если картман написал сказку про кайла, то почему не может написать фанфик?
Название этого документа не отличалось от остальных. Вообще, Картман никогда не заморачивался с названиями и обозначал файлы либо «роырвлрл», либо «док», либо «хуй», либо еще как-нибудь: в зависимости от настроения и желания тратить драгоценные доли секунды на ненужные буквы. Так было и с ним, с документом под названием «К»: 375 килобайт, создан позавчера и хранится на рабочем столе — на самом видном месте, надежность которого, в то же время, могла бы оспорить надежность любого сейфа в мире. Удивительно, что Кайл вообще нашел этот документ в том хаосе, который творился в ноутбуке Эрика; понятие порядка было незнакомо этому огромному неуклюжему ублюдку с массивными плечами, широкими ладонями и привычкой оставлять после себя на парте пустые жестяные банки из-под газировок. Сегодня это была банка Спрайта, в которую Эрик, подперев щеку кулаком, тыкал кончиком ручки, сопровождая при этом бесполезное действо своими скучающими вздохами. Под монотонное бормотание Клайда у проектора, вещавшего что-то про Линкольна, Картман, прекратив махинации с сине-зеленой жестянкой, пододвинул к себе телефон и, взмахнув пальцем по экрану вверх, уткнулся в него. Кайл закусил губу, услышав приглушенное бряканье цепи на джинсах Эрика. Лихорадочно скользя пальцами по трекпаду ноутбука, он был увлечен процессом перетаскивания картинок по слайду, который раздражал его так же, как раздражали отрывистые шепотки за спиной. Слишком растянуто, слишком плохое качество, слишком некрасиво…да насрать! Нет времени. Брофловски взял ноутбук Картмана по причине своего банального проебства — иначе и не назовешь. Другими словами, ему нужно было доделать свою презентацию. Привыкший обычно готовить все заблаговременно, в старшей школе Кайл взял в привычку откладывать дела до последнего, лениво листая ленту в Фейсбуке или просматривая всякий хлам на Амазоне, пока уставший взгляд не поднимался к часам в углу экрана и с губ не срывалось сдержанное «блять». Так было прошлым вечером; за Брофловски оставался объемный доклад, пока он не опомнился в первом часу ночи и не подскочил с кровати, физически ощутив на своих плечах всю тяжесть того сраного текстового массива, который ему еще предстояло найти, обработать и подготовить. Нервно кусая губы и напрягая глаза, Кайл вглядывался в прыгающие строчки текста, при этом отстраненно пытаясь вспомнить тот афоризм, который обозначает нависшую над тобой задницу; только более литературно. После бренчания будильника, встряхнувшего сонные мозги, Брофловски вспомнил эту чертову фразу. Дамоклов меч. Вялый разум, который Кайл отчаянно пытался собрать по частям, диктовал ему по слогам этот сраный дамоклов меч на протяжении всего времени, что Брофловски провел по пути в школу. На пороге он вспомнил еще кое-что. Презентация. Да блять! Яростно хлопнув дверцей шкафчика, Кайл едва не столкнулся с Эриком, запах одежды и волос которого узнал прежде, чем его глаза успели распознать небольшую серебристую цепочку на шее, в которую Брофловски влетел носом. Сигареты, сигареты, сигареты; от Эрика постоянно пахло сигаретами вперемешку с парфюмом — и это было слабым местом Брофловски. Хотя, пожалуй, у него было много слабых мест. — Картман, у тебя есть с собой ноутбук? Эрик сощурился и кивнул, улыбнувшись. Есть. Как бы Картман не раздражал Брофловски, но сейчас он был готов растеряться в бесконечных благодарностях за то, что Эрик обладает этим алюминиевым чудом с крышкой, обклеенной нелепыми стикерами. Поверх надкушенного яблока был такой: «Умоюсь слезами Кайла Брофловски, когда он проспорит мне свои десять баксов»; сейчас же Кайл буквально мог отдать все свои деньги (около десятки наличными и пятьдесят на карте), лишь бы Эрик дал свое согласие воспользоваться его драгоценным девайсом. К слову, он одолжил его бесплатно. — Что, опять проебался? Кайл нахмурился, пока Картман, выдохнув, шарил рукой в рюкзаке. Черный, чуть потрепанный на краях и из искусственной кожи — он не имел никакой ценности, но только не для Кайла, который протянул руки, когда Картман сунул ему бордовый чехол с заветной тяжестью. — Дрочить меньше надо, тогда высыпаться будешь, — буркнул Эрик и тыкнул в ноутбук пальцем, — пароль: «лягушонок Клайд». Стуча пальцами по клавиатуре, Брофловски мысленно проматывал события прошедших двенадцати часов, которые перемешались в вязкую, густую кашу. Голову сжало в невидимых тисках, и чем болезненнее пульсировали изнеможенные виски, тем раздражительнее становился Кайл. Свернув окно с браузером, он бегло пробежался глазами по рабочему столу в поисках файла с презентацией, как вдруг наткнулся на загадочное текстовое «К»; в углу справа, под одной-единственной папкой «говно», в которую, видимо, Эрик переносил то, уже не имело ценности, но могло понадобиться при необходимости. Брофловски осекся: не в его правилах было проникать на чужую территорию, но неожиданно Кайла переполнило ощущение того, что он должен это увидеть, а если не сделает этого, то упустит нечто важное в своей жизни. Крепкое чувство охватило его: несносное, еле сдерживаемое и обострившее его природное любопытство — похожее он ощущал, когда злился, только вместо полыхающего в сердце гнева он почувствовал зябкую дрожь на кончиках пальцев. Подсознание истошно орало ему «сделай это!», и Кайл сделал, перед этим покосившись на сидящего рядом Эрика. Впервые он послушался чего-то так быстро. Перед глазами тут же предстал текст, похожий на литературный; это точно не было рефератом, так как их не делят по главам, и не было ничем таким, что могло бы относиться к учебной деятельности. Вглядываясь в симфонию слаженных слов, что плавно перетекали в предложения и абзацы, Кайл почти сразу же увидел свое имя. Затем фамилию. Повествование явно шло о нем, и было от первого лица. — Что?! Кайл вскрикнул так громко, что Клайд мигом замолк, а десять голов одноклассников, сидящих впереди Брофловски, синхронно обернулись назад. Под осуждающий взор преподавателя и почти беззвучный стук ударяющегося о краешек стола указательного пальца, Брофловски сник и буркнул скомканное извинение. Размеренная интонация Донована тут же обрела силу, а Эрик, дернув Брофловски за рукав, развернулся к нему лицом. — Ты чего разорался? — Что это за херня, Картман? — яростно прошептал Кайл, тыкнув пальцем в экран, — ты что, блять, написал про нас с тобой фанфик? — С чего ты решил, что я там фигурирую? — Ответь на вопрос! Эрик отстранился, помрачнев. Он был точно огромная туча недовольства и злобы; если бы Картман обладал хотя бы толикой божественной силы, то без труда разгромил разозленного Брофловски каким-нибудь природным катаклизмом. Впрочем, для этого было достаточно пары молний в его суровом взгляде. Кайл не унимался. — Это пиздец, Картман! — А ты почитай, — тихо произнес Эрик, — почитай, почитай. Уставившись в погасший экран ноутбука, Кайл задумался. Отчего-то его гнев, мгновенно потеряв в весе, сменился сдержанной заинтересованностью; вероятно, сказывалась усталость — и в первую очередь от Картмана, который тут же беспечно перевел тему разговора. — Ты же придешь ко мне вечером поиграть в приставку, как мы договаривались? — Да, только… — помедлил Брофловски, набрасывая на голову капюшон черной толстовки, — только сначала я почитаю. Картман улыбнулся, облизнув губы. Кайлу же страшно хотелось спать; захлопнув крышку ноутбука, он сложил руки перед собой и опустил голову на них, прикрыв глаза. У него было еще пять-семь минут, пока вышедший к доске Такер расскажет свою тему.*
«Убрав упавшие на лоб каштановые пряди, я запустил пальцы в волосы и чуть наклонил голову. Механизмы памяти раз за разом вытаскивали отдельные фрагменты: Кайл швыряет в стену мой айфон — кто же знал, что высокомерный, хладнокровный Брофловски окажется таким ревнивым? Затем в ход пошла посуда. Кружка, которую Кайлу подарила Бебе еще в средней школе: небольшая, мятного цвета и с дурацким изображением ламы. Едва она обрела покой в уродливых осколках, я заорал на Кайла и обозвал его истеричкой, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить его по лицу. Сдержался и продолжал сдерживать себя, когда Брофловски бросил в пол прозрачную пиалу, проклиная меня. Чудесное лицо, которое я видел всю свою жизнь и желал видеть до конца своих дней, исказилось в гневе: темно-рыжие брови сведены к переносице, пара крошечных морщинок пролегли на лбу, а мягкие бледные щеки с россыпью веснушек, которые мне хотелось разодрать, вспыхнули жарким румянцем. С вечно покусанных губ слетали ругательства, кисти сами сжимались в кулаки, а в темно-зеленых глазах отплясывали свой безумный такт дьявольские огни: Боже, даже распаленный яростью Брофловски был совершенством, которое я ненавидел, при этом с трудом справляясь с той странной любовью, которую испытывал к нему. Вернее, я даже не знал, что это: привычка, любовь или привязанность, потому что ничего из этого не давало вразумительного определения тому неизвестному, чем я жил, да и мне было все равно. Я не вдавался в подробности и всегда двигался только в том направлении, которое считал верным — до этого вечера, когда начинал задыхаться в несносном желании поцеловать Брофловски, хоть и продолжал злиться на него. Что пошло не так?» — Ты правда считаешь меня красивым? — вдруг спросил Брофловски, обернувшись к Эрику. — Да. Кайл сидел за столом и, согнув одну ногу в колене, уперся в него локтем, а ладонью подпер щеку. Пальцы его второй руки лениво лежали на трекпаде, периодически оживая, чтобы пролистнуть прочитанные абзацы; в один момент Кайл опустил взгляд и улыбнулся. Про его пальцы Эрик пишет «длинные, изящные и вечно холодные», и отчего-то это тронуло его. — С таким энтузиазмом расписываешь тут все, что так ненавидишь во мне. Эрик пожал плечами, чего Брофловски не увидел; в конце концов, ему было плевать, ответит Картман или нет. Увлеченный происходящим и сосредоточенный на сюжетной линии, Кайл, скорее, разговаривал сам с собой — и потому ему меньше всего хотелось, чтобы его сейчас кто-либо беспокоил. Особенно если это будет Картман, который лежал позади Брофловски на кровати и, держа в руках телефон, что-то усердно печатал. До этой минуты Эрик не произнес ни слова, на что Брофловски так же было плевать, как вообще было плевать на его присутствие в этой комнате. Поднеся к губам горлышко бутылки колы, Кайл сделал глоток и облизнул губы. Свою работу Картман сфокусировал на собственных представлениях об их с Брофловски совместной жизни. До этого Кайлу казалось, что если бы Картман состряпал что-нибудь с претензией на литературный изыск, то это была бы откровенная пошлятина с подробными описаниями драк, убийств, секса и прочего дерьма; причем секса там было бы больше — в этом фантазия Эрика не знала границ. Его фантазия в принципе не знала границ, но когда дело доходило до всего, что касалось интимной жизни, то Картман выступал первым; в этом он переплюнул даже МакКормика. Справедливо ожидая анальных пробок в заднице, цепей на шее, растерзанных спин и подробностей грубого секса, Кайл был приятно удивлен, читая размеренное повествование о повседневной жизни; похоже, прямо сейчас он узнавал этого строптивого придурка с иной стороны. Да, черт, это была простая человеческая бытовуха: Кайл в роли сварливой жены с фартуком на груди и неудачник-муж Картман, оправдывающийся даже тогда, когда факт его измены сиял яснее звезд на небосводе. Брофловски усмехнулся тому, как Картман изображал себя сдержанным джентльменом, молчаливым и угрюмым, в то время как Кайл представал пылкой сучкой вместо расчетливого и всегда старающегося сохранять холодную голову еврея. Хотя Картман был прав: в Брофловски уживались обе его черты, и в своем тексте он грамотно сочетал их, как грамотно описывал собственные чувства, подвергать сомнению которые Кайлу было сложно. Настолько были искренни его слова. Неосознанно прошептав «Чертова жизнь. Чертов Брофловски» из текста Эрика, Кайл продолжил читать — и тогда до него дошло, к каким истинам прокладывается вектор сюжета. — Боже, Картман, ты серьезно? «С приглушенным скрипом дверь приоткрылась, и я услышал неспешные шаги. Не открывая глаз, я знал: Брофловски сейчас в своих черных шортах до середины ляжки, в глупых бордовых носках с принтом не то енота, не то хуй пойми кого еще, в голубой толстовке, которую стащил у меня, когда та стала мне мала, — и как всегда он был невообразимо красив. Смело прошел мимо меня, и по размеренным шагам я угадал: Кайл больше не злится, Кайл что-то задумал и Кайл ищет путь к примирению. Опустившись на край кровати напротив моего кресла, Кайл молча смотрел на меня — и это я тоже знал, но, не поднимая головы, лишь пробурчал: — Тебе чего? — Посмотри на меня. Мало того, что я стал сдержанным и скрытным, так к тому же во мне открылась невообразимая послушность, которую я допускал лишь с Брофловски. Подняв голову, я опустил ее на кулак; мое лицо не выражало эмоций и продолжало их не выражать даже тогда, когда Брофловски, медленно стащив шорты с упругих бедер, раздвинул ноги, не сводя с меня взгляд. Черт возьми, мое лицо так и застыло в этом непреклонном равнодушии даже тогда, когда Кайл дотронулся до своего члена, и не продолжало меняться, когда внутри меня все перевернулось. Подперев щеку ладонью, я вздохнул, а Брофловски улыбнулся — одного выдоха было достаточно, чтобы распознать мои истинные настроения. Как бы я ни старался напускать безразличие на свое уставшее лицо, но тон голоса, смех, интонация или простой вздох всегда выдавали меня с потрохами. По крайней мере, для Брофловски, природная проницательность которая обострилась после двух лет нашей совместной жизни: он знал наизусть каждый мой жест, каждый поворот головы, каждое скольжение пальцев по плечам, каждую улыбку и взгляд. Потому он улыбнулся еще шире, уловив в моих глазах шевельнувшееся возбуждение вместе с заинтересованностью и желанием узнать продолжение.» — Не дождешься! — Ты о чем? — нарочито скучающе поинтересовался Эрик, приподняв бровь. — Чтобы я дрочил перед тобой, урод. Картман тихо рассмеялся, чего Брофловски вновь не услышал. «Кайл знал, как усмирить мой гнев, и за это я обожал его. Да и не только за это: я обожал Брофловски за его беззаботность и тягу к азарту, за его раскрепощенность и эмоциональность, за его отзывчивость и чуткость, а еще за его отвращение к любым сентиментальностям, которые он по определению не мог испытывать, ведь у рыжих нет души.» — У рыжих нет души, — отстраненно повторил Кайл и быстро устремил взгляд в потолок, будто раздумывал над чем-то. Была все-таки в этом доля истины. «Этот рыжеволосый ублюдок любил импровизировать и изощряться с тем искусным мастерством, которое поражало даже меня, самого умелого авантюриста на Земле. Он все так делал: менял работу одну за другой, потому что надоело; уходил из дома, чтобы затем вернуться и, швырнув сумку, кинуться ко мне на шею; срывался с места и уезжал путешествовать по Европе, пока я названивал ему, ругаясь на неизменное «абонент недоступен». Вот как делал Кайл: легко, непринужденно и никогда не задумываясь ни о чем. Хотя я был таким же. Думая об этом, я наблюдал за тем, как Кайл, рассевшись напротив меня, мастурбировал: так же изящно, как ранее сжимал в этой руке нож, угрожающе занесенный над моей ладонью. Тонкие пальцы, скользящие по аккуратному члену; мне срочно требовалось рассмотреть это, поэтому я подался чуть вперед. Мой кадык дрогнул, когда я нервно сглотнул, но лицо по-прежнему сохраняло остатки уже давно покоренного безразличия.» — Твою мать, Картман, что это за херня? — Ну тебе же нравится, — пробубнил Эрик в ответ; он согнул правую ногу и, перекинув ее, уперся пяткой в левое колено. Чертов мудак был прав. Переживая смесь отвращения, стыда и интриги, Брофловски был уверен в одном: ему действительно это нравилось. Спонтанно обнаруженный факт одновременно разозлил и уязвил его, из-за чего переживаемая смута казалась невыносимой; прижав ладони к порозовевшим щекам, Кайл продолжил читать. «Пышные темно-рыжие кудри, тяжелые и крупные, неуклюже убранные в небольшой пучок на макушке. Прикрытые глаза, приоткрытые губы, пунцовые щеки. Бледная шея, тонкие плечи под моей толстовкой, крепкая грудь, длинные руки и ноги — мне невообразимо хотелось дотронуться до этого горячего тела, но я продолжал оставаться на месте. Проигрывая борьбу со своей гордостью — ведь подойти к Кайлу все равно что подписать акт капитуляции, — я упрямо продолжал вести войну с самим собой, заранее обреченную на провал. В голове вертелось прилипчивое «я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя», которое мне хотелось прошептать Брофловски на ухо. Пальцы задрожали из-за невыносимого желания провести ими вдоль его бедер, а жар, поднимающийся от низа живота к груди, окатил мое тело, из-за чего я едва не начал задыхаться из-за опалившего легкие пламени. Расслабив галстук, я постарался как можно незаметнее закусить губу — повторил этот жест за Кайлом, который, опустив голову на правое плечо, закрыл глаза, ускоряя движения. Его прерывистое дыхание, его сдавленные стоны, его…Боже. Как же я его хотел.» — Блять, нет, нет, нет! — стыдливо крикнул Брофловски, — мерзость! «Стащив галстук со своей шеи, я поднялся, прошипев под нос «да черт с ним», адресованное не то Кайлу, не то собственной гордыне. Медленно приблизившись к Брофловски, я обошел кровать и забрался на нее сзади, тут же прижавшись губами к тонкой шее; я удовлетворенно прикрыв глаза, когда Кайл шумно вздохнул. Получил прощение — добился ведь своего, рыжий ублюдок. Я прошептал это Брофловски на ухо, после чего бережно прикусил его и аккуратно оттянул воротник его толстовки, скользнув по теплой коже кончиком пальца и бегло целуя оголенное плечо.» — Все, хватит! Картман молчал. — Знаешь, Картман, я рад, что ты развиваешь свой слог, и он у тебя есть, но… Молчание Эрика перебивало лишь приглушенное щелканье по сенсорной клавиатуре в такт движениям плотных пальцев. Картман шмыгнул носом, не поднимая взгляд на Брофловски, который упрямо таранил Эрика — пока визуально. — но то, что ты пишешь… — Что ты приебался? — проворчал Картман, — если ты не знал, то есть такая штука как «свобода слова». — Боже. — Вот что я в тебе особенно ненавижу, Кайл, так это то, что ты пиздишь без умолку, — теперь была очередь Эрика сотрясать воздух, — и постоянно критикуешь меня. Ты не думал о том, что я могу быть ранимым, а? Брофловски махнул на него рукой и поднялся со стула. — Все, заткнись. Сложив руки на груди, Кайл присел на краешек стола; какое-то время они с Эриком провели в молчании. Брофловски рассматривал Картмана, который, судя по всему, поставил цель игнорировать еврея — по крайней мере, пока он не произнесет хотя бы еще одно слово. Белесый свет от экрана смартфона падал ему на лицо, который, вместе с гирляндой над головой Картмана, был единственным источником света в комнате. — Кстати, ты пишешь про пучок на затылке…— усмехнулся Кайл, — у тебя стоит на меня с длинными волосами? — Я уже сказал, что ненавижу тебя. Продолжая улыбаться, Кайл подошел к кровати и уселся на ее край; без промедления он собрал свои пышные кудри на макушке, но из-за пальцев выглянул лишь крохотный темно-рыжий клок. — Это мой максимум, прости, — рассмеялся Брофловски; Эрик же оттопырил средний палец — вместо ответа. Продолжая сохранять молчание, Картман казался обиженным и разозленным, и это расстроило Брофловски, пусть он не ожидал, что его может расстроить что-либо связанное с Эриком. — Послушай, мне понравилось, как ты пишешь и что ты задеваешь тему взаимоотношений, — неуверенно начал Кайл, — просто ты и я… — А в чем проблема? Тон голоса Эрика резанул Брофловски, как если бы по его телу вмиг взлетел огромный лист наждачной бумаги. Холодный, резкий, но в то же время сдержанный, пусть и с трудом; Кайл почувствовал себя отвратительно в первую очередь потому, что у него не нашлось более-менее подходящего ответа кроме банального «это невозможно», которое мгновенно нашло отклик в темно-карих глазах напротив. Положив айфон рядом, Эрик смотрел прямо на Кайла, чуть сощурившись; привычный жест, когда он либо пробовал на языке очередное оскорбление, либо мерился с кем-либо изощренностью собственных фетишей. Правда сейчас взгляд Картмана лишился помешательства: он был сосредоточенным, серьезным и таким, каким Кайл его никогда не видел. — Знаешь, почему я написал это? — глухо отозвался Эрик, приблизившись к Брофловски, — потому что устал надрачивать, представляя твою ладонь вместо своей. Кайл ждал, что Картман рассмеется, как делал обычно, когда наблюдал за еврейским недопониманием или злобой. К ужасу (или счастью) Брофловски, Эрик говорил искренне; будь иначе, и Кайл бы моментально распознал малейшие происки сарказма в его интонации. Как и упоминал в своей работе Картман, он действительно плохо скрывал от Брофловски свои истинные настроения. — Поэтому я попытался направить свои мысли в нужное русло. Почему нет? Эрик усмехнулся: горько и неожиданно разочарованно. Может быть, он все-таки отточил свое актерское мастерство настолько, что даже чуткий Брофловски разучился отличать ложь от правды? Либо же Кайл сам начинал сходить с ума, не решаясь опустить взгляд и думая лишь о том, что слишком много выпало на его долю, слишком много вещей деформировало его устоявшееся мировоззрение, слишком много… — Вообще, конечно, ты не должен был этого видеть, но…— Эрик аккуратно обхватил лицо Брофловски ладонями, — …но раз увидел, то пусть это останется с тобой. Он наклонился к Кайлу и заглянул в глаза. Темно-зеленые, блекло поблескивающие при желтоватом отсвете гирлянды на стене и, блять, такие завораживающие. Так близко. Сколько раз Картман пытался изобразить их в своем сознании так же правдоподобно и сколько раз промахивался, пусть и видел эти глаза каждый день? — Мне насрать, Кайл, что ты подумаешь обо мне: оттолкнешь ли, ударишь или начнешь визжать, как сука, мне нас-рать. Я лишь хочу попробовать то, о чем так долго думал, и раз ты предоставляешь мне такой шанс, то я сделаю это. Последний слог невидимым отпечатком лег на губы Брофловски вслед за губами Эрика, сухими и мягкими. Бережно накрыв ладонью кудрявый затылок, Картман резко прижал лицо Кайла к себе и, положив свободную руку Брофловски на шею, несильно сжал ее. На удивление, Кайл не отпрянул; обхватив пальцами запястья Эрика, он чуть подался вперед и прикрыл глаза, даже не спрашивая себя, что происходит и зачем он это делает. Безумие. Просто безумие: необъяснимое, невероятное и омерзительно приятное; предаваться ему было так же охуенно, как целовать Картмана и ощущать тяжесть его теплых рук на своем теле. Прикусив кончик языка Кайла, Эрик слегка потянул его на себя, после чего поцеловал еврея вновь, более исступленно и жадно. Неожиданно он поймал себя на одной упрямой мысли: что бы ни случилось, но он заранее простил Брофловски. Простил его, Картман простил его, несносного рыжего жида, за все дерьмо, которое он может совершить, едва их губы разомкнутся. Простил, пусть и не умел прощать, и простил, потому что, он, блять, любил его. Простил за каждый его взгляд — осуждающий или полный ненависти — и за каждое гневное слово; простил за каждую усмешку или оскорбление, простил за каждый удар по лицу или болезненному скольжению ногтей по коже. Простил так же, как простил за мягкий язык Брофловски в своем рту и влажные губы, которыми Кайл, отстранившись, коснулся щеки Эрика. Простил, пусть он и пархатый урод, но даже за это Картман. Его. Простил. Брофловски провел подушечкой большого пальца по подбородку Картмана, отирая тонкую полосу слюны; Эрик же скользнул ладонями по тонким плечам и, схватив запястья Кайла, положил его руки себе на шею. Переживаемое Эриком душевное смятение вмиг озадачило его: он продолжал разглядывать крошечные созвездия в еврейских глазах, пресыщаясь при этом осознанием собственной беззащитности. Обычно такой бескомпромиссный, грубый, равнодушный; сейчас же, склонив колени перед своими чувствами, Картман чувствовал себя самым слабым и жалким человеком в мире. Хуже этого было лишь то, что Эрику нравилось чувствовать себя плененным тем, кто смотрел на него прямо сейчас с нескрываемым интересом и зарождающимся азартом. — Мои губы не такие нежные, как ты пишешь, да? — Они пиздец шершавые. Чертов Кайл. Никогда Эрик не испытывал даже близко к тому, что переполняло его мрачное сердце в эту секунду: огромная глыба льда дала ход, всколыхнув то, что Картман так тщательно скрывал от самого себя. Блядские чувства буквально вспыхнули внутри его черной души подобно тому, как на радужке Брофловски вспыхнули отсветы мелких желтых лампочек на стене позади Эрика. Вспыхнули и тут же вскружили его голову, обращая любую попытку подумать в желание все просрать. Страшно взволнованный, Картман с умиротворением наблюдал за тем, как его собственная жизнь катится в пропасть — и пусть катится, пусть проваливает, пусть сгинет, пусть делает что угодно, лишь бы Эрик мог пожить этим моментом, когда он держит Кайла за бедра, а он смотрит на него, пытаясь разглядеть что-нибудь в туманном взоре темных глаз. Обхватив Картмана за шею, Кайл залез к нему на колени и снова сцепился губами с его, накрыв чуть дрожащими ладонями пылающее лицо Эрика. Прижимаясь к плотному горячему телу, Брофловски не уставал удивляться тому, как резко изменился Картман за последнее время. Стал более скрытным, молчаливым и апатичным; обыденный пыл, с которым он вступал в споры или обсуждал порноактрис, сменился редкими высказываниями. Широкая ухмылка погасла, обратившись в вялое движение уголков губ вверх, а громкий раскатистый смех взял на несколько тонов ниже. Даже смотреть стал иначе: более пронзительно, точно обращая внимания на детали, но в то же время холодно и сердито. На днях Брофловски вскользь затронул тему перемен Эрика, на что Стэн логично предположил: «Он просто вырос из этого». Просто вырос, да, и как бы то ни было, но это уже был не тот Картман, который придавал смысл своему существованию лишь через бесполезные разговоры и оскорбления. Что-то подкосило его, и Брофловски был неожиданно рад этому, как был рад тому, что так спонтанно осознал свои чувства к Эрику. Всего-то нужно было посмотреть на мир его глазами. — Мог ли ты еще утром поверить в то, что этим вечером поцелуешь меня? — спросил Картман, усмехнувшись. — Мне бы это даже в страшном сне не приснилось. Руками Картман забрался под толстовку Кайла, в то время как Брофловски неуверенно сминал край его футболки, в которой Эрику стало невыносимо жарко. — Что ты чувствуешь? Кайл закусил губу и прищурился, неосознанно повторив один из типичных картмановских жестов. — Что ты вот-вот крикнешь «Наебал!» и рассмеешься мне в лицо, а из-за шкафа вынырнет Кенни, который снимал все это на телефон. Эрик нахмурился. — Скорее за тобой остался бы должок высмеять меня, — произнес он, — потому что ты без труда можешь разослать всем мой текст. Это весомый компромат на меня, который я тебе доверил. Тыкнув пальцем Кайлу в грудь, он повторил, почти перейдя на шепот: — Я тебе его доверил, Кайл. Сегодня Картман проявил слабость, выпустив на волю собственные чувства; выпустил, подобно диким зверям, и они тут же перегрызали глотку его гордости и равнодушию. Эрик не горевал по ним, пусть и переживал, что сдался так быстро. Ведя пальцами вдоль веснушек на мягких щеках Кайла, Картман не переставал всматриваться в них так, как будто за этими крохотными пятнами таились ответы на те вопросы, которые Эрик боялся задать даже самому себе. Впрочем, ему уже не хотелось ничего ни спрашивать, ни выяснять, ни делать что-либо еще, чтобы привнести хоть какую-нибудь ясность в сложившуюся ситуацию. Пропустив тяжелые рыжие кудри сквозь пальцы, Картман несильно сжал их и наклонил голову Брофловски вбок. Губами он накрыл небольшую родинку под подбородком и, легко коснувшись ее кончиком языка, провел им по шее ниже, к линии ключиц. Кайл вцепился в его плечи и прерывисто выдохнул, поерзав на бедрах Картмана. В полутемной комнате переплетение их тел казалось сросшейся тенью, размытые края которой отдаленно напоминали Брофловски то, что он переживал в данный момент. Отчаянное вожделение, граничащее со внезапно загоревшимся обожанием к тому, кого Кайл столько раз проклинал и кто сейчас, укладывая еврея на спину, раздвигал его ноги шире — Брофловски позволял ему это и позволит больше, если Картман захочет. Господи, Эрик делал его таким покладистым. Округлое лицо тут же скрылось в тени, едва Картман навис над Кайлом и, опустив руки ему на бедра, резко стащил с них черные спортивные брюки. Сплетение маленьких желтых ламп теперь оказалось над головой Картмана; их свет выделял контур крупного тела, заметно преувеличивая его и будто растворяя в пространстве, вместе с которым мешалось их совместное медлительное возбуждение. Картман задрал толстовку Брофловски, оголив подтянутый живот, и спустился к нему, бегло поцеловав пылающую кожу. Боже, как он любил этого жида. Любил не только за то, что Кайл, вмиг потеряв рассудок, позволил Эрику прикоснуться к своему телу, но и за прочие мелочи. За привычку поджимать под себя ноги и засыпать на коленях Эрика после пьянки; за цветастые объемные свитера и джинсы, обтягивающие упругую задницу; за пропахшие сигаретами руки, сухие губы, темно-зеленые глаза с неизменной надменностью в них. За каждую его веснушку, за каждый его бронзовый локон, за красивые длинные пальцы и носки с нелепыми принтами, которые он обычно носил. За неизменное поучительное «я тебе говорил», а также многое другое, что составляло это чертово еврейское совершенство: за все это Картман его любил. А еще он любил его член. Аккуратный, тонкий, обрезанный — такое могло быть только в сказке, и Эрик был бесконечно благодарен тем земным и внеземным силам, в эту сказку его поместившим. Бесчисленное количество раз он представлял себе этот чертов член: когда мастурбировал сам или когда сочинял постельные сцены, попутно воображая, как он однажды, пристроившись позади Брофловски, будет вдалбливать его в кровать. Как он будет трахать его, навалившись на взмокшее податливое тело, и обхватит ладонью чужой ствол, думая лишь о том, что у красивого мальчика красивый член. Все закономерно и просто как дважды два. Так же закономерно, как то, что блядские рыжие волосы были и на его лобке: тонкие, редкие и светлее, чем его кудри. Даже ебаные лобковые волосы у этого пархатого ублюдка были идеальными: что за черт! Картман медленно провел дрожащими от возбуждения ладонями по бедрам Кайла и поднялся к паху, не сводя взгляд с бесстыжей веснушчатой физиономии. Брофловски закусил губу, напустив на свое лицо то самое сучье выражение, которое Картман представлял, когда раздумывал над тем, как будет смотреть на него Кайл, окажись они ближе дозволенного. Наверняка надменно, рассуждал Эрик, и не ошибся: забываясь в пылающем влечении на кровати Картмана, Кайл оставался высокомерной недотрогой, каким был обычно. Не любивший объятий и вздрагивающий каждый раз, когда чужие пальцы касались его кудрей, он, вместе с тем, быстро превратился в пылкого любовника, едва ли его тела коснулись руки Картмана. Мысль об этом приятно взволновала Эрика, а его голова закружилась от осознания того, что это стройное тело, о котором Картман так давно грезил, отныне принадлежит ему. Все только ему и для него, только ему и для него, только ему… — Ты идеальный. — Ты сказал это мне или моему члену? Эрик усмехнулся, неторопливо проведя ладонью вдоль напряженного органа. Высокомерие в темно-зеленых глазах и наглая усмешка на покусанных губах Кайла тут же сменились обострившейся похотью, которая, как и для Картмана, уже становилась невыносимой. Приблизившись к Брофловски, Эрик высунул язык и медленно провел им вдоль всей длины; стоило ему коснуться донельзя чувствительной кожи, как Кайл простонал: так протяжно, что сам того не ожидал. Мастерство Картмана не шло вровень с банальными плотскими утехами, которыми Кайл предавался с другими до Эрика; это было другое, более искусное и настолько, блять, потрясающее блаженство, от которого крышу сносило уже тогда, когда Картман только начинал. Брофловски шумно выдохнул, раздвинув ноги шире. Пальцами обеих рук он схватился за волосы Картмана и закусил губу, когда Эрик, проведя кончиком языка по уретре, приоткрыл рот и сомкнул губы вокруг, аккуратно опустившись. В эту секунду Кайл ненавидел Эрика за излишнюю медлительность; ему нестерпимо хотелось двинуть бедрами, путаясь пальцами в крепко сжатых каштановых прядях. Хотелось толкнуться в его глотку и, зафиксировав голову Эрика, начать двигаться в нем, быстро и исступленно. Брофловски все время куда-то спешил: ему нужно быстрее, быстрее, быстрее, пока он не пришел в себя от нахлынувшего возбуждения, пока он не оправился от этого безумия на двоих, пока он не потерял сознание от несносного удовольствия и последовавшего за ним оргазма. Эрик отстранился, посмотрев на Кайла. Ухмылка взыграла на его влажных губах, а на подбородке поблескивали перемешавшиеся слюни и смазка, которые он так же размазывал по члену Брофловски мокрыми пальцами. Любая мысль о спешке мгновенно обесценилась, едва ли Кайл столкнулся с этим остервенением в больших темно-карих глазах, и увидел эти чертовы губы, которые ему страшно захотелось поцеловать. Больше этого захотелось лишь остановить момент или жить им вечно, а если не вечно, то хотя бы ровно столько, сколько нужно, пока Кайл не умрет от переизбытка неземного наслаждения. — Поцелуй меня. Картман отрицательно помотал головой и вновь приблизился к еврейскому члену, после чего опустился по нему губами; проведя кончиком языка вверх, он тут же погрузил влажный от смазки орган в рот. Блядские манипуляции; подобным образом Картман контролировал сознание Кайла, подчиняя каждую его мысль себе. — Господи… Прикрыв глаза, Картман постепенно ускорял движения, лаская ствол языком и слабо касаясь его зубами. Мягкие губы, сомкнутые вокруг, горячий рот, глубокая глотка — все это вырывало из гортани Брофловски громкие стоны, после которых каждый последующий вздох был пыткой, потому что Кайлу казалось, что он дышит не воздухом, а тем дьявольским жаром, в котором они с Картманом пребывали каждый раз, когда находились рядом друг с другом. Из-за этого же жара его тяжелые кудри намокли, и Кайл бегло убрал их со лба, вновь выдохнув. Надавливая Эрику на макушку, Кайл обхватил пальцами правой руки левое запястье Картмана и поднес к своему лицу. Лишь на миг Брофловски засмотрелся на кисть Картмана, потому что делал так всегда, когда касался его рук, украшенных татуировками от кончиков пальцев до локтей. Это были аккуратные черные линии, изящно переплетающиеся друг с другом и плавно переходящие из одной композиции в другую, которые Кайл страстно любил. Любил так же, как любил эти крепкие руки, широкие грубоватые ладони и длинные плотные пальцы. Любил так же, как любил Картмана и как любил ненавидеть его за то, каким тот был ублюдком. Красивым, дерзким, бескомпромиссным ублюдком с шикарными густыми волосами, пухлыми щеками, массивной шеей и огромной спиной, за которой Брофловски прямо сейчас прятался от своей совести. Высокий, с неизменной цепью на джинсах, с сигаретой меж бледных губ, и говоривший властным тоном, тронутым легкой прокуренной хрипотцой: весь Картман, от каждой татуировки на своем теле до крохотного шрама на правой щеке, сводил Брофловски с ума. Смотрел ли он на него поверх стакана с виски или целовал, скользя руками по бедрам Кайла; беспечно разговаривал ли с ним или посылал Кайла нахуй; смеялся ли с ним или сидел перед евреем на коленях, погрузив его член себе в рот целиком. Неважно. Он сводил Кайла с ума своим хладнокровием, своей страстью, своим литературным талантом и талантом портить всем жизнь так же непринужденно, как сделал это с Брофловски, когда коснулся губами его мошонки. Кайл вскрикнул и мигом забыл обо всем, за что он так обожал Картмана; к этому он обратится позже, если не возненавидит его снова. Прохладным языком Брофловски провел вдоль среднего пальца Картмана, на котором, за небольшим гладким кольцом, красовалась аккуратная «Y», составлявшая имя ненавистного Эриком еврея. На пальцах правой руки было вытатуировано «ненавижу» — так однажды, сложив кулаки и развернув их к Кайлу, Картман продемонстрировал ему надпись «Ненавижу Кайла». Сделал это как обычно: с усмешкой на губах, извечным прищуром и вкрадчивым «смотри, что у меня для тебя есть»; только сейчас Брофловски понял, что тогда Эрик признался ему в любви. Мимолетно поцеловав запястье Картмана, Брофловски вернулся к его пальцам и погрузил их в рот. Его бедра слегка кольнуло от возбуждения, и точечный холодок взлетел по длинным ногам, едва Кайл ощутил ускоренный темп языка и губ Картмана. Слегка прикусив его пальцы, Брофловски сомкнул губы вокруг них и протолкнул глубже; левая ладонь Кайла по-прежнему лежала на макушке Эрика, пока он, ведя кончиком языка вокруг головки, вновь опустился по добротно смоченному слюной члену. Слюна была на губах Картмана, на его подбородке, на кончике его носа, на шее; она же была на его пальцах, которые Брофловски покусывал, прикрыв глаза. Сбивчиво облизывая плотные фаланги, Брофловски вскоре отстранил от себя руку Картмана и, переплетя собственные пальцы с его, крепко сжал их. Кайл почти кричал, закатив глаза и вжавшись в белый матрас; к его горячему телу прилипла взмокшая толстовка, за край которой цеплялся Картман свободной рукой. Кончики пальцев на ногах тронула дрожь, и Кайл машинально дернул ступнями, раздвинув ноги еще шире. Не сдержавшись — черт, это было просто невыносимо, — Брофловски обхватил ладонями голову Эрика и, зажав ее, повел бедрами, начав быстро двигаться. Картман чуть не поперхнулся, вцепившись пальцами в кисти Кайла, на что тот уже не обращал внимания. Обезумевший от возбуждения и проникавший глубже в чужую глотку, он переживал свою предэякуляционную стадию, угадываемую по прерывистому сладкому «а-ах, К…Кар-тман…», произнесенную по слогам. После этого Кайл выкрикивал его имя в экстазе — и это был единственный раз, когда он назвал его Эриком. Когда его напряженное до этого тело вмиг расслабилось; когда жаркие импульсы, промчавшись, постепенно остывали в районе коленей и в паху; когда Картман отстранился, свирепо посмотрев на Кайла и облизнув перепачканные спермой губы — тогда Брофловски продолжал звать его по имени, только уже мысленно, будто обращаясь к той силе, которая смогла бы уберечь его от ярости Эрика. — Рыжая тварь, ты что, только что оттрахал меня в рот? Кайл тяжело дышал, не сводя глаз с Картмана, который, так же смотря Брофловски в глаза, отер влажный подбородок ладонью. В этот момент еврей был готов расплакаться от удовлетворения и обожания к тому, кто, приблизившись к губам Кайла, грубо схватил его подбородок и прошипел: — Тебе пиздец.