кинк на пирсинг, девочки
На часах было то самое время, когда домашняя работа по-прежнему оставалась невыполненной, наскучивший фильм был выключен, книга продолжала пылиться на прикроватной тумбочке, а сон еще не шел, поэтому Картман решил: идеальное время для мастурбации. Преодолевая усталость, уже дававшую о себе знать, но с которой еще можно было побороться, Эрик отправился на поиски хорошенького, в его понимании, порно. Ему было неважно: снимаются там девушки или парни, толстые или худые, трахаются ли они вдвоем или вдесятером, ведь все что, его волновало — рыжие волосы. Те самые, которые он видел обычно, сидя позади Брофловски на занятиях или рядом с ним в зале кинотеатра; те самые, которые ему нельзя было трогать, которые он неимоверно любил и которые стали его фетишем. Густые и мягкие темно-рыжие кудри, блекло поблескивающие при свете послеобеденного солнца или желтоватом отсвете настольной лампы — вот что волновало сердце Картмана каждый день и что он пытался найти прямо сейчас. Нет, нет, нет, не то, нет, нет. Все не то: недостаточно кудрявые, слишком прямые, слишком светлые, слишком…не то. Подперев щеку кулаком, Картман скучающе скользил взглядом по экрану компьютера, который, вместе с теплым свечением гирлянды на стене позади Эрика, был единственным источником света в темной комнате. Картман разочарованно выдохнул и уже было оставил попытки найти что-нибудь, что могло бы удовлетворить его завышенные эстетические потребности, как вдруг он инстинктивно зацепился за нечто знакомое. Будто случайно встретил старого друга там, где не ожидал его встретить; и действительно, черт возьми, он нашел Брофловски. На порно-сайте. На видео продолжительностью в двадцать две минуты и сорок три секунды. Блять, вы серьезно? Эрик подался вперед, ощущая, как сильно он разволновался из-за нахлынувшего восторга и надежды на то, что если ему показалось и если это не Брофловски, то пусть он будет так же хорош, как этот чертов еврей. Не показалось. Целые двадцать две минуты позора Кайла вместе с его идеальными локонами, его красивым телом, которым Эрик сам желал обладать, его стонами, его вздохами под неизвестным Картману парнем, его откровенными позами, точно ожившие фантазии Эрика, его…Боже. Картман нетерпеливо стянул с себя домашние шорты и закусил губу, предвкушая лучшие двадцать две минуты в своей жизни, а вместе с ними те оскорбления, которые он придумает за ночь для Брофловски.*
Весь день Брофловски молчал. Сославшись на больное горло и пропавший голос, он для наглядности обмотал шею большим красным шарфом и изредка покашливал, нарушая тишину в классе и вызывая у Картмана улыбку. Эрик знал: это все притворство, и фальшивый кашель Кайла был таким же его подтверждением, как его якобы осипший голос и этот нелепый шарф вокруг худой шеи. Он узнал это по тому, как Кайл посмотрел на него: украдкой, быстро повернув голову в сторону Картмана и нахмурившись, а еще узнал это по его поджатым бледным губам. Все в нем так и говорило «даже не смей разговаривать со мной сегодня». Эрик был не из тех, кто стал бы понимающе кивать головой или отвечать «конечно»; он находился в диаметрально противоположной плоскости, откуда любое его действие подчинялось одному единственному правилу: сделай ровно наоборот, как говорит Кайл. Он усмехнулся, рассматривая отвернувшегося от него Брофловски, который продолжал молиться, чтобы Картман не подошел к нему на перемене, пусть и знал, что этот ублюдок своего не упустит. Слишком уж заинтересованным было выражение его лица. Кайл не знал, отчего Картман так отчаянно таранил его взглядом этим утром, но угрожающее «я знаю все про тебя, жидяра», которое Эрик шепнул ему на ухо, мгновенно притянув его к себе за шкирку и так же быстро отпустив, поселило внутри Брофловски отчаянный переполох. Давние воспоминания, тревожившие Кайла лишь в качестве редких, но очень пикантных обрывков, ожили в его сознании, потому-то Брофловски так сильно переживал. То, что он так старательно пытался забыть, вновь заполняло его голову, пока он нервно чертил кривые линии в тетради и покусывал кончик карандаша, зажатый в дрожащих пальцах. Что Картман знал про него? То же, за что Брофловски корил себя вот уже третий месяц? Если да, то как он узнал? Или это было что-то еще, что Кайл умудрился так беспечно позабыть? Интуитивное ощущение надвигавшейся угрозы не оставляло Брофловски даже тогда, когда все проходило гладко. Друзья с пониманием отнеслись к его временному молчанию, а Картман, уже явно что-то задумавший, выжидал удобный момент, чтобы выставить Кайла в максимально неблагоприятном свете. Он уже знал, как это произойдет и что он сделает: у Эрика, внимавшему своей дотошности в мелочах, все было продумано задолго до того, как это самое продуманное настанет. У него всегда был козырь в рукаве, который он приберегал напоследок ради того, чтобы лишний раз вывести Брофловски из себя. Он уже не представлял себя без этого: это было его идеей фикс, его стимулом, его жизнью. Собственно, все произошло так, как и воображал себе Картман: за обеденным столом в кафетерии, меж разложенных оберток из-под бургеров и сэндвичей, полупустых жестянок с колой и скомканных фантиков. Темы для разговора менялись мгновенно: от будничных мелочей до обсуждения недавней пьянки с ее последствиями. Слова плавно переходили друг в друга, и вот уже Стэн спросил у Кенни относительно планов на вечер, на что тот отшутился в привычной манере: — Подрочу и лягу спать, — улыбнулся он, — а что, есть предложения поинтереснее? Громкий смех, разразившийся над их столиком поверх дрогнувших голов, ознаменовал продолжение интимной беседы, одинаково заинтересовавшей всех. Картман понял: его выход. Идеально. Как и было спланировано; будто рука Господа направила разговор в нужное русло — по крайней мере, так считал Эрик. Отстранив от себя бургер, он прищурился и усмехнулся: — Он хотел предложить подрочить вместе. — Да иди ты нахер, — отмахнулся Марш. Эрик рассмеялся: — Вам даже порно не понадобится, — он отпил газировки и подпер голову ладонью, изобразив на лице снисходительность, — у вас, педиков, и без того встает друг на друга. Кенни нахмурился, разглаживая пальцами черную упаковку из-под шоколадного батончика. — Вот это ты зря, — он поднял взгляд на Картмана и почти прошептал, чуть наклонившись к сидевшему напротив него Эрику, — порно — это искусство. Брофловски напрягся, перехватив взгляд Картмана. Тревога, до того слабо тронувшая кончики его пальцев, теперь охватила тело Кайла, стянув его в сплошной нервный узел. Встряхнув головой и закусив губу, он старался не смотреть на Эрика, а заодно попытался прогнать паническое наваждение, которое всколыхнула в нем та проклятая картмановская фраза. Картман быстро перевел взгляд на Кенни и спросил: — Ну и какие формы этого искусства привлекают тебя больше всего? — Пацаны, не за столом же! — вскрикнул Баттерс. — Нормально, нормально. Быстро посмотрев на экран телефона, Кайл немного расслабился, хоть и знал, что делать ему этого нельзя, пока Картман находится от него на расстоянии вытянутой руки. Хорошо, еще семь минут. Семь минут, и прервутся эти тупые разговоры об эротических пристрастиях, из-за которых Кайл чувствовал себя неловко. Каждое слово, относящееся к этой теме, неминуемо приближало его казнь; каждый слог обратился в лезвие гильотины, скользившее, однако, очень медленно — и пусть бы оно уже рухнуло скорее на его голову, чем продолжало так лениво тащиться вниз. Забывшись в лабиринтах памяти, в которых Кайл хотел бы блуждать меньше всего, но, тем не менее, нередко оказывался в них, Брофловски так же не понимал: зачем ему все это знать? Кенни нравятся лесбиянки или «классика», но главное, чтобы была большая грудь. Стэн оговорился насчет БДСМ, при этом покраснев, равно как и Баттерс, который предпочел промолчать. Крэйг коротко произнес что-то вроде «не твое дело, пидорас», а Клайд, подхватив заданный Кенни тон, пошел дальше и перечислил своих любимых порноактрис. Очередь дошла до Картмана и, о Боже, Кайлу никогда не было так страшно. По хитрой ухмылке и проницательному взгляду, который он весь день не сводил с Брофловски, Кайл понял: грядет беда. Прочистив горло, Картман аккуратно сложил обертку из-под бургера вчетверо и опустил ее на поднос. Тянет время, пусть и сгорает от нетерпения, но ведь все должно быть изящно. Так, как делает Картман и только Картман, который сказал лишь одно, гордо и уверенно: — Кайл Брофловски, — Эрик помедлил, облизнув губы, — Кайл Брофловски — мой любимый порноактер. Почти неслышно взвыв, Кайл закусил губу. Огромных усилий ему стоил этот жест, с которым он сдержал поток едких ругательств на языке и запихал их в глотку на тот случай, если губы ненароком разомкнутся. Резко отодвинувшись на стуле, Брофловски поднялся и, швырнув на стол сжатую в кулаке упаковку из-под сока, ушел так быстро, что никто ничего не успел сообразить. Унизительно. Мерзко. Страшно обидно. Брофловски захлебывался в ярости и ненависти к этому жирному уроду, в очередной раз обставившему его так, что…что даже слов не хватало. Вскружившие и без того болевшую голову, они лишь барахтались где-то на подкорке, не складываясь в отдельные предложения и не отпуская затуманенное от гнева сознание. Жаркий воздух хлестко врывался в легкие Кайла, пока он, ускоренным шагом преодолевая бесконечные метры школьного коридора, пробирался через толпу мельтешивших школьников и сжимал в кулаках натянутые на кисти рукава толстовки. Влетев в уборную, Брофловски тут же бросился к крану и подставил дрожащие руки под брызнувшую ледяную воду. Однажды. Всего однажды он оступился и занялся сексом с парнем, лица и имени которого уже не помнил, потому что был слишком пьян; впрочем, он и не хотел ничего запоминать из того, что прямо или косвенно относилось к тому вечеру. Всего однажды — и теперь до конца своих дней Брофловски придется не только жить с этим, но и расплачиваться за спонтанно совершенную ошибку, инициатором которой он не был, но от которой почему-то не отказался. Тот вечер был особенным еще и потому, что Кайл, до того целовавший лишь девушек и проводивший ночи только с ними, неожиданно ощутил несносное желание поцеловать парня. Когда Брофловски, уже допивший третий или четвертый стакан виски, сидел на краю потрепанного дивана и озабоченно озирался по сторонам, попутно пытаясь сообразить, что с ним происходит, к нему приблизился Кенни и молча поцеловал его. Медленно, аккуратно, плотно прижавшись губами к влажным от алкоголя губам Брофловски и обхватив ладонями его пунцовое лицо; он целовал его, ничего не обещая и не требуя взамен, а лишь давая то, что угадал по растерянному взгляду Кайла. МакКормику было насрать на чужие чувства: поцеловались, перепихнулись и хватит. По пьяни или нет — неважно, но соприкосновение губ или тел не значило для него ровным счетом ничего. Никакого подтекста, никаких намеков, никаких обязательств: жизнь была слишком коротка, чтобы тратить ее на ненужные сентиментальности, поэтому в духе Кенни было поцеловать Кайла и удалиться в обнимку с пышногрудой красоткой, оставив Брофловски в неведении и раздражении из-за развившегося вожделения. Брофловски был романтиком, и нежное сердце его вздрагивало из-за случайно брошенного взгляда или заботливого прикосновения. Нуждающийся в любви и распаленный алкоголем, он был раззадорен этим поцелуем, потому так быстро рухнул в чужие объятия. Крепкими руками — такими, какие были у Эрика — Кайла невинно обнимали за талию на диване в гостиной, а затем сдавливали его горло уже в постели, когда Брофловски, вытягиваясь на влажных простынях, уже ничего не соображал. Цепляясь за смятую подушку ногтями и надрывая глотку в протяжных стонах, Кайл понимал лишь одно: он запутался. Запутался, неожиданно отметив у себя влечение к мужскому полу. Запутался, раздеваясь перед незнакомым парнем; запутался, смазано целуя его чуть шершавые губы и подставляя ему свою шею; запутался, скользя пальцами по его ширинке и приоткрывая рот, ощущая болезненное проникновение. Запутался во всем, как запутался и в том, что, черт возьми, этот парень был похож на Картмана и отчего-то Брофловски это возбуждало. Ударив кулаками по белоснежной раковине, Кайл нахмурился. Как же он ненавидел себя. Ненавидел за свою слабость, о которой как-то узнал Эрик; ненавидел за свою податливость, а еще ненавидел за свое влечение к Картману, мысль о котором вскользь промчалась в пьяном мозгу, когда Кайла грубо вдавливали лицом в кровать, и которая заняла его голову сейчас, когда он смотрел на себя в зеркало, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить по нему. Думая об Эрике, Брофловски наполняло странное ощущение, схожее на ожидание чего-то неизбежного, причем неизвестно, что это неизбежное ему обещало: радость ли или горе, ненависть или любовь, раздражение или привязанность. Или же все сразу. Сможешь ли ты объяснить это, Кайл? — Сейчас ты мне все объяснишь. В один миг Кайлу показалось, будто он сказал это сам себе, но то был Картман, схвативший его за плечи; он и не заметил, как Эрик зашел вслед за ним и как быстро приблизился к нему. Прижав Брофловски к стене, Картман наклонился: так резко, что Кайл, отпихнув его от себя, машинально выругался, быстро забыв о своем обещании, которое он дал себе этим утром, рассматривая в зеркале чуть опухший порозовевший язык. Это нарушение стоило ему жизни, конец которой заиграл на дне слегка прищуренных темно-карих глаз. — Ты что, шепелявишь? Кайл зажал рот рукой, отрицательно помотав головой. Картман улыбнулся, убирая руку Брофловски от его лица и крепко сжав худую ладонь, не давая возможности поднести ее снова. В этот момент Кайл был готов поклясться чем угодно, что никогда он не был так напуган; да, именно напуган, причем непонятно, чем больше: оскалом Эрика или собственным бессилием, таким нехарактерным для его бойкой натуры. Боже, как же эти чертовы чувства и сердечная агония разнежили его; он даже не мог дать достойный отпор, как делал это обычно. — Открой рот. Резкий поворот рыжей головы означал категоричное «нет». — Открой рот, Кайл. Впрочем, это «нет» не было таким уж категоричным; оно быстро сменилось на неуверенное, но по-прежнему стойкое отрицание, пусть Брофловски, уже зажатый в угол, не видел в нем никакого смысла. Картман как-то узнал о позорном секрете Брофловски, а значит, узнает и об этом. — Я сказал… Прикрыв глаза, Брофловски медленно открыл рот и высунул язык, посредине которого блеснул аккуратный металлический шарик от штанги. Картман чуть ли не вскрикнул от восторга; восторга, смешанного с некоторым удивлением и вполне логичным вопросом. Зачем? Проспорил Айку. Почему именно прокол? Кайл нахмурился. Не твое дело. Нет, мое. Чтобы тому ублюдку с видео было еще приятнее, когда ты вновь возьмешь в рот его член? Кайл опешил. Какое видео? — А ты не знаешь? С неподдельным удовлетворением, с каким Картман обычно медленно и методично разрушал Брофловски жизнь, он выудил из кармана куртки телефон и, недолго повозившись, развернул его экраном к Кайлу. Блять. Блять, блять, блять, блять! Это было еще хуже, чем Кайл мог себе представить, а представить он мог себе многое, но точно не то, как он будет стоять, прижатый к холодному белому кафелю в школьном туалете и смотреть хоум-видео с собственным участием. Хмельные обрывки его воспоминаний соединились в весьма продолжительный видеоряд, демонстрировавший те подробности, которые…блять. Лучше бы Брофловски сегодня остался дома. Эрик перемотал видео до середины, где Кайл сидел на ляжках своего партнера, отвернувшегося от камеры. Чужие руки держат его талию, когда он сам цепляется за крупные плечи и скользит по ним ногтями; голова чуть наклонена на бок, а рот приоткрыт. Крепкими пальцами ему гладят спину, ускоряя движения бедрами, а губами, которые Брофловски тут же ощутил на своей коже, касаются его шеи и ключиц. Невообразимое унижение. — Это мой любимый момент, — прошептал Картман, разглядывая немую панику, застывшую на лице Брофловски, — а еще в конце, когда он кончает тебе на задницу, но это я уже не буду тебе показывать. Брофловски задрожал и поерзал, кусая губы. Он не был ошеломлен; он был надломлен, изнасилован и обезображен. Нескончаемая вереница вопросов вьюжила в его мозгу, который уже отказался как-либо реагировать на происходящее. Стало тошно — и ничего больше не скажешь. — Кто этот урод? Не помню. — Ты пиздишь. Я не помню, Картман. Я был пьян и… Эрик, уже вспыхнувший от ревности и отвращения к тому, который, как казалось Картману, предал его, тут же усмехнулся. Легкая шепелявость Брофловски, из-за которой тот играл в молчанку и обмотался идиотским шарфом, края которого Эрик несильно дернул, явно развеселила его. Обхватив ладонью острый подбородок, Картман крепко сжал его меж теплых плотных пальцев. — Скажи мое имя. Закусив губу, Кайл осмелился посмотреть ему в глаза. Он нахмурился, продолжая надеяться на то, что Эрику надоест этот фарс и он отпустит его. Как наивно! — Скажи. Мое. Имя. Он тряхнул его голову. — Кафтман. — Как? Кайл зажмурился, ощущая, как румянец обжег его прохладные щеки. — Картфман. Охуенно! Эрик уверенно подбирался к вершинам блаженства, и для этого Кайлу нужно было лишь неосознанно исковеркать его имя, блеснув перед этим крохотным шариком на бледно-розовой плоти. Схватив кончик языка Брофловски, Эрик потянул его вниз, после чего щелкнул пальцами по штанге. Кайл вскрикнул, зажав ладонями рот, и слегка наклонился вперед; он бы с радостью ударил Эрика по лицу или хотя бы оттолкнул его от себя, но из-за ослепившей его боли он смог лишь уткнуться макушкой в его широкую грудь. Свежая рана закровоточила, заполнив всю полость отвратительным металлическим привкусом и ощущением горячей крови, которую Кайл принялся неосознанно глотать вместе со своей скорбью, покоренной гордостью и досадой по отношению к себе, Картману и всему миру. Принялся глотать вместе со всем тем, что он пережил и что ему еще предстояло пережить; вместе с отчаянием и внезапно колыхнувшемся возбуждением, давшим о себе знать тогда, когда Картман, скользнув ладонями по талии и груди Кайла, поднялся выше, аккуратно обхватил ладонями красивое веснушчатое лицо и поднял его. Вместе с теми чувствами, которых Брофловски боялся сам, потому что не желал ничего чувствовать к тому, кто сейчас, склонившись к его губам, бережно провел кончиком языка по его языку, касаясь им холодной штанги и слизывая кровь. Вместе с той ненормальной сраной любовью, с которой Кайл поцеловал Картмана и обхватил руками его шею — Господи, вместе со всем этим Кайл глотал обиду и боль, Кайл ненавидел все это и Кайл все это проклинал.