Годелот

Вечер встретил Ис звоном радостных колоколов, оповестивших о прибытии королевской армии. Солдаты уже прошли врата Гимна и врата Смертоносной Девы. В закате огнями играли начищенные щиты, разноцветные стяги, золотые и серебряные нити полотнищ военной хоругви. Элиас смог рассмотреть в приближающейся коннице знамена с плескающимися карпами владык Истоков, гарпиями Черного Знамени, кречетом Вдовьего Мыса и двумя сражающимися близнецами из Арши, едва заметных за бурыми кровяными пятнами. Народ за стенами Стального Рога гудел и выпивал. Шлюхи поднимали себе цену, а матери через весь город несли грудных детей, чтобы воин мог благословить их. Мужья, сыновья и братья, наконец, возвращались домой. Война закончилась еще до начала осени, что означало хороший сбор урожая. Но новая война безликим, темным призраком нависала над столицей. Элиас думал о ней, и о голом, промерзшем крае, о смерти дяди и кузенов, и о людях убивших их. О тех, кто восстал против его короля-отца, способного выстелить гаакские дороги обрубленными телами в десятки лиг, пока бунтовщики не кончатся. А способного ли теперь? Стареющий лев, взваливший жестокость на своих полководцев. Король больше десяти лет не покидал Ис и совсем изнемог под тяжестью своей короны, что Элиас замечал лучше других. Даже его старший брат смотрел на отца, как и прежде, со страхом и упоением. А принц чувствовал лишь то, как с каждым днем былая мощь покидает Исвальда Годелота, но вместе с тем власть обретает Белая Карванельская Змея, непозволяющая королю этого увидеть. Однако престолонаследие его мать изменить не в силах. И весь двор кроме Осгода это прекрасно понимает. На горгулью рядом с его окном прыгнула рябая пушистая кошка, вся изогнулась и черно-рыжей шерстью ловила последние закатные лучи. Элиас взял ее на руки и погладил темную, вытянутую морду. Кошка прижалась к его груди, потерлась и громко замурлыкала, зажмурив крупные янтарные глаза. Так он и стоял в окне, пока армия проходила через подъемный дубовый мост. – Где ты была, Агот? От шерсти пахнет пылью. Агот ему не ответила, только продолжила мурчать и ластиться. Они нашли ее с Мэри котенком в погребах Стального Рога среди винных бочек. Мэри сразу влюбилась в озорную маленькую кошечку, и они забрали ее наверх, к солнечному свету и жирному козьему молоку. Сестра повязывала ей разноцветные атласные ленты, расчесывала и дразнила веточкой вместе с подругами, а Элиас любил брать Агот в постель, чтобы заснуть. Довольные желтые глазища напоминали ему об Аруте Вальде, когда тот уходил на очередную отцовскую войну. Весь летний день она проводила в подземельях среди холодных каменных химер, но вечером всегда возвращалась к нему. Элиас поставил Агот на пол, еще раз погладил по черной макушке, развернулся и вышел в дверь. Мимо него проносились сквайры, фрейлины, слуги, прачки, кухонные юноши, придворные, лорды и леди-гости королевского двора. В гуле множества голосов он слышал, как Арута называют Золотом Вальдов и истинным Фениксом. К двадцати шести годам о полководце успели сложить более дюжины песен, еще с тех пор, как будучи мальчиком пятнадцати лет он одержал свою первую и самую кровавую победу у Мыса Созгар-Нимэ во время Майкарской Войны. Тогда Элиасу было около шести лет и памяти, о тех событиях, он сохранил немного. Однако помнил, как видел Арута, въехавшего в зал Дареса в доспехах цвета красного золота, пока под копыта его коня бросали серебряные гимны. Воспоминание отдавалось в сердце восхищением и трепетной детской любовью к застывшему образу. Уже тогда Арут обещал вырасти видным мужчиной, рослым и широкоплечим, с густым каштановым волосом и насмешкой в глазах. С гордостью присущей всем золотым Вальдам. Элиас ускорил шаг и его каблуки быстро застучали по крашеному камню Северного крыла Стального Рога, массивного, девятиглавого замка, отбрасывающего свою тень на весь ликующий, кишащий людьми, Ис. Принц выглядел празднично. Сегодня Элиас на себе предпочел белый с золотом бархат,пальцы его были в толстых и широких солнцеликих перстнях, плащ на груди застегнут рубиновой брошью в форме пышного ядовитого цветка каралиса. Длинные волосы он расчесал и завязал шелковой лентой. Про Элиаса при дворе говорили, что он красив, как по-мужски, так и по-женски с острыми и тонкими чертами своей матери, глазами широкими, светлыми до белизны. Однако принц был тревожен, нелюдим и не сложен для тяжелого рыцарского меча, к коему интереса, в прочем, никогда не проявлял. Элиас владел ладонийским копьем, проявлял любопытство к метательным ножам и стрелам, крепко сидел в седле, но рыцарского энтузиазма не имел. Настоящей его страстью были книги, трактаты и древние языки, имеющие своё начало от языка богов Минувшего Века. Он несколько раз читал известные "Сказания о Войнах" и десять томов "Воспоминаний о былой весне" книжника Роллара, наизусть знал трактаты о Майцири, о шагерских судах, о Первом Пепле, О войне Смеракдареса и гибели фениксов, а также священное писание Поднебесное Око. Осгод пылал жаром к крови и лезвию, Элиас к хитрости и стратегии, а в постели предпочитал мужчину. Пред Осгодом девы расстилались степью. Придворные удивлялись, как один отец мог породить столь непохожих сыновей. Непохожими были и их матери. Осгода родила зиратская принцесса Эдита из Аракийской семьи, она была молодой женой кронпринца Исвальда Годелота. Во время войны Зирата и Иората, названной Войной Молочных Братьев, повредилась рассудком и пыталась утопиться вместе с новорожденным ребенком. Королевой стала Мод Карванельская, о которой в первые годы замужества в письмах писали, что она может оказаться второй Асне – несчастной девой, убившей своего короля-мужа и нарушевшей все брачные обеты, жившей около трех веков назад. Меланхоличная, ранимая Эдита и сильная духом, упертая и поистине несгибаемая Мод были такими же разными, как и их дети. – Торопитесь, ваше высочество? Все же за вами давно замечают любовь к королевской армии.– Сзади Элиаса послышался голос человека, наградившего его самым известным насмешливым прозвищем – Птичий принц. Лорд Орвэлл нагнал Элиаса, положил ладонь на плечо и легко улыбнулся уголками губ. Элиас с силой сжал его запястье, а после скинул с себя чужую руку и посмотрел на Орвэлла Тридента сверху вниз. – Государство держится на воинской силе, а не на вашем мерзком языке. Пора вам перестать считать себя незаменимым, милорд. Иллюзии более хрупкие, чем стекло. – И где же мне найдут замену? – Лорд Сердцедрева растерялся и взгляд его помрачнел, но он призвал на помощь свою обычную бесстыдную улыбку. – Я слышал у леди Шармы много сыновей. – Сестре повезло куда больше, чем мне, – Лорд Орвэлл к тридцати пяти годам не имел ни одного ребенка, жена его выглядела болезненно и с каждым днем увядала, а семя так ни разу не прижилось. Старшая сестра лорда Орвэлла, в замужестве Шарма Дафтерли оказалась наредкость плодовитой и рожала почти каждый год, миновав тройняшек и близнецов. – Ваше нахальство быстрее освободит место племяннику. Пусть один из мальчиков учится считать монеты и корабли. Тридент намеренно громко рассмеялся. – Ах, не хотел бы я жить в мире, где вы будете королем! Благо, кажется, я до этого, как и многие, не доживу. – Лорд Сердцедрева поклонился прощаясь и уже уходя бросил, – Летние ночи такие короткие, а Вальды снова уходят на новую войну. Благо Элиаса ни слова, ни низкие шутки обычно не задевали, как и нелюбовь высоких лордов. Принц для них сын постылой, чужеродной женщины, не давшей ему должного иоратского воспитания. Мужеложец и богохульник. Мелкие лорды против воли клялись ему в верности на мече и вине, а Элиас обещал возвысить дома, поддержавшие его, в предстоящем противостоянии братьев. На стороне Осгода были противники карванельской змеи, которая на руководящие должности продвигала женщин, лишая толстопузых феодалов золотых россыпей и части работающих в полях крестьян. Девы обретали защиту от мужской похоти. Он прошел ступени витой краснокаменной лестницы, которая уводила глубоко в подземелья, пока лорды и леди, рыцари, стражники, простонародье и вся его семья находились на главной площади подле Стального Рога. В сырых подвалах в линии были расставлены чудовищные костяные статуи времен правления Эстфальда Краснорукого, который в молодости окружил себя колдунами, изводил великих лордов и призывал демонов себе на потеху. Кости вельмож превращались в пугающие фигуры, скрепленные и увековеченные магией. Самым известным творением придворных колдунов был Костяной Трон, ставший вторым в череде престолов Краснорукого Короля. После он был заменен Троном Дареса и выслан в Лаис, на родину царственной бабки Эстфальда, Лукреции. Статуи же остались в столице. И то ли магия выла в них, то ли отверженные богами души, но это заставляло содрагаться всем телом от высоких, тихих голосов, полных горечи. Элиас ступил в темноту. Он шел по маленьким лужицам, левой рукой опираясь на холодную влажную стену. Здесь обычно пахло плесенью, гнилью и всеядными огромными крысами, пожиравшими более мелких грызунов. Тьма обостряла обоняние в разы, а глаза все же иногда ловили крапинки света закатного солнца, пробивавшихся сквозь небольшие дырочки в потолке. Подземелья были наполнены мрачной живностью, которой лучше навсегда оставаться в их тени. Элиас услышал скрип доспеха о доспех и громкий лязг стали ударившейся о камень. Когда он обернулся чужие руки схватили его и скрестились на груди принца, чтобы рослый человек мог навалиться на него. Элиас был высоким, но в росте, пусть и несильно, уступал нападавшему, что чувствовалось даже во тьме. Принц нагнулся вперед, переместил подбородок под предплечье противника, тем самым освободив обе руки и отцепил рубиновую брошь со своего плаща. Он наставил встроенное в нее тонкое длинное острие к чужой голой шее, которую нащупал второй рукой и прошипел: – Дернешься, и я рассеку тебе глотку от уха до уха. По влажным стенам побежал громкий раскатистый смех, который Элиас любил больше всего в человеке, которому он принадлежал. – Я хорошо вас выучил, ваше высочество. Элиас расслабился, вздохнул и опустил вниз плечи, убрав от горла небольшое лезвие. – Ты ведь опять мне поддался, дурак, – сердце его продолжало громко и быстро стучать, но на лице появилась улыбка. Арут Вальд любил внезапно увлекать Элиаса в рукопашную, когда принц был его сквайром. Это напоминало ему об отрочестве. –Так кого же ликованием встречают люди, если не своего Золотого Феникса? – Быть может Алана Вейгара или моего бедолагу Тонга, ах, или того смуглого парнишку с Апельсинового Острова. – Арут говорил, как обычно, насмешливо и лениво, наверняка строя гримасы во мраке подземного холода. – Мне все равно кто в итоге напялил мой шлем вместе с ношей бравого героя, я спешил к тебе. –Элиас почувствовал как пальцы полководца легли на его кисти. Он боялся поверить, что Арут снова вернулся с войны живой, невридимый и это вовсе не мираж и не химера. Элиас замер, потом взял чужое лицо в ладони и погладил щеки колючие от щетинистой бороды. – Ты так зарос, – Элиас коснулся губами шеи и громко втянул воздух, – и в кожу въелся запах гари. Арут взял его за кисть и поцеловал в ладонь. – На войне мужчины редко прихорашиваются. Это не столица и не твой трижды клятый изнеженный Карванель. В лагерях солдаты мочатся под себя, а в драках ломают своим же кости. Гной, рвота, выбитые зубы, червивое мясо и куча падальщиков, душа моя. Не сравнить с пирами и плясками Стального Рога, верно? – А еще куча восторженных мальчишек, послушных и готовых для тебя на что угодно. – Не ревнуй, – принц снова почувствовал в его голосе усмешку.– Мои глаза видят только тебя. Даже сейчас, – Элиас поцеловал его в обе щеки, как делал это на виду у иоратской знати, встречая Вальда с военных походов. – Будто невинная девица, честное слово, – поцелуй Арута был глубоким и крепким, как на ложе. Губы у него горячие, тонкие, изрезанные порывами сильного ветра, их хочется касаться губами, пальцами, телом, да всем чем угодно лишь бы чувствовать этот жар. И он целовал его в ответ остервенело, навязчиво-нервно и с той дикой болью, с которой провожал на смерть год за годом. Арут это чувствовал и смеялся в его губы, отрывался от них и дышал чужими вдохами, покрывал поцелуями лицо с едва уловимой дрожью. Элиас намертво вцепился в лохматую голову, заставляя Арута остановиться, потерся щекой о его колючую щеку и притянул к себе, будто бы желая срастись воедино. Полководец крепко скрестил руки за его спиной. – Я считал дни, когда смогу тебя увидеть, а эти проклятые доны напоследок поджигали себя и те клочки земли, что у них были. Наши горели, а они ели трупятину, которая оставалась после сечи. Псов и лошадей у них не осталось вовсе. В конце концов они все там и подохли, не понятно только за что бились. – За мечту, – Элиас губами коснулся выступающего подбородка, – о свободе. – Вот она, цена их вшивой свободы. Освобождать стало некого. – Свобода требует власти, и у них её не было. Ничего у них не было, кроме мечты, да огня с соломой. – Элиас языком провел вниз по чужой шее, – Но у тебя есть сила, мой драгоценный Арут, а у меня будет власть. Целовал лодыжки и голени, растирал их влажными ладонями до горяча, до красна. Воздух в покоях стоял, будто бархатный. Пахло масляными лампами и ладонийскими отдушками: свежими, древесными, пряными, как праздничный вечер. В лампах еще не успели догореть несколько восковых свечей, заженные служанками еще до наступления полной темноты. Элиас на своих простынях сверху вниз смотрел, как Арут губами касается мест под его коленками, спускается вниз, к пальцам, рассякая ногтями напряженную икроножную мышцу. Принца пробило мелкой дрожью. Он положил руку Аруту на мокрую голову и покрутил, отросшую каштановую прядь. – Нужно тебя постричь. Вернулся лохматый, словно оборванец. – Как скажешь, – Вальд взял его за щиколотку и прислонил чужую стопу почти вплотную к своему лицу, облизав ее вдоль от пятки до большого пальца. – Как желает Мое Величество, – и снова играючи, снова глаза в глаза, наслаждаясь тем, кого он видел перед собой, когда поднимал взгляд. Элиас сидел перед ним нагим после ванны с куркумой и медом, накинув на плечи соболиный мех. Арут сам омыл его, вытащил из воды и отнес в постель, чтобы ноги принца не касались пола. Они натерли друг друга маслом дерева гарпий, которое растеклось по коже золотистыми каплями и запахом ягодной мякоти, будто бы с холодной хвойной горечью. Расцеловав голени, Арут сильнее развёл ноги Элиаса в стороны. Он сжимал и всасывал светлую кожу внутренней части бедер, оставлял свои сильные темно-красные поцелуи там, где никто не смог бы их увидеть. Крепкие напряженные мышцы подрагивали под его языком, тело принца наполнилось теплом и трепетом. Элиас взял в ладони лицо любовника и наклонился к нему: – Сегодня не нужно, иди ко мне. – Он зарылся пальцами в каштановые волосы и влажно поцеловал Вальда в губы. Не разрывая языков, Арут поднялся с пола и уложил Элиаса на лопатки, принц кусал его за губы, за подбородок и за шею, водил руками по бокам и спине. Арут подставлял всего себя, обнимал и едва слышно что-то шептал, перебирая его ребра и потирая рельеф туловища. Терпкий запах гари и крови осел на коже командующего и не вымывался, смешался с маслом, растертым по телу. Манящий и жестокий аромат, который вызывал слёзы. Под окнами слышалась музыка, хриплое солдатское пение, их пьяный смех и женские визги. Песни ночных птиц, ветер, собачий лай. На утро лорды четырнадцати властительных домов собрались у трона Дареса, чтобы воздать дань уважения и благодарности королю и молодым господам, шествавших в авангарде под солнцеликим знаменем. У основания трона сидел Теффорд Вальд, а чуть позади стояли два его сына. Старший Эддрик почти не покидал столицы,занимая свое место в Совете Ракиров. Ниже на пол головы, мягкого нрава, набожный и услужливый, в отличие от глумливого, бесстрашного и могучего Арута, обожаемого всеми. Они были бы близки, если бы оба не уродились такими разными, однако братья сохраняли теплые семейные отношения, в которых несмотря на частые разногласия, не нашлось места черной зависти. Эддрик являл собой человека ученого, гибкого ума и выгодной наружности, приятной для дев и не вызывающей неприязни и враждебности у мужчин. Он, как отец, женился рано, на хрупкой и низкой Элизе Волмар, у которой из-за ранней беременности возникли осложнения. Его сын Линдарес появился на свет здоровым и громким, но сама Элиза долго отходила от тяжелых родов, а после не могла удачно принять семя. Каждая ее беременность заканчивалась выкидышем, из-за этого над единственным ребенком Эддрика тряслись абсолютно все, чем избаловали его. Спустя восемь лет Элиза снова забеременела, в этот раз удачно разродившись, подарила жизнь их дочери Алиенне. Арут же был известным холостяком, о предпочтениях которого знал не то, что весь королевский двор, а охотно судачили по четырем сторонам света, где он успел побывать в военных походах. Хотя даже эти неприглядные слухи не помешали многим лордам сватать ему своих дочерей. В конце концов Вальдовский Феникс был партией крайне завидной и единственным ребенком Железного Теффорда – названного брата короля, который все еще оставался свободным от брачных уз. Одна история всё же заставила волну сватовства значительно поубавиться. Когда Арут Вальд поехал в родовой замок для того, чтобы навестить отца с матушкой, он взял с собой четырнадцатилетнего сквайра. Несколько ночей он провел вместе с мальчишкой, запираясь в своих покоях. А утром не стесняясь наготы, открывал двери и у служанок забирал подносы с завтраком. Юный девичий язык не сумел сохранить того, что видели глаза, когда солнце вставало и заходило. Тем молодым сквайром был никто иной, как Его Высочество младший принц. Когда хвалебные речи были произнесены, а почести отданы, Его Величество распустил всю эту ораву и вместе со своими приближенными решил отдохнуть за беседой в розовом саду за длинным столом из моченого дуба. По левую сторону от него расселись принцы, Фебб Околле и опоздавший лорд Тридент, по правую – Вальды. Арут бесстыдно уселся поближе к королю, будто в самом деле считал самодержца своим дядюшкой. Исвальд же с улыбкой покровительственно похлопал его по плечу, а на строгий взгляд Теффорда только махнул рукой. Государь был полон к Аруту симпатии и доверия, как будто к родному племяннику. Даже его собственные дети не всегда могли похвастаться подобным отцовским расположением. Лорд Тридент выспрашивал подробности битвы у Донмара и по-черному шутил над несчастными отчаявшимися погорельцами, Фебб Околле вспоминал лорду Теффорду свое буйное юношество под его командованием, а Эддрик на это сдержанно смеялся, поговаривая: ах, да-да, это так похоже на вас". Наконец зашел разговор о путешествии по стране, в которое намеревался отправиться Осгод. Было решено собрать для него в сопровождение две сотни лучших мечей королевской армии, дюжину лучников, а также духовных настоятелей, учителей, оруженосцев, около десятка повозок с книгами, одеждой, да провизией и три сотни породистых жеребцов. Арут сидел подле своего отца свободно, положив щеку на руку и ухмыляясь. – Не хватит всех наших коней, чтобы угнаться за его влюбленностью. Вы уж простите, наследный принц. – Арут повернулся к Осгоду и подмигнул, глаза его весело блестели. Невозмутимое лицо Элиаса рассыпалось и он прыснул со смеху, потом снова собрался и строго посмотрел на полководца, за то что тот рассмешил его. Однако злиться на него Элиас просто не мог, Арут даже озорничал по-ребячески обаятельно. Король тоже улыбнулся: – В молодости я был точно таким же. Отцу пришлось рано найти для меня жену, как раз из-за моих похождений. Отправление в путь Осгода затянулось почти что на месяц. Никто не был уверен безопасно ли на дорогах, а Исвальд успел несколько раз передумать над необходимостью путешествия во время назревающей войны. Главным условием стало не приближаться к южной границе, а также держаться подальше от северо-восточного направления. Осгод на это лишь отмахнулся, сказав, что в той стороне и смотреть не на что. Гаака голая и бедная, а женщины немногим лучше худощавых грязных коз. То, что его родной дядя уехал туда с семьей и основался по доброй воле с каждым годом вызывало всё больше подозрений, о которых вслух так ни одна живая душа и не обмолвилась. Что же говорить о Юге, то запрет, видимо, огорчил наследного принца, но спорить с отцом было себе дороже. Пришлось смириться, чтобы Его Величество снова не передумал. Элиас, который в данной ситуации должен был испытывать зависть, вопреки, ее не испытывал вовсе. *** – Вы явились на королевский суд. Будете ли доказывать невиновность сами или назовете имя защитника? – Его Высочество сидел на возвышении, пальцами проводя по выпуклым резным узорам на серебряном троне. Он гладил изящных хищных зверей, золотые ветви с листьями из опалов и нефритов, драгоценных бабочек и стрекоз, а также грозди белых жемчужных цветов. К его ногам подвели нарядного человека, с отвратительным, будто бы испорченным его же богатством лицом, которое в молодости вполне могло считаться преисполненным праведной гордости и благородства. – Я называю имя своего меча и требую суд божественный, – он показательно высоко задрал массивный подбородок. – Милорды, стоит сказать, что при дворе судебные поединки отныне запрещены. –голос Элиаса был полон притворного сожаления. – Они должны остаться в бедняковых ямах, а не среди высоких лордов. Кровь прольется только по моему решению. – Кем вы себя возомнили, принц? Ставите свою волю выше божьей?! – Я ставлю справедливость выше случая. Боги слишком далеки от судьбы существ из плоти и крови, в конце концов нас так много, и все мы яростно желаем их любви. Поторопитесь, милорд, в Стальном Роге красноречие острее вашего фамильного меча. Нарядный человек потупил свой взгляд, будто бы боясь совсем потерять лицо, споря с молодым королевским отпрыском, который по всей видимости наслаждался его беспомощностью. – Я называю сира Агмунда Хилла, он человек чести, – наконец, тихо изрек подсудимый. Элиас довольный легкой победой, с вежливой улыбкой повернул голову в сторону: – Сир Агмунд, вы согласны отвечать при королевском суде? – Только о том, что видел и слышал сам, Ваше Высочество. Язык мой неспособен лгать, но он помнит доброту Ойстейнов. – Боюсь лорд Ролло судится, отнюдь не за свою величайшую доброту. Но ваш ответ мною услышен, подойдите и дайте присягу. Властью данной нашим законным королем, я открываю суд пред короной, ликами богов и светлейших господ.