Осколки и отражения

      Выбор падает на Матрону Синяя Клешня, живущую в Стоунфоллзе.       Никто уже давно не рискует соваться в дреужье логово; побережье давно и прочно заселено этими тварями, и Матрона каждый год плодит новых.       Нет необходимости соблюдать совсем старый обычай; кто его вообще помнит?       Но Ллеран хочет сделать всё правильно; так, как это должно быть; у него нет прошлого, потому корни своего настоящего он намерен пустить очень глубоко.       Обычаи не возникают на пустом месте. Они выражают суть происходящего; и Ллеран хочет научиться чувствовать её, а не выучивать. У каждой мелочи есть смысл.       Охотник-сын-пустоты не должен пользоваться ничем, кроме своих естественных способностей, если хочет признания: силы его и его противников должны быть равны.       Потому Ллеран идёт на бой один, из всего оружия оставив лишь посох и кинжал.       Три дня перед этим он не разговаривает ни с кем, сидит в чёрной юрте — ещё одна забытая осёдлыми деталь, что помогает очистить тело и мозг — и питается особенными кореньями. Мельсу Галвел помогает ему с тем, чтобы достать и выстроить, Хёгни — с тем, чтобы у любопытных меров, людей и гуаров не возникало желания любопытствовать, что это за чудак вздумал ставить юрту на скале весной.       Перед тем, как спуститься со скалы и попасть в логово, Ллеран молится у статуи леди-на-утёсе. Он оставляет там свою мантию, обереги и зачарованные кольца.       Он создаёт временный алтарь; Столпа всегда Три, новых или старых; прошлое, настоящее, будущее; Прядильщица, Сумерки, Испытание; Мать, Разящее Слово, Тайна.       Ллеран отсекает голову жертвенному бентам-гуару на глазах у собравшихся свидетелей клана Ашибаэль и выпускает его внутренности; гадание… для того, кого Азура вообще не жалует, проходит даже пристойно и помимо всякой галиматьи предвещает и победу.       Закончив с — увы, обязательной — мантикой, Ллеран натирает плечи пеплом — скрывая татуировки — и обращая в пепел все прошлые связи. Белой золой он проводит по лицу три полосы — и ею же Мать Клана отмечает его живот.       Обратившись к алтарю, Ллеран проводит острием кинжала по своей груди — запах крови привлечёт внимание хищника, не даст ему уйти от схватки, но это не главное; Ллеран даёт нескольким каплям впитаться в жирную вулканическую почву, чтобы и небо над головой, и земля под ногами свидетельствовали: ритуал начался.       Теперь можно спускаться.       За ним наблюдают, как наблюдали всё это время — издали и в безмолвии.       Мать клана не подпускает никого ближе удара копья, но и сама не вмешивается — больше, чем предписано обычаем, — и не задаёт вопросов.       Она молчит, но не скрывает ни интереса, ни настороженности. Будущий зять всё делает правильно — слишком правильно даже для неё, рождённой и вскормленной пустошью.       “Откуда ты знаешь это, Ллеран Атерас, дитя проклятой крови?”       “Кто тебя, сироту, учил?” — как эхо того, самого первого вопроса...       Куда это заведёт, Уршамуса Ашибаэль не знает, но внуку, что вместе с ней наблюдает за церемонией, наказывает ждать. С его дочерью говорить нет нужды: Шеба переживает, терзается от бездействия — однако уверена в том, кому отдала сердце.       Кораллы в логове Матроны сияют магическим, таинственным светом.       Дреуги набрасываются на Ллерана сразу; сейчас — их сухопутный сезон, до меффования ещё далеко. Даже такой хороший маг и боец, как Ллеран, не рискнул бы сражаться с дреугами под водой — он не лорд Векх, не айлейд и не акавирец, чтобы знать заклятье водного дыхания.       На суше Матрона, конечно, противник серьёзнее, чем выводок — но перед Ллераном скорее техническая задача, чем реальное испытание. Осторожностью нельзя пренебрегать никогда, но что-то должно пойти совсем не так, чтобы его мог уложить… дреуг.       Ллеран выманивает Матрону — особь и правда гигантская, матёрая, древняя — на открытое место. Кружит, изматывая, уворачивается от клешней и педипальп и постепенно входит в нужное состояние — почти в транс.       Это не бой.       Это почти что священный танец.       Охотник-сын-пустоты должен не просто умертвить противника, но сделать это изящно, метко, не выказав, что прилагает какие-то усилия.       Танец со смертью — в котором ведёшь ты.       Ллеран начинает его идеально — и с каждым шагом словно погружается в другое время и другое место; когда-то, давным-давно, он-и-не-он уже проходил такой обряд.       Может быть, он даже его создал.       ...Неревар Мора, караванщик, мер, не признанный родом, бастард, которому нет смысла претендовать на чью-то кровь, должен войти в дом Индорил, в клан Джарун, и лучший противник, которого он может одолеть, чтобы доказать своё право — это неды.       Ллеран отбивает клешни — но чувствует, что отбивает клинки.       ...Неревар будет пытаться вырваться из того места без имени, где с каждым столетием он распадается всё больше. Пока он не будет воплощён снова, пока не станет целым, он будет использовать каждое окно...       Ллеран уворачивается от разряда электричества, но слышит — Крик.       ...Чужая память услужливо расшифровывает эхо: к брачному костру Неревар принёс головы детей дов. Он вошёл в Дом своей супруги по необходимости — и будущая Мать Морровинда смотрела на него без любви… но с уважением к силе и страсти.       Ллеран отражает удар педипальпы — но ему кажется, это копьё.       ...До всех официальных союзов Альмалексия Джарун сходилась с Нереваром Мора в поединке. И проиграла. Он мог бы не проходить обряда и взять её силой, по праву оставившего жизнь. Но он никогда не напоминал о той не-победе.       Ллеран вгоняет под грудную пластину монстра огромный ледяной шип — он любит убивать огнём или льдом — и думает, что никогда не хотел бы управлять чем-то большим, чем торговое предприятие. Всегда найдётся проблема, которую придётся решать, переступив через собственное отвращение; всегда найдётся решение, которое нельзя не принять — и принимать нельзя.       ...Вынужденные союзы. Вынужденные улыбки.       Что-то вдруг словно разбивает в душе колбу с гневом, и выплеснувшись, тот обжигает всё; стараясь не терять осмотрительности, Ллеран всаживает в Матрону такой заряд ненависти, выраженной через магию, что у той обугливается и горит панцирь.       Ллеран не хотел демонстрировать всей силы, но был опасно близок. Более того, он совершенно не понимает, ОТКУДА в нём… это.       Древнее, злое… Куда древнее и злее, чем то, что ведомо матери клана.       Пустошь помнит о прошлом больше, чем города из камня; но когда старые истины уже не звучат в такт ветру, их запевают на новый лад.       Увиденное тревожит Уршамусу Ашибаэль, однако внуку она запрещает вмешиваться. Его дочь — бледна и бесстрастна.       Матрона повержена; волны вокруг её туши окрашиваются розовым.       На кораллы уже садятся птицы-падальщики, предвкушая пир.       Ллеран достаёт из-за голенища сапога кинжал: отделить голову, клешню и пластины на груди; вырезать сердце и магические железы.       Говорят, дреуги строят на дне города из кораллов, но кто нырял так глубоко, чтобы рассказать?