрому асфальту, Эрик даже не стал включать музыку. Он наблюдал за Кайлом через зеркало заднего вида: как скользят оранжево-желтые лучи света от фонарных столбов по его лицу и волосам, как его выглядывающие из-под капюшона бордовой толстовки темно-рыжие кудри прижались к запотевшему стеклу, как весь Кайл свернулся в кожаном черном кресле, чуть отвернувшись от Эрика, и нахмурился во сне из-за неудобного положения тела. Как он дремлет, такой уставший, промокший под ливнем и страшно злившийся до этого на что-то или кого-то, но теперь застывший в удовлетворенной полудреме, в которой так отчаянно нуждался. Тогда, разглядывая Кайла и будто проникая в его хрупкое сонливое состояние, в котором он пребывал и в котором Картман никогда не видел его до этого, хотя видел разного Брофловски за почти семнадцать лет враждебной дружбы с ним, он впервые ощутил нечто странное. Нечто такое, что можно было расшифровать как несвойственную ему заботу, которую он тут же прогнал от себя подальше, отчаянно повторяя себе: я ненавижу его. Я ненавижу его, ненавижу его, ненавижу…ненавижу. Ненавижу. Да, ненавижу. Нен… Картман нахмурился, вцепившись пальцами в руль и остановил машину. Приехали. Вытряхивай свою жопу из моей тачки и проваливай из моей жизни, Кайл, вот что он подумал, наблюдая, как Кайл, проснувшись, прикрыл рот кулаком и зевнул. Крохотные капли воды на волосах и щеках, уставший взгляд, сдвинутые к переносице брови — все как тогда, их история вновь повторялась, получив продолжение в обновившиеся декорациях. В тот вечер Кайл вытряхнул задницу из его автомобиля, но не свалил из его жизни, и Эрик не мог однозначно определить для себя: рад он этому или нет. Усмехнувшись своей неопределенности, которая почему-то рассмешила его, он скользнул указательным пальцем вдоль носа Брофловски, спустился к его подбородку и ниже, сдерживаясь, чтобы не схватить его за шею и не свернуть ее. Кайл был такой уязвимый сейчас: достаточно пьяный, но еще в себе. Он уже доверял Эрику, потому что не отпрянул как обычно, а лишь, приоткрыв рот, вдруг коснулся сухими губами кончика его пальца и несильно прикусил. Легко дотронувшись до него языком, Кайл тут же отстранился и, подняв голову, развернулся лицом к Картману. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что тебе никто не нужен? — То и имею. Кайл закатил глаза и нахмурился. — Ты можешь сказать по-человечески? — Если ты такой тупой, то это уже твои проблемы и… — Заткнись. Картман подался вперед к нему и, схватившись за бортик, улыбнулся: — …и не надо винить в этом меня. Потому что если… — Заткнись! —…у тебя зудит, то… Резко схватив Эрика за грудки, Брофловски потянул его на себя, сваливая тяжелое крупное тело в воду. Под оглушительный всплеск воды и поднявшуюся на мгновение лазурную волну, обрызгавшую их двоих, Кайл впервые ощутил то, чего никогда не испытывал, и затаившиеся мысли увлекли его. Стало просто любопытно. Почему бы и нет? — Блять, Брофловски! — крикнул Эрик, и казалось, будто бы весь мир содрогнулся от его гневного вопля; или так показалось Кайлу, которому этот гнев предназначался и после которого он на несколько мгновений ощутил едва слышный звон в ушах. Эрик занес было кулак, чтобы ударить Кайла, но он перехватил его руку и, переплетя пальцы с пальцами Картмана, приблизился к его губам — так быстро, что приторможенному сознанию не хватало времени понять, что происходит. Вторую ладонь Брофловски положил ему на щеку и поцеловал. Картман обнял его за талию, по-прежнему разъяренный, и раз Брофловски лишил удовольствия сломать ему нос, то он решил вложить всю свою ненависть к нему в исступленный, нетерпеливый поцелуй. В который вложил еще давно теплившееся вожделение и странную заботу, подкосившую его стабильное состояние, потому что из-за нее он чувствовал себя ненормальным. Слабым. Беспомощным. Чувствовал себя тем, кем, вероятно, больше всего боялся стать, поэтому так старательно оберегал себя от проявления подобных чувств. Вся эта сентиментальность, забота о ближнем, любовь…такое дерьмо, которое ранит сердце, потому что, стоит тебе поделиться с ними, как тебе тут же заснут их в задницу — и сделают это без смазки. Так он рассуждал. Поэтому вложил все свое негодование, весь свой гнев и свою зависимость от любых эмоций, вызываемых внутри него Кайлом. Противоречивые чувства, между которыми он разрывался сейчас, затуманили его и без того тронутый алкоголем мозг. Плохо осознавая последовательность своих действий, Эрик, уже уверенно скользивший своим языком вдоль языка и губ Кайла, предпочел в этот момент ничего не осознавать и ни о чем больше не думать: ни о причинах произошедшего, ни о его последствиях. Будь что будет, черт возьми, а он и без того достаточно настрадался в последнее время. Отстранившись от Брофловски, Эрик медленно провел большим пальцем вдоль его влажных губ; Кайл же с выжиданием смотрел на него. — Я говорил тебе, что ты педик, — прищурившись, проговорил Картман и ухмыльнулся, явно довольный собой, — мало того, что рыжая жидяра с песочной вагиной, так еще и педик. — Приятно слышать это от человека, который постоянно пялится на мою задницу и… — прошептал Кайл, накрыв руку Картмана, которой тот сжимал его бедро, — …и трогает ее сейчас. Картман с силой схватил его за волосы и, быстро оттянув их, запрокинул его голову. Обхватив талию Эрика ногами, Кайл уселся на нем; он казался чуть выше и впервые смотрел на Картмана сверху вниз. Брофловски наклонился и, едва ли вновь коснулся губами бледно-розовых губ Картмана, еще пахнувших виски с колой, тут же отстранился, когда Эрик уже было приоткрыл рот. Усмехнувшись, Брофловски убрал волосы со лба Картмана назад и поцеловал его. — Тебе так лучше, — улыбнулся он, — не задумывался о том, чтобы сменить имидж? — Да хуй тебе, чтобы я ради тебя что-то менял. — Почему ради меня? Попался. Действительно, Кайл не упомянул себя, но Эрик все понял по-своему, тайно решив, что Брофловски желает его перемен лишь ради собственной персоны. Вероятно, Картман сам думал о подобном, потому что он думал о многом, и, зацепившись за знакомые формулировки, исказил смысл фразы Брофловски, настроив ее на свой лад, а хитрый еврей вновь подловил его, поставив в неловкое положение. Подловил и теперь улыбался, немного пьяный, немного взволнованный, немного расслабленный и абсолютно ничего не боящийся; смотрел на него сверху вниз, прижимаясь к его массивному телу в мокрой одежде, такой красивый и искренне желающий продолжения. Чудесный момент. Как он смотрит на него, и белесый свет, отражающийся от прозрачной глади воды, играет в его темно-зеленых глазах приглушенным похотливым блеском. Как переливаются на его коже подрагивающие белоснежные волны, делая ее молочный тон необычайно бледным и, пусть Картман ненавидел эту нездоровую бледность, сейчас она пленила его. И как они, оставшиеся наедине, забыли о каждом, кто мог бы в любую секунду отодвинуть стеклянные двери и переместиться на задний двор дома с бассейном. Все это щекотало нервы, действуя дурманяще. Да и не только это, а много что еще: веснушки на бледной коже Кайла, его мокрые темно-рыжие локоны, небольшая царапина на щеке двухдневной давности и россыпь крохотных родинок на руках. Его теплые ладони, которыми Кайл гладил плечи Эрика, его покусанные губы, чуть покрасневшие от прилившей крови, его едва заметный румянец на мягких щеках. Каждая сраная капелька воды, стекающая по его коже и каждую из которых Эрик размазывал на ней сам; черт возьми, перед этим застывшим великолепием Картман ощущал волнительный трепет. Такой, какой никогда до этого не ощущал. — Знаешь, я убью тебя, — прошипел Картман ему в губы, — и если не сегодня то… — Обязательно, — рассмеялся Брофловски, подумав о том, что он уже убил его. Убил давно, и Картману даже не нужно было для этого приставлять пистолет к его виску или нож к горлу. Убил его ментально и убил духовно, потому что все, что ни делал Эрик, убивало и продолжало убивать его. Что бы он ни сказал, Кайл, все убьет тебя. Его взгляд. Его голос. Его поведение и тяга к измывательствам. Его теплые крупные ладони на твоем теле. Его промокшие каштановые пряди, касающиеся твоей кожи. Его губы, целующие твои. Его каверзная ухмылка — все это будет убивать тебя вновь и вновь. Свернет ли он тебе однажды шею или обнимет за талию, неважно, но он убьет тебя. Картман убьет тебя, твои надежды и все человеческое в тебе…возможно. А возможно, убивать уже и нечего. Кто решил, что ты лучше его? Приблизившись к щеке Эрика, Кайл приоткрыл рот и не спеша провел языком вдоль его кожи, ощущая чуть солоноватый привкус воды. Либо же это были слезы Картмана, которыми он оплакивал свое погибшее в этот момент «ненавижу ебаного Кайла» и которые он отчаянно держал в себе, внешне оставаясь таким же хладнокровным и высокомерным мудаком. Неважно. Кайлу в любом случае нравился этот вкус, поэтому он, спустившись к его шее, слегка прикусил ее, когда Картман наклонил голову в бок, позволяя Брофловски двинуться дальше. — Ты никогда не думал о том, чтобы заняться сексом в бассейне? Картман закусил губу, посмотрев на Брофловски; голова уже не соображала. — Мне кажется, это неудобно. — А со мной удобно? — усмехнулся Брофловски, коснувшись ягодицами его паха и скользнув по нему бедрами. — Могу вернуться в дом и спросить у твоего дружка Стэна, — неожиданно раздраженно произнес Картман и облизнул губы, — подождешь? Вместо ответа Брофловски вцепился ногтями в щеки Картмана и злобно посмотрел на него, заставив того болезненно прошипеть. Внезапно озарившая ярость отрезвила его лишь для того, чтобы затем, безбожно растворившись в пьяном мозгу, смениться острым желанием. Или же виной тому послужила далекая мысль о том, что через пару месяцев все кончится: пройдут выпускные экзамены, отгремит финальная вечеринка, после которой они навсегда станут друг другу чужими. Поэтому Брофловски, молча выбравшись из бассейна, внимательно наблюдал за повторившим его жест Картманом; поэтому они, пройдя до пары белоснежных лежаков, устроились на одном из них, сев рядом; поэтому они вновь поцеловались, жадно сжимая друг друга в объятиях; поэтому…Поэтому Кайлу так сильно хотелось отыграться напоследок; прежде, чем они, разъехавшись по стране, забудут голоса и лица друг друга, тайно надеясь, что никогда больше не увидятся, куда бы их не занесла судьба. Кайл и вправду надеялся на это. Сделать и забыть, сделать и забыть, сделать и забыть: чтобы отпустило и больше не держало его мысли, раз за разом прогоняя их по кругу «а что, если бы мы с Картманом». Преодолевая невыносимое возбуждение, он искренне верил, что это будет первый и последний раз, когда он дотронется до Картмана и вообще что-либо почувствует к нему. Что бы ни произошло, но он больше никогда, никогда и еще раз никогда не позволит себе подобного — в этом он поклялся себе, параллельно сгорая от нетерпения и расстегивая ширинку на джинсах Эрика. В конце концов, он всегда сможет сослаться на алкоголь и туманный разум. Что бы ни произошло. — Кайл... Картман шумно выдохнул и закусил губу, отстранившись от него. Он следил за тем, как Брофловски…блять. Как Брофловски опустился перед ним на колени, как он, смотря на Картмана, приоткрыл рот и аккуратно провел языком вдоль его члена, после чего, прикрыв глаза, сомкнул губы и опустился ими вниз, помогая языком и рукой. Бесконечное количество раз Картман проматывал эту картину у себя в голове, но сложившаяся действительность превосходила любые его ожидания. Все его тайные стремления сложились в идеальную гармонию момента. Осталось лишь выделить главные детали, гармонию эту составлявшие, и заодно напомнить их себе еще раз: мокрая футболка Брофловски, плотно прилегающая к его подтянутому стройному телу, его влажные темно-рыжие кудри, ставшие еще темнее, его белые, блять, носки, белые носки, белые носки, доходившие до середины икры. Каждая капелька воды на его теле, перемешавшаяся с блядскими веснушками, родинками, шрамами, царапинами — чем угодно — Картман любил все это и особенно любил прямо сейчас, когда Кайл помещал его член глубже в свою глотку. Ох, за что ему все это. Брофловски легко задел тонкую кожу зубами и Картман, схватив его за волосы, громко простонал. Облизнув пересохшие губы, он надавил Кайлу на затылок и толкнулся бедрами, тяжело дыша. Любое их действие было похоже на мгновенный приступ, на несносное желание воплотить задуманное прямо здесь и прямо сейчас, потому что если ты не сделаешь это, то не доживешь до следующей секунды. Они вели себя так, будто бы им было отведено десять или пятнадцать минут жизни, за которые они должны были успеть многое: успеть, пока их не увидели, пока сильнó их обоюдное влечение, пока они оба не передумали, внезапно протрезвев от этого смутного томительного алкогольно-возбужденного сумбура. Пока Кайл сидит перед ним на коленях, уже порозовевших, и быстро скользит губами вдоль его члена, свободной ладонью сжимая свой собственный. Пока он сам хочет этого, кусая губы и путаясь пальцами в тяжелых кудрях, прижимая лицо Брофловски к своему паху. Кайл отстранился, и Картман, уже было почувствовавший легкий укол сомнения, тут же отрекся от своего мгновенного озарения: слишком уж был влажен подбородок Кайла, который он тут же отер тыльной стороной ладони и вновь устремил свой взгляд на Эрика. Никакого смущения, никакого стеснения, никакого сожаления не было в этих бесстыжих зеленых глазах, которые казались теперь темными, глубинными и таящими то, о чем даже сам Брофловски, вероятно, не подозревал. Точка невозврата. Они достигли точки невозврата, преодолев которую, никогда уже не смогут вернуться к привычному распорядку вещей, не думая об этом, не вспоминая детали этого, не мучиться от возможного желания повторить это вновь; либо же сделать все, чтобы это забыть. Оставалось лишь наслаждаться забвением нахлынувшей похоти, а стыд оставить на потом, чтобы позже, бесконечно возвращаясь к нему, с удовлетворением отмечать для себя, что они оба ни о чем не жалеют. Или ненавидеть себя за непредусмотрительно допущенную оплошность, обернувшуюся крахом. Потом будет потом, и Картману, как и Кайлу, было плевать, что это будет. В этот момент они жили по импульсу: жаркому, как их возбужденные тела, кружащему пьяные головы, мгновенно сшибающему с ног и заставляющему забыть обо всем приличном и человеческом, что у них еще могло быть. Да, черт, это был именно тот момент, когда Кайл, забравшись к Картману на колени, в очередной раз поцеловал его, обхватив руками за шею. Сквозь пальцы он пропустил промокшую темно-серую ткань футболки Эрика и что-то неразборчиво шепнул ему на ухо; едва ли даже сам Кайл понял, что он хотел ему сказать. Эрик воспринял это как призыв к действию. Задрав футболку Брофловски и бегло пройдясь по его спине слегка подрагивающими ладонями, он спустился ими к его ягодицам и, приподняв Кайла, медленно вошел. С шумным придыханием Кайл аккуратно опустил бедра; затем он провел губами по губам Картмана, пытаясь поцеловать его, но получилось лишь неловко скользнуть вдоль, после чего прижаться ими в уголок его нижней челюсти. Начав двигаться, Картман прикрыл глаза, уткнувшись носом в плечо Кайла и вдыхая запах его футболки: слегка лавандовый вперемешку с парфюмом той девушки (Картман не знал, кто из присутствующих это был), с которой Кайл мог целоваться этим вечером — незадолго до того, как опуститься Картману на колени. Отчего-то это раззадорило его. Воображая, как Брофловски, обнимая неизвестную Картману сучку, водит ладонями по ее бедрам и груди, не отрываясь от накрашенных губ (хотя следов помады он не увидел), Эрик вдруг почувствовал себя так, как будто бы в один момент получил то, о чем мог давно грезить. Он делал с ним то, что Кайл мог делать с гипотетической подружкой, и это доставляло ему такое же блаженство, как ощущение прижимающейся на миг к его бедрам задницы Брофловски, ощущение его горячих губ на своей коже, его прерывистого жаркого дыхания на шее и рук, этих чудесных длинных рук, этих ладоней, этих пальцев, изучающих тело Картмана. Несравненное ощущение. Прикусывая чувствительную кожу на шее Брофловски, Эрик держал его за талию, прижимая к себе так крепко, что находился в одном шаге от того, чтобы не сломать Кайлу позвоночник. Он двигался так быстро, что в один момент едва ли не потерял сознание от внезапного головокружения; чуть замедлившись, Картман прикрыл глаза, пытаясь привести взбудораженные обрывки мыслей в порядок, и в эту секунду Брофловски вцепился ему в плечи. Чуть прогнувшись в спине, он повел бедрами, набирая за Картмана прежний темп — и, черт, что было бесподобно. Бесподобно все: начиная от упавших ему на лоб кудрей, приоткрытых губ и сдвинутых к переносице бровей до этого взгляда, по-прежнему похотливого, но теперь более…нежного? В неясном желании рассмотреть глаза Брофловски получше, Эрик уже было потянулся к его локонам, как Кайл слегка отпрянул от него. — Не…н-не трогай…мои в-волосы, — прерывисто прошептал он и громко простонал, когда Картман, опустив ладонь, с силой провел ногтями по его спине. Эрик зажал ему рот рукой, которую Кайл тут же прижал к своему лицу, накрыв дрожащими холодными пальцами. Глотку рвали стоны, и Брофловски зажмурился, царапая Картману ладонь до крови. Сумасшествие. Мокрые каштановые пряди Картмана упали ему на лицо, и через них он смотрел на Кайла, который, только что предупредивший Эрика не касаться его волос, потянулся к его собственным и вновь убрал, оголяя вспотевший лоб. Эти чертовы пряди, эти темно-карие глаза, эти бледно-розовые щеки, этот приоткрытый рот — Брофловски хотел запомнить каждый фрагмент того безумства, невольным участником которого он так спонтанно оказался. Затуманенный взгляд с трудом мог сфокусироваться на чем-либо, поэтому Брофловски закрыл глаза, сконцентрировавшись на ощущениях, получаемых им в определенный отрезок времени: жгучая боль в пояснице и бедрах от ногтей Картмана, боль в искусанной шее, уже наверняка изуродованной неровными дорожками лилово-бордовых засосов, и мгновенные прерывистые соприкосновения с ляжками Картмана, о которые он ударялся своей задницей так сильно и часто, что сносило голову. Несмотря на противоречивые чувства, Брофловски чувствовал себя превосходно, и почувствовал это еще явственнее, когда Эрик провел кончиками пальцев по головке его члена. Кайл приоткрыл глаза, засмотревшись, как Картман поднес перепачканные в смазке пальцы к своим губам и медленно облизнул их, что мгновенно довело Брофловски до исступления. Он схватил его руку и погрузил пальцы в рот, нагло смотря на него и ухмыльнувшись, облизнув горячую влажную кожу. Так же быстро, так же жадно, так же нетерпеливо, каким и был их секс, явившийся эскалацией их напряженных отношений, в которых они пребывали всю свою жизнь. Было ли это логическим их завершением или же началом чего-то нового, неважно, но в одном не приходилось сомневаться — это был новый этап их жизни, совместной или порознь, вступив в который, они либо навсегда изменят отношение друг к другу, либо же возненавидят с новой силой.