Осколки и отражения

      Атерас в своём номере.       Гостиница в Крагенмуре — не хрен никсячий. Мог бы купить всю, да только — толка? Чистые простыни, чистый пол, сумрачные стены. Ему немного надо — если просто так. Если для себя.       Он молится — перед простой стеной безо всяких изображений.       Он молится истово, прижимается лбом к холодным плитам. Даже не знает, кому; душу рвёт в куски от благодарности и страха.       Это его женщина. Его.       Его счастье, его смысл, его суть; он не знает себя до конца, но знает — это.       Прошлая ночь вывернула его наизнанку, припечатала калёным железом; уж он-то понимает в клеймах и в цене добровольных шрамов на коже.       Его, его, его; нет для него другой, другого. Всё что захочет — её будет, за только касание, за губы, за ласку, за хмель от самого её существа; за то, что такая, как есть.       Недруги думают: он составляет сейчас в тишине заклятья, планы, схемы... а он просто молится, чтобы жизнь не дала конским копытом, гуарьим бодком — да под дых.       Шеба Ашибаэль.       Ашибаэль... шёпотом на язык.       Мёдом по нёбу; будешь моей женой?       Он забирает небольшую шкатулку из сумы, зачарованной на невидимость; там старые драгоценности его рода. Ещё из Когоруна — старые, как само время. Нечистые. Его наследство. Вышвырнуть — или отдать?.. Не стыдно ли перед ней обнажать древнее и больное? Не начать ли заново...       Вот серьги, вот ожерелье и кольцо — женские... примет ли?       Даст ли ему согласие?       Заставит ли переделать самого себя тысячу крат, перековать, переплавить — себя, мир, саму судьбу?       Он готов у ног её падать; обнимать её хочет и беречь всю жизнь. Сразиться с тем, кто есть его собственные Начало и оригинальная точка. Отстоять и себя, и ту, что небо подарило ему — заслуженно ли? Как шанс искупления? Нет никакого сомнения в том, что она значит; мир кажется сейчас таким простым и однозначным.       Ллерану не так мало лет.       Большая часть его жизни, хоть он и плохо помнит — дрянь и мерзость, и мерзость и дрянь. Он хочет выкинуть это всё, очиститься, отмыться, забыть, выбросить, не знать никогда, соскрести с себя хоть с кожей вместе...       Шеба даёт ему унять эту боль и переродиться. Ллеран едва не воет, благо никто не видит его; не ведал никогда, что такое счастье может быть — ему, ему лично, не взаймы, не под процент будущих дел, а всё сразу...       Не назвать _это_ никак цивилизованным словом.       Меры и люди зовут любовью разное — кто-то влечение, кто-то влюблённость, кто-то похоть и страсть.       Ллеран купил и продал достаточно союзников, и сам был куплен и продан, чтобы узнать: вот такое, как здесь, не меняется на деньги и услуги и не существует в продаже. Более того, таким, как он, и вовсе не положено, и всё-таки есть...       Он молится.       Рассыпаются по полу кольцами чёрные, тяжелые, вьющиеся волосы, пропитанные ароматом смол и дымом костров.       Он клянется небу, богам, даэдра, Трём, Времени, себе-иному: если и правда это — его судьба, он встанет атронахом, башней, дреморой на защиту того, что дорого. Не предаст, не бросит, слова не скажет. Если это и правда — его, то Шеба — подумать ли, милая, милая, хорошая, любимая — может хоть по кости у него резать, кровью брать виру из открытых жил — всё, что ни попросит.       Он старый.       Не кимер даже; суть сути велоти, тень Хортатора, вытесненный покой и грех; забытое желание счастья.       Он выбирает вернуться к своей пока-не-жене, чтобы снова сделать её радостной, чтобы любоваться её улыбкой, целовать ей руки, шею, прижимать к себе, согревать; смотреть, как она охотится, и делать то же.       Любить её так страстно, как он никогда не получал и не давал любви.       Желать ещё, и ещё, и ещё; тратить кошмарные деньги и зарабатывать ещё больше; осыпать её разными глупостями и дарами, и осыпать снова, просто чтобы видеть...       Видеть её счастливой. Лучшей. Своей.       Ллеран Атерас не знал, что умеет любить так: самозабвенно, ничего не жалея, перегрызая глотки, разравнивая почву на чужих могилах, костьми ложась и все же сохраняя самого себя. Не знал и узнал сейчас; на языке его одно имя, одно имя он выдыхает и им же дышит.       — Будешь моей? — спрашивает он в следующий раз, как видит её; как видит её глаза, её лицо, её сумрак и гордость, её магию... и тонет снова.       Будешь ли. Будешь ли. Будешь...