(Конечно, у Шебы есть список)
В Морнхолде они с Ллераном сняли небольшое поместье. Могли бы купить: недвижимость — хорошая инвестиция, а денег сейчас хватает; однако свободные средства ещё пригодятся. Если всё пойдёт так, как планировалось, то накопления не отлежатся по сундукам: да, велотийская свадьба — затратное дело!.. Каким будет дом, который Шеба и Ллеран выберут, когда придёт время?.. Этот — хорош; слишком большой для двоих, слишком безликий в своей необжитости, но — хорош. Крепкий фундамент, добрые стены — истинно дешаанские стойкость, и лёгкость, и устремлённость ввысь; уютный внутренний дворик, представительная гостиная, большая, удобная кухня... На пороге дома Шеба отпускает носильщика — совсем молодого, смешного веснушчатого норда; с оплатой не обижает, улыбается в ответ на его улыбку — и её настроение на самую малость, едва ли на гран, но улучшается. Охранник-орк — Горзак гро-Маглиб, довольно приятный малый, пусть и разговорчив, как канделябр, — принимает корзины со снедью, заносит их в дом, послушно следуя за хозяйкой — и, сыграв свою роль, тут же изгоняется с кухни. Шеба разбирает покупки и берётся за дело. Она отрезает змеям головы, тщательно промывает тушки и подвешивает их ровно на час.(Ей есть чем заняться: тот же кроличий фарш сам себя не перемолет с перцем)
После Шеба освежевывает всех змей, отдельно сливая и кровь, и желчь — то, что пригодится для целебных снадобий. Сердце она, конечно, законсервирует — не стоит недооценивать силу змеиного сердца. Шкурки, снятые аккуратно, чулком, Шеба сохраняет тоже — пусть и пока не решила, что с ними делать. Она промывает мясо холодной водой, режет кусочками — между прожилками, всё под одним углом, чтобы удобнее было есть и готовить, — и два часа вымачивает всё в молоке, а после жарит, обваляв кусочки в кукурузной муке. Между делом, конечно, готовит другие блюда: нордский холодный суп с огурцами и королевским орехом, рисовые блинчики из крольчатины под обжаренной со свиными ушами морковью... К приёму гостей Шеба Ашибаэль готова: перед кланом она лицом в грязь не ударит. Приходят все, даже маленькая сестрёнка; четыре поколения ашибаэлевских женщин, во всем своём сокрушительном великолепии — мать Уршамуса, и Ташатри Ашибаэль, её дочь, и Нибани Ашибаэль, дочь её дочери, и Адраса Ашибаэль, жена её внука, и Тивела Ашибаэль, младшая правнучка. Все гости заняты, все — пристроены: Тивелу с радостью нянчит тётка — Нибани уже много лет не может зачать, и даже им с мужем, отличным целителям, причины неведомы, — пока мать клана и… мама… придирчиво осматривают не-Шебин дом, а... Называть Ташу “бабушкой” даже сложнее, чем кажущуюся ровесницей Адрасу — матерью. Таша Ашибаэль — лёгкая, пёстрая, как экзотическая хаммерфелльская птица, щедрая на улыбки и звонкий смех, и она радостно вываливает на Шебу десятилетний запас хорошо настоянных, ароматных морнхолдских сплетен. С ней непросто, но Шеба ещё не забыла того, что прабабка почти никогда не признаёт вслух, но что отлично все понимают: только благодаря “певчей птичке” клан там быстро обжился в Морнхолде. Ташатри Ашибаэль — лучшая в городе повитуха, что за полвека не смогла спасти только шестерых новорожденных и четырёх рожениц. У неё лёгкая рука — но стальная хватка женщины, что встречает души перед порогом и помогает им сделать первый, самый важный и нужный шаг. Такую — нельзя недооценивать. — Чем это так вкусно пахнет, родная? — спрашивает Таша, закончив красочный, полный интересных анатомических подробностей рассказ об изменяющей мужу с аргонианином Ревии Фиривиан. — Не пора ли идти к столу? За столом она вываливает на Шебу ещё пять лет в сплетневом эквиваленте, но успевает и есть, и нахваливать, и спорить с матерью клана о самых благоприятных для свадьбы датах... А Шеба — впервые за долгое время свободно дышит.***
Тяжесть на сердце так до конца и не проходит. Что-то по-прежнему… тянет, туманит, смущает мысли; что-то, чему у Шебы нет и не будет имени, так её и не отпустило. Однако встреча с роднёй — как и всё, что этой встрече предшествовало, — и правда пришла на выручку. Не подвело привычное, во многих боях опробованное: тревогу, что не подвластна доводам рассудка, отлично получается пригасить монотонной работой. Шеба достойно приняла гостей и накормила — на совесть; не поскупилась ни по деньгам, ни по фантазии. Она хорошая хозяйка; несмотря на былые обиды — взаимные и до конца не изжитые, — женщинам рода Ашибаэль не на что было жаловаться и не к чему — придираться. Пусть они видят, как ей к лицу невеститься! Пусть они видят, что в этом доме есть и достаток, и согласие — и не появится у них повода ни для неодобрительных взоров, ни для надуманного отказа. Пусть они видят лишь то, что им хотят показать… А с печатями да проклятиями Шеба и Ллеран разберутся самостоятельно, так ведь?Им не впервой искать друг в друге защиту от горизонта...
Вечером, попрощавшись с гостями и приведя дом в порядок, Шеба даже не знает, чем ей заняться: все дела переделаны, все обязанности исполнены, а чем-то себя развлечь — не лежит душа. Даже трактат о маормерских буревых чарах её не увлекает… Закладка возвращается в книгу, книга — на полку, Шеба — к разрозненным, спутанным мыслям. Думает: может быть, следует отдохнуть? Может быть, лечь пораньше… А впрочем, заснёт ли? Или впустую будет полночи ворочаться, чтобы урвать себе пару часов перед рассветом? Шеба решает иначе — хотя бы сейчас, поначалу: призывает дремору, чтобы натаскал воды; нагревает её — так, что какой-нибудь норд, наверное, тотчас сварился бы, если б залез в эту ванну, — и растворяется на неполный час. После Шебе Ашибаэль… не “спокойно”, нет — но всё-таки… мягко, тягуче, не суетно. Накинув халат, она расчёсывает влажные, слегка просушенные заклинанием волосы: движения гребня — привычные, монотонные, здесь и сейчас — так нужные… Пальцы не глядя переплетают косы, и Шеба, очистив голову от колючих мыслей — до скрипа, до ослепительной чистоты, — тотчас замечает, как к её ощущениям начинает примешиваться что-то ещё… внешнее — и до боли родное. Поначалу ей муторно, почти дурно — разум и тело равно, почти инстинктивно сопротивляются; после — чуть попускает, и на смену дурнотному, тяжеловесно-трудному приходит иная, приятная тяжесть... Шебе томно, темно и сладко, Шебе хочется… много чего — и Шеба, конечно же, узнаёт, что это такое. Какой уже раз за месяц? Четвёртый? Третий? Для них ведь и расстояние — не преграда... Шеба гасит все свечи. Разбирает постель, сбрасывает халат, стягивает сорочку. Ложится, разведя ноги — нагая, если не брать в расчёт украшений… О, Ллеран любит её украшения! Кольца и серьги, браслеты, массивные ожерелья: старое золото, вечно юные камни — рядом с её волосами и пепельной кожей... Да, Ллеран любит, и Ллеран — здесь… Здесь — почти телом, однако сполна — душой. Хорошему магу несложно почуять насланную грёзу, особенно если следов не прячут; и побороть её можно, если придётся… Но Шеба не борется — и привечает как дорогого гостя. Гость её шепчет: милая, милая, радость моя, ты ждёшь меня? Счастье моё, сердце моё, жизнь моя… Он целует ей плечи; гладит губами, точно прорисовывая, ключицы; гладит руками, горячими лёгкими пальцами — бёдра... Шеба вздыхает и прикрывает глаза — толку дразнить себя тем, что не видно и краем глаза? Славный мой, мой хороший… Он ловит зубами мочку, прикусывает, оттягивая серьгу, целует за ухом, и Шеба стонет в ответ — низко, вязко; левой рукой мнёт грудь, правой — ныряет меж разведённых ног: Видишь? Терпеть нет сил... Ллеран отзывается, но не сразу: его участившееся дыхание чуть обдаёт её губы теплом, щекочет не-поцелуем шею... Что же, стоит позвать, и он прижимается к ней щекой: гладкой, чуть сизоватой, сколько б её не брил — Шеба не видит, но знает... Шеба знает его… Волосы — распущенные, курчавые, пахнущие древесной смолой и дымом костра — рассыпаются ей по животу; кольцами — вокруг её пальцев, и вниз, по бёдрам... Ллеран приникает к ней трепетно, точно молится — пока Шеба не возвышает его, и не впускает его, и ничего, кроме них двоих, не остаётся больше... Она просыпается чуть ли не в полдень: по-королевски отдохнувшая и впервые за месяц — настолько спокойная и счастливая. Не ей, не с её родословной не понимать, что это значит... И Шеба знает, знает так же твёрдо, как и то, что у её сердца — стержень из эбонита: он, её сердце, вернётся уже сегодня. Шеба будет готова встретить его, как полагается — и примет всё, что он захочет ей рассказать.