Desire

18 октября, вторник

      На съезде с моста шеренга машин вновь продвигается вперед со скоростью шага. В конце концов это конкретно выбешивает. Хочется выйти и пнуть по бамперу тем, кто впереди. То ли для ускорения, то ли просто так — от бессилия.       Получается, три с лишним месяца назад я без конца названивала Тео не для того, чтобы попасть на трип Елены Прекрасной, а для того, чтобы попасть сюда. В эту пробку, практически анальную. Здесь романтический самопожертвенный порыв «я не могу без тебя жить» превращается в полный тупизм. Все эти порывы — тупизм с самого начала.       Тео молчит.       Ну вот — он узнал про Мэтта.       И ничего. Мы оба живы, мир не рухнул. Катарсис растекся мутной лужей по салону. И несомненно, что:        — Надо было закончить всё еще тогда, — когда Тео сбежал с лестницы восвояси.       Я говорю это словно бы в пустоту. Не ожидая ответа. Но Тео, поперхнувшись смешком, как кашлем, откликается:       — После одного раза с Беллами? Это было бы немного рановато.       В первую секунду я не понимаю, зачем ему это. Я решаю: ему просто хочется еще меня унизить; ему так легче. Но постепенно до меня доходит.       — Ты думаешь, я собираюсь соскочить к нему? — Любое страдание эгоистично в своей зацикленности на себе. Мне тошно от мыслей про то, куда всё зашло с Мэттом, и мне по-шкурнически кажется, что Тео должен был бы это понимать — и может быть, он даже понял бы, если бы его не клинило на собственной заводке.       Но может быть, эта логическая цепочка — единственное, на что способны нейронные связи в его мозгу теперь, когда ему тридцать. И тогда всё совсем херово.       — Ты правда так думаешь? — Я поворачиваюсь, насколько позволяет пристегнутый ремень, чтобы посмотреть в его лицо.       Я вижу его профиль и взгляд, буравящий бесячие машины впереди; его сжатые губы; вижу, что заводка сейчас сорвет пружину. Не далее как прошлой ночью он сказал мне, что думает: не рассчитывай на новые сиськи, они не помогут. Я прекрасно это расслышала. Но в то же время будто бы пропустила мимо ушей. Я научилась пропускать мимо ушей многое из того, что говорит мне Тео. Я хочу верить, что он говорит это не всерьез; что думает он по-другому. Я и сейчас хочу в это верить. Мне и сейчас трудно смириться, что в нейронных связях Хатчкрафта я такое же мясо, как для Джеффа. Как для Мэтта. Как для них всех. Поэтому я смотрю не отрываясь, надеясь отыскать хоть что-то, за что можно удержаться. Хоть вздох. Хоть поворот головы.       И этот мой взгляд рвет пружину.       Выдохнув всей грудью, Тео отстегивается — и выскакивает прочь; всё это занимает буквально несколько секунд. Даже если бы я захотела что-то сказать, я бы не успела. Мягкий стук захлопнувшейся дверцы застает меня с открытым ртом. Мотор так и гудит, дворники шмыгают по стеклу. Ключ — в замке зажигания. А Тео быстро удаляется по пешеходной дорожке куда-то по направлению к набережной. Еще несколько мгновений — и его черное пальто исчезает в сыром, потихоньку пропитывающемся сумерками тумане.       Я не знаю, что мне делать.       Бросить машину? Идти за ним?       И то и другое — тупизм. А с тупизмами пора завязывать. Как и с разговорами. Все равно итог один: кое-кто бежит куда глаза глядят, чтобы где-то там пожалеть себя как следует. Чтобы надраться, не отвечать на звонки ну и так далее — лист назначений на скорую психологическую помощь прилагается.       Да, пора завязывать.       До тех пор пока сзади не начинают гудеть, я сижу на своем пассажирском сиденье в каком-то ледяном ступоре. Но вскоре сигналы приобретают истерическое звучание; еще немного, и кинутый мерс Тео рискует получить по бамперу. Мне, в общем-то, плевать. Однако я выхожу и пересаживаюсь за руль. Прав у меня нет, они мне не нужны. Но водить я умею. Благодаря этому навыку мы с мерсом покидаем мост без новых приключений; к тому же проехав немного, мне удается найти хорошее место для парковки. И когда я выключаю мотор, выхожу на воздух, нажимаю на сигнализацию, и она отзывается мне коротким послушным «пи»; когда я совершаю всё, что вроде как должна была совершить — что мне делать?       Я стою на тротуаре и тереблю ключ от мерса.       Усталость и сумерки наваливаются мне на плечи.       Как-то не так я представляла себе день Х. Впрочем, ожидания вообще редко оправдываются. К примеру, я ожидала от себя большей выдержки, когда, будто повинуясь привычке, берусь звонить Тео.       Но вот звоню же.       В трубке мучительно тянутся длинные гудки. И это тоже привычно. Сейчас на смену им придет автоответчик. И я решаю дождаться, чтобы сказать, где оставляю машину. И может быть, чтобы сказать еще что-то — напоследок, потому что не так мне бы хотелось всё заканчивать…       — Да? — вдруг говорит айфон голосом Тео.       Этого я не ожидала.       — Где ты? — спрашиваю я его и только потом соображаю, что теперь это не мое дело. И было ли это когда-нибудь моим делом… — Я тут припарковалась…       — Да? — снова произносит Тео. — Спасибо. — Голос у него притихший и какой-то непонятный. Не злой и не холодный, а слабо подрагивающий.       Очень странный голос.       — Я… — Этот голос сбивает меня с толку. — Так что мне делать с ключом?       — Можешь прийти на набережную? — От этого голоса я опять начинаю тупить.       — Куда? — А надо было сказать: заберешь потом, у меня нет настроения искать тебя в этом поганом тумане.       — Налево по Чейн Уолк. Я ушел не так далеко…        — Ладно, — говорю я.       Ладно.       Я просто отдам ключ — и всё.       Пусть ощущение последнего последнего момента у меня невнятно-размытое, так и не позволяющее поверить, что всё заканчивается, я отдам ключ — и всё. Я слишком долго полагалась на ощущения. Слишком долго гонялась за пустыми иллюзиями. Что может изменить подрагивающий голос?       Да ничего.       И все-таки пока я иду по Чейн Уолк, кутаясь в воротник пальто и одновременно скучая по хорошей куртке, мне так и лезут мысли, что значит подрагивающий голос. Почему Тео мне ответил? Это на него не похоже… Что он хочет сказать мне — напоследок?.. Мысли об этом не дают собраться с духом, заставляя надеяться на… На что-то. Ужасно плохой симптом. Я словно расстаюсь с Тео не потому что хочу этого, а потому что так надо. Не очень понятно, правда, кому надо, но расставаться, когда вы не можете ужиться, в принципе правильно. А также — когда изменяете друг другу. И врете. В таких случаях у вас как бы нет выбора; даже вы сами, не говоря об окружающих, ждете от себя: ну когда наконец вы расстанетесь!       Я понимаю: сейчас самое время.       Я понимаю: дальше так нельзя.       Я понимаю: всё равно этим закончится.       И перебегаю дорогу под носом какой-то машины, не заметив, как она поворачивает из-за угла. Вслед мне несется протяжный возмущенный гудок.       Туман над деревьями, огораживающими набережную от улицы, пахнет рекой и топливом катеров. На мостах загораются огни.       Ну и где Тео?       Долго ждать не приходится: где-то через полминуты его высокая фигура вырисовывается на фоне огней. И у меня щемит сердце. Так сильно, что мне трудно заговорить, когда он подходит.       Впрочем, Тео тоже ничего не говорит.       У нас наступает минута молчания.       — Так… — нарушаю ее я, чтобы больше не гадать, что у Тео на уме. — Вот. — И достаю из кармана пальто ключ от мерса.       Тео берет его, а я начинаю рыться в сумке:       — И еще, подожди… — Тео ждет. — Ключи от твоей квартиры. — Я выуживаю их из глубин «Биркин».       Недолго они там пробыли. Всего около месяца.       — Больше не надо париться, что я застукаю у тебя какую-нибудь телку, — моя попытка пошутить разбивается о нешуточность ситуации.       Тео только морщится:       — Я бы не дал тебе ключи, если бы водил к себе телок.       И непонятно, то ли это был выслуженный мной знак доверия, то ли по техническим причинам телки перестали ходить последние четыре недели.       Ладно.       — Ключи от своей квартиры… ну то есть… — я едва не говорю «от твоей», потому что квартира в Кэмдене — она чья? Похоже, ничья. — Я их отдам попозже. Мне нужно время, чтобы съехать. Не знаю, может, неделя, может, больше…       — Ты можешь остаться там… пока что… — Все-таки Тео очень странный. Я не вижу в его лице ни следа злости. Только растерянность и почти оробелое сомнение — как будто он тоже не верит, что всё это происходит; как будто он не может решить, что ему говорить, а что — нет.       От этого мне еще сложнее. И говорить, и вообще.       — Да? — Я отвожу глаза к Темзе, туда, где огненосный мост Альберта, окутанный маревом, изящно парит над водой.       Конечно, остаться в Кэмдене до нового года было бы неплохо. Но я не знаю, хочу ли я здесь оставаться. Здесь — это в Лондоне. Мои отношения с ним так и не сложились. Что-то во мне совсем ему не подходит. Тео это уже не касается, однако я говорю ему:       — Знаешь, я думаю вернуться домой.       — В Дартфорд? — Мне удалось его удивить. — Зачем?       Зачем… Затем, что я устала. Во мне даже нет сил напиться таблеток. Это был бы поступок, а я больше не та, кто совершает поступки. Я собираюсь стать, как все, и тихо плыть по течению.       — Ну, может быть, я открою там студию и буду учить рисовать всяких остолопов. Куплю дом. Заведу собаку.       — Собаку? — Растерянность в лице Тео становится еще заметнее.       — Или две.       Я все отдала тебе, и у меня больше ничего нет. Но быть такой, как ты, я все-таки не хочу. И я усмехаюсь:       — По правде говоря, это не план, — плана у меня тоже нет. Его и не должно быть — ведь если план «А» проваливается, то что остается? — Так, просто мысли. — Мысли и остаются.       О том, как могло бы быть, и что ты сделал не так. Однако сейчас мне кажется, что в самом главном всё было правильно. Сказать об этом Тео или нет?..       Несколько секунд я колеблюсь. А потом решаюсь.       — На самом деле я рада, что ты подошел ко мне в «Кубе», — я обращаюсь будто бы к мосту Альберта, раз на него и смотрю. Но может быть, еще больше к себе. Не так уж всё плохо, бэйб. Было бы куда хуже, если бы эти полгода прошли своим чередом, неощутимые по дороге от жизни к смерти. А теперь у тебя достаточно опыта. — Помнишь, Шекспир считал, что вторая любовь сильнее первой? Ну, когда Ромео влюбляется после Розалинды в Джульетту… — Это все проходили на уроках литературы. — Теперь я знаю, что так и есть.       Наверное, пора посмотреть друг другу в глаза. Ведь это будет в последний раз — чтобы вот так вот…       — И… Все-таки любить здорово… — заключаю я, поднимая взгляд к лицу напротив меня.       Правда, Тео?..       Кажется, он со мной согласен.       Просто почему-то этого не говорит.       Ну и ладно.       Здесь, на набережной, всегда холоднее и ветренее обычного. И мне в этом дурацком пальто, которое толком не прикрывает шею, и в гуччи-платье остается только поеживаться. Мимо нас проходят самые обычные люди, в самой обычной одежде. Надеюсь, им теплее, чем мне.       У нас над головами зажигаются фонари, под ноги нам летит листва, и темная вода Темзы на наших глазах скользит вниз по течению.       Это хороший последний момент. Я довольна.       И всё же… Всё же я медлю, хотя пора уходить. И пользуясь этой моей заминкой, Тео наконец произносит:       — Сусси… — Как же это тяжело. И ему тоже, судя по тому, как он переводит дух, прежде чем продолжить: — Прости меня.       Однажды такое уже было. В самом начале. И это было красиво; жаль, рядом не оказалось камер национального телевидения. Нет их и сейчас. Но это же не повод портить хрупкую болезненную красоту нашего последнего момента. Поэтому я киваю:       — Да. Конечно.       Мне даже кажется, что прощать особо и нечего. Всё же было… здорово…       Но Тео не так сентиментален.       — Нет, я серьезно, — говорит он мне. Очень серьезно. — Не уходи. — И это низводит наш прекрасный последний момент в унылую практическую плоскость.       «Не уходи» значит «давай продолжим». И тут уже важно, на каких условиях. На тех, что есть, я не соглашусь, и, думаю, Тео об этом знает. Однако это не мешает ему напомнить:       — Ты обещала не уходить, — не далее как прошлой ночью.       Я даже теряюсь, что сказать на эту незыблемую уверенность балованного мальчишки в том, что обещания, данные ему, должны выполняться. «Милый, не все мечты сбываются»?.. Но ведь я первая была готова положить жизнь, чтобы эта мечта сбылась…       — Тео… — наконец говорю я, опять упираясь взглядом в мост Альберта — это удобно: он прямо за спиной того, чье имя для меня до сих пор как заклинание.       Не очень-то мне хочется переходить в практическую плоскость. И начинать нудеть, почему у нас ни хрена не выйдет, сколько бы мы ни бились лбом в стену. Тем более что и для Тео это не новость.       — Я знаю, что ты скажешь, — опережает меня он. — Ты будешь права. Мы больше не можем так жить.       Хелло, Капитан Очевидность.       — И как же ты собираешься жить? — спрашиваю я.       На «мы» я не отваживаюсь. Наше «мы» висит на волоске; оно где-то там, на лестнице в Кройдоне, когда «прости» еще могло что-то изменить…       — По-другому, — и это звучит так убежденно, что надежда во мне снова оживает. Я стараюсь не подать вида, но это сложно: ведь Тео знает, что я не хочу уходить. И если мы, типа, едины в этом желании, то как тут не начать договариваться? — Я больше не буду убегать, — пункт номер один. — Не буду врать тебе, — пункт номер два, действительно краеугольный. — И себе тоже. — Это интересно. — Я люблю тебя. Мне нужно, чтобы ты была со мной. Я знаю, что не встречу другую, как ты.       Конечно, слышать это приятно. Конечно, это можно воспринимать как победу. Но это не Ватерлоо и не капитуляция.       — Это… знаешь, что-то похожее говорил Дэниэл Кливер. — Тео — не фанат ромкомов, но о ком речь, он знает: все-таки мы не просто так встречались целых полгода.       — Ну и что он говорил? — Интонация из бодрой превращается в кисловатую.       Уже ясно, что ничего хорошего.       — Что если у него не получится с Бриджит, то не получится ни с кем.       Ясно, да? Одно дело — быть уверенным, что хочешь прожить с кем-то до конца своих дней. И совсем другое — не быть уверенным ни в чем. И тихо бояться, что третьего шанса может не представиться.       Впрочем, я боюсь того же.       И не быть уверенным ни в чем еще не значит не любить. У некоторых людей все просто, а у некоторых — всё сложно, и мы с Хатчкрафтом оба из второй категории.       — Ну ведь у него ни с кем и не получилось, — говорит мне Тео, немного помолчав.       Ответить, как Бриджит? «Нет, парень, мне это не подходит. Я не хочу зависеть от человека, который ни в чем не уверен».       Проблема в том, что я уже от него завишу. Так сильно, что молчу.       — Я не жду, что ты мне поверишь, — вот и Тео отводит взгляд и смотрит куда-то вбок. Тим Рот в «Обмани меня» счел бы это несомненным свидетельством чувства вины. — Не после… всего. — Я не Тим Рот, но думаю так же. Может быть, Дженет и не напрасно старалась в своих кустах. Вина — мощный стимул. Как и страх. Но о вине и страхе не принято говорить вслух. Считается, что на них далеко не уедешь. При этом поразительно, сколько народу едет на них до конца жизни.       — Тогда чего же ты ждешь? — спрашиваю я.       Мы снова смотрим в глаза друг другу.       — Что ты дашь мне шанс всё исправить.       И поскольку я всё так же молчу, не в силах отвести глаз, Тео осторожно придвигается ко мне. Даже проводит по моей щеке холодными пальцами:       — Всё должно быть не так, как сейчас, — шепчет мне он.       И я молчу.       Что возразить? Я согласна.       — Ты сказала, что я никогда не пойму, какую боль я тебе причинил. Но не одной тебе было больно… и одиноко… — Это он о Мэтте? — Знаешь, я думал: если ты спишь с другими, это даже хорошо. — О Мэтте. И о Джеффе. О том, как удобно оправдывать себя, когда другой еще хуже. Ну или не лучше. Где-то на одной шкале измерения стандартной жизненной грязи. — Если ты спишь с другими, можно не думать, как быть дальше.       — Всё равно всё закончится как обычно…       — Да… — Тео устало кивает головой. От этого веет какой-то обреченностью. — Когда мы с тобой встретились… и переспали… я не загадывал так надолго. На целых полгода. — А это звучит, как будто речь о десятке лет. — Я хотел тебя видеть… я хотел тебя трахать… И я был влюблен в тебя… очень сильно… Но я влюблялся и раньше. И это всегда проходило.       — Значит, ты ждал, когда и это пройдет?       — Не знаю. Наверное. — Я бы сказала, наверняка. — Просто в какой-то момент… Я сам не понял, когда успел к тебе так привязаться…       — Привязаться? — Удивительно, насколько «привязаться» может быть емче, чем «полюбить». Но в нашем конкретном случае за ним стоит еще и общая схема, в которой привязавшиеся женщины смелеют прямо пропорционально степени своей привязанности, а привязавшиеся мужчины… — Поэтому ты полез в кусты с Дженет? — А у привязавшихся мужчин другие пропорции. Там левый отсос — доказательство любви, даже больше — привязанности; ну, и непроработанных подростковых бунтов.       Надеюсь, мой приличный дедушка не впаривал такое бабушке.       Такое нелегко впарить даже мне, и Тео прикусывает губу, опять не оставляя Тиму Роту пространства вариантов.        — Не думай, что я не жалел об этом.       Сначала я отступаю он него на шаг, а потом, чуть погодя, медленно подхожу к парапету набережной; кладу на него руки: он гладкий и холодный — ладони замерзают почти мгновенно.       Тео подходит вслед за мной и поворачивается спиной к реке.       — А тебе не приходило в голову, что я о вас знаю? — спрашиваю я его после молчания, наблюдая, как мимо проплывает круизный теплоходик, возвращающийся из Хэмптон Корта.       — Приходило, — говорит он, помедлив и будто из-под палки. Но то, что он скажет дальше, придется сказать, и, глядя себе под ноги, он продолжает: — Когда ты перестала отвечать на мои звонки, я подумал, может быть, Дженет…       — Что Дженет? — спрашиваю я, когда пауза затягивается.       Нет, понятно, что — Дженет. Но я хочу услышать это от Тео. Пусть скажет сам.       — Что она рассказала тебе… что-то… Или не она, а кто-то другой… — Кто-то, кто мог увидеть их в кустах. — Просто… когда я вернулся из сада, ты сидела за столом… ну, немного странной… Но я бы никогда не подумал, что ты всё видела…       Сидела немного странной.       Я сидела размазанной всмятку. Сейчас мне трудно вспомнить, что я делала и что говорила. Что-то говорила; наверное, даже улыбалась; даже Тео — когда он, уже застегнутый на все пуговицы и явно побывавший перед зеркалом, подсел ко мне и чмокнул в щеку, спрашивая, не сильно ли я тут скучала. Не сильно, сказала я; это я помню. А ты? «А я сильно», — он поцеловал меня уже в губы, и это было… Это было так, что я вскочила и выпалила, что мне нужно в туалет.       Вероятно, это казалось немного странным.       — Я не могла устроить там скандал, — теплоходик исчезает за пролетом моста.       — Я понимаю, — отзывается Тео, не поднимая головы.       — Не понимаешь. Там была моя мама. Там были все, с кем я выросла. — И все они смотрели на нас — ну, те кто не скакал на танцполе и не узюзюкался. На то, как я, путаясь в платье, убегала в туалет, практически как Джеймс Бонд на грани провала.       И Дженет, в обнимку с Полом, смотрела.       Я впиваюсь в парапет и чувствую колкую боль. Кажется, я сломала ноготь.       — Но ты не сказала ничего и в номере, — Тео впервые за это время смотрит на меня даже в половину, а в четверть оборота, словно у него внезапно прихватило шею.       Отель в Бексли был снят до утра, и мы, как большинство гостей, остались ночевать там. Было бы странно, если бы мы вдруг поперлись в Лондон. Пришлось бы что-то объяснять. И Тео, и остальным. А у меня не было сил на объяснения. Но это же не объясняет, почему я ничего не сказала уже и потом; ничего, кроме того, что устала, у меня начинаются месячные и болит голова.       И если Тео ждет, что я объясню что-нибудь сейчас, то не дождется. Видимо, поняв это, он, отвернувшись, возвращается к основной теме:        — В общем, я нашел Дженет в фэйсбуке и спросил, говорила ли она тебе что-то.        Ноготь так и болит.       — Ты писал ей в фэйсбуке?       Я чувствую, как он напрягается, еще больше: это неправильный шаг на минном поле.       — Мне нужно было спросить. Она сказала — нет.       — А что еще она сказала?       Тео резко выдыхает, поворачиваясь ко мне:       — Сусси, я не видел ее больше! И не переписывался! Это правда!       Пожалуй, я ему верю — где-то глубоко под въевшимся в душу недоверием. Но каждый раз продираться через это недоверие… Замучаешься.       Нельзя жить, везде подозревая подставы.       И Тео, опять не дождавшись ответа, возвращается на исходную, пряча руки в карманах пальто.       На улице уже совсем темно.       — Все равно я знал, что что-то не то, — помолчав, говорит он, как будто не мне, а этой темной улице и светящимся за деревьями окнам домов. — Это глупо, но я не мог поверить, что ты вцепилась в Беллами только потому что…       — Он — Беллами. — Рукой с уцелевшим маникюром я поправляю опять разъехавшийся воротник пальто. — Верил ты или нет, так ты и думал. Что я такая же, как все. — А ведь когда-то он назвал меня необыкновенной!.. — И ты прав: я такая. — Со всеми своими дурацкими мечтами и надеждами, фотками на Пинтересте, знакомством с родней; со всеми банальностями, которые высмеивают мужчины, говоря о женщинах; а теперь их высмеивают и женщины. Но если бы это было просто смешно… — Ведь встречалась с Мэттом, потому что думала, вдруг он поможет мне… если ты не захочешь… — Не очень-то я на это рассчитывала.       Но ведь рассчитывала.       Ведь у меня теплилась эта мысль…       — Да все бы так думали, Сусси, — в голосе Тео я не слышу ничего, кроме голого понимания.       Словно у него уже нет сил ни на что другое.       И у меня, кажется, тоже их нет.       — Когда я жила в Дартфорде, я бы так не подумала, — только поправляю я.       В основном для справки.       Но вывод тут напрашивается один:       — Наверное, это правильно, что в нашей жизни столько дерьма.       — Не правильно.       В удивлении я смотрю на Тео и вижу в его лице еще больше удивляющую меня непреклонность.       — Давай улетим завтра, как собирались, — говорит он, глядя мне прямо в глаза. — И начнем всё сначала.       Он знает, что я соглашусь.       И я знаю.       Но это не отменяет, что знаем мы и другое: всё всегда начинается ровно с того, на чем закончилось. И, усмехнувшись, я спрашиваю его:       — Опять?       — Опять, — и теперь я удивляюсь блеску в его глазах.       Во мне самой нет никакого воодушевления.       — Тео, это же не уровень компьютерной игры. — Нас убили, а мы — опа! Живы-живехоньки. И строим планы на будущее. — Ты ведь понимаешь, что это безумие? — Я произношу это с интонацией, неприятно похожей на замашки Карен: ну я-то понимаю. С прочных позиций собственного помешательства.       — Я тебе не рассказывал, как мы с Адамом однажды разбежались? — Тео громко шмыгает покрасневшим носом: его пальто вообще до сих пор нараспашку.       Всё становится совсем странно: мы целый день говорим об Андерсоне.       — Надолго? — спрашиваю я.       Обычно из Тео таких историй клещами не вытащить.       — Почти на неделю. — Он трет под носом пальцами, и я едва удерживаюсь, чтобы не сказать ему: «Застегнись, ты же простудишься». Нелепо говорить об этом сейчас. — Он меня задрал. Я до сих пор слушаю от него, какую хуйню он пишет, особенно если кто-то ему что-то там сказал…       — Джейми Скотт?       — Да хоть он, — в коротком пожатии плеч проскальзывает глухое, словно приученное оставаться подавленным, недовольство. — А в Манчестере… Бывало, он квасил сутками — и всё сидел, ныл, какой он никчемный, просто дно, и как мы проебем всю свою жизнь, шарахаясь по засратым помойкам, и… И всё в таком духе. — Иногда я представляю, каким был Тео тогда. Наверное, другим. Наверное, ему легче давалась вера в то, что существует лишь один подходящий путь, и что жизнь — не такая уж сложная штука: просто знай, чего хочешь, и всё получится. Сейчас он уже ни в чем не уверен. И всё равно зовет меня в Лос-Анджелес. Может быть, не настолько он и другой. Может быть, он просто более цельный, чем я. Или Андерсон. — Этот дурила в припадках даже брал и тер наши файлы, как… как, блин…       — Моне, — подсказываю я.       Например.       — Ну да. Моне. — Тео недоброжелательно фыркает: вероятно, в адрес Моне и Андерсона сразу. — Вот такая была херня… Но я привык. Через какое-то время он отходил… И потом, знаешь, на всех наших деловых встречах, когда было нужно!.. — он жевал сопли. Говорил один я.       — Ты и теперь говоришь один, — мы смотрим друг на друга и одновременно усмехаемся.        — Ты просто не понимаешь, — потом, серьезнея, Тео отводит взгляд и качает головой. — Можно думать: ладно, всё нормально, у каждого своя работа. Но постепенно… Мне как-то начало казаться, а не больше ли у меня работы, чем у него…       — А что казалось ему? — осторожно спрашиваю я после паузы.       — В основном то же самое. — На лице Тео проступает странное суровое выражение. — Когда мы переругались, он мне сказал, что если я не свалю, то так и не добьюсь ничего… А я сказал: ну так и есть. Потому что ты слабак и конченный дебил…       Да, сурово.       — Это было такое время… Всё разваливалось…       — Группа? — Почему-то я спрашиваю шепотом.       И Тео кивает: да, думая о чем-то, чего, наверное, я знать не хочу. Это темные мысли — вроде тех, что были у меня про Мэтта; это то, что подумал бы каждый — когда всё идет псу под хвост.       — В общем, мы решили, что с нас хватит. — Голос у Тео звучит глуше и холоднее.       — И кто из вас... — я хочу сказать: пошел на попятный, но в последний момент передумываю, — вернулся?       — Я. — И снова я чувствую ту непреклонность, с которой он говорил мне про Лос-Анджелес: «Давай улетим!.. Давай всё начнем сначала!..» — Я пришел к нему и сказал, что… что, может, я бы и справился один. Но я хочу с ним. — Я молчу.       Это просто поразительно!       Сколько железной воли и терпения — того самого, о котором когда-то где-то говорил ему Андерсон: «Ты очень терпеливый!» — в этих словах, под внешним слоем шалого эгоистичного распиздяйства!       — С тех пор я знаю, что только так можно чего-то добиться: не бросать там, где бросят все другие. — Тео снова шмыгает, и что-то во мне будто вздрагивает и замирает от этого звука. Можно ли ощутить прилив любви от того, как рядом шмыгают носом? Можно. Можно не то что за неделю — за один миг понять, что всё, чего ты хочешь от жизни, ты хочешь разделить надвое и половину отдать человеку, чьи изъяны для тебя значат больше любых достоинств. Потому что без этих изъянов ты бы к нему так сильно не привязался.       Но в то же время эти изъяны, его и твои, как трещины в небе, наверное, никогда не дадут вам покоя.       — Всё это здорово, но я же не Андерсон, — говорю я после водворившегося молчания и, не удержавшись, посасываю ноющий палец со сломанным ногтем: он сорван под корень. — Мне от тебя нужны не песни.       — А что тебе нужно?       В другое время я бы не сказала. Но сейчас…       — Ребенок. Я хочу ребенка. — Мысль о том, что у меня мог бы быть ребенок от Тео, опять вызывает у меня странное глубокое волнение; опять — значит как всегда, когда я думаю об этом. Вероятно, так проявляется моя эволюционная программа. И еще экзистенциальные комплексы. — Я хочу обычной жизни. — В обычном доме и в бигуди. — Я хочу знать, что мне есть за что держаться.       Конечно, это обыкновеннее некуда — обхохочешься. Но меня поддерживает необъяснимое чувство, что Тео меня поймет — где-то под всеми своими неопределенностями и инфернальными мужскими страхами «ой, всё, она завела волынку про ребенка!»… а если не поймет, то и ладно.       Лучше не понять здесь, чем-то где-то потом.       Но перестать разглядывать ноготь и посмотреть в глаза Тео мне всё равно очень непросто.       Наши переговоры достигают финальной точки. И, кажется, мы оба не знаем, что еще сказать.       — Сусси… — наконец произносит Тео, и по его глазам я вижу, что он скорее понял, чем нет. И что он тоже задумывался о… обо мне в бигуди.       Однажды наступает момент, когда об этом задумывается каждый. Даже Джордж Клуни, божившийся, что уж он-то точно ни-ни.       А Тео, божившийся очень похоже, притягивает меня к себе, едва я собираюсь отвернуться, и я утыкаюсь лбом в его плечо, после того как он шепчет: «Держись за меня».